Текст книги "Как я охранял Третьяковку"

Автор книги: Феликс Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– Вы, наверное, юмора не понимаете.

– Да, – поспешно подтвердил я ее догадку. – Совершенно не понимаю.

– А вот товарищу вашему очень даже понравилось!

Кстати, о товарищах. Надо непременно выяснить, что за подонок такой стимулировал Нинель эту Сергеевну притащить в культурное место ее мерзкую тетрадочку. Стал я ее выспрашивать. Каков же, говорю, он из себя этот ваш знакомый из «Куранта»? Наверное, такой со шрамами на лице, в сером костюмчике? Нет, отвечает, не он. Ящур стало быть, как ни жаль, но отпадает. А! Значит такой губастый, прыщавый, все время руками в карманах шевелит, да?

Нинель Сергеевна вскипела:

– Что вы мне все каких-то уродов подсовываете! Он совсем не такой!

– А какой же? – удивился я.

– Он такой мужественный, статный, высокого роста, широк в плечах… Красавец, в общем!

Нинель Сергеевна нарочито неприязненно, как ящерицу или насекомое оглядела меня с ног до головы. Это чтобы я понял, что я Ему во всем противоположность.

– Он так похож на моего второго мужа… Я вообще люблю высоких, сильных мужчин! – победно присовокупила Нинель Сергеевна, причем на слове «сильных» она сделала прямо-таки неприличное ударение. Мол, «сильных» читай «неутомимых в любви».

Я же был опять одарен крайне неодобрительным взглядом. И это было уже, блять, неприятно! Не знаю уж, насколько высоких мужчин предпочитала Нинель Сергеевна, но даже я (а я сам себя скромно считаю пареньком роста скорее среднего) был выше ее на две головы. В принципе, ей и уволенный Креков вполне подошел бы по росту, да еще с некоторым запасом. А туда же: «высокий, «красивый, сильный».

Не, главное дело, «сильный»!

Каково!

Старая сволочь, дать бы тебе пинка под жопу!

Но вообще, я был слегка озадачен. Перебирая в памяти коллег-сослуживцев, я не находил никого с подобными приметами. Нет у нас и в помине таких бобиков. Неужто Е.Е?! Но он не стоит на постах… Крыкс? Нет, не может быть. Может кто из первой смены? Там полно моральных разложенцев. Какой-нибудь Канаткин. Или Зеленкин? А может, этот, как его… Пупырин? От человека с такой фамилией можно ожидать чего угодно.

Но Нинель Сергеевна, была непреклонна:

– Какая еще первая смена! Он во второй работает, я точно знаю. С Иван Иванычем.

И в правду, думаю… Ваню ни с кем не спутаешь.

– Тогда, – говорю, – сдаюсь.

Нинель Сергеевна же была твердо убеждена в том, что я ей специально голову морочу. Она широко расставила ноги, уперла руки в крутые бока, и набычив голову, зловеще произнесла:

– Да прекрасно вы его знаете, нечего придуриваться!

Ну, думаю, все, сливайте… Сейчас она еще матом меня обложит для полной сочности. А то и в бубен с ноги сунет – ничему уже не удивлюсь.

Нет, я ожидал, конечно, плохого, но того, что сказала Нинель Сергеевна в следующую секунду, я никак не ожидал:

– Вы же с ним все время парой ходите! Как шерочка с машерочкой!

Я?!

С этим?

Парой?!

Машеро…

Ах, ты!

Так ведь это же…

Ё-П-Р-С-Т!

Догадка поразила меня как гром: Ку-ла-гин!!!

Современные нам тинэйджеры в таких случаях говорят: «Аффтар, выпей йаду!». Я даже не знал, что сказать. И сейчас не знаю. Сказал бы «пиздец в степени ужас», но, во-первых, уже говорил это совсем недавно, а во-вторых, не люблю сквернословить без особой нужды.

Старина, он, конечно, по сию пору отпирается и ни в чем не сознается. Хотел бы я ему верить, но блин, факты – упрямая вещь. Против них не попрешь.

Впрочем, всю эту историю я поведал для того лишь одного, чтобы пытливый читатель яснее представлял себе третьяковскую ситуацию, острее почувствовал ее атмосферу и колорит. Такие персонажи как Нинель Сергеевна добавляют колорита буквально в лошадиных дозах!

Но мы отвлеклись от Михаила Борисовича Лазаревского, и это моя непростительная ошибка.

11. SLO как инструмент контекстного воспитательного воздействия (продолжение)

Михаила же Борисовича, насколько мне память не изменяет, мы оставили за приятной беседой со смотрительницей. Другой, не Нинель Сергеевной. Это был бы, конечно, изящный сюжетный поворот, но я не занимаюсь художественным вымыслом сверх разумных пределов. Это была не она.

Михаил Борисович, оживленно жестикулируя, что-то с жаром втолковывал бедной бабушке. Судя по расширенным глазам последней, не иначе как наш ученый коллега пытался популярно разъяснить ей тему своей кандидатской диссертации. Впавшая в гипнотический транс смотрительница слабо мотала головой и с нескрываемым обожанием взирала на титана физико-математической мысли.

В это самое время какая-то девочка лет семи с интересом ковыряла пальчиком в красочном слое «Трех медведей». Ушлый быстроглазый пройдоха вел несанкционированную экскурсию. Горластые и белобрысые скандинавские недоросли с обезьяньим энтузиазмом фотографировались в разнообразных развязанных позах. Вспышкой их фотоаппарата можно было осветить небольшой город. В соседнем, двадцать четвертом зале глубоко нетрезвый гражданин отчаянно пытался сохранять равновесие, разглядывая «Черное море» Айвазовского. Гражданина штормило и колбасило как пуделя на торпедном катере. Встреча его головы с картиной была всего лишь вопросом времени. И в довершении всего целая семья провинциального вида по-хозяйски расположившись на банкетке, намеревалась угоститься содержимым объемистого, масляно блестящего свертка.

Все это безобразие творилось буквально на расстоянии вытянутой руки от Михаила Борисовича.

Человек несведущий возможно не поймет в чем состоял состав преступления, так я специально для таких не погнушаюсь пояснить. Все вышеозначенные деяния были категорически, строжайше запрещены, а обязанности сотрудника службы безопасности как раз и состояли в том, чтобы пресекать их в самом зародыше.

Но Михаил наш Борисович плевать хотел на все это с высокой горки. Прошу заметить, что такой облегченный подход к Делу демонстрировал человек, который каких-нибудь сорок минут назад обещал быть бдительным и внимательным!

Крыкс подобное поведение подопытного счел вызывающим. Я тоже был удивлен. Никто или почти никто в «Куранте» не придавал слишком большого значения своим должностным функциям, однако, и такое откровенное пренебрежение ими было в диковинку.

Крыкс побежал к ящику SLO и снова набрал номер «пятой» зоны. Я стоял, оперевшись о дверной косяк, и с возрастающим интересом ждал, чем все это закончится.

А где-то там, на «шестой» зоне, у дверей Депозитария меня с легко понятным нетерпением ожидал милейший Владик Ходунков, который тоже хотел пообедать. Владик Ходунков, считаю уместным сообщить, любил плотно покушать.

Владик возил с собой в специальной черной сумочке многочисленные банки и туески доверху наполненные простой деревенской закуской, которую он, чинно усевшись в дежурке, поедал с пугающей основательностью. Евгений Евгеньевич бывало подолгу смотрел на Владика и то ли восхищенно, то ли сокрушенно шептал: «О-х-х-хуеть…».

Владик вообще был ходячим воплощением и синонимом слов «степенность», «основательность» и «домовитость». Вся его фигура, внешний вид и прическа на прямой пробор «стукачок Ромашка» порождали живейшие ассоциации с крепким крестьянским хозяйством, просторным гумном и добротным коровником. Колхозное стадо, знаете ли, на ранней зорьке уходит в луга, в горнице тепло и пахнет с вечера поставленной квашней, за стеной довольно хрюкает сытый порося, а в огороде есть белокочанная капуста и укроп.

Владик являлся чрезвычайно цельной личностью, не подвластной сомнениям и излишним переживаниям. Казалось, нет такой силы, которая могла бы сбить его с панталыку. У него были абсолютно устоявшиеся взгляды на мироздание и устройство вещей. И подвинуть его в этом вопросе было невозможно даже бульдозером.

Он совершенно определенно знал, что человек сначала рождается; потом он идет в школу; потом в «путягу», оттуда прямиком в армию; после армии человеку дается ровно полгода на «погулять»; затем он женится и обзаводится потомством; затем ему полагается трудовая биография на заводе; далее без перерыва следуют пенсия и смерть. Всякое другое времяпрепровождение жизни Владику казалось немыслимым и неправильным.

Один раз он позвонил с «пятой» зоны и, деликатно покашляв, сообщил: «Тут у меня женщина обрыгалась».

Владик являл собою пример прекрасного, действительно редкого семьянина. Он буквально часами висел на служебном телефоне и со вкусом, не торопясь (абсолютно не смущаясь пристально глядящего на него Евгения Евгеньевича) обсуждал со своими многочисленными родственниками всякие внутрисемейные вопросы.

Вся смена знала, что у Владика есть горячо любимый Крестный, двоюродный дядя по имени Толя и неизвестной степени родства тетя по имени Нюра. То есть дядей, тетей и всяких деверей-племянников у Владика было гораздо больше, но по счастью только упомянутые работали в таких местах, куда можно было дозвониться по телефону.

Из его долгих перетёров с родней складывалось впечатление, что Владик внутри своего семейного клана являлся признанным интеллектуальным лидером. Он постоянно что-то кому-то советовал, втолковывал, разъяснял тонкости, консультировал направо и налево со страшной силой. Круг обсуждаемых проблем был необычайно широк – от юридической казуистики бракоразводного процесса некоего Коськи и сопряженных с этим обстоятельством прав собственности на «фазенду», до способов производства, очистки и ароматизации самодельных спиртосодержащих напитков.

В описываемое время в родном поселке Владика получил широкое распространение вид спорта, не имеющий перспектив быть включенным в олимпийскую программу, но зато отлично развивающий в человеке полезные навыки и рефлексы. Называется этот спорт «сбор лома цветных металлов». Наш Владик и здесь выделялся на фоне односельчан замечательными результатами.

Пока односельчане корежили бронзовые памятники героям революции и обрезали километры телефонных проводов, он умудрялся в центре Москвы каждый день находить по полкило алюминия, меди или, в крайнем случае, латуни. Причем уверял, что занимается этим только в качестве хобби, исключительно по дороге на работу.

Ага. Ну да, ну да… Бывалочи прогуливается себе Владик Большим Лаврушинским, а там лома цветных мета-а-аллов – только собирай! Я почти три года проработал в Третьяковке, но вот хоть бы гвоздь какой-нибудь завалящий нашел, хоть бы вилочку алюминиевую гнутую! А у Владика это как-то удивительно легко получалось. Как и многое другое.

Например, он ездил в электричках по поддельному милицейскому удостоверению, которое, кстати, я ему собственноручно заполнял. В удостоверение уже была вклеена фотография – хмурый и особо тщательно причесанный Владик в засаленном кителе милицейского старшины одетым прямо на футболку. Для смеха я написал, что Владик пребывает в чине майора, и ни один контролер ни разу не усомнился в этом бреде! А контролеры пригородных поездов… Ну, кто знает тот поймет. Это ведь ребята очень специального разбора. Они уже родились на свет с идеей о презумпции виновности всего живого. Разжалобить или обмануть их – практически нерешаемая задача.

В общем, хваткий он был патиссон, этот Владик Ходунков. Очаровательный такой подкулачник.

Да только и на старуху бывает проруха. Однажды Владик чрезмерно увлекся празднованием Нового года в кругу своих коллег. И закружил, так сказать, его «Вальс цветов» и хоровод мелодий… Вследствие этого кружения он уехал не в родной поселок Михнево, а в древний русский город Владимир. Это, между прочим, даже с разных вокзалов.

Под утро Владик явился обратно на «восьмерку» совсем без денег, без знаменитых своих оранжевых сапог ручной постройки, вообще без малейших признаков материального благополучия, но зато с капитально набитым лицом, которое прямо-таки лучилось светлой грустью.

Суточники собрали ему по-братски рублей сто, подарили поношенные, но еще хорошие кирзовые ботинки и отправили к семье – кушать винегрет, салат оливье с вареной колбасой, смотреть «Старые песни о главном». Как бы это поточнее выразиться… Новогодничать, короче говоря.

И вот этот самый Владик Ходунков стоял сейчас на «шестой» зоне. Наверняка он с нетерпением и надеждой высматривал: не мелькнет ли в толпе посетителей знакомый изящный силуэт, спешащий отпустить его на обед. Нет, пока не мелькнет, не жди напрасно, Владик! Потому что подумал тот силуэт: «Перетопчется твой подкулачник с обедом, вредно столько жрать. Посмотрим-ка лучше, как Крыкс разберется с теоретиком».

Зеленый новобранец и дух бесплотный Михаил Борисович Лазаревский, а также его вольное обращение с Уставом внутренней службы были своеобразным вызовом нам – обветренным и израненным ветеранам охранного бизнеса.

Пока, значит, мы проявляем бездны изобретательности для того, чтобы просто поболтать на границах зон или слинять на минутку с поста, вдруг появляется этакий непосредственный опереточный простак, который вообще забил на все условности огромного, мускулистого болта!

Получается, что никакие военные хитрости и не нужны совсем. Необязательно, значит, знать, когда и по какому маршруту пойдет обход постов. Как, скрываясь от него, пробежать кратчайшим путем от «первой» лестницы до «седьмой» зоны – зала Врубеля. Не надо рассчитывать точно по минутам смену постов, чтобы выкроить десяток на личные нужды. Зачем помнить к каким уловкам прибегает, например, Олег Баранкин, и чем он в этом смысле отличается от Ивана Иваныча. И уж совсем пустыми хлопотами выглядят тонкие, многоходовые комбинации с «резервом» и «третьей» – «резервной» зоной. Можно, оказывается, просто положить на все это искусство войны упомянутого болта, и не париться!

Нет, ребята… Поймите, так нельзя. Это совершенно неприемлемо. Так же выйдет форменный бардак и анархия. В конце концов, будет просто уже не интересно. Мы бежим, они догоняют. Таков закон, завещанный нам теми, кто был до нас, и сохранить который – наш священный долг.

Стоя на страже древних устоев, Крыкс снова вызвал Лазаревского по SLO.

На этот раз Михаил Борисович не спасовал. Проворно подбежав к шкафчику, он щелкнул каблуками и звонко отрапортовал:

– «Пятая» зона на связи!

«Ишь, как осваивается!» – восхитился я.

Крыкс, поиграв желваками, постепенно вживался в образ начальника. После долгой, недоброй паузы, он тихо, с хрипотцой сказал:

– «Пятая», доложи обстановку. Роджер. (Олег Баранкин приучил всех говорить не «прием», а «роджер» – на американо-спецназовский манер).

Михаил Борисович стал докладывать, мол, все просто чудесно, зорко следим, бдительности не теряем. Крыкс, столкнувшись с подобным коварством, только сокрушенно покачал головой. Он наклонился пониже, с самому SLO. Тут я от чего-то моментально пришел в уверенность, что ближайшие три-четыре минуты своей жизни Михаил Борисович запомнит надолго.

– Да? Точно? Неужели? – вкрадчиво переспросил Крыкс.

– Точно… – вдруг дрогнувшим голосом подтвердил свою наглую ложь Михаил Борисович. – А что, простите?

Крыкс наклонился еще ниже и вдруг так заорал, что даже я вздрогнул от неожиданности:

– «Что»?! Мать твою, ты у меня еще спрашиваешь «что»?! А то, что я двадцать минут за тобой наблюдаю! А то, что не выполняются элементарные служебные обязанности! А то, что языком с бабкой чешешь!

Михаил Борисович в страхе смотрел на орущее SLO. Очки с мощной оптикой выразительно подчеркивали широко распахнутые глаза ученого.

– Не устал еще, мать твою? – не унимался Крыкс. – Мне не прийти, не помассировать тебе спинку, а?! С оливковым-то маслицем, а?!

Михаил Борисович принялся вертеть головой в поисках всевидящего командира, но, разумеется, ничего не заметил. То есть заметил только Крыкса и меня – я радостно помахал ему рукой, а Крыкс притворился, что рассматривает скульптуру «Мальчик в бане». Только лишь Лазаревский отвернулся, Крыкс снова бросился к ящику SLO. «Сейчас Крыкс ему двадцать процентов пообещает» – подумал я, и не ошибся. Крыкс не просто возмущался, он бушевал, как море Лаптевых в конце сезона навигации:

– Лазаревский! Вечером зайдешь в дежурку, распишешься в приказе о лишении двадцати процентов. Роджер.

Михаил Борисович схватился руками за голову, и сделал, словно в забытьи, несколько шажков вокруг SLO.

– Куда пошел? Встань на место! – свирепо гаркнул Крыкс.

– Я никуда… Я на месте… Ро… джер.

Михаил Борисович был бледен, на лбу блестела нервическая испарина. Он, вероятно в поисках носового платка, принялся лихорадочно шарить по карманам.

– Не трынди мне, Лазаревский! – сурово потребовал Крыкс. – Шляешься тут, как… Как блядища! И вынь руки из карманов! Артемку гоняешь, мать твою?

– Какого Артемку? – пролепетал Михаил Борисович в совершенном недоумении.

Крыкс словно ждал этого вопроса:

– Какого? Да вот, блять, такого! Волосатого!!!

Я, приветливо улыбаясь испуганным посетителям, прикрывал дверку ящика, чтобы хоть немного заглушить крыксовские вопли – Крыкс в такой раж вошел, что аж подпрыгивал.

– Ну-ка, к камере поближе, Лазаревский! – приказал он. – Что за вид, мать твою? Почему китель нараспашку? Привести себя в порядок немедленно!

Михаил Борисович, полностью деморализованный, покорно подсеменил к камере наблюдения, и вытянулся перед ней «во фрунт». Непослушные, плохо гнущиеся пальцы путались в пуговицах москошвеевского сюртука.

Конечно, он не знал, что в то время на всю Третьяковку работали только две камеры, да и те давали такое изображение… Что-то вроде подводных съемок в торфяном болоте. Остальные не функционировали вовсе, а мониторы в диспетчерской показывали однообразный черно-белый шум. Камеры в залах торчали исключительно ради красоты и психологического давления.

Михаил Борисович стоял навытяжку под неработающей камерой и бессмысленно таращился в слепой объектив. В это время с традиционным обходом через двадцать пятый (Шишкинский) зал проходили Сергей Львович и Е.Е. Вид сотрудника, застывшего в позиции «Бобик, колбаски хочешь?», да еще лицом к стене, впившегося взглядом куда-то в потолок их озадачил.

Они подошли к нему сзади и какое-то время молча постояли за его спиной. Михаил Борисович на внешние раздражители никак не реагировал, и по-прежнему как зачарованный смотрел в камеру. Я уткнулся лицом в угол и ржал, уже не стесняясь. Крыкс, сложив свои метр девяносто пополам, хрюкал в ящике SLO.

Последовавшую затем беседу мне спустя какое-то время пересказал сам Сергей Львович.

Прошло больше минуты, когда руководители решили наконец привлечь к себе внимание новобранца.

– Миша, тебе плохо? – спросил Сергей Львович с досадой.

Михаил Борисович вздрогнул и резко обернулся:

– А?!

Сергей Львович был, как всегда, любезен и терпелив:

– Ты почему здесь в углу стоишь, скотина? В «колдунчики» сам с собой играешь? Что случилось?

– Но вы же мне сами приказали встать под камеру…

– Кто? – вмешался в разговор Евгений Евгеньевич.

– Виноват, вы… – робко напомнил Михаил Борисович.

– Я? Это я тебе приказал встать под камеру? – удивился Е.Е. – И давно?

– Да, вы. Наверное… Только что.

Е.Е. посмотрел на Михаила Борисовича долгим взглядом и вздохнул:

– Н-да… А что я тебе именно приказал, Лазаревский? Дословно повторить можешь?

– Ну… Поближе к камере, мать твою… следи за японцами… что за вид, мать твою… роджер… артемку гоняешь, мать твою…

– Какого Артемку? – неподдельно изумился ЕЕ.

Михаил Борисович был близок к тому, чтобы расплакаться:

– Волосатого…

(«Тут я подумал, что Евгений ему прямо там и засадит в рыло!» – вспоминал потом Сергей Львович).

– Чего-чего?! Послушай, друг, ты издеваешься надо мной?

– Нет… – прошептал ученый, низко опустив голову. – Вы так и сказали…

Кажется, наш мудрый руководитель начал догадываться, откуда тут уши растут:

– Значит «мать твою», да? Ладно, Лазаревский… Давай, работай. Пойдемте, Сергей Львович.

Когда они отошли на некоторое расстояние, Е.Е. огорченно сказал:

– Сереж… Ну ёб твою мать, ты кого привел? Что за чудотворец?

– Да нет, Жень! – начал оправдываться Сергей Львович. – Он нормальный парень. Кандидат наук… Его же развели, не видишь?

– Сереж, так нормальных парней не разводят! Так даже ребенка в детском саду нельзя развести! Это только с кандидатом наук можно сотворить. Он что так и будет по углам за японцами следить?

– Жень, да разберусь я, что это за японцы такие.

– Уж разберись, очень тебя прошу. Сережа, наконец-то к нам пришел человек, который следит за японцами! Что бы мы без него делали!

А потом, уже спускаясь по лестнице, добавил:

– Крыканова ко мне. Чтоб бегом бежал.

Сергей Львович, конечно, тоже понял, что к чему. И мы поняли, что он понял. Разбегаться было поздно, да и бесполезно. Крыкс от смеха был похож на гигантского помидора-убийцу, я вообще еле дышал. Сергей Львович издали поманил нас пальчиком. Когда мы подошли, он беззлобно сказал:

– Ублюдки сраные! Иди, Володя теперь к Евгению. Он тоже любит пошутить. Ты, Фил наверняка ведь тоже в этом замешан?

– Ну что вы, Сергей Львович! – запротестовал я. – Как вы могли такое подумать!

– Бросаешь значит товарища?

– Да какой он мне товарищ? – сказал я, улыбаясь. – У меня Кулагин товарищ, а это так, шапочный знакомый. И он мне никогда не нравился, если хотите знать.

Тут Крыкс опять зашелся. Ему даже пришлось взяться за перила лестницы, чтобы сохранить равновесие.

– Что ты ржешь-то? – спросил его Сергей Львович.

– Нет… Ничего… – промычал Крыкс. – Все верно… Фил тут не при делах… – он повернулся ко мне: – ты тоже мне не нравишься, мать твою, ублюдок…

Я развел руками, мол, вы сами все видели.

– Товарищ Начальник смены, разрешите приступить к исполнению служебных обязанностей?

Шнырев вздохнул:

– Приступайте…

Крыкс получил обещанные десять процентов, но нисколько не расстроился этому. На какое-то время он перехватил у меня сомнительно-почетное звание Главного разводчика смены, и ходил героем. Я же, как полагается настоящему серому кардиналу, остался в тени.

Михаил Борисович впредь не попадался на такие простые заманихи, и вообще довольно скоро освоился в «Куранте» совершенно.