Текст книги "Гиацинтовые острова"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
КОГДА ЗВЕРИ УЛЫБАЮТСЯ
Звери тоже улыбаются, хотя чувства юмора они вроде бы лишены. Почему же они улыбаются?
Звери улыбаются, чтоб показать противнику зубы.
Волк улыбается, чтоб показать зубы, и кролик улыбается, чтоб показать зубы. У волка зубы большие, ему есть что показать, но не станет же волк показывать зубы кролику! Поэтому волк улыбается редко и только тем, у кого зубы не меньше, чем у него.
А у кролика зубы маленькие, и ему приходится чуть ли не каждому улыбаться.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ЗООЛОГИЯ
Как-то, сидя на дереве, старый примат Ревун и молоденький дятел Бормотушка отчитывали Ленивца средних лет за то, что он неправильно использует свои ноги. Начал разговор, как обычно, примат Ревун.[25]25
Примат Ревун был обезьяной, но не любил атоео названия. Он предпочитал называться приматом, потому что это сближало егш с людьми. Люди ведь тоже относятся к отряду приматов, И ревуны относятся к отряду приматов. И не просто к отряду приматов, а еще к подотряду человекоподобных приматов. Так что от Ревуна до человека рукой подать. Особенно когда есть чем пшдать: Ревун мог подать не одной, а четырьмя руками.
[Закрыть]
– Смотрю я на тебя, – сказал он, заботливо счищая с Ленивца водоросли и прихлопнув какую-то моль, вы порхнувшую из шерсти Ленивца, – неправильно ты живешь. Где это видано, чтобы сухопутный зверь обрастал водорослями? Где эта видано, чтобы в шкуре живого зверя заводилась моль? А все почему?
– Вот именно: почему? – поддакнул дятел Бормотушка.
– Все это потому, что ты неправильно используешь свои ноги. Посмотри, как использует свои ноги Заяц. Посмотри, как использует свои ноги Олень.
– Или Страус, – сказал Бормотушка. – Правда,
Страус не умеет летать, зато как он использует свои ноги!
Ленивец висел на дереве так, что у него перед глазами всегда было небо. И в этом небе он видел разных птиц, но никогда не видел среди них Страуса.
– Между прочим, у Зайца столько же ног, сколько и у тебя. И у Оленя столько же ног, сколько и у тебя, – напомнил примат Ревун.
– А у Страуса вдвое меньше ног, чем у тебя, ты посмотри, как он бегает! – привел свой пример дятел Бормотушка.
– Бегает! – воскликнул примат Ревун. – Я уже не говорю о том, чтобы бегать. Никто не требует, чтобы Ленивец бегал, пусть он ходит или прыгает, или что там еще можно делать ногами? – Он не сразу вспомнил, что можно делать ногами, потому что вместо ног у него были четыре руки.
– Можно еще плавать, – подсказал ему с берега Тюлень, не принимавший до этого участия в разговоре. – Если ноги превратить в ласты, ими можно замечательно плавать. Я вот свои ноги давно превратил, и теперь поглядите, как я плаваю!
Тюлень нырнул в море и показал, как он плавает. Потом опять вылез из воды, чтобы не пропустить самого главного в разговоре.
– Зачем превращать ноги в ласты, когда их можно превратить в крылья, – возразил дятел Бормотушка. – Если превратить ноги, в крылья… Я не говорю – все ноги, а хотя бы вот эти, передние, ноги превратить в крылья, то можно даже летать…
Разговор зашел о том, во что лучше превратить ноги.[26]26
При этом, конечно, умалчивалось, что никто из присутствующих ни во что своих ног не превращал, что все, что они имели, достаюсь им в готовом виде от предков, живших на земле в давние-прведавние времена. Но это понятная слабость – приписывать себе чужие заслуги.
[Закрыть] Все эти разговоры Ленивец слышал тысячу раз. Откуда они знают: может, он уже пытался превратить свои ноги в крылья? Может, он потому и не ходит, чтобы не стоптать своих ног, которые он еще надеется превратить во что-нибудь более подходящее?
– Что вы заладили: ноги, руки, крылья, ласты? Лучше скажите, что вы сделали с моими плавниками.[27]27
Конечно, эти плавники были не ее, а тех древних рыб, которые когда-то вышли на берег и постепенно превратились в сухопутных животных, к которым теперь принадлежали и примат Ревун, и дятел Бормотушка, и даже Ленивец, хотя он вряд ли мог украсить эту сухопутную компанию. Да, сейчас уже никто не помнил тех первых рыб, поэтому Рыба могла без труда приписать себе чужие заслуги.
[Закрыть]
– Не понимаю, при чем здесь плавники, – сказал примат Ревун. – Разве мы рыбы?
– Ага, теперь вы уже не рыбы, – сказала Рыба. – Раньше были рыбы, а теперь уже не рыбы. Ну, хорошо, не станем выяснять, кто рыба, а кто не рыба. Кит, между прочим, тоже не такая уж рыба, однако у него – плавники. Он сохранил свои плавники.
– Кит сохранил плавники? – засмеялся Тюлень. – Да мы с ним вместе ходили по суше. А потом нам расхотелось ходить по суше и мы вернулись в море. Вот тогда-то он и превратил ноги в плавники, а я – в ласты, потому что мне не хотелось возвращаться к прошлому.[28]28
Это опять-таки надо понимать так: не Тюлень и Кит ходили по суше, а их далекие предки ходили по суше. А другие, более близкие предки, превратили свои ноги в ласты и плавники.
[Закрыть]
– Я думаю, Ленивец, тебе ни к чему плавники, – сказал примат Ревун. – Если ты отказываешься даже от рук, то смешно заменять ноги плавниками.
– Хотя ты и зарос водорослями, но менять ноги на плавники, когда есть возможность поменять их на крылья… – сказал дятел Бормотушка. – Это тебе под твердит и Страус, которому, правда, крылья ни к чему.
Каждый принялся расхваливать свое, словно пытаясь сбыть Ленивцу лежалый товар: ласты, руки и крылья. Только в защиту ног никто ничего те сказал. Были бы здесь Заяц или Олень… А что мог сказать о ногах Ленивец, который только висел на ногах, используя их совсем не по назначению?
– Обидно на вас смотреть, – сказала Рыба. – Променять плавники на какие-то ноги, руки и крылья. О ластах я не говорю, потому что ласты – почти то же, что плавники. Но что дают вам эти ноги, руки и крылья?
– Крылья дают мне возможность летать, – сказал дятел Бормотушка.
– Ты мог бы летать и на плавниках, как летучие рыбы. А что дают вам ноги?
И тут Ленивец понял, что, кроме него, вступиться за ноги здесь некому.
– Ноги, – сказал Ленивец, глядя и а свои ноги, которые были направлены в небо, но дотянуться до – него не могли, потому что так и не стали крыльями. – Ноги дают мне возможность ходить.[29]29
На этом примере видно, как далека порой возможность от действительности.
[Закрыть]
– Ты мог бы ходить на плавниках, как ходят донные рыбы. Ты думаешь, на чем ходят рыбы по дну? На плавниках.
– Я не хочу ходить по дну, – сказал Ленивец, не вдаваясь в подробности. Подробности состояли в том, что со дна он не увидел бы неба, которое здесь всегда перед ним.
– А что дают вам руки? – спросила Рыба.
Настала очередь примата Ревуна. Настала его очередь постоять за весь подотряд человекообразных приматов. Примат Ревун сжал кулаки на всех четырех руках, чтобы ответ прозвучал как можно тверже, и сказал:
– Руки дают мне возможность стать человеком.[30]30
См. предыдущую сноску.
[Закрыть]
Вот тут-то Ленивец обрадовался, что он не превратил свои ноги ни в ласты, ни в крылья, что он сохранил их в нетронутом состоянии. Как хорошо, что он не износил своих ног! Он превратит их в руки, и это даст ему возможность стать человеком. Потому что только руки дают возможность стать человеком. (Тут Ленивец посмотрел на примата Ревуна,) Хотя не все, кто имеют руки, пользуются этой возможностью.
СПЯЧКА
Сурок всю спячку страдал бессонницей.
Черт бы побрал такую спячку, ругался Сурок. Другие отоспятся за месяц, за два, а тут восемь месяцев крутишься с боку на бок. А еще говорят, что Сурок любит поспать…
Медведи – вот кто мастера спать. Или еще слоны – те спят прямо так, стоя.
Сурок перевернулся на другой бок. Разве тут уснешь, когда со всех сторон одни неприятности. Правда, мелкие неприятности, но ведь со всех сторон…
Хуже всего эти мелкие неприятности… Если б можно было все мелкие неприятности поменять на одну крупную неприятность…
Слоны и медведи, конечно, спят хорошо… Они потому и спят хорошо, что у них в жизни – одни крупные неприятности.
СОВЕТЫ ВРАЧА
– Берегите нервы, – сказал Суслик Медведю, когда тот пришел к нему на прием.
– Да я не особенно нервничаю, – улыбнулся Медведь и похлопал Суслика по плечу. От души похлопал, но Суслик как-то странно отреагировал: растянулся, лежит.
– Ты чего это? – завозился над ним Медведь. – Другим говоришь – берегите нервы, а сам?
Суслик открыл глаза. В последний раз он открыл глаза.
– Вы меня неправильно поняли. Я сказал: берегите чужие нервы.
ДОБРЯК ГРИЗЛИ
– Кхе! Кхе! Кхе! – покашливает медведь Гризли.
Это значит, что сейчас ему придется на кого-то напасть. Конечно, ему не по себе, он понимает, что сейчас сделает что-то нехорошее, и покашливает – смущенно и вместе с тем предупредительно: что со мной поделаешь, такой уж я есть… Ты, маленький, сам позаботься о себе, потому что я, большой, за себя не ручаюсь…
Действительно, нехорошо получается: такой большой нападает на маленького. «Очень нехорошо получается», – думает добряк Гризли. И лишь после этого нападает.
Сколько раз он давал себе слово и сколько раз еще будет давать. Потом он, конечно, будет себя грызть, но сначала загрызет этого маленького. А что делать? Если эти маленькие не могут сами о себе позаботиться, что же тогда с ними делать?
– Кхе! Кхе! Кхе!
Ничего не поделаешь. Маленькие должны держать ухо востро, потому что большие – кхе! кхе! – за себя не ручаются.
СЛАБЫЕ МИРА СЕГО
Колибри старается подражать насекомым, хотя принадлежат они к разным классам и между этими классами постоянная борьба, в которой постоянно побеждают птицы и постоянно терпят поражение насекомые.
Почему же Колибри, птица, старается подражать насекомым, которые терпят поражение, а не птицам, которые одерживают победу?
Колибри, как пчела, питается нектаром цветов, и полет Колибри напоминает полет насекомого. А сердце Колибри бьется со скоростью шестисот ударов в минуту – как будто кто-то гонится за Колибри, как будто кто-то преследует Колибри, как преследуют только насекомых. И даже змеи, которые в темноте видят всех теплокровных, Колибри не видят, потому что у Колибри, как у всех насекомых, по ночам холодеет кровь.
Почему же Колибри, птица, старается подражать насекомым, которых всюду преследуют, которые терпят одно поражение за другим?
Потому что Колибри ие чувствует никакого превосходства над насекомыми, по своему росту и положению Колибри ближе к насекомым, и в насекомых Колибри видит своих братьев – пусть всего лишь навсего по несчастью.
ВСЮДУ – СРЕДИ СВОИХ
Как будто некуда насекомым спешить, но по земле они не ходят, а бегают.
На свиданье – бегом.
Со свиданья – бегом.
Всюду бегом.
Только бегом.
Потому что мир вокруг них большой, а они в этом мире маленькие. А в большом мире маленьким приходится хорошенько побегать.
Но зато как бегают насекомые!
Лошадь бегает прекрасно, но по стене она не побежит. И по потолку не побежит. А насекомые вот – бегают.
Какие силы их держат, когда они бегают по потолку?
Их держат молекулярные силы. Силы тех молекул, которые составляют и стены, и потолок, и вообще любую поверхность.
Молекулы маленькие, но есть у них силы, способные поддержать. Лошадь они не поддержат. И слона не поддержат. А насекомых поддерживают.
ПОЧЕМУ У БОРЕУСА НЕТ КРЫЛЬЕВ
Несправедливость висит над Бореусом, и над семейством его, и над отрядом. Начать с того, что его отряд несправедливо назван отрядом скорпионовых мух. А что общего у его отряда со скорпионами? Только форма живота? Но ведь надо судить не по форме, а по содержанию, в частности живота. А каково содержание живота Бореуса? Мох, один мох, и уже это доказывает, что Бо-реус ничего общего не имеет со скорпионами.
Но уж ладно: назвали, так хоть создайте условия. Ведь скорпионы-то живут в теплых местах, почему же для Бореуса не нашлось теплого местечка? Разве справедливо держать его на холоде только из-за того, что он принадлежит к семейству ледничников? Кстати, другие семейства как-то устраиваются, а ледничникам словно написано на роду то, что написано в их названии.
Но даже и в этом семействе несправедливость висит над Бореусом больше, чем над кем-то другим, потому что он, ко всему вдобавок, зимний ледничник. Ледничник, да к тому же еще зимний, – вот и попробуй поживи!
И пусть не ругают его за бескрылость. Какие тут могут быть крылья, когда ты, во-первых, ледничник, во-вторых, зимний ледничник, а в-третьих, причислен к каким-то там скорпионам – подумать только! – из-за формы своего живота!
Куда тут дальше лететь? Как говорится, некуда. И дело совсем не в том, что у Бореуса нет крыльев, а в том, что дальше лететь некуда. Некуда дальше лететь.
КОГДА ЛУЧШЕ ЛЕТАТЬ?
Кто любит лето, кто любит весну, а Зимний Комарик любит только позднюю осень и зиму. В другое время его не вытянешь полетать. Поэтому среди комариков он считается любителем зимнего спорта. Считается, что он, Комарик, большой зимолюб, что он снеголюб и что мороз его так бодрит, как не бодрит никого из комариков. Считается, что летом ему снится зимний пейзаж, а весной ему снится осенний пейзаж и что вообще для него зима – все равно что для других комариков лето.
Так считается, и против этого не пойдешь, хотя в глубине души Комарик любит, конечно, лето. И зимой он летает потому, что никак не может согреться.
Другие, может, не так чувствительны к холоду, они могут спать, когда приходит зима, а Зимний Комарик не может, он мерзнет, и, чтоб согреться, ему остается только летать…
И он летает, летает в самые холода, и считается, что он любит летать в холода, что они его бодрят, – так считается. А уж если считается, то так и будет считаться всегда, и против этого не пойдешь, не полетишь против этого при самом бодрящем морозе.[31]31
Насекомые вообще любят тепло, но при их величине удержать тепло очень трудно. Им просто негде его удержать. Поэтому, чтоб было теплей, им приходится много двигаться. В покое у них понижается температура, в движении повышается. Иногда до 42 градусов. Цельсия, но это для них не смертельно. Двигаться – не смертельно, смертельно – не двигаться! (Это у них такая поговорка.)
[Закрыть]
МАЛЕНЬКАЯ РЫБКА ЕВДОШКА
Там, где Евдошка растет медленно, она доживает до пяти лет, а там, где быстро растет, всего лишь до Двух.
Такое у нее счастье. Хочется вырасти побыстрей, побыстрей стать взрослой Евдошкой, и она торопит себя: быстрей, быстрей! И пробегает всю жизнь за два года,
Конечно, она не спешит умереть, она, наоборот, спешит жить: спешит вырасти, спешит завести семью, спешит вырастить детей, а там глядишь – и спешить некуда. И пора помирать. Хотя Евдошка не спешит помирать, она, наоборот, спешит жить. Но получается, что это одно и то же.
ОДИН ИЗ МОРСКИХ ЕЖЕЙ
Сказать о том, что этот морской еж ходит на зубах, значит испугать всех рядовых пешеходов. Добавить, что он ходит на иглах, значит еще больше испугать пешеходов да вдобавок сильно озадачить портных. Чтобы ходить на иглах и на зубах, нужно быть очень уж страшным чудовищем.
Но этот еж не чудовище. Просто он ходит на зубах. Другие не ходят на зубах, но зубы у них тоже не сидят без работы. А он ходит на зубах. Гуляет на зубах. Для него прогулка на зубах – лучший вид отдыха.
Нельзя сказать, чтобы этот еж только гулял на зубах, если только гулять на зубах, то, как говорится, быстро протянешь зубы. Нет, он сначала погуляет, а потом поест. А после еды снова погуляет (это особенно полезно – прогулка после еды). Причем он ест все подряд, не перебирая. Он совершенно всеядный еж.
Правда, всеядность его больше в том заключается, что его самого все едят. Несмотря на то что он гуляет на зубах, распугивая пешеходов, и что он ест все подряд, – его едят все подряд.
Так он сочетает всеядность со съедобностью. Но называют его все-таки Съедобный Морской Еж. Не Всеядный, а Съедобный Морской Еж.
Потому что ценят его не за всеядность, а за съедобность.
ДЯТЕЛОК
Карликовый Дятелок умеет поднять такой стук, какой не поднимет даже очень большой дятел. И о нем говорят:
– Вот это дятел! Умеет поднять стук…
Хотя вообще-то он даже не дятел, а Дятелок, ростом меньше воробушка. Но если нужно поднять стук, тут уж прямо к нему обращайтесь.
Дятелок умеет. Он не станет долбить какой-нибудь дуб – долбить дуб, как говорится, себе дороже. Дятелок выбирает бамбуковый стебель, сверху крепкий, а внутри совершенно пустой, и стучит по нему, как по барабану. Лучше всего стучать по барабану, если хочешь поднять настоящий стук.
Другие дятлы считают, что он долбит пустоту, другим дятлам подавай сплошную породу. И они долбят сплошную породу – разнодеревщики, древопроходцы. А кто о них слышит?
Нет уж, если хочешь, чтоб тебя слышали, нужно долбить пустоту, стучать в барабан – вот тогда будет далеко слышно. Даже если ты маленький, не больше воробушка, тебя будет далеко слышно.
И о тебе скажут:
– Вот это дятел! Умеет поднять стук…[32]32
На что только не идут маленькие, чтоб как-то заявить о себе. Карликовая акула – так та ухитряется даже светиться. Огромные акулы не светятся, им лучше делать свои дела в темноте, и единственная из акул, которая светится, – это Карликовая акула.
[Закрыть]
ТРИ СТУПЕНИ РАЗВИТИЯ
Амеба не помнит зла.
Конечно, она испытывает раздражение, иногда очень сильное раздражение, но только в тот момент, когда ее раздражают. А потом все проходит, как не бывало, и она уже не вспомнит о причине своего раздражения. Тем более что Амеба, простейшее одноклеточное животное, не очень-то разбирается в причинной связи явлений.
Другое дело – животные более высокой организации. Эти помнят зло даже то, которое было причинено их прадедушке. Допустим, прадедушку съел крокодил – и правнук будет бояться всех крокодилов. Или прадедушка утонул – и правнук ни за что не пустится в плаванье.
Это называется инстинктом, памятью поколений. Это очень крепкая память, и она передается из рода в род.
Но на самом высшем этапе развития животные снова не помнят зла. Прадедушка утонул, а правнук не боится воды, потому что прадедушка плавать не умел, а правнук умеет. Прадедушку съел крокодил, а правнука он не съест, потому что правнук знает, как справиться с крокодилом.
Это уже не инстинкт, это разум, который не только помнит, но и знает, в каких случаях как поступать.
Просто не помнить зла – это свойство простейших, амеб. Не помнить зла просто из-за отсутствия памяти. А вот, обладая хорошей памятью, не помнить зла, которое утратило силу, – в этом есть нечто высшее, человеческое.
ЖИРАФА
Жирафа выше всех на десять голов, а язык у нее – целых полметра. Вот бы поговорить таким языком!
Но никто не умеет так молчать, как Жирафа.
Даже маленькие воробьи – и те помаленьку чирикают, даже кузнечики – и те что-то стрекочут.
А Жирафа молчит.
Может, потому, что она выше всех на десять голов? Может, она боится уронить свое достоинство? (Шутка ли сказать – с такой высоты!)
Трудно сказать, почему Жирафа молчит. Почему, даже погибая, она не крикнет о помощи. Даже львы кричат о помощи, даже тигры кричат о помощи, все на свете кричат о помощи, а Жирафа молчит.
Может, потому ее и называют – Жирафа, что означает – милая? Часто милыми называют тех, кто молчит, кто, даже имея очень длинный язык, хорошо умеет держать его за зубами.[33]33
Хоть Жирафа и молчит, но ей от этого не живется спокойней. Лев спит в сутки до двадцати часов, а Жирафа – до двадцати минут. Потому что лев спит в окружении жираф и может спать спокойно в таком окружении, а Жирафа в окружении львов должна не дремать. Дремать – это право сильного.
[Закрыть]
СЛУЖБА
Сурок Байбак стоял в карауле и боролся со сном, как с самым заклятым неприятелем. Неприятель окружал его со всех сторон и прикидывался закадычным другом: «Сейчас я тебе что-то покажу… Закрой глаза, и ты увидишь, что я тебе покажу…»
Устав караульной службы запрещает нести службу с закрытыми глазам, и, и сурок изо всех сил таращил глаза, но внезапно он обнаружил странное обстоятельство: его нос оказался тяжелее его затылка. Нос перевешивал всю остальную голову и тыкался в землю, как нос дядюшки Воробья, когда дядюшка Воробей приступает к завтраку, который у него постепенно переходит в обед и ужин.
– Кахи, кахи! – покашляли рядом, и это был, конечно, дядюшка Воробей: он всегда любил покашлять прежде, чем завести разговор. Для солидности. – Ну, как дела, малыш? Солдат спит, служба идет?
Дядюшка Воробей всех называет малышами: волк у него малыш, медведь малыш. Хотя он-то, дядюшка, и есть самый настоящий малыш, несмотря на то что считает себя дядюшкой.
– А я, брат, собираюсь в теплые края. – Воробей несколько раз клюнул носом – не потому, что задремал, а потому, что приступил к завтраку. – Каждый год собираюсь, да все не получается: все летят туда, где тепло, должен же кто-то остаться там, где холод но…
– Вы тоже в карауле?
– А ты как думал, малыш? Земля под ногами, небо над головой – должен же кто-то нести за это ответственность. А то, гляди, улетишь, а прилетать некуда.
Сурок Байбак догадывался, что дядюшка сочиняет: воробьи никогда не были перелетными птицами и никто их в карауле не оставлял и не возлагал на них ответственности за небо и землю. Но ведь дядюшка Воробей сочиняет не потому, что ему хочется обмануть, а потому, что он мерзнет на севере. А почему сурки по полгода спят? Если б они не мерзли, разве б они впадали в такую долгую спячку?
– Кахи, кахи! – покашливает дядюшка Воробей, чувствуя, что внимание собеседника отвлеклось. – Так начем я, малыш, остановился? Я бы давно улетел в теплые края, но ты же меня знаешь: для меня главное – чувств ответственности. Я бы перестал себя уважать, если б покидал землю в трудную минуту. У нас ведь кто улетает? Только те, у кого нет чувства ответственности. Пускай, дескать, у кого-то зима, лишь бы у нас были лето.
Говоря так, дядюшка Воробей продолжает клевать носом – в смысле завтрака, и, слушая его, сурок Байбак тоже начинает клевать – в другом, запрещенном караульным уставом, смысле.
Солдат спит, служба идет…
Но такова уж она, солдатская служба: даже закрыв глаза, сурок Байбак видит себя с открытыми глазами. Там, во сне, он стоит ие смыкая глаз, и там-то, уж поверьте, он не уснет! Потому что правильно сказал дядюшка Воробей: если земля под ногами и небо над головой, то должен же кто-то нести за это ответственность.
САМООБОРОНА БЕЗ ОРУЖИЯ
САМООБОРОНА БЕЗ ОРУЖИЯ
(Трактат)
Много лет назад жил в Австралии Тот, У Которого Спереди Два Зуба, сокращенно называемый Дипротодонт, У него не было ни хищных клыков, ни острых когтей, как, впрочем, и ни у кого из обитателей той древней Австралии, но два зуба его были расположены так, что вполне оправдывали имя его – Дипротодонт (то есть Тот, у Которого Спереди Два Зуба).
В то время Австралия, зеленая земля на фоне двух голубых океанов, была сказочно красивой землей, еще не открытой высшими млекопитающими. Млекопитающие в ней были низшие, поскольку в большинстве своем они бегали с сумками, как школьники в первый класс. К таким сумчатым принадлежал и Дипротодонт, хотя ростом он вряд ли напоминал первоклассника – разве что какого-нибудь третьегодника-переростка.
Австралия была сказочно красивой страной, но в ней мало кто интересовался сказками, во всяком случае Дипротодонт ими не интересовался, В этом, как и во многих других отношениях, он был похож на кролика (конечно, кролика-переростка): кролики ведь тоже не интересуются сказками, и если вы станете рассказывать какому-нибудь кролику сказку, то можете не рассчитывать на его длинные уши. Уши ушами, а зубы зубами: сначала дай работу зубам.
Так считал и этот древний кролик Дипротодонт, и все сказочные красоты, которые его окружали, давали работу только его зубам. Пока вокруг него не образовалась пустыня.
И, увидев, что зубы его остались без работы, Дипротодонт этого не перенес: он лег и вымер посреди пустыни. Конечно, он бы не вымер, если б заранее подумал о будущем – до того, как это будущее стало настоящим. Но если сумчатые и думают о будущем, то лишь о том, которое носят в сумке на своем животе. И это, конечно, не будущее материка или океана – это крохотное, слепое, сопливое будущее, которое, однако, сумчатые не променяют на будущее всех океанов и материков.
Так в центре Австралии образовалась пустыня…
Природа безоружна. И хотя ей все чаще приходится прибегать к самообороне, но она никогда не прибегает к помощи оружия. И дети природы никогда не балуются оружием: зубы или когти – это ведь не оружие, а так, пустяки… Ну, конечно, не без того: иногда схватишь палку, как Египетская Лягушка, когда на нее нападает змея. Зажмешь палку в челюстях: ну-ка теперь попробуй нас проглотить!
– Это не по правилам, – шипит змея. – Разве можно так – с палкой на безоружного?
Тут только помалкивай и крепче сжимай в челюстях палку. Не по правилам! Ишь ты, не по правилам! Когда тебя хотят проглотить, хватай палку или что попадет – и все это будет по правилам!
Это когда нас хотят проглотить. А когда мы хотим проглотить?
Тут ведь не только гастрономический, а, можно сказать, юридический и даже философский вопрос. Что считать обороной и что считать нападением? Может ли нападение рассматриваться как оборота, когда оно обороняет нас от голодной смерти? А если мы себя защищаем так, что вокруг нас образуется пустыня, то, может быть, эту оборону следует квалифицировать как нападение?
На все эти вопросы следует отвечать без оружия, особенно без оружия массового уничтожения, к которому постоянно прибегает Электрический Угорь, обороняясь от голода или просто разыгравшегося аппетита.
Электрический Угорь открыл предприятие по производству кислорода. В воде это дело прибыльное, особенно в мутной воде. Какая рыба не любит дышать? Уж что-что, а дышать все любят. Поэтому на продукцию Электрического Угря большой спрос.
А производство несложное: дашь разряд в пятьсот – шестьсот вольт, и готов кислород, дыши во все жабры. Правда, мало кому удается после этого подышать: после такого разряда не очень подышишь… Но дышать хочется, и все спешат к Угрю, будто к врачу на прием. И он принимает, как врач:
– Дышите!
Следует сильный разряд.
– А теперь – не дышите!
Выгодное предприятие у Электрического Угря: в одном разряде у него совмещены оба процесса. Дается кислород и отнимается возможность дышать. И в результате к нему плывет чистая прибыль.
Это уже не самооборона, а самое настоящее нападение. Эти два понятия, не следует путать между собой.
А птица Вертишейка в целях самообороны научилась притворяться змеей, но теперь уже, кажется, забыла, что научилась этому в целях самообороны, а не нападения.
Вообще непонятно: почему Вертишейка не родилась змеей? Как она попала в семейство дятлов? Может быть, кто-то когда-то подкинул дятлам змеиное яйцо и с тех пор появилась в семействе у них Вертишейка? А может, наоборот: ее, птицу, высиживала змея и обучила ее змеиным манерам?
Думайте тише: Вертишейка уже шипит. Как все змеи, она шипит, всех призывая к молчанию. Змеи сами молчаливы, им сказать, вероятно, нечего, поэтому они всех призывают к молчанию. Пусть молчат. Пусть думают тише.
У змей много дел, о которых стоит молчать, так много, что только успевай молчать, а поговорить уже не успеешь. Но надо, чтоб и другие молчали, – такие у змей дела. Поэтому они шипят, призывая к молчанию.
Точно так же и Вертишейка. Когда она занимает чужое дупло, выгоняя хозяев под открытое небо, она предупреждает всех:
– Чш-ш-ш-ш!
Чтоб никто за пострадавших не подумал вступиться. А если и подумают, то пусть думают тише, чтобы их никто не слыхал.
И когда Вертишейка выбрасывает чужие яйца, и когда убивает чужих птенцов, она говорит:
– Чш-ш-ш-ш!
Чтоб не услышать голос протеста.
И когда она сидит в чужом дупле, вытягивая длинную шею и медленно, по-змеиному двигая головой, она говорит:
– Чш-ш-ш-ш!
Потому что птицы – крикливый народ, а Вертишейке нужно, чтобы они молчали.
Для того чтоб прилетать на готовое, чтобы занимать чужие гнезда, чтобы разорять, убивать, – словом, чтоб жить так, как ей хочется, – Вертишейке нужно, чтоб все молчали. И главное – тише думали.
Вот так и получается: если слишком усердно занимаешься самообороной, то иногда и сам не заметишь, как она превратится в нападение.
Для чего Рыба-Меч завела себе меч? Сейчас она и сама об этом не вспомнит.
– Кто с мечом к нам придет… – предупреждает Рыба-Меч, потрясая своим мечом. Но кто может прийти к ней с мечом?
Может прийти Мечехвост, но Мечехвост не придет. У Мечехвоста меч—просто семейная реликвия. Когда-то предки его, трилобиты, завоевали весь океан, но те времена давно прошли, и Мечехвост, единственный их потомок, в память о предках сохраняет их меч. Но с мечом он ни к кому не придет, потому что меч у него – просто хвост, семейная реликвия.
– Кто с мечом к нам придет? – вопрошает Рыба-Меч, потрясая мечом. Но никто к ней с мечом не приходит.
Это обидно: ведь недаром же ей дан меч. Меч не должен ржаветь, тем более что в воде у него есть такая опасность,
– Так кто же, кто придет к нам с мечом? Рыба-Меч уже плохо владеет собой, но мечом она все же владеет. И она начинает крушить все вокруг: от мелких рыбешек до больших кораблей…
Нет, лучше все-таки самооборона без оружия. Она как-то естественней в природе,
Свиноносная Змея держит оборону без оружия, хотя делает вид, что она вооружена до зубов: она поднимает голову и с шипением бросается на врага в надежде, что нервы врага не выдержат. А если выдержат, тогда змея сама забьется в нервном припадке. Она будет корчиться, ловить ртом воздух, пока не растянется брюхом вверх Своего рода психическая атака, и даже не атака, а психическое отступление. Авось нервы врага не выдержат и он уйдет подальше от этой грустной картины. От этой трагичной картины. И лишь когда враг будет далеко, Свиноносная Змея приоткроет глаз и слегка приподнимет голову, чтобы убедиться, что опасность миновала.
Так она выигрывает войну. Во всех припадках ярости и истерик, во всех агониях, которые любого могли б доконать, она выигрывает войну. Потому что для нее любая война – не смертоносная, а всего лишь свиноносная война, иначе говоря – война нервов.
Следует запомнить: когда безобидный прикидывается хищником – это средство самообороны, а когда хищник прикидывается безобидным – это средство нападения.[34]34
Черная Колючая Акула – самая черная и колючая из всех акул, потому что судьба у нее самая незавидная. По происхождению-то она акула, и это, казалось бы, дает ей права, но она никак не может воспользоваться своими правами. Голубой Акуле нетрудно быть голубой: когда имеешь такую пасть, тогда все вокруг видится в голубом свете. А когда ты ростом не больше леща… По происхождению-то акула, но ростом – не больше леща… Как тут не стать самой черной и колючей акулой?
[Закрыть]
О Грифовом Орлане принято говорить: хищник.
– Слыхали, Грифовый Орлан утащил цыпленка!
– Да не цыпленка, а барана!
– Да не барана, а быка!
– Да не быка, а слона!
Утащить слона—дело нешуточное. Гриф не утащит. Орлан не утащит. Но, конечно, Грифовый Орлан… Ведь он, можно сказать, из двух хищников хищник…
Можно сказать, но говорить так не следует. Не утаскивал Грифовый Орлан слона и быка не утаскивал, честное слово! И даже барана, которого тащат все, и даже цыпленка, которого кто только не тащит, не утаскивал Грифовый Орлан. Потому что все, что он уносит с земли, это ягоды масличной пальмы, потому что питается он только ягодами – этот хищник, вдвойне хищник, Грифовый Орлан. А то, что о нем говорят… Мало ли о ком говорят. О Чайке-Хохотунье говорят, что она хохотунья, просто себе хохотунья, но если вы Суслик, то не вздумайте с ней хохотать.
Да, впечатление очень часто бывает обманчивым, поэтому лучше держаться подальше от тех, кто слишком заботится о том, чтобы произвести на нас впечатление. Взгляните: некоторые пауки-бокоходы до того ушли куда-то вбок, что их уже не отличишь от трудолюбивых муравьев и безобидных божьих коровок. Посмотришь на одного – муравей. Посмотришь на другого – божья коровка. Но на самом деле это паук, настоящий паук. Берегитесь пауков-бокоходов!
Вы заметили, как легко самооборона переходит в нападение? Только что мы говорили о самообороне – и вот уже опять нападение. Да, не так-то просто удержаться в рамках самообороны. Особенно хищнику.
Хищники, и это было замечено не раз, умеют создавать себе прекрасную репутацию. Так, драконы острова Комодо создали себе репутацию мирных варанов, и по всем документам, в том числе и научным, они числятся варанами. Поэтому бараны (не вараны, а бараны) острова Комодо не верят в драконов острова Комодо.
– Драконы? В наш век? – смеются бараны острова Комодо. – Вы что, считаете нас за ослов?
Но и ослы острова Комодо тоже не верят в драконов.
– Старые сказки! – смеются ослы острова Комодо. – Вы что, считаете нас за баранов?
И вараны (не бараны, а вараны) тоже смеются. И, насмеявшись, съедают какого-нибудь осла или барана, а насытившись, смеются с оставшимися:
– Драконы! В наше время – драконы! Шутите, не тот век!
Век, конечно, не тот, и все же не следует пренебрегать самообороной – по крайней мере до тех пор, пока другие не пренебрегают нападением. И вот еще что важно: нельзя ограничиваться самообороной, то есть думать только о собственной безопасности. Посмотрите на Пескаря: даже умирая, он предупреждает своих друзей об опасности. И, проливая кровь, всем запахом этой крови он взывает к товарищам: «Уплывайте! Поскорей уплывайте![35]35
Пескари уплывают от запаха крови, акулы приплывают на запах крови, но большинство рыб на запах крови не реагируют. Пахнет? Ну и пахнет. Течет? Ну и течет.
[Закрыть]» А маленький Рачок – так тот прямо светится, попадая в зубы Сардины.
Дескать, вот, братцы рачки, не берите с меня пример, все эти сардины лишь до тех пор хороши, пока не попадешься им в зубы. А когда попадешься – тогда засветишься… Так светится Рачок, чтобы всем был хорошо виден его пример, но ведь чужие примеры даже при свете не всегда хорошо видны.
