Текст книги "Подражание театру"

Автор книги: Феликс Кривин

Слово

Вначале было слово.

Библия.

Человек простой и неученый, всей душой хозяина любя, Пятница поверил в Робинзона. Робинзон уверовал в себя.

Он уверовал в свое начало и в свои особые права.

И – впервые Слово прозвучало. Робинзон произносил слова.

Первое – пока еще несмело, но смелей и тверже всякий раз. Потому что, став превыше дела, слово превращается в приказ. И оно становится законом, преступать который – смертный грех.

Ибо должен верить в Робинзона Пятница, туземный человек.

Фауст

1.

Над землей повисло небо – просто воздух. И зажглись на небе звезды – миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий… Но закрыли звезды тучи – сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.

Что осталось нам на свете? Только опыт.

Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск – дух сомненья.

И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера – это небо. Что космические искры – это звезды…

Нам остались наши мысли – свет и воздух.

2.

– Доктор Фауст, хватит философий, и давайте говорить всерьез!

Мефистофель повернулся в профиль, чтобы резче обозначить хвост.

Все темнее становилась темень, за окном неслышно притаясь. За окном невидимое время уносило жизнь – за часом час. И в старинном кресле – неподвижен – близоруко щурился на свет доктор Фауст, маг и чернокнижник, утомленный старый человек.

– Доктор Фауст, будьте оптимистом, у меня для вас в запасе жизнь. Двести лет… пожалуй, даже триста – за здоровый этот оптимизм!

Что он хочет, этот бес нечистый, этот полудемон, полушут?

– Не ищите, Фауст, вечных истин. Истины к добру не приведут…

Мало ли иллюзий есть прекрасных? Доктор Фауст, ну же, откажись!

Гаснут звезды. В доме свечи гаснут. В старом кресле угасает жизнь.

Дон-Жуан

Сколько нужно порывов темных, чтобы разум один заменить? Сколько нужно иметь невиновных, чтобы было кого обвинить? Сколько немощи – для здоровья? Сколько горечи – чтобы всласть? Сколько нужно иметь хладнокровья, чтоб одну заменило страсть?

И победы – совсем не победы, и блестящие латы твои ни к чему тебе, рыцарь бедный, Дон-Жуан, дон-кихот любви…

Сколько крика нужно для шепота? Сколько радости – для печали? Сколько нужно позднего опыта, чтобы жизнь была – как в начале? Сколько, сколько всего, что хочется, когда хочется так немного?.. Сколько нужно иметь одиночества, чтобы не было одиноко?

Мушкетеры

Бражники, задиры, смельчаки – словом, настоящие мужчины… Молодеют в зале старики, женщины вздыхают беспричинно.

Горбятся почтенные отцы: их мечты – увы! – не так богаты. Им бы хоть бы раз свести концы не клинков, а собственной зарплаты.

Но зовет их дивная страна, распрямляет согнутые спины – потому что женщина, жена, хочет рядом чувствовать мужчину.

Бой окончен. Выпито вино. Мир чудесный скрылся за экраном.

Женщины выходят из кино. Каждая уходит с д'Артаньяном.

Квазимодо

Сколько стоит душа? Ни гроша. На нее не придумана мода. И живет на земле, не греша, золотая душа – Квазимодо.

Он живет, неприметен и сер, в этом мире комфорта и лоска, в этом веке, где каждый нерв обнажен, как Венера Милосская.

Недоросток, уродец, горбун, Красоты молчаливый свидетель, тащит он на своем горбу непосильную ей добродетель.

Фигаро

– Где Фигаро?

– Он только что был здесь.

– Где Фигаро?

– Он там еще как будто.

– Где Фигаро?

– Он есть.

– Где Фигаро?

– Он здесь. Он будет здесь с минуты на минуту. Ах, этот Фигаро! Ему недаром честь. Поможет каждому и каждому услужит…

Жаль, что он там, когда он нужен здесь, и здесь тогда, когда он здесь не нужен.

Молчалины

… блаженствуют на свете.

Грибоедов.

Молчалину невмоготу молчать, лакействовать, чужих собачек гладить. Невмоготу с начальниками ладить, на подчиненных кулаком стучать. В нем тайно совершается процесс, невидимый, но давний и упорный. Сейчас он встанет, выразит протест, оспорит все, что почитал бесспорным. Куда там Чацкому, герою громких фраз, которые достаточно звучали! Но ждите, слушайте, настанет час, придет пора – заговорит Молчалин!

Нет, не придет… Он знает их тщету – всех этих фраз, геройства и бравады. Молчалину молчать невмоготу, но он смолчит – минуя все преграды. И будет завтра так же, как вчера, держать свое бунтарство под запретом.

Когда со сцены уходить пора – молчалиным не подают карету.

Монтекки и Капулетти

Для чего на землю солнце светит, и сады шумят, и плещут реки?

– Для добра, – нам пояснят Монтекки.

– Для добра, – нам скажут Капулетти.

Но ведь солнце в черных тучах меркнет, а сады ломает град и ветер!

– Это зло, – кивают Капулетти.

– Это зло, – сочувствуют Монтекки.

И еще вдобавок – войны эти. Все враждуют в мире человеки!

– Это зло, – печалятся Монтекки.

– Это зло, – вздыхают Капулетти.

Что же делать? Мы и так калеки. Мы воюем не одно столетье.

– Для добра, – храбрятся Капулетти.

– Для добра, – воинствуют Монтекки.

Но ведь станет пусто на планете. Воевать ведь скоро станет некем!

– Не беда! – ответствуют Монтекки.

– Не беда! – смеются Капулетти.

Ну а если… И леса, и реки – все сгорит… И кто тогда в ответе?

– Капулетти, – говорят Монтекки.

– Нет, Монтекки, – молвят Капулетти.

Философские камни

Люди ищут философские камни, а они лежат повсеместно. Каждый камень по-своему Гамлет: без толчка не сдвинется с места.

Есть у камня свои сомненья и свои вековые вопросы. Чтобы камень принял решенье, нужно камень поднять и бросить.

Философские, мудрые камни, каждый знает привычное место… Каждый камень – по-своему Гамлет…

Но трагедии им – неизвестны.

Действующие лица

Датский принц давно уже не тот, не рискует с тенью разговаривать. Доктор Фауст в опере поет, у него на все готова ария. И на самый каверзный вопрос он готов ответить без суфлера.

Стал кумиром публики Панглос.

Хлестаков назначен ревизором.

Среди прочих радостных вестей новость у Монтекки с Капулетти: скоро будет свадьба их детей, и о том объявлено в газете.

И, как денди лондонский одет, Плюшкин прожигает все – до цента.

Собакевич поступил в балет.

Пришибеев стал интеллигентом.

Казанова пестует детей – у него отличная семейка.

Полюбивший службу бравый Швейк стал недавно капитаном Швейком.

И Мюнхгаузен, устав от небылиц, что ни слово – так и режет правду…

Сколько в мире действующих лиц действуют не так, как хочет автор!

ДЕДАЛ И ИКАР
(Античная трагедия)

Много умеем мы лжи рассказать как чистейшую правду. Если, однако, хотим, то и правду поведать мы можем.

Г е с и о д.

Свободная Греция под властью свободной Персии.

Свободная Греция под властью свободного Рима.

Свободные эллины занимаются философией. Все трагедии – только в театрах.

Свободная Греция под властью свободной Турции.

Свободная Греция под властью свободной Германии.

Все течет, все меняется. Ничто не возникает из ничего.

Свободная Греция под властью… свободной Греции…

Действуют:

Дедал, старый портной.

Икар, его сын.

Эпиметей, брат Прометея.

Пандора, красивая женщина, подарок богов.

Адмет, царь.

Алкестида, жена Адмета.

Вестник.

Хор быкоголовых стражников.

Действие происходит в древней Греции.

1

Старый портной Дедал сидит на камне. Возле него стоит его сын Икар. На них легкие хитоны. Хламиды сняты. Одна лежит у ног Дедала, а вторую он держит в руках и режет на лоскуты. За Дедалом и Икаром полукругом – Хор быкоголовых стражников. Их рогатые каски похожи на головы быков, ноги их широко расставлены, а руки, оголенные до локтей, покоятся на копьях, горизонтально висящих у них на груди. На авансцене появляется Вестник.

Вестник.

 
Великий Минотавр, быкоподобный муж,
Мужеподобный бык, рожденный человеком,
Замыслил превратить людей в быков,
А род людской – в одно большое стадо,
Чтоб увеличить поголовье тех,
Кто трудится и на ярмо не ропщет,
Не выражает никаких эмоций
И никаких не требует наград.
Он превратил наш остров в лабиринт
Без выхода, просвета и надежды.
Он превратил наш остров в каземат,
А по бокам его поставил стражу —
Своих солдат послушных.
 

Хор.

 
Это – мы.
 

Вестник.

 
Старик Сизиф, катящий в гору камень,
Ниоба, потерявшая детей,
И сотни жертв разбойника Прокруста,
Химеры, Гидры и цепного пса,
Не дремлющего у ворот Аида, —
Все это далеко не полный счет
Деяний Минотавровых…
 

Хор.

 
И наших.
 

Вестник.

 
Все рушится, все гибнет. Не спасти
Ни этих двух, ни пятых, ни десятых.
Они в руках у получеловека,
Который вздумал человеком стать.
Так это будет. Бык среди людей,
Среди быков он будет человеком.
 

Хор.

 
Да будет так!
 

Вестник уходит.

Дедал. Жаль, что я тогда не оставил запаса… Первая твоя хламида – и ты уже вырос из нее. Я просидел над ней пять ночей: ведь это уже не детский хитончик, а настоящая взрослая хламида, мне хотелось, чтобы сын мой выглядел в ней настоящим мужчиной. Сын портного должен быть хорошо одет.

Икар. Спасибо, отец.

Дедал.Не за что, теперь уже не за что. Хламида распорота, и в ней оказалось не так-то много материи… Ничего, дотачаем из моей.

Икар. Из твоей? Но тогда ведь тебе не хватит?

Дедал.Обо мне не заботься, сынок. Много ли мне надо? Эту хламиду я сшил себе к свадьбе, и она заменила мне все хламиды, которые я мог бы сшить себе за двадцать лет и которых не сшил, потому что шил все время чужие. Людям нравилась моя работа, меня называли великим скульптором, хотя я был всего лишь мужским портным. Знаешь, когда хламида сидит хорошо, человек выглядит не хуже скульптуры… Ну-ка, сынок, еще раз примерим. (Сын протягивает руку, отец прикладывает к ней лоскут, который свисает подобно крылу.) Здесь немножко присоберем, здесь немножко отпустим… Кто бы подумал, что старый портной порежет свою самую удачную работу? Но что делать, если у нас нет выхода?

Хор.

 
Нет! выхода!
 

Дедал.Я шил хитоны, хламиды, и чего только я не шил, но крыльев мне шить не приходилось. Мне никто не заказывал крыльев, людям было достаточно ходить по земле. Когда есть возможность ходить по земле, зачем тогда летать? Я думаю, птицы тоже летают не от хорошей жизни. Так и человек. Вспомни Прокну, которая стала ласточкой, или Эсака, который обратился в нырка. Они бы хотели остаться людьми – просто им не было на земле места.

Икар.Эсак был повинен в смерти своей возлюбленной. Прокна – в смерти своего сына. Но, отец, в чем повинны мы?

Дедал. Не знаю. Своя вина не видна. Быть может, ты, мальчик, когда-нибудь убил муху и тем самым заставил голодать паука… Перед кем ты виновен – перед мухой или перед пауком? Трудно сказать, но судить тебя будут и те, и другие… Почему Гефест приковал своего друга к скале? Почему Геракл служит трусливому Эврисфею? Почему благородный Гектор и благородный Ахилл убивают друг друга? Мудрые сфинксы задают вопросы, но отвечать на них некому.

Икар. Мне страшно, отец. Что с нами будет?

Дедал.Ты у меня спрашиваешь… Я ведь не бог, я всего лишь мужской портной. Я сшил Нарциссу такой хитон, что он глаз не мог от себя оторвать и так и умер, уставясь в зеркало. И Акиду я сшил хитон, чтобы он мог понравиться Галатее. Но что мог сделать мой хитон, если Галатею полюбил Полифем? Одноглазый великан раздавил Акида вместе с хитоном…

Икар. Ты помнишь Кастора и Полидевка? Мы с ними учились в одном классе, а теперь они оба мертвы.

Дедал.Ну вот, одно крыло готово. Эх, и полетим мы с тобой, Икар! (Опять принимается за работу.) Людям не хватает земли. Такой большой земли – не хватает. И они начиняют землю другими людьми, в надежде, что она станет от этого больше. Но я-то знаю: если хитон слишком велик, он тоже никуда не годится. И человеку не легче в пустыне, чем в переполненном городе.

Икар.Почему же это, отец?

Дедал.Ты у меня спрашиваешь… Потому что так уже все устроено, потому что на каждого умного и смелого Прометея приходится Эпиметей – трус и дурак.

Хор.

 
У! Япета! старого! бога! осталось! в мире! двое! детей! Подобно! прологу! и! эпилогу! Про! метей! и Эпи! метей!
 

Гаснет свет. Все, кроме двух быкоголовых у кулис, скрываются во тьме. Дальнейшее происходит на просцениуме.

2. Ящик Пандоры

Справа входит Эпиметей, за ним, пытаясь его удержать, Пандора.

Эпиметей. Нет, нет, нет! И еще раз нет! Я совсем этого не хочу. У меня нет никакой охоты жениться.

Пандора.Но пойми, это боги прислали меня тебе в подарок.

Эпиметей.Мой брат Прометей категорически запретил мне принимать подарки от богов. Вы знаете Прометея? Это мой брат.

Пандора.Но я уже здесь. Меня уже подарили. А ты же знаешь – подарки не отдарки.

Эпиметей.Отдарки, отдарки! Мало ли что мне могут прислать, а я, значит, все принимай?

Пандора.Да ты хоть раз обернись, посмотри, что тебе прислали.

Эпиметей(оборачивается, смотрит на нее). Да… конечно, очень красиво. Я даже не думал… (Нерешительно протягивает к ней руку.) Разрешите?

Пандора (вся подается к нему). О, пожалуйста!

Эпиметей(коснувшись, отшатывается). Нет, нет, я не могу. Мне надо посоветоваться с братом. Вы знаете Прометея? Это мой брат.

Пандора (отходит от него. Стоит, отвернувшись, и задумчиво говорит). Как странно. Ты, такой умный, самый умный из людей, и вдруг должен с кем-то советоваться… Ах, Эпиметей, тебя погубит твоя скромность!

Эпиметей.Может быть. Но я ничего не могу с собой поделать. Я привык во всем советоваться с братом.

Пандора.А что такое твой брат?

Эпиметей (оживляясь). Как? Вы не знаете? Он очень большой герой. Он дал людям огонь, и за это боги обрекли его на вечные муки. И Прометей сказал мне: «Брат, никогда не принимай подарки от богов!»

Пандора.Ну, конечно, я так и знала. У него с богами личные счеты, а ты от этого должен страдать. (Подходит к нему.) Посмотри, какой боги прислали тебе подарок. И ты после этого скажешь, что они к тебе плохо относятся?

Эпиметей (все еще колеблясь). Нет… Наверно, неплохо… Какие у вас красивые волосы… Можно? (Трогает волосы.) И какое лицо… Можно? (Трогает лицо.) И какие плечи… Можно? (Трогает плечи.)И ведь правду говорят, что подарки – не отдарки?

Пандора (нежно). Не отдарки.

Эпиметей (решительно). А брату я после скажу. Надеюсь, он на меня не обидится.

Пандора (счастливая, ходит по сцене). Ах, Эпиметей!.. Ах, Эпиметей!.. Ах, Эпиметей… А что у тебя там за ящик?

Эпиметей.Не спрашивай, Пандора, не спрашивай. Это очень большой секрет.

Пандора.Вот как? Значит, у тебя от меня есть секреты?

Эпиметей.Что ты, Пандора, что ты! У меня никаких секретов. Совершенно никаких… Только один… Но тебе я, конечно, скажу. Этот ящик мне подарили боги.

Пандора.Интересно! Ты же от них не принимаешь подарков?

Эпиметей.Я не хотел. Я отказывался. Если б ты видела, как я отказывался. Но они сказали, что этот ящик… Словом, что он должен храниться у самого надежного человека.

Пандора.Ну, конечно, они правы. Я лишь только тебя увидела, сразу подумала: вот самый надежный человек!.. А что в этом ящике?

Эпиметей.Ах, Пандора, пожалуйста, не спрашивай!

Пандора.Значит, еще один секрет?

Эпиметей.Нет, что ты, это тот же секрет, только я сказал не до конца… Потому что… пойми…

Пандора.Ладно, можешь не говорить. (Отходит от него.) А еще говорил – подарки не отдарки.

Эпиметей.Поверь мне, я бы сказал…

Пандора.Нет-нет, можешь не говорить.

Эпиметей.Хорошо, я скажу. Только, пожалуйста, никому. В этом ящике заключены все болезни, беды и несчастья.

Пандора (спокойно). Это неправда.

Эпиметей.Неправда? (Обиженно.) Можешь пойти посмотреть.

Пандора (радостно). Можно? (Убегает. За сценой ее голос: «Ох, какая тяжелая крышка!»)

Эпиметей (один). Что-то голова заболела… Ох! (Хватается за сердце.) Пандора, мне плохо, иди сюда! Ты, наверно, там выпустила болезни?

Пандора (входит). Да, ты знаешь, только я приоткрыла крышку, а они сразу все и вылетели: и болезни, и несчастья, и все остальное. Если б ты видел, как они вылетели, – ну прямо, как голуби.

Эпиметей.Теперь они разлетятся по всей земле.

Пандора (поддерживая, уводит его со сцены). Еще как разлетятся! Вот бы на них посмотреть…

3

Зажигается свет. На сцене Дедал, Икар и Хор быкоголовых.

Икар (после долгой паузы). А Пандора… она вправду была красивая?

Дедал.Ну еще бы! Вылепили-то ее из грязи, но Афродита дала ей красоту, Гермес – хитрость и коварство, Афина соткала такую одежду, какую не сошьет ни один портной.

Икар.Вот бы на нее посмотреть!

Дедал.Грязь остается грязью, как ее ни наряжай. Портным это известно лучше других, потому что они сами шьют людям одежды.

Икар.Мне жаль этого… брата Прометея. Все-таки ему было трудно, хотя он и был дурак.

Дедал.Конечно. Это только неумные люди считают, что дуракам живется легко. На самом деле им ой как плохо приходится! Ведь они раньше других страдают от собственной глупости… (Помолчав.) Но ничего. Скоро мы с тобой полетим, и тогда это все забудется.

Икар.Фаэтон тоже полетел – на крылатых конях Гелиоса. Полетел и разбился.

Дедал.Что ты сравниваешь! Фаэтон возомнил о себе, он хотел быть выше всех…

Икар.А разве мы не хотим быть выше?

Дедал.Вот чудак! У нас же просто нет выхода.

Хор.

 
Нет! выхода!
 

Дедал.Мы летим потому, что на земле невозможно жить, на земле немыслимые условия.

Икар.Но ведь люди остаются…

Дедал.Мне очень жаль, Икар, но в такую минуту приходится думать о себе. Если боги доверились дуракам, которые рассеяли по земле несчастья, то что же остается человеку, как не думать прежде всего о себе?.. Ну вот, готово второе крыло. Теперь, Икар, ты у меня будешь, как птица. Лучше всего быть птицей, когда на земле такое делается. Эх, и полетим мы с тобой, Икар! Знаешь, сверху все кажется таким маленьким, еле заметным. И не будем видеть ни Минотавра, ни его слуг, ни это стадо быков, которые еще недавно были людьми…

Икар.А как же они, отец?

Дедал.Кто?

Икар.Люди.

Дедал.Это их дело. Я не бог и не царь, я всего лишь мужской портной. И я не могу всех обеспечить крыльями… Давай-ка примерим. Вот так. (Примеряет.) Здесь ушьем, здесь дотачаем… Почему я раньше никогда не шил крыльев? Мне не приходило в голову, что они могут понадобиться человеку. Если бы я раньше шил крылья, у меня сейчас был бы опыт, и мы были бы уже где-нибудь далеко. Где-нибудь очень далеко…

Входит Вестник.

Вестник.

 
Свидетели Истории молчат
И до суда ее не доживают.
И новый опыт, только постарев,
Становится всеобщим достояньем.
И на могиле страшного Тифона,
И на могиле мерзостной Ехидны
Мы говорим: «Ну как же мы могли?»
Как мы могли, чтоб злобная Горгона
Одним лишь взглядом превратила в камень
Отзывчивое сердце человека?
Как мы могли безжизненной Химере
Людские жизни в жертву приносить?
Мы видим только прошлое, как будто
У нас глаза сместились на затылок.
Но прошлое мы тоже плохо видим:
Свидетели Истории – молчат.
 

Уходит.

Хор.

 
Пускай! помалкивают!
 

Икар.Помнишь нашу канарейку?

Дедал.Ну как же. У нее были хорошие песни, а потом она сломала клетку и улетела.

Икар.Отец, она не сломала клетку, это я ее отпустил. Разве может канарейка сломать клетку?

Дедал.Да, я об этом как-то не подумал. Мне не приходило в голову, что ты можешь отпустить свою любимую канарейку. Почему же ты мне тогда не сказал?

Икар.Ты ведь и так очень сердился.

Дедал.Я? Не помню. Впрочем, ты правильно поступил, сынок. Птица – как человек: она должна быть свободна. (Помолчав.) Вот погоди, полетим мы с тобой и встретим где-нибудь нашу канарейку. Может, даже поговорим с ней – потому что если мы станем, как птицы, то, наверно, будем понимать язык птиц. Ты только не говори ей, что я сердился, когда ты ее выпустил… Ну, вот и третье крыло готово. (Примеряет себе крыло.) Еще одно, и можем с тобой отправляться.

Икар.Отец, а как же они?

Дедал.Кто?

Икар.Люди.

Хор.

 
Стадо! быков!
 

Дедал.Мне нравится, что ты заботишься обо всех. Человек должен помогать человеку. Но, к сожалению, в жизни бывает не так. Ты помнишь историю с Танталом и Сизифом? Сизиф был обречен на то, чтобы вечно катить в гору камень, а Тантал, стоя по колено в реке под развесистой яблоней, умирал от голода и жажды…

Хор.

 
Именем! богов!
 

Дедал.Они стояли рядом, и каждый терпел свои муки. А чего бы, казалось, проще – друг другу помочь? Уж на что Адмет был и царь, и герой, и все такое, а как пришло время умирать…

Хор.

 
Время! держать! ответ! перед! судом! Аида!.. Жил! на свете! герой! Адмет! и жена! его! Алкестида!
 

Гаснет свет. Все, кроме двух быкоголовых у кулис, скрываются во тьме.

4. Адмет и Алкестида

На просцениум выходит Адмет.

Адмет.Велика милость богов, но трудно ею воспользоваться. Они сохранят мне жизнь, если кто-нибудь добровольно согласится за меня умереть. Население оповещено, в награду обещаны царские похороны, но хоть бы один нищий соблазнился. А рабы? Тому, кто за меня умрет, я пообещал свободу, однако желающих тоже не видно… Но я же все-таки царь, за меня должны умирать мои подданные. Они должны быть готовы отдать за меня все свои жизни, а тут, выходит, и одной не допросишься. На словах-то они все – мы за царя… в огонь и в воду… не щадя живота… – а как дойдет до дела – вот тебе и пожалуйста! Рабу своему говорю: ну ты сам посуди, если на одну чашу весов положить жизнь раба, а на другую – царя, что перетянет? А он отвечает: это с какой чаши смотреть. Любимого брата в первый раз попросил об одолжении – не согласился… Но я же все-таки царь, за меня должны умирать мои подданные… Впрочем, «должны» – здесь не годится, здесь надо только по собственной воле. Но у них никогда не было собственной воли. Вот положение… Прямо хоть ложись и умирай. Но я же все-таки царь… Люди! Люди! Неужели никто не согласится за меня умереть? Вы все получите свободу, я вам устрою царские похороны… А? Молчите? Воздерживаетесь? Так-то вы любите своего царя?

Входит царица Алкестида. Адмет бросается к ней.

Алкестида, они не хотят! Они готовы пожертвовать своим любимым царем, лишь бы сохранить свои жалкие жизни. Я уже говорил, и убеждал, и упрашивал – ничего не помогает. О Алкестида, моя возлюбленная жена, видно, нам с тобой придется расстаться!

Алкестида.Успокойся, Адмет, я приняла решение. Я умру вместо тебя.

Адмет.Ты? О родная моя, любимая, как я мало тебя ценил! А тебя не смущает то, что нам тогда все равно придется расстаться?

Алкестида.Что же делать? Если такова воля богов…

Адмет.Да, конечно, это воля богов, это все воля богов! Если б не воля богов, разве б я позволил тебе умереть? Тем более теперь, когда я узнал тебе настоящую цену… О Алкестида, я этого не переживу, я умру от тоски по тебе!

Алкестида.Ничего, ты утешишься. Найдешь себе другую жену. Вы еще будете счастливы.

Адмет.Счастливы? Прошу тебя, не произноси этого слова. Больше в этом доме не будет счастья. Какой бы ни была моя вторая жена, она не даст мне счастья такого, как дала ты. Я всегда буду помнить тебя, Алкестида.

Алкестида.Спасибо, Адмет. Ты хороший муж.

Адмет.О, если бы я мог умереть вместо тебя! Но это невозможно. Боги лишили меня такой возможности. Я могу умереть только сам за себя, а я не такой эгоист, чтобы умирать за себя, Алкестида!

Алкестида.Милый! Я не стою такой любви.

Адмет.Прощай, Алкестида, тебе пора! (Обнимает ее.) О, почему я не могу за тебя умереть, почему я не могу умереть за ту, которую люблю больше жизни?

Алкестида уходит.

Адмет остается один.

О боги, зачем вы мне оставили жизнь, если за нее приходится так расплачиваться? Неужели нельзя было что-нибудь придумать, чтобы оставить мне и жизнь, и жену? О боги, теперь я никогда не утешусь! Тем более в наше время, когда не так-то просто найти жену, которая согласится за тебя умереть… Я вне себя. Я просто убит горем. Я могу в любую минуту сойти с ума или покончить с собой, или еще что-нибудь в этом роде. Никогда мне не было так тяжело, меня еще никто не видел в таком состоянии. Подданные не узнают своего царя. Конечно, я буду крепиться, чтобы их не расстраивать, я даже буду казаться веселым, но долго ли можно быть веселым, когда умирает жена? И все-таки я – царь, я должен показывать пример своим подданным. Пусть они видят, что царь и в горе царь, и в радости царь, и всегда, всегда царь, потому что иначе быть не может.

Входит Алкестида.

Как, ты еще не умерла?

Алкестида.Я уже умерла, но меня опять оживили.

Адмет.Не понимаю. Каким образом?

Алкестида.Все случилось как-то неожиданно. Понимаешь, я умерла и лежу себе, жду, когда за мной прилетит Танат и унесет меня в царство теней. Но тут откуда ни возьмись Геракл…

Адмет.Какой это Геракл? Такой большой, представительный?

Алкестида.Да, да.

Адмет.Продолжай, Алкестида.

Алкестида.Ну вот. И этот Геракл напал на Таната и стал с ним бороться. Ну, всего я не видела, потому что я тогда была мертвая, но я слышала, как Танат просил Геракла его отпустить, а Геракл за это потребовал меня…

Адмет.Он потребовал тебя?

Алкестида.Нет, не то, чтобы совсем потребовал, а просто чтобы Танат меня оживил и не уносил с собой в царство теней.

Адмет.Продолжай, Алкестида.

Алкестида. Танат сначала отказывался, говорил, что он выполняет поручение Аида, что если он не выполнит поручение, то у него там, в царстве теней, будут большие неприятности. А Геракл сказал, что здесь у него будут не меньшие неприятности, и тогда Танату пришлось согласиться. И вот я опять жива.

Адмет.Все это, конечно, хорошо, только я не пойму, с какой стати Гераклу было за тебя вступаться? Ты, наверно, заговорила с ним или как-то на него посмотрела?

Алкестида.Что ты, Адмет! Я же лежала мертвая!

Адмет.Продолжай, Алкестида. Значит, Геракл – твой освободитель? Может быть, он готов был за тебя умереть?

Алкестида.Быть может, наверное. Ведь это не шутка – драться с самим богом смерти.

Адмет.Продолжай, Алкестида.

Алкестида. Я когда ожила…

Адмет.Продолжай, Алкестида.

Алкестида.Я когда ожила, чуть опять от страха не умерла, увидев, какой огромный этот Танат. Но потом я посмотрела на Геракла и успокоилась.

Адмет. Замолчи, Алкестида! Я тут беспокоюсь, места себе не нахожу, а она там успокаивается – и отчего? Оттого, что смотрит на какого-то Геракла!

Алкестида.Он же меня спас, Адмет!

Адмет.Замолчи, Алкестида! В первый раз мы с тобой расстались, и вот к чему это привело. Я здесь страдаю, я готов в любую минуту сойти с ума, а ты… Так вот для чего тебе понадобилась наша разлука?!

Алкестида.Но ведь я была мертвая.

Адмет.Замолчи, Алкестида! Я сам чуть не умер, так что ж из этого? Значит, Геракл? Знаем мы этих Гераклов… Но у меня это не пройдет. Я все-таки царь, и я сейчас докажу это! (Берет жену за руку, ведет со сцены.) Ты умрешь, Алкестида!