Текст книги "Сто сорок бесед с Молотовым"

Автор книги: Феликс Чуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 44 страниц)

Ленин планировал нэп как временное отступление и уже через год, в 1922 году, выступил и сказал, что с нэпом надо кончать, замечает Молотов, и замечает, на наш взгляд, совершенно правильно. Начиная с 1921 года, Ленин метался между Сциллой доктринальной догмы и Харибдой политического прагматизма. Развить производительные силы, инициативу и предприимчивость, «заставить» капиталистов работать на социализм и одновременно укрепить существующий строй. Вот почему, наряду с партийными директивами о претворении в жизнь новой экономической политики, на места рассылались (при самом активном участии В. Молотова) инструкции о борьбе с «обуржуазиванием» коммунистов и усилении идеологической работы. И ленинское «всерьез и надолго» фактически не вписывалось в его усилия по стабилизации института «партии – государства».

Ленинский вариант нэпа можно сравнить в какой-то мере с переводом тюрьмы на хозрасчет, когда получаемые средства используются опять-таки на укрепление этой тюрьмы. Конечно, тюрьма всегда есть тюрьма. С точки зрения свободного человека. Но для ее обитателей вопрос о типе тюрьмы далеко небезразличен. И тут может сработать еще один закон – истинный хозрасчет рано или поздно выведет обитателей тюрем на проблемы (в той или иной степени) и политической свободы. Ленинский нэп допускал, правда, в известных пределах[2]2
  Любопытно, что А. Шляпников, споривший с Лениным при жизни, уже в 1926 году расценивал сталинско-бухаринский курс как «насаждение капитализма», аргументируя тем, что Ленин установил «пределы» допуска несоциалистических элементов в советскую экономику.


[Закрыть], как плюрализм экономических структур, так и «закручивание гаек» в области политической и идеологической. Но экономическая свобода, даже ограниченная, все равно ставила так или иначе вопрос об изменении характера политического режима, а в перспективе – и общественного строя. С этим, наверное, в какой-то мере связана истинная причина «обрубления» нэпа в конце 20-х годов. Вот почему оказались неприемлемыми реформы Косыгина, мыслящиеся в рамках системы и просто опасным экономический эксперимент Худенко.

Это, наверное, понимал и Ленин. Вот поэтому и говорил о прекращении «отступления». Именно как отступление от генеральной линии, он в принципе и оценивал нэп. И эта мысль последовательно проходила во всех его публичных выступлениях и работах после X съезда. Так что не нужно специально доказывать, что означает на деле призыв «творчески» реализовать ленинскую концепцию нэпа в наши дни.

Главной социальной силой, которая постоянно оказывалась «за бортом» большевистской политики, в том числе и нэпа, было крестьянство. Это утверждение кажется, на первый взгляд, необоснованным, ибо вроде бы, как это было вложено в наше сознание, нэп и замышлялся ради смычки рабочих и крестьян. Нет, замышлялся он ради укрепления диктатуры партии во всех ее структурных звеньях. Он и был «брошен» как ее спасательный круг.

Трагедия страны состояла и в том, что в разряд если не врага, то уж во всяком случае не друга, попадает сельский труженик, виновный лишь в том, что претендовал на роль хозяина на своей земле, возможности распоряжаться произведенным продуктом по собственному усмотрению. Еще на заре своей революционной деятельности Ленин вел активную агитацию против благотворительных инициатив земской общественности Самары по оказанию помощи голодающим крестьянам губернии, ибо считал, что голод стимулирует их переход в лагерь пролетариата. В послеоктябрьский период Ленин видел в крестьянской собственности угрозу делу коммунии. Поэтому крестьянин рассматривался как потенциально «не наш», не пролетарский, а мелкобуржуазный элемент, с которым власть на каком-то временном отрезке вынуждена будет считаться. Но ни в коем случае не допускать его на роль равноправного политического субъекта власти. Показательным является выступление Ленина через два месяца после провозглашения нэпа на X Всероссийской партийной конференции (май 1921 г.). Если вы хотите политического соглашения, заявил он, обращаясь к крестьянам, тогда потрудитесь воевать и нас победить, ибо классовая борьба есть классовая война. Классовая война труженику в условиях перехода к гражданскому миру! Спрашивается: при чем тогда Сталин с его тезисом обострения классовой борьбы? Кстати, эта фраза Ленина из его полного собрания сочинений выброшена. Понимали, что почем… Понимал это и Ленин. Знал и о методах, какими проводилась продовольственная политика. На Х съезде он получил записку от Тюменской делегации, где сообщалось, что «по выполнению продразверстки устраивали такие вещи: тех крестьян, которые не хотели давать разверстку, их ставили в ямы, заливали водой и замораживали». Знал лидер большевиков, какими методами («самыми свирепыми репрессиями», по выражению Председателя Сиббюро ЦК РКП Ходоровского, написавшего в марте 1922 г. Ленину письмо, оправдывающего продовольственный террор) взимался и продналог. И все это не поколебало Ленина, а если и поколебало, то опять-таки в одном – с нэпом, как «отступлением», необходимо заканчивать как можно скорее.

И «понимающих» Ленина, разделяющих его «военные хитрости», было много. Правда, некоторые воспринимали этот курс как «капитуляцию» перед капитализмом и обещали «вычистить» из партии как самого Ленина, так и его «поправевших соратников». Но «умные люди» сразу разобрались, что к чему. Вот какие советы давал Ленину в письме, датированном 2 декабря 1921 года, Т. Сапронов из Екатеринбурга: «Ни для кого не секрет, – писал он, – что вставший на ноги мужичок может потребовать прав в области государственного строительства. Поэтому для сохранения партии у власти необходимо «поиграть в парламентаризм», посадить «по паре-тройке бородачей» в органы Советской власти, но сделать все возможное, чтобы не допустить «вкусившего сладкого мужичка» к реальной власти».

Собственно говоря, вся поначало аграрная политика партии и строилась в данном модуле, допускающем лишь разную степень отклонения «влево» или «вправо». Сталинская коллективизация была одним, самым крайним и жестоким вариантом этой политики. Но и другие, «мягкие» (скажем, бухаринские) альтернативы представляли лишь либеральные вариации общей темы – партия решала за крестьянина, какие формы землепользования он должен выбирать, а посевная кампания и уборочная страда строились не на житейской мудрости и агрономических знаниях, а на указаниях партийных комитетов. Случалось, что Система включала в действие какие-то экономические регулятивные механизмы, но это был уже не ее инструментарий.

И проводилась эта политика опять-таки с позиций «сверхзадачи» – сохранить и упрочить собственную политическую власть. Проиллюстрируем сказанное материалами заседания Политбюро ЦК РКП от 3 января 1925 года, на котором рассматривался вопрос о кооперации. В. Молотов продемонстрировал на нем достаточно гибкую и в то же время целенаправленную позицию. Он выступил за необходимость энергичнее внедрять выборность в кооперацию, втягивая мужика и в экономическую и политическую жизнь. На реплику Л. Каменева «только как бы нам мужики не показали кузькину мать в Советах после этого» Молотов возразил: а разве будет лучше, если крестьяне пойдут по пути создания собственных организаций, ведь «поскольку кооперативы сейчас экономически в наших руках, выборность должна быть нашим лозунгом, а если мы пропустим, он может сделаться лозунгом самого мужика против нас».

Мы видим, что вся тактика была рассчитана прежде всего на укрепление правящей структуры. Тем более, по словам Сталина, сказанным на этом заседании, коммунисты «до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не скоро, должно быть, дойдем». И разве после этого скажешь, что Сталин плохо усвоил партийные наказы.

Мы много сейчас говорим об ужасающих последствиях коллективизации, добившей хозяйственного труженика села. Но вот интересно, знал ли Молотов, уничижительно отзывающийся о «правых», превозносящий заслуги Сталина в этой области, о том, как оценивали политику большевистской партии в деревне современники коллективизации. Приведем некоторые данные на этот счет. Даже коммунистами высказывались законные сомнения о профессиональной компетенции тех, кто разрабатывал аграрную политику партии. Так, в июне 1926 г. член партийной ячейки одной из сибирских партийных организаций прямо заявил: «ЦК ВКП(б) не знает деревенских организаций, а пишет и дает задания такие, которые в деревне невыполнимы».

Нельзя сказать, что «наверху» не ведали, как идет «социалистическое» строительство, за счет каких жертв и мук. Знали. Причем не только по сводкам ОГПУ. Не боясь последствий, люди писали в «Правду». Эти письма, конечно, не публиковались, но систематизировались и показывались «кому следует». Прочтем лишь некоторые из них, относящиеся к началу 1930 года. «После долгих споров и обсуждений пришли к убеждению, что страна наша идет к разорению и нищете. Редакция «Правды», вы не серчайте, что так отвечаем. Мы вам сейчас докажем, что наша правда. Вот уже второй год идет пятилетка, а ничего хорошего не видно, а вы все трубите, что то улучшилось, другое прибавилось, заводы и фабрики работают ударно, что колхозы и совхозы расширили свою посевную площадь, что осталось только организовать сплошные колхозы и уничтожить единоличные середняцкие, по-вашему варварские, хозяйства, тогда будет рай в Советской стране. Нет, далеко ошибаетесь. Мы, крестьяне, видим, что вы все врете… Заводы и фабрики, которые вы пророчите, а что можно увидеть: в одном фундамент укладывают для завода, а в другом стены строят и… наполовину не достроен завод и не хватает материала достроить в короткий срок». Это решение одного из крестьянских собраний.

В 1932 году на имя Сталина получено два письма из Татарии. «Товарищ Сталин. Разрешите узнать программу в нашей партии по хлебозаготовкам», – пишет крестьянин Я. Крупов, информируя о надвигающемся голоде, к которому привела политика обирания крестьянства. А вот письмо тоже крестьянина С. Михайлова. «Мы шлем тебе свой рабоче-крестьянский привет. После этого сообщаем, что в данный момент в нашем Советском Союзе осуществляются ненормальные явления. Возьмем состояние рабочих, купить нечего, рабочие все удивляются. Будем радоваться тогда, когда у нас будет частная торговля. Крестьянин находится в скверных условиях, его задушили налогами и насильно гонят в колхоз. Мы еще раз просим не гонять в колхоз. В этом году сколько сотен гектар осталось хлеба под снегом, хлеб колхозников, а хлеб единоличников давно собран и они сидят в тюрьме». Однако это были голоса «обреченных» – «контрреволюционных» и «кулацких» подголосков.

Правда, народ не терял и чувства юмора как средства предохранения от полного социального некроза. Были, даже в страшные 30-е, и анекдоты. Так, в марте 1939 года в одном из провинциальных райкомов партии разбиралось дело некоего Д. И. Хоботова. Свидетель указал, что «в личном быту, по выпивке» тот был охотник до анекдотов. И передал содержание одного, рассказанного Хоботовым в компании. Вот на половых органах бывают венерические болезни «сороконожки», и вот один заболел этой болезнью и пришел тоже к одному и спросил: «Как и чем лечить мне эту болезнь?» Тот ему ответил: «Возьми на этом месте напиши «колхоз» и эти «сороконожки» все разбегутся». Такой анекдотец для 1939 года – это что-то.

Все сказанное относится и к индустриализации, «патриотическое» восприятие которой и по сей день сохранилось у многих людей. Мол, что же – «косточки – косточками», но воздвигли индустриальные гиганты, вывели державу вперед. А стахановцы, трудовой героизм, энтузиазм… Да, все это было, и надо с должным уважением отнестись к тем, кто в недоедании и недосыпании создавал промышленный потенциал государства. Но Система и здесь безжалостно, методом той же чрезвычайщины, репрессивно-приказного диктата, в конечном итоге эксплуатируя благородную идею, обманывала труженика. Сам новый эксплуататорский класс, представленный высшим партийным и государственным руководством, жил уже в тех (закрытых) городах-садах, за которые десятки тысяч людей на «стройках социализма» отдавали последние силы, «сидя в грязи и подмокший хлеб жуя».

Мы долгое время не обращали внимания на эти моменты, подсчитывая только стройки и шахты, домны и заводы. Не измеряли героическое нравственным, не ставили вопрос о цене прогресса. Политиканы безжалостно манипулировали массовым сознанием, подхлестывая страну и «завинчивая гайки», Система доводила общество до страшного, в большинстве своем вовсе неоправданного перенапряжения сил. Серго Орджоникидзе не случайно написал «Сказка?» на полях представленной ему информации о ходе «перевыполнения» первой пятилетки, что, впрочем, не помешало ему в публичных выступлениях эту сказку пропагандировать.

В мемуарах известного советского писателя В. А. Каверина «Эпилог» (М., 1989) есть такое свидетельство автора. В начале 30-х годов он приехал в Магнитогорск, чтобы собрать материал о том, как строился «социалистический город». Действительно, город у подножия Магнитной горы на плоской, голой степи возник с феноменальной быстротой. Но по нему, как свидетельствует Каверин, бродили, спотыкались умирающие от голода бледные женщины – жены или вдовы кулаков, работавших на стройках или тоже умиравших где попало. Кладбище росло быстрее комбината. Рабочие спали на земле, в наскоро построенных бараках жить было невозможно. Все говорило о рабском отсутствии достоинства, о самооплевывании, дух напряженного подчинения господствовал в каждом слове. «Ясно видя прямую связь между ростом кладбища и ростом комбинатов, я как бы старался не видеть эту связь и, стало быть, бродил по строительству с закрытыми глазами». Долгие годы и мы закрывали глаза на проблему цены прогресса. И хотя Андрей Вознесенский давно сформулировал поэтический афоризм: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек», не спешили приложить его к анализу пройденного нашей страной «социалистического пути».

Но высокомерно приписывая только одной политической организации монопольное право на истину и власть, заключая в тюрьму своих политических оппонентов, высылая из страны творческую интеллигенцию и грубо куя «новый тип» человека-конформиста, Система все же не могла растоптать в людях все человеческое, лишить их способности трезво и честно оценивать происходящее.

Вот что писал бывший красноармеец: «В июле будет XVI съезд ВКП(б). Люди съедутся откормленные и одетые… Конечно, вся их деятельность будет заключаться в том, чтобы приветствовать Сталина… ЦК привел нас к гибели, остается только удавиться или делать революцию. Нет страны в мире, где бы рабочий предъявлял столь скромные требования, за что только воевали по болотам Карелии и в грязи Перекопа».

А вот еще: «Рабочий перестал верить вождям… уже сейчас многие рабочие раздумывают о возвращении капитализма, ибо новый строй довел до нищеты». Или: «Красивые плакаты не отражают жизнь», «В райкоме только и слышишь: отниму билет, расстреляю», «Неприлично украшать пустые полки в кооперативе портретами вождей» и т. п.

Но может быть все это было необходимо? Молотов, своей личностью долгие годы олицетворявший победу в Великой Отечественной войне, естественно связывает ее с достижениями своей Системы. Умалчивает он лишь о ее чудовищной цене, о том, что это, как правильно заметил современный историк, была «украденная Победа».

Страшную плату понесла страна за тоталитарную систему в годы Великой Отечественной войны. Она заплатила сотнями тысяч жизней мальчиков из военных училищ, преподавателей и ученых, ушедших в ополчение, гигантскими людскими и материальными потерями, материнским горем и детским непосильным трудом, блокадным Ленинградом и военнопленными.

Это все – плоды сталинских пятилеток, коллективизации и «укрепления обороноспособности».

В разговоре о том, какими путями шло строительство общества, которое Молотов называет социалистическим (а скорее всего таким оно и было), часто всплывает имя Л. Троцкого. Троцкий, ум и профессионализм которого Молотов не может не признать, по его мнению, не верил в социализм, в то время, как Сталин смело провел эту идею в жизнь. По нравственному «уставу» Молотова Троцкий, конечно же, «сволочь». Кстати, службист и знаток партийного устава, Вячеслав Михайлович в нужный момент мог толковать его как «следовало». Так, на заседании экстренного Пленума ЦК РКП(б) от 28 декабря 1925 г. рассматривался вопрос о замене редактора мятежной «Ленинградской правды» Скворцовым-Степановым, которого Молотов хвалит: «…он ярый ленинец и за Сталина был… очень крепкий большевик». Зиновьев указывал на незаконность такой процедуры, ибо она перешагивает через Ленинградский губком. Против этого в «чекистской» манере высказался Дзержинский «Никакая партийная демократия не может быть направлена на то, чтобы обеспечить восстание, если можно так выразиться, против партийного съезда». А Молотов поддакнул: «Это (смена редактора. – С.К.) не является нарушением партийного устава».

Но продолжим о Троцком. Когда-то на обложке книги Э. Квиринга «Ленин, заговорщичество, Октябрь» (1924 г.) Сталин написал: «Рассказать Молотову, что Троцкий налгал на Ильича насчет путей восстания». «Рассказать… что… налгал» – своего рода директивный донос.

Троцкий – фигура сложная, противоречивая. Он, несомненно, интеллектуально был выше всех в ленинском окружении. Троцкий по ряду позиций приближался к демократическому видению многих вопросов, хотел, так сказать, раздвинуть стены тюрьмы. Но, по собственному признанию, демократом никогда не был. На «святое святых» – роль партии – не покушался. Воспроизведем фрагмент «товарищеского», партийного разговора с Троцким на октябрьском (1927 г.) Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б).

«Троцкий. Вы рассказываете, что из партии выходил. (Смешанный гул голосов, шум.) …Ложь, клевета… термидор… (Реплика не уловлена.) Голоса. За живое захватило… Глупо это. Евдокимов… (Реплика не уловлена.) Голос с места. Ну, ну, болтун, помолчи. Троцкий. Грубость и нелояльность, о которых писал Ленин, уже не просто личные качества; они стали качествами правящей фракции, ее политики, ее режима… Основная черта нынешнего курса в том, что он верит во всемогущество насилия – даже по отношению к собственной партии. (Шум.) Бабушкин. «Соц. Вестник» читает. Мелкий буржуа в пролетарском государстве. Скрыпник. Еще одна статья из «Соц. Вестника». Возгласы. Меньшевик! Троцкий. Через Октябрьскую революцию наша партия получила в свои руки могущественный аппарат принуждения, без которого немыслима пролетарская революция. Средоточием диктатуры является Центральный Комитет нашей партии. (Шум.) При Ленине, при ленинском Центральном Комитете организационный аппарат был подчинен революционной классовой политике мирового масштаба. Правда, Сталин, в качестве генерального секретаря, внушал Ленину опасения с самого начала. «Сей повар будет готовить только острые блюда», – так говорил Ленин в тесном кругу в момент X съезда партии. Возгласы. Меньшевик, довольно! Троцкий. Но при ленинском руководстве, при ленинском составе Политбюро генеральный секретариат играл совершенно подчиненную роль. (Шум.) Положение стало меняться со времени болезни Ленина. Подбор людей через секретариат, аппаратная группировка сталинцев получили самостоятельный, независимый от политической линии характер. Вот почему Ленин, взвешивая перспективу своего отхода от работы, подал партии последний совет: «Снимите Сталина, который может довести партию до раскола и гибели». (Шум.) Степанов-Скворцов. Старая клевета! Тальберг. Ах ты, болтун, хвастун! Возгласы. Позор! Тальберг. А у вас правильная политика? Скрыпник. До чего дошел! Гнусность какая! Возгласы. Это ложь! Петровский. Презренный меньшевик вы! Калинин. Мелкий буржуа, радикал! Голос. Мартов. Троцкий. (из-за шума, возгласов протеста не слышно) …Партия не узнала вовремя об этом совете. Подобранный аппарат спрятал его… Возгласы. Долой Троцкого! Довольно болтать! Нет возможности терпеть подобные вещи! Троцкий. …Изгоняя, лишая работы, арестовывая, правящая фракция действует дубьем и рублем против собственной партии. (Шум. Крики: Долой! Что за гнусность! Меньшевик! Предатель! Нельзя его слушать! Что за издательства на ЦК!)… Ярославский. Заупокойная Троцкого. Голос. Похоронный марш!.. Голоса. Шпана ты этакая! Меньшевик!.. Скрыпник. Меньшевик, ступай прочь из партии».

Так «демократически» проходила борьба с троцкизмом. Конечно же, Троцкий – никакой не враг социализма, а верный ленинец, убежденный революционер. И высеченный на обелиске на его могиле символ – «серп и молот» – адекватен сути этой личности.

Да, Троцкий и его сторонники предлагали собственные варианты развития страны. Они по-своему справедливо отрицали возможность построения социализма в такой отсталой стране, как наша, до победы мировой революции. Но разве реальная практика опровергла это отрицание? Разве тезис Радека о социализме «на одной улочке» так уж принципиально неверен (если речь, конечно, не идет об улочке в закрытом дачном поселке в Барвихе?). А вот то, что все «оппозиционеры» хотели строить социализм – это факт. И это главное. Отношение к крестьянству? Троцкистско-зиновьевский блок выступал не против крестьянства вообще, а против кулака. Это, конечно, не красит его, но речь ведь шла не о физическом уничтожении, как это сделал «отец народов», а только о большем налогообложении. И еще одно! Если внимательно перечитать дискуссии о возможности построения социализма в СССР, концептуальное начало в них обнаружить сложно. Речь идет больше о словесной эквилибристике и личных политических амбициях.

В чем-то главном Сталин и Троцкий очень близки. Вполне можно допустить, чтобы они до конца вместе управляли рычагами партийной диктатуры, строя ленинский социализм. Столкнула их во многом борьба за личную власть. Волею судьбы один из них оказался на ее самой высшей ступени, а другому – история отвела роль его непримиримого критика.

Не будем обольщаться «демократизмом» Троцкого и его сторонников. Это – демократизм оппозиции, своего рода орудие давления на политических противников. Находясь у власти, они демонстрировали иные качества. Можно вполне представить действия Троцкого как председателя РВС по коллективизации.

Говоря о персоналиях, встречающихся в беседах с Молотовым, необходимо сказать еще об одном политическом деятеле – С. Кирове. У Молотова на этот счет позиция однозначная: Киров был неплохим оратором, мог много и полезно работать, но не был ни теоретиком, ни лидером, приближающимся к Сталину. В таком подходе, думается, есть резон. Сергей Миронович – один из сталинского окружения и не более. И никак уж он не мог составить конкуренции тому, кого неустанно восхвалял своей кипучей пропагандистской риторикой. И если Сталин действительно приложил руку к его убийству, то, наверное, лишь потому, что оно развязывало ему руки для перехода к большому террору. А впрочем – нет фактов, есть версия и только. Вспомним, как объективно выгодна была Борису Годунову смерть царевича Димитрия. Но неоспоримых доказательств его причастности к убийству не существует и – только версия…

Можно (и нужно) возмущаться спокойным, непоколебимым убеждением В. Молотова, что террор в 1937 году был необходим, поскольку необходимо было добить классовых врагов разных мастей и оттенков. Доказывать, что это аморально, приводить факты и цифры о репрессиях, в которых активно участвовал сам Вячеслав Михайлович? Но стоит ли делать это здесь? Наверное, не стоит. Молотов знал об этом получше нас, а мы знаем об этом уже столь много, что становится просто страшно.

А ведь в чем-то В. Молотов, как истинный большевик, прав. 1937 год начался значительно раньше. «Красный террор», продразверстка, первые концлагеря, процессы над «контрреволюционерами», подтасовки, фальсификации. Шифроотделы ЦК и губкомов, сводки ГПУ, секретная деятельность от партии и народа.[3]3
  Вот, наверное, почему Молотов не возмущается, а принимает, как должное, что его подслушивали, следили. Как же иначе… Кругом враги. Новая власть зиждилась на силе, точнее, насилии, а силу, как писал М. Калинин Сталину еще в 1919 году, «силу уважают… все благоразумные люди». Да, они все были благоразумными людьми и «правильно» себя вели, когда сидели их родные и близкие. Неистовость к «врагам» и собачья покорность к хозяину отличает эту «гвардейскую» генерацию.


[Закрыть]

«К стенке» – меньшевиков, «пулеметы» против оппозиции. Все имеет свое начало и свой конец. Цель не только оправдывает средства, но в какой-то момент средство само становится целью.

Молотов все время подчеркивает, что Сталин очень любил Россию, русский народ. Воистину, полюбил волк кобылу. Социальному, а затем и политическому геноциду подвергались целые классы, а объектом террора стал, в первую очередь, русский народ.

Политическая доктрина большевизма фактически была не только антигуманна, но и антинациональна. Как иначе объяснить следующие факты. В июле 1918 года командование Красной Армии при осаде мятежного Ярославля выдвигает ультиматум, в случае невыполнения условий которого грозит подвергнуть город химической атаке и превратить в руины. В 1920 г. химическими снарядами была обстреляна Бухара, а затем брошена на разграбление красноармейцам. В 1921 г. химические газы были готовы применить против восставших крестьян Тамбовщины.

Интересы мировой революции и ее полпредов являлись приоритетными перед интересами собственного народа. Так, в начале 1922 года для сведения всех членов Политбюро, в том числе и Ленина, поступает ужасающая информация из Самарской губернии: «едят трупы, детей не носят на кладбище, оставляя для питания», похороненных вырывают из могил и употребляют в пищу. И что же: именно в это же время при активном участии Молотова на Секретариате и Оргбюро утверждается смета ЦК РКП на золотую валюту (взятую, кстати, из золотого запаса Наркомфина). По ней сотни тысяч золотых рублей, на которые можно было бы закупить хлеб для голодающих, отдаются на нужды Коминтерна, а также на содержание заграничных домов отдыха для партийной номенклатуры, валютных пособий для нее и членов семей на лечение за границей.

В том же 1922 году, когда по России прокатывался смерч голода, специальная медицинская комиссия обследует состояние здоровья «ответственных товарищей». Результаты неутешительны – почти все больны: у Сокольникова – неврастения, Курского – невралгия, Зиновьева – припадки на нервной почве… Здоровы – Сталин, Крыленко, Буденный (небольшое повреждение плеча – рубил, наверное, кого-то), Молотов (всего лишь нервность), у Фрунзе – зарубцевавшаяся язва (прав оказывается Б. Пильняк в «Повести о непогашенной луне»). Но важны не столько диагнозы, сколько предложения о лечении – Висбаден, Карлсбад, Киссинген, Тироль… Что это – целебный пир во время чумы? О какой нравственной основе партийных лидеров можно вообще говорить?[4]4
  С первых лет Советской власти, наряду с призывами к народу идти на максимальные жертвы ради социалистического выбора, Система оградила «ответственных товарищей» льготами и привилегиями. Весьма показателен разговор, происшедший в 1989 году между первым секретарем МК КПСС В. Месяцем и Н. Травкиным. Когда Травкин отказался от пайка (в просторечьи – «корыта»), то В. Месяц был очень недоволен. «Это же Ленин пайки ввел, – говорил он, – и не дело, если каждый с порога начнет ленинские принципы ломать».


[Закрыть]

Парадокс сегодняшней ситуации состоит и в том, что современные фактические защитники (под видом «взвешенного» подхода) тоталитарной Системы пытаются оправдать то, что даже ее создатели стремились скрыть, понимая в глубине души, что это разительно расходится с провозглашенными лозунгами.

В августе 1920 года Ленин пишет секретную записку Э. М. Склянскому, в которой предлагает под видом «зеленых» вторгнуться на территорию Латвии и Эстонии, «перевешать кулаков, попов и помещиков», а потом «на них («зеленых». – С.К.) и свалим… Премия – 100 рублей за повешенного». А взять печально известное «шуйское письмо» Ленина Молотову от 19 марта 1922 г.

Дело здесь не только в расправе со священослужителями, а в иезуитской, лицемерной процедуре: «строго секретно», в том числе и от членов партии, скрытно, методом военных хитростей устроить на XI съезде «секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала», а саму кампанию завершить массовыми расстрелами.

Поскольку идеологии марксизма был предан характер священного писания, то религия становилась силой враждебной. Наиболее характерной в этом аспекте явилась написанная в марте 1922 г. ленинская работа «О значении воинствующего материализма». На долгие годы она стала каноническим пособием по охоте за «идеалистическими еретиками». Самое главное в работе – слово «воинствующий». Уже там у него был конкретный адресат – профессора Р. Виппер и П. Сорокин. С ними и целой армией им подобных «господами» Ленин призывает вести священную войну. Эта война приводит уже в самое ближайшее время не только к «философским пароходам». Ее результатом явилось катастрофическое истончение и интеллектуального, и вообще, духовного гумуса.

«Достойным» вкладом, в том числе и лично Молотова, в деле разрушения духовной культуры русского народа является разбойничья (иначе не назовешь) операция по изъятию большевиками церковных ценностей.

Для этого была создана специальная комиссия Политбюро ЦК РКП(б), в задачу которой входило оперативно и по возможности скрытно грабить церковное имущество. 2 марта 1922 г. на имя В. Молотова приходит подписанный зампредседателем ГПУ Уншлихтом документ, в котором препровождается копия проекта по изъятию церковных ценностей, утвержденным областным комитетом партии Татарии и республиканским ГПУ. В нем, в частности, намечалось «путем агентурной разработки точно выяснить местонахождение наиболее ценного церковного имущества и повести работу по подготовке и успешному экспроприированию этого имущества путем разного рода налетов и нападений на церкви». Правда, Уншлихт подверг критике такой план, как недопустимый вариант проведения «серьезной операции». Но суть ее не изменилась – забирали то, что являлось духовным достоянием народа.

8 марта 1922 года Ленин через президиум ГПУ получает копию воззвания патриарха Тихона, в котором говорилось, что русская православная церковь сразу откликнулась на ужасающее бедствие, каким явился голод. Было решено произвести сборы денег и продовольствия, а также разрешить церковноприходским Советам и общинам жертвовать на нужды голодающих драгоценные церковные украшения, не имеющих богослужебного употребления. Между тем постановлением ВЦИК от 13/26 февраля 1922 г. предписывалось изъятие всех драгоценных церковных вещей, в том числе священных сосудов, что с точки зрения церкви являлось святотатством. Это само по себе дало основание Уншлихту и начальнику секретного отдела ГПУ Самсонову в докладной записке Ленину от 20 марта на основании того, что патриарх Тихон и «окружающая его свора высших иерархов, членов синода» выступают против изъятия ценностей, считать, что есть все основания для ареста Тихона и членов Синода и необходимо «афишировать их перед местным голодным населением как врагов народа».

Усердствует и Троцкий, возглавлявший комиссию. 23 марта 1922 года в Политбюро (специальная копия – В. Молотову) направляется его предложение форсировать изъятие и продажу за рубеж ценностей русской церкви. Соответствующий циркуляр на этот счет посылает в партийные комитеты и Молотов.

Ряд людей понимали, какие духовные потери стояли за этой акцией. Как ни странно, на первый взгляд, но Н. Троцкая, бывшая одним из руководителей музейного дела, в записке от 27 июля 1922 г. на имя А. И. Рыкова протестовала против изъятия из музеев вещей, имеющих художественную ценность. Разве вы не знаете, писала она, какое значение имеют художественно-культурные ценности, находящиеся в музеях и ярко освещающих творчество, созданное вековой работой ряда поколений русского народа. Не знали и знать не хотели. Письмо было ведомством А. И. Рыкова проигнорировано и начала работать комиссия по изъятию «экспонатов высокоматериальной ценности» из музеев.