Текст книги "Гиацинтовые острова"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
КАК СТАТЬ МЕДВЕДЕМ
Разве медведь рождается медведем? Он рождается таким маленьким, что его ничего не стоит спутать с кроликом. Но он вырастает в тысячу раз и в результате становится не кроликом, а медведем.
Потому что никто не показывает ему, какой он маленький, все делают вид, что он большой. Пусть, мол, сам растет, за уши его все равно не вытянешь. Кролика вон тянут за уши, а каким он вырастает?[67]67
Сравните уши кролика и медведя: сразу видна разница в воспитании.
[Закрыть]
И, видя, что никто ему не помогает расти, медвежонок начинает расти самостоятельно и все старается делать самостоятельно.
Потому что он знает: медведями не рождаются – родиться можно самое большее – медвежонком.
ИНСТИНКТ СОПРОВОЖДЕНИЯ
Стоит Лосенку отбиться от матери, и он не знает, куда идти. Ведь он сам не выбирает дорог, он лишь сопровождает тех, кто выбирает дороги.
Пройдет мимо корова – Лосенок за коровой пойдет.
Пройдет лошадь – пойдет за лошадью.
А медведь пройдет – Лосенок увяжется за медведем. Можно себе представить, куда его заведет медведь!
Но что делать, такой уж у Лосенка инстинкт – инстинкт сопровождения большого животного. Кто побольше, за тем и иди. Неважно куда, но иди. Потому что сам ты не выбираешь дорог, ты лишь сопровождаешь тех, кто выбирает дороги.
БЕРЕГИТЕСЬ ОБЛИЗЫВАТЬ ЛОМЕХУЗУ!
Вам никогда не случалось облизывать Ломехузу?[68]68
Жучок Ломехуза настолько мал, что его облизать ничего не стоит. Даже муравью. Но не в этом главное достоинство жучка Ломехузы. Дело в том, что когда его облизываешь, то приходишь в такое состояние… Тут тебе и веселье, и разговор…
[Закрыть] Тот, кто однажды его облизал, непременно оближет вторично, а тот, кто облизал вторично, наверняка оближет и в третий раз.
Начинается все, конечно, с первого раза. Сидите вы с приятелями, отдыхаете после работы, – надо же когда-нибудь и муравью отдохнуть, – и вдруг кто-нибудь говорит:
– А что? Может, есть какие-нибудь предложения?
Уточнять не требуется: все предложения сводятся к тому, чтобы облизать Ломехузу.
А что делать? На работе наш брат муравей знает, что делать, а вот что ему делать на отдыхе? Когда, как говорится, нечего делать?
Есть предложение облизать Ломехузу.
– За успех дела! – говорят бывалые муравьи.
Наш брат муравей любит облизывать за успех дела, потому что даже на отдыхе не может забыть о делах. И даже если вам никогда не случалось облизывать Ломехузу, то теперь это случится, потому что как не облизать за успех дела? Будто вы не наш брат муравей.
С непривычки вам, конечно, ударит в голову. И не только с непривычки: привыкнуть к этому нельзя (хотя и отвыкнуть тоже довольно трудно). Такой уж он, Ломехуза: прежде всего он ударяет в голову. Впрочем, вам теперь все равно. Вы облизываете по второму и третьему разу и уже кричите, как бывалый муравей:
– За успех дела!
И просите повторить. И снова облизываете.
А потом, когда домашние спросят, где это вы нализались, вы не скажете им ничего вразумительного, и они огорчатся и будут причитать:
– Бедные наши дети! Несчастные наши дети!
И будут совершенно правы. Потому что Ломехуза опустошает наш муравейник, уничтожает наше потомство, пока мы его облизываем. И сколько б мы ни облизывали его за успех дела, никакого успеха не будет, не будет, будет пустой муравейник, без единого муравья…
Берегитесь облизывать Ломехузу!
КОГДА СТАРИК МАНТИСПА БЫЛ МОЛОДЫМ…
Когда старик Мантиспа был молодым и его никто не называл стариком Мантиспой, хотя он тогда уже был хитер, как старик, при всей непоседливости своего юного нрава, – так вот, молодой Мантиспа был непохож на Мантиспу-старика, как личинка непохожа на взрослое насекомое, потому что молодой Мантиспа был личинкой, а старый – вполне сложившимся стариком. Впрочем, как сказано, он уже тогда был хитер, как старик, хотя у него еще не было сетчатых крыльев.
– Давно это было, а помнится, как сейчас… – Как каждый старик, Мантиспа любит вспоминать молодость. – И появились в наших краях пауки-волки. Ликосиды – так называли они себя на языке древних римлян, но этот язык у нас мало кто знал. А так как волки называли их пауками, а пауки называли их волками, то в народе их называли пауками-волками, вложив в это название ненависть и к тем и к другим.
Сам старик Мантиспа – из семейства мантиспид, не последнего в отряде сетчатокрылых. А отряд сей, да будет известно каждому, входит в целый отдел Насекомых С Полным Превращением (то есть таких насекомых, которые в молодости одни, а в старости – совершенно другие). Словом, у старика Мантиспы есть про что рассказать, и если вы послушаете его, то сразу почувствуете себя умней, хотя, конечно, вы и без того себя глупым не чувствуете.
– Говорят, в Италии таких пауков называют Тарантулами – в честь города Таранта. Но я в Италии не был, города этого не видал. А чего не видал, про то я не рассказываю, – скромно замечает Мантиспа, хотя он, поверьте, многое повидал. – Словом, появились в наших краях эти пауки-волки. Я тогда еще был совсем молодым – ну, как наши личинки. Жил себе, не задумывался: день прошел – и ладно, впереди много дней. И вдруг слышу: народ в панике. В чем дело? А дело-то было в этих самых пауках-волках. Пока их немного, а когда расплодятся? Паучица вон уже с коконом ходит, колыбельные песни разучивает: «Баю-бай, баю-бай, рот пошире разевай…» Словом, вижу я: боится народ. Думаю: надо помочь народу. И пошел я к этим волкам, прямо в их логово. Вижу – кокон, действительно. Плодиться на думали пауки. Паучица-волчица ждет не дождется потомства. Ладно, думаю, пускай ждет. И пускай, думаю, не дождется.
Дальнейший рассказ старика Мантиспы не вызывает у слушателей одобрения. Выходит, этот герой не с врагом воевал, а уничтожал мирное, больше того – детское население. Прямо в коконе. Паучица-волчица свои колыбельные песни поет, а в коконе у нее уже не детишки, а Мантиспа, разевающий рот, как учит колыбельная песенка.
– Я выполнял свой долг, – говорит старик Мантиспа. – Я уничтожал зло в зародыше.
Уничтожать-то уничтожал, но пока уничтожал, сам его понабрался. Слишком уж ему по вкусу пришлась эта песенка: «Баю-бай, баю-бай, рот пошире разевай!» И хоть он не стал в полном смысле пауком-волком, но когда он вышел из кокона, его уже было не узнать: он превратился в настоящего хищника. А ведь как хорошо начинал, хотел уничтожить зло в зародыше, а вырастил еще большее зло. Таково развитие Насекомых С Полным Превращением: они начинают всегда не так, как кончают.
ГЕТЕРОНЕТТА
Об утке Гетеронетте ходит дурная слава, которая отразилась даже в ее названии. Как известно, порядочную утку гетерой не назовут, а порядочную мать – и подавно. Дело в том, что по сложившимся утиным понятиям порядочная мать сама высиживает птенцов, а утка Гетеронетта перепоручает это другим, кладя яйца в чужие гнезда.
– Прямо кукушка! Разве это настоящая мать?
А Гетеронетта – мать, и притом самая настоящая. Вот она подложила яйцо в гнездо сокола, а почему? Потому что ей хочется, чтобы вырос у нее сокол. Это был бы первый в ее роду сокол… Наши дети должны быть лучше нас.
Наши дети… Ничего для них не жалеешь, делаешь все, чтобы они вырастали соколами, а кем они вырастают? Посмотрите, кем вырастают дети утки Гетеронетты. И это в условиях, о которых другие утки могут только мечтать.
Да, одно мы растим, и совсем другое у нас вырастает…[69]69
Джунглевые куры, проживающие на одном из Соломоновых островов, подкладывают свои яйца прямо в кратер вулкана в надежде, что из них вылупится что-нибудь вулканическое. И что, вы думаете, из них вылупляется? Те же джунглевые куры, которые если что и извергают, то только проклятия на головы родителей…
[Закрыть]
ЗОЛОТОПОЛОСЫЙ АФИОСЕМИОН ИЗ СЕМЕЙСТВА КАРПОЗУБЫХ
Золотополосый Афиосемион, которого для краткости можно называть Семеном, живет в болоте, в котором грязи хоть отбавляй, а сырости, надо прямо сказать, маловато. Жил бы Семен в Европе или, допустим, в Америке, ему бы вода, как говорится, падала с неба. А в Африке – жди, когда она тебе упадет. Пока с неба упадет, в своем болоте вся пересохнет.
Те рыбы, которые имеют для своих детей океан, редко думают о том, что из их детей вырастет. У Семена нет океана. И никогда не будет у него океана. И у его детей не будет никогда океана. И к этому он готовит своих детей.
Он высушивает свою икру, хорошенько высушивает, чтобы эта икра, когда она станет взрослой, не боялась самой суровой засухи.[70]70
Если бы вобла, заботясь о будущем, высушивала свою икру, то многие воблы не кончали бы жизнь так печально.
[Закрыть] Он закаляет свою икру на жаре, потому что он понимает: его детям мало что упадет с неба.
Очень важно приучить детей, что им не упадет с неба, что нужно пройти через трудности, если хочешь вырасти не каким-нибудь Лиогнатом (которого для краткости можно называть Игнатом), не каким-нибудь Барбоурисом (которого для краткости можно называть Борисом), а настоящим, сильным, закаленным в сухих песках Золотополосым Афиосемионом. Которого для краткости можно называть Семеном.
ПОЧЕМУ КИТ ТАКОЙ БОЛЬШОЙ
Кит живет среди акул, поэтому ему нужно хорошо вырасти. Если будешь расти кое-как, то совсем не вырастешь. Потому что вокруг – акулы.
И Кит растет. Он прибавляет в день по центнеру, в месяц три тонны, а там, глядишь, доберется и до ста тонн. А то и до ста пятидесяти.
Теперь он – как большой корабль, правда, не военный, а мирный корабль, потому что сам он ни на кого не нападает. А вокруг него акулы – как шлюпки.
Пустит Кит фонтан, даст команду:
– Эй, на шлюпке, посторонись!
И шлюпки сторонятся, и он проплывает среди них, и спокойно бьется его сердце, которое весит полтонны.
Да, это очень важно – своевременно вырасти!
ЭВОЛЮЦИЯ ВИДА
Африка – замечательная земля. Кто только не живет в Африке! В Африке живут слоны, в Африке живут зебры и бегемоты, самые удивительные звери живут в Африке. А Тапир?
Со стороны может показаться, что Тапир – не удивительный зверь, но это обманчивое впечатление. Копыта у него почти как у зебры, туловище почти как у бегемота, а хобот почти как у слона. Так почему бы ему не жить в Африке?
Этот вопрос, видимо, интересовал Тапира давно, еще тогда, когда он только начинал жить в Америке, отделенной от Африки Атлантическим океаном. Его не раз подмывало переплыть Атлантический океан, но океан был такой большой, что даже с самой высокой горы нельзя было увидеть берегов Африки.
И тогда Тапир двинулся на север. Не потому, что из его Северной Америки было ближе идти на север, а потому что он чувствовал: если все время идти на север, можно в конце концов прийти в Африку.
Он шел на север, и холодные ветры продували его насквозь, но его согревала мечта об Африке.[71]71
Мечта об Африке – это совсем не то, что мечта об Арктике: от мечты об Арктике можно простудиться, а мечта об Африке согревает в самый суровый мороз.
[Закрыть]
Когда он прошел через Аляску, кончилась Америка и вдали показалась Азия, незнакомая земля. Здесь было тоже холодно, и даже полярные медведи, которым к холоду не привыкать, ходили здесь в арктических белых шубах. Они очень удивились, что Тапир появился на севере без такой шубы, и один из них предложил Тапиру прекрасную шубу, – правда, не со своего плеча, а с плеча не то зайца, не то горностая.
– Ты извини, – сказал он, – что не могу предложить тебе шубу со своего плеча: она у меня одна, без нее я замерзну. А эта шуба досталась мне по наследству, так что я могу тебе ее уступить.
Шуба, доставшаяся медведю по наследству, оказалась на Тапира маленькой, и он просто ею себя обмотал, как обматывают себя теплым платком при радикулите.
– Как бы тебе не отморозить ноги и голову, – забеспокоился медведь. – Однако погоди: мне сегодня еще одна шуба достанется по наследству.
Но Тапир заверил его, что он не замерзнет, потому что дальше пойдет на юг. Теперь, когда он дошел до самой Арктики, что-то ему подсказывало, что Африка должна быть на юге.
И он пошел на юг, через всю Азию.
Идти было все теплее. Во-первых, он был обмотан шубой, во-вторых, его согревали мечты об Африке, а в-третьих, – ну конечно, ведь он теперь шел на юг и поэтому идти было все теплее.
Когда он встретил первого слона, он подумал, что попал в Африку. Но это был не африканский, это был азиатский слон.
– В Африку идешь? – спросил азиатский слон. И, получив утвердительный ответ, поинтересовался: – А за чем тебе в Африку?
– Ну как же, – сказал Тапир. – Все самые удивительные звери живут в Африке. А у меня, ты же видишь: копыта – почти как у зебры, туловище – почти как у бегемота, а хобот…
Тут он осекся. Он посмотрел на хобот слона и понял, что его собственный хобот совсем не такой, что это даже не хобот, а длинный нос, – впрочем, не настолько длинный, чтоб его называть хоботом. И Тапир замолчал, устыдившись своего недостаточно длинного носа.
– Как же это ты: в такой шубе – и в Африку? В такой шубе только в Арктику, к белым медведям,
– Шубу можно снять, – сказал Тапир и опять осекся. Он почувствовал, что уже не может снять эту шубу.
Он привык к этой шубе, а когда к чему-нибудь привыкаешь… К Африке он еще не привык, а если выбирать между шубой и Африкой…
Только теперь Тапир обнаружил, что его больше не согревает мечта об Африке. Прежде, когда у него не было шубы, его согревала мечта об Африке, а теперь его согревала шуба.
К тому же, если этот азиатский слон, со своим длинным хоботом, и тот сидит в Азии, – то где уж Тапиру соваться в Африку со своим носом!
Да, в жизни каждого наступает такой момент, когда приходится выбирать между шубой и мечтой. Одни выбирают мечту. А другие – шубу.[72]72
Вот почему тапиры не живут в Африке. Они живут только в Америке и в Азии, причем те, которые живут в Азии, до сих пор ходят, обмотавшись белой шубой, точнее – чепраком, почему их и называют чепрачными тапирами. И никто из них не мечтает об Африке, как мечтал тот, давний тапир, который выменял эту прекрасную мечту на прекрасную, теплую шубу.
[Закрыть]
ВЗГЛЯД НА МИР
ВЗГЛЯД НА МИР
(Трактат)
Взгляд на мир – это не только взгляд, но и слух, и вкус, и обоняние, и осязание. То, что рыбы близоруки, вовсе не означает, что у них близорукий взгляд на мир. А из того, что кроты слепы, вовсе не следует, что у них на мир нет никакого взгляда.[73]73
У земноводного протея заросли глаза, но он ухитряется воспринимать свет всей поверхностью кожи. Воспринимать окружающее всей кожей – какой прекрасный взгляд на мир!
[Закрыть] Разве можно жить в мире без взгляда на мир? Каждый должен иметь свой взгляд на мир – воспринимать окружающий мир если не зрением, то слухом, обонянием. Или, скажем, эхолокацией, как летучие мыши. Или боковой линией, как рыбы.[74]74
Боковая линия у рыб дает им довольно полную информацию о колебаниях окружающей среды, и колебание окружающей среды помогает рыбе, так сказать, действовать без колебаний.
[Закрыть]
У бабочки тоже своей взгляд на мир, хотя бабочка молчит и вслух этого взгляда не высказывает. Даже когда ее клюют, бабочка молчит. Шмель небось не смолчит, он обязательно что-нибудь прожужжит, прежде чем его клюнут. И муха, на что уж маленькая, а тоже найдет что прожужжать. А бабочка – молчит. Всем молчит.
Это еще удивительней потому, что насекомые разговаривают крыльями. Они колеблют крыльями воздух и, в зависимости от частоты колебаний, производят звук определенной тональности и высоты. А у кого такие большие крылья, как у бабочки? Как же можно такими крыльями молчать?
Нельзя молчать. И она не молчит. Она разговаривает, и к тому же басом. Причем таким басом, какого вы никогда не слышали и никогда не услышите, потому что никто из нас не может слышать инфразвук.
А бабочка именно так басит. Инфразвуком.
Такая легкая, воздушная, а басит инфразвуком.
Поэтому всем кажется, что бабочка молчит. И птицам, когда они клюют бабочку, кажется, что она им молчит.
Но она не молчит им. Она им такое басит! У птиц наверняка испортился б аппетит, если б они могли хоть раз бабочку услышать.[75]75
Мы воспринимаем не меньше шестнадцати колебаний в секунды, а птицы – не меньше ста. Поэтому им и жуки, и стрекозы, которых она клюют, тоже кажутся молчаливыми. Не потому ли птицы так охотно клюют насекомых?
[Закрыть]
Многие кажутся нам молчаливыми лишь потому, что мы их не слышим. Они говорят, кричат, надрываются, но мы их не слышим. Потому что для нас это инфразвук, инфракрик, инфравопль, который лежит за порогом нашей слышимости.
Так можно ли считать, что те, кого мы не слышим, не имеют своего взгляда на мир?
Даже Безглазик из семейства ощупников имеет свой, хоть и безглазый, но все-таки взгляд на мир.
Можно сказать с уверенностью: не зря Безглазик из семейства ощупников ушел из своего семейства и поселился в семействе муравьев. Муравьи – народ самостоятельный, среди них поживешь – глядишь, и сам муравьем станешь. Вот и живет Безглазик. Приглядывается. Ощупывает. Где вода, где питье. Вот это семейство, думает, не то, что наши ощупники. Когда еще из него муравья сделают, да и сделают ли, а пока можно пожить. Хорошо пожить. Вот он как, Безглазик, свое счастье нащупал.
Кое-кто, конечно, паразитом назовет, не без этого. Но у Безглазика на эти вещи собственный взгляд: ему лишнее название не помешает.
Да, у Безглазика свой взгляд на мир. Возможно, ошибочный.
А разве в мире мало ошибочных взглядов? В том числе и в животном мире?
В животном мире нет четкой границы между пищей и едоком, поэтому, приближаясь к столу, не всегда можно знать, кем ты будешь: едоком или пищей. Лягушка никогда этого не знает, но проявляет большой оптимизм: все, что движется возле ее стола, она непременно считает пищей. И стоит змее пошевелить языком – лягушка хватается за него, как утопающий за соломинку (вот он – ошибочный взгляд!), и эта соломинка утягивает ее на дно.
Бывают, конечно, и более удачные обеды. Лягушка любит поесть, и она умеет поесть: она делает около ста жевательных движений в секунду. Почему она так торопится? Потому что вокруг все едят. Цапли едят, аисты. Или те же змеи. И лягушка торопится, очень торопится, чтобы успеть побольше съесть на этом обеде, на котором нет четкой границы между пищей и едоком.
Опыт показывает, что больше всего ошибок совершается там, где окружающий мир воспринимают желудком.[76]76
У крокодила даже слезы (крокодиловы слезы) связаны не с чувствами, а с органами пищеварения. Это не плач, это выведение соли из организма. И улыбка крокодила связана с органами пищеварения: у него растянут рот до ушей, чтобы удобней было проглотить жертву. Органы пищеварения – это весь внутренний мир крокодила, поэтому так неудачны попытки проникнуть в зтот внутренний мир.
[Закрыть]
Среди рыб известен Живоглот, который всех покоряет своим ослепительным чревом. Глаза могут светиться умом, лицо – улыбкой, но чем, скажите, может светиться живот? У Живоглота светится именно живот. Большой, как матрац, и растяжной, как резина, он вдобавок еще и светится. Конечно, не умом. И конечно, не улыбкой. Он светится тем, чем может светиться живот, когда светится только живот, а глаза и лицо – не светится.
Многие светятся вокруг нас, но при этом важно определить, чем они светятся. Не животом ли, как Живоглот? Не зубами ли, как некоторые хищные рыбы?
Как ни странно, среди многих светящихся рыб Рыба-Свеча почему-то не светится. Ее называют Свечой, но сама она, видимо, не считает себя свечой: как видите, ее взгляд расходится с общепринятым. И почему это непременно нужно светиться? Некоторые рыбы, – например, Лампаникт, Фонареглаз, а также антарктическая рыба Электрона – полагают, что каждый непременно должен светиться, но Рыба-Свеча не разделяет этого мнения. Почему же ее называют Рыбой-Свечой?
Потому что если ее как следует высушить и вставить ей в рот фитиль, она будет гореть, как свеча. При жизни не горела, а теперь, когда ее высушили… Оказывается, можно гореть после смерти. Жить незаметно, а после смерти вдруг запылать…
Мраморная лягушка не надеется, что она будет после смерти пылать, и она воздвигает себе памятник при жизни. Сама-то она маленькая, из рода лягушек-поросят, но она надувается так, что ее, право же, можно принять за памятник. Она надувается, видимо, затем, чтобы воздвигнуть себе памятник. При жизни, естественно, хотя для бессмертия естественней умереть. Но кому хочется умирать – даже ради бессмертия?
Смерть, однако, многое меняет, в том числе и взгляды на мир.
Впрочем, взгляды на мир меняет не только смерть, их иногда меняет и жизнь.
Все хорошо знают рыбу Колюшку.[77]77
Подробней о нем см. трактат «Безумная, разумная…».
[Закрыть] Когда Колюшка обзаведется гнездом, он становится очень воинственным, и тогда он с каждым вступает в драку. Потому что ему есть за что драться, за что воевать. Но лишите его гнезда, и сразу его былой воинственности как не бывало. Гнезда нет, не из-за чего копья ломать.
Очень меняются взгляды и у сомика Каллихроя. В начале жизни его каждый видит насквозь, ему нечего скрывать в его молодые годы. Его даже называют стеклянным, потому что он прозрачен и чист, как стекло.
Но мир вокруг него не прозрачен. Мир вокруг разноцветен и постоянно меняет цвета. И один цвет прячется за другим и прикрывается другим цветом. Черный прикрывается белым. Белый прикрывается красным. И от этого мир не прозрачен. Оттого, что он сверху не такой, как внутри.
Сомик Каллихрой сверху такой, как внутри, он совершенно прозрачен в свои молодые годы. Но потом он начинает различать цвета. Те цвета, что сверху, и те, что внутри. И теперь, когда он все вокруг видит насквозь, его самого уже не увидишь. Он буреет. Он чернеет, как закопченное стекло. Говорят, теперь он созрел. Для чего? Чтобы наблюдать сквозь него солнечное затмение? Чтобы все вокруг видеть черным, чтобы закрыть этим цветом все другие цвета?
И это называют зрелостью. Обыкновенную копоть. Сколько ее оседает – с молодых наших лет!
Иногда, конечно, вмешиваются обстоятельства. Может, именно они, обстоятельства, заставляют сомика Чернобрюха плавать не так, как все?
Если рыба плавает на спине, значит, плохи ее дела, значит, ей больше никогда не поплыть на брюхе. Потому что живые рыбы на спине не плавают. За исключением сомика Чернобрюха.
Тут все дело в окраске брюха и спины. Нужно плавать так, чтобы светлое у тебя было внизу, а темное – сверху. Тогда, если на тебя нападают сверху, твое темное не будет видно на фоне темного дна, а если нападают снизу, твое светлое не будет видно на фоне светлой водной поверхности. Поэтому все рыбы, у которых брюхо светлое, а спина темная, плавают книзу брюхом и кверху спиной. А у сомика Чернобрюха все наоборот: у него брюхо темное, а спина светлая. Как же ему прикажете плавать? Естественно, на спине. Потому что только так он может приспособиться к обстоятельствам.
Но тут начинается критика и сверху, и снизу. Одним не нравится черное брюхо сомика, другим не нравится его белая спина. И все рыбы, у которых нормальное белое брюхо, возмущены вызывающим видом сомика и его вызывающей манерой плавать на спине. Потому что если все рыбы поплывут на спине, плохи будут их дела. А у Чернобрюха дела хороши, пока он не перевернется со спины на брюхо. Потому что тогда он будет хорошо виден и на фоне темного дна, и на фоне светлой водной поверхности, он тогда будет виден со всех сторон, а когда ты виден со всех сторон, это значит, что твои дела плохи. Очень плохи.
А пока дела сомика хороши, и он уплывает с видом победителя. Кверху брюхом, но с видом победителя.
Прекрасный вид для победителя – высоко поднятое брюхо!
Вот так иногда обстоятельства все ставят с ног на голову, и ты можешь всю жизнь проходить, совершенно не замечая, что ходишь на голове.
Но не всех обстоятельства заставляют поменять взгляды. Осьминога никакие обстоятельства не заставят поменять взгляды, и даже если жизнь выбросит его на сушу, взгляд его будет устремлен к морю и Осьминог будет упрямо двигаться к морю. Даже огонь не заставит его свернуть с пути: он пойдет прямо в огонь – и либо сгорит, либо все-таки выйдет к своему морю.
Видимо, его благородная цель помогает ему бороться с обстоятельствами. А когда нет благородной цели…
Рыба Пиранья трусливо дрожит и жмется к стенке аквариума.
Что ты дрожишь, Пиранья?
Вспомни: там, в реке, ты ничего не боялась. Ни рыб, ни зверей. Ни даже крокодилов. Сколько их, крокодилов, ты перевела на своем веку – ты, небольшая рыбка, величиной с карася, обыкновенного карася, твоего же брата карпообразного…
Вас была целая стая, в которой кто-то был вожаком, – неважно кто, это не имело значения. В вашей стае каждый мог быть вожаком. Вожаком был тот, кто первый чувствовал запах крови. И даже предчувствовал запах крови, чувствуя поблизости жизнь.
Жизнь – это всегда возможный запах крови, тебе, Пиранья, это известно лучше других. Потому что для тебя любая жизнь – всего лишь возможный запах крови. И ты пойдешь за тем, кто тебя к нему поведет. Сегодня он, завтра другой, – неважно, кто собирал вас в стаю.
Вспомни, Пиранья: ты ведь тоже была вожаком и не раз ходила впереди стаи. И стая устремлялась за тобой, подчиняясь извечному рефлексу следования, потому что ты первая услышала всплеск воды, предвещавший возможный запах крови. Почему же сейчас ты шарахаешься от каждого всплеска, почему тебя бьет озноб?
Там, в реке, ты не жалась к берегам, как здесь к стенкам аквариума, ты простреливала реку насквозь в едином залпе устремленной на жертву стаи. И ни у кого из вас не было страха и не было никаких других чувств, кроме ощущения запаха крови. А теперь ты дрожишь… Никто тебя не ведет, и тебе вести некого. Ты осталась одна – неужели это так страшно?
Стаи нет. Нет стаи, собранной в едином броске, огромной стаи, состоявшей из таких же, как ты, рыбок, почти карасей… Может быть, ты, Пиранья, и есть карась, всего лишь карась, который почувствовал запах крови?
Вот так иногда меняются взгляды со сменою обстоятельств, и это не говорит в их пользу, потому что настоящие взгляды должны противостоять обстоятельствам. Вы думаете, легкими были обстоятельства, когда первые птицы обрели крылья? Ведь они, учтите, были пресмыкающимися и могли бы пресмыкаться и дальше, их никто бы за это не осудил. Но они взмыли в небо. Представляете, как изменились их взгляды на мир? Ведь у птиц, как известно, самое лучшее зрение. Вот такое изменение взглядов можно приветствовать. Видеть мир не с позиций пресмыкающегося, а с птичьего полета – это, конечно, большой прогресс.
Древесная Украшенная змея хотя и не стала птицей; но она научилась летать. Среди тех, кто всю жизнь ползает, она – единственная – летает. Она сворачивается в клубок, затем стремительно выпрямляется и – летит. Как стрела. Правда, не на такие, как стрела, дальние расстояния.
Ее можно бы назвать Стрелой, но Стрелой называют другую змею, ту, которая совсем не летает.[78]78
Как неточны порой бывают названия! Почему Беззубку называют Беззубкой, когда она вообще не имеет головы, как и все ее двустворчатые собратья? Если моллюск начисто лишен головы, то отсутствие зубов не должно быть столь принципиальным… А Морской Черт (см. трактат «Безумная, разумная…») не идет ни в какое сравнение с Морским Ангелом, который является самой настоящей акулой. Так кто же из них черт, а кто ангел? Вот и пойми это, если судить по названию…
[Закрыть] Потому что на той змее нарисована стрела. По одежке встречают, но сколько можно встречать? На змее Эфе нарисована птица, так значит, Эфу нужно величать Птицей? Мало ли на ком нарисована птица, но летают обычно те, на ком птица не нарисована.
Змеиный взгляд, конечно, уступает птичьему, но у него есть одно преимущество: змея способна видеть тепло. Причем интересно, что, видя повсюду тепло, змея сама остается холодной, как все холоднокровные. Может, она потому и остается холодной, что слишком много видит вокруг тепла? Чем больше она видит тепла, тем меньше от нее видят тепла другие.[79]79
Кальмар тоже видит тепло, но совсем по-другому. Змея видит тепло, чтобы увидеть жертву, а Кальмар – чтобы увидеть хищника (кашалота). Таким образом, Кальмар видит тепло в целях самозащиты, а Змея – в целях нападения. Вот казалось бы: одна и таже способность, а действия различны. Потому что в конце концов важны не способности, а то, на какие они направлены цели.
[Закрыть]
Показательный факт: настоящее зрение и настоящий слух пресмыкающиеся обретают лишь тогда, когда они обретают крылья.
Вот откуда он берется—истинный взгляд на мир.
Кое-кто с этим, конечно, не согласится. Жучок Родниус, например, считает не так.[80]80
Все считают. Все научились считать. «Я считаю, – говорит Верблюд, – что у нас еще слишком мало пустынь». – «А я считаю, – говорит Пингвин, – что у нас слишком мало неледовитых океанов». – «А я считаю, что в своем поступательном движении мы еще недостаточно ушли назад», – быть может, Рак этого не говорит, но во всяком случае он так считает. Все считают. Каждый по-своему и каждый свое. Как же здесь добиться общего результата?
[Закрыть]
У жучка Родниуса на все самостоятельный взгляд, в том числе и на истинность взглядов. Он вообще до того самостоятелен, что может самостоятельно прожить без головы. «Одна голова хорошо, но и без головы не хуже, – раздумывает жучок Родниус, оставшись без головы. – Когда нет головы, тогда легче принимать решения. Никаких колебаний, никакой философии, как это бывает, когда есть голова».
Родниус любил философствовать, пока не остался без головы. Как он остался без головы, об этом история умалчивает. Может быть, он стал жертвой собственного любопытства, как это иногда бывает с улитками. Улитка, как известно, имеет отдельную раковину, но ей непременно нужно высунуться, чтобы посмотреть, что делается вокруг. И от всего, что делается вокруг, улитка буквально теряет голову. Глядишь – и нет головы: откусили. Но улитка не может жить без головы, слишком уж она любопытна. Поэтому голова у нее отрастет, а когда отрастет – снова высунется. И снова нет головы.
Да, улитка не может жить без головы, поэтому голова у нее всякий раз отрастает. А жучок Родниус прекрасно обходится без головы. Правда, философствовать он уже, как прежде, не любит. Конечно, можно пофилософствовать и без головы, но – удивительная вещь! – с тех пор, как Родниус остался без головы, у него как-то переменились взгляды. Нельзя сказать, чтобы он совершенно не реагировал на свет – реакция на свет у этих жучков и без головы сохраняется, – но тяга к свету уже не та. «Тяга к свету хорошо, но и без нее тоже не хуже», – к такой мысли пришел Родниус, оставшись без головы.
Ну скажите, разве такие мысли приходят кому-нибудь в голову? Такие мысли приходят лишь тогда, когда остаешься без головы. А когда остаешься без головы, какие уж тут разговоры о взглядах!
Вот тут-то бы и закончить разговор о взглядах на мир, но необходимо сделать некоторые выводы. Итак, что важно в формировании настоящего взгляда на мир?
Для этого важно:
– иметь глаза, уши или какие-нибудь другие органы чувств, – допустим, боковую линию, как у рыб, или способность к эхолокации;
– не быть паразитом, как Безглазик из семейства Ощупников;
– не воспринимать окружающий мир желудком, а воспринимать его нормальными органами чувств (той же эхолокацией). Иначе всегда будешь находиться на грани между пищей и едоком;
– по возможности светить (но, конечно, не животом, а также не зубами);
– не покрываться с годами копотью, как сомик Каллихрой;
– не ставить свои взгляды в зависимость от собственного дома, как Колюшка;
– помнить, что только благородная цель помогает нам бороться с обстоятельствами (пример Осьминога);
– не забывать, что хищники больше других зависят от обстоятельств (пример рыбы Пираньи);
– если уж менять взгляды, то только обретая крылья;
– иметь свой самостоятельный взгляд, но не такой, чтоб окончательно потерять голову. Никогда не отказываться от своей головы, особенно по собственной воле.
