Текст книги "Сталкер-югенд"
Автор книги: Федорцов Владимирович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
− Покороче, пожалуйста. И ближе к теме.
− Я начал из далека, потому как, зная Паху, могу поклясться, ничего из своей биографии он вам не рассказал. А это важно.
− Важно ему помочь.
− Терпение. Дойдем и до этого. Так вот. Мы жили в соседях. Когда ему исполнилось десять, погибла его мать. Динго. Откуда они взялись у деревни, никто не знает. Женщину загрызли, а сестренку не тронули. Они не трогают детей. Странные создания. Злейшие враги человека, не трогают их детей. Я помню, как Паха плакал. Они вернулись с отцом из обхода. Обход это вылазка в поисках мало-мальски пригонного для работы и быта. Паха принес выменянные у кого-то кексы. К сожалению, опоздал. С той поры я убежден, ничего нет горше детских слез. Наверное, потому Природа и невзлюбила человека. Он не щадит себя, и не щадит своих детей. Поверьте, пахина жизнь достойна пера старых романистов. Не современных, где пиф-паф, трах-трах и все. А старой школы. Верна, Рида, Лондона. Паха сбежал к самоедам. Вот так просто, взял и сбежал. Поклялся научиться выслеживать и убивать динго. Паха прожил в лесах девять лет. И даже женился. Он рассказывал вам, что был женат?
Если Чили и собиралась опять поторопить Мгебо, то такую подробность пропустить не пожелала. Забеспокоилась. Неужто приревновала?
− Не рассказывал, − произнесла девушка. И память выхватила из своих запасников обвязанный лентами дубок. Дальше смогла догадаться.
− В один весенний день, когда Паха и его отец тащил меня сюда, гусятники захватили становище самоедов и выгнали их на минное поле. Городские решили, что минами могут воспользоваться недруги и наняли гусятников разминировать. Для гусятников самоеды не люди, дикари. Вот они с наименьшими затратами добились наилучшего результата. Юмана была среди пленниц. Жалко девчонку. Вот так вот... Извините, но это часть его жизнь.
По глупости и незнанию, я сжег легкие пухоносом. Это растение встречается возле болот и внешне похожее на размотанную и растрепанную пряжу. Стоит к пухоносу приблизиться, невидимая пыльца попадает в легкие и тебе крышка. Я не знал. Паха жил с самоедами и понял, мне недолго жить. Спасая, он и его отец, притащили меня сюда. На сегодняшнее понимание я бы не позволил им сделать того, что они сделали. Но помочь своему, долг и святая обязанность каждого фермера. Вот они и помогали. Как это место зовется у самоедов, можешь спросить у Пахи, он, наверное, знает. Мы зовем их Нити. И чего греха таить, считали частью фольклора самоедов. Ошибались. Как впрочем, и во многом другом.... Безнадежно больного или тяжело раненого, с предосторожностями опускают в воду, уповая на обитающих в ней червей. Функция лечения возложена на них.
Мгебо взял паузу хлебнуть чайку.
− Если они не подплывают к больному, значит, безнадежен. И его смерть вопрос времени. Не надо думать, что действия червей некое проявление гуманности. Никакой гуманности. Инстинкт размножения. И человеческое телом для этого подходит, как никакое другое. Подготавливая среду обитания для потомства, черви выедают пораженные болезнью или травмированные участки. Их слюнные ферменты вызывают быструю регенерацию поврежденного органа. Иногда они сами берут на себя его функции. Так вот, чтобы черви вылечили, и не устроили в человеке гнездо для своих личинок, − Мгебо погладил собственно брюхо, − больного или раненного обязательно поддерживают над поверхностью воды. Червям важно подчинить человека, но из двух им доступен один. Потому они будут воздействовать на второго. Если решитесь, то на вас. Поведают правду о Пахе.
− В смысле?
− Загляните во все уголки пахиной души. Узнаете, что он думал про вас, что ему в вас не нравилось и что приводило в восхищение. Это будет ретроспектива от дня сегодняшнего к дню первой встречи. Понятно я говорю?
− Понятно.
− Я повторюсь. Ретроспектива от сегодня до поза... поза... позавчера. Это важно. В этом соль. Они будут искать болевую точку нажать, чтобы вы освободили пахину руку. Это может быть что угодно. Неблаговидные мысли, поступки, ложь, предательство.... Они найдут зацепку. Найдут.
− Не дождутся.
− Я бы не был столь самоуверен. И говорю, это потому что знаю. Порой копаться в прошлом не лучше, чем плескаться в выгребной яме.
− Я справлюсь.
− Это совсем нелегко, девочка. Совсем нелегко. Ты даже представить не можешь что таит в себе человек. Его отец держал меня.... Но отпустил и при этом перестал считать меня своим другом. Из-за матери Пахи...
Чили в удивлении уставилась на Мгебо.
− Нет-нет, между нами ничего не было. Моя молчаливая любовь, не открытая никому. И тем не менее... Мои мысли, мои желания, мои мечты, мои грезы положили конец нашей дружбе с отцом Пахи. А дружили мы с детства. С его слов все равно, что хлебнуть из помойного ведра, хотя полагаешь пить из родника. Он ушел не попрощавшись.
− Просто держать за руки? – переспросила Чили.
− Держать просто. Удержать и не отпустить невероятно тяжело. Вы войдете в святая святых. Там не всегда чисто и честно. Даже, наверное, не чисто и не честно. В отношении людей друг к другу так в большинстве случаев. Человек, чем-то сродни айсбергу. Самая грязь сокрыта внизу. Вам откроют то, что возможно ни при каких других обстоятельствах не узнать, не выпытать, не заставить рассказать.
− Мы не настолько дружны, что бы наши тайны нам мешали или влияли на нас.
− Вы уверены? Ведь вам покажут Пахину жизнь от корки до корки, сделав акцент на его и твоей. Вашей. Когда вы вместе.
− Это все?
− В основном. Но прошу, отнестись к моим словам серьезно.
− Чтобы вы не сказали, чтобы я не услышала, без меня он умрет. Есть ли выбор?
− Выбор? Дело не в самом выборе. Дело в том, что мы его делаем за Паху.
− И потому вы заперли двери?
− Он хотел идти к пруду. Я же сказал вам, что неплохо знаю его. Все-таки был его учителем.
− Что же вы его грамоте не научили?
− А вы думаете, она пригодится? Нет, нет и нет! Надо по-новому налаживать контакты с Природой. Не с той, которой была, а которая есть. С Природой не признающей человека, не терпящей его, не переносящей на дух. И если не доказать, что мы часть её... то ничего не спасет. Самоеды, я бы сказал, последний шанс человечества. Не вы, не я, напичканные ненужными знаниями, а самоеды. Ну, возможно, Паха. Он неплохо прижился. Они ближе всех. Потом фермеры. Но я сам фермер и знаю, не живут − выживают. Остальные − доживают. Человеку нужно открытое небо, зеленая трава, солнце и вода. Природе человек не нужен. У нас в Байдахе сохранились старые документальные фильмы. Вы слышали о Чернобыле? О Фукусиме?
− Что-то читала.
− Так вот радиация оказалась не так страшна. Природа быстро восстановилась. И не потому что растения и животные мутировали. Оттуда ушел человек. Сбежал, побросав все. Причина гибели цивилизации, сама цивилизация, забывшая, что она плоть от плоти, кровь от крови, этих гор, рек и морей. Самоеды отринули оставшееся от цивилизации. Технику, науку. Они начали с чистого листа. Я думаю, они правы. Они начали сначала. У нас, фермеров, даже самые опытные охотники старались уходить в лес только на день. С утра и возвращались к закату. Потому что после ночи возвращались единицы. А самоеды живут. Собирают ягоды, коренья, растят детей, охотятся, ловят рыбу. Вы знаете о москитах? Так вот самоеды не бояться их. Удивлены? Ни каких вакцин, прививок или врожденного иммунитета. Мажутся коровьей мочой и обсыпаются песком или золой. Проще простого. Это не деградация, это исток. Ведь так же уже было. Неандертальцы, кроманьонцы. Главное держать в памяти, чьи мы и от чьего корня.
Наши знания, так бережно накопленные, сейчас мусор. Придется накапливать сызнова. Так что в данном случае грамотность скорее помеха. Она лишь поспособствует передачи информации заведомо ложной. Лет эдак через сто или двести, или тысячу письменность изобретут. Изобретут, когда предостаточно накопят нужных знаний для жизни. Возможно, я ошибаюсь. Но я так думаю.
− Как-то не весело.
− Правда, сама по себе удручающая вещь. Ибо не имеет вариантов, − Мгебо мгновение подумал. – Насколько вы близки с ним.
− Вы про любовь? – едва скрыла улыбку Чили. Забавно когда о чувствах говорит старый пень, мечтавший переспать с женой друга.
− Зачем кидаться в крайности. Дружба, приязнь, благодарность, мимолетная связь....
− Спасибо я поняла, за урок о яйцеклетке и сперматозоидах у меня пятерка. Но мы не размножались, если вы об этом. Он меня спас... Ну и потом было много чего. Я его впрочем, тоже спасла.
− Ну, раз спасла однажды, спасете и во второй раз, − невесело пошутил Мгебо.
− На том стоим.
− Ой, ли? Большинство готово спасать мир. В этом мы сильны. Но когда потребуется спасти одного, не самого нужного, не самого ценного, не самого лучшего, мы, оказываемся, не готовы. Так что, спасать всех и каждого это легко, а спасти одного? Хотя бы одного. Это трудно.
− А когда приступать? – болтовня Мгебо притомила Чили.
ˮСама тоже хороша, развесила уши,ˮ − упрекнула себя девушка. Но больше чем длинная речь пузатого носителя личинок её смущал вопрос о её взаимоотношениях с Пахой. А какие у нее с ним взаимоотношения? – ˮДаже петтингом не побаловались.ˮ
− Завтра. С полудня и до заката. Поверьте, семь-восемь часов немалый срок.
− Я выдержу, − пообещала Чили.
− Очень на это рассчитываю, − Мгебо сложил руки пред собой. – Надеюсь.
Он молился. Чили ловила отдельные фразы, слова, но смысл молитвы для нее темен. Вроде песни на иностранном языке. Классная, а про что не понять.
− Вам стоит набраться сил, − обратился к ней Мгебо, закончив молитву. – Вторая спальня напротив пахиной. Занимайте.
− А вы?
− У меня осталось слишком мало времени, тратить его на сон. Поэтому я покараулю нашего друга.
Чили недоверчиво покосилась на Мгебо.
− Он попытается, − уверен толстяк.
− Но он, же не справится один!
− Однако, почему-то упорствует. Не подскажите почему?
− И не представляю.
− Вот именно. Давай сойдемся на его ослином упрямстве. Так по крайне мере понятно.
− А на самом деле?
− А на самом деле.... Ответ мы... ты узнаешь завтра. Первая, − толстяк впервые в разговоре невежливо ,,тыкнулˮ.
Девушка послушно добрела до спальни и рухнула в кровать. Голова еще не коснулась подушки, а она уже спала.
Сон темен как омут в половодье. Но даже сквозь него она слышала, как Паха просил выпустить его. Долбился в дверь. Ей почудилась, плакал.
Десять часов не назовешь ранним утром. Приятное солнце, заливало кухню и вместе с ароматом жаренных картофельных лепешек, создавало просто чудесное волшебство.
Паха выполз из своей комнаты на четвереньках. Чили хотела ему помочь, но Мгебо остановил.
− Он справится.
Сказал нарочито громко. Паха услышал. Встал рывком, чтобы тут же уткнуться лицом в стену. Из-за боли не мог дышать. Переборол, переупрямил боль. Прижимая руку к боку, доковылял до стула и упал на него.
− Есть будешь?
− Нет.
− А чай!
− Неет! – не сумел крикнуть Паха, и просто долго выдохнул. Боль не позволила драть глотку.
− Тебе нужно.
− Я знаю, что мне нужно.
− Как ты? – выручила Чили, вмешиваясь. Перепираться могут долго, но она на стороне Пахи.
Тот только помотал головой – не спрашивай! И вправду, выглядел он не краше покойника. Бледный, под глаза черные круги, на подбородке корки крови.
− Я с тобой, − сказал Чили.
− Здесь останешься, − приказал Паха. В твердость слов он вложил остатки сил. Обреченно ткнулся лбом в сложенные руки.
− Я помогу.
− Нет, сказано.
− А я сказала, да! – ровным уверенным голосом объявила Чили.
Паха поднял на нее осунувшееся лицо.
ˮНу, хоть ты не лезь,ˮ − молил он взглядом.
− Тебе необходима помощь, − попросилась в помощники девушка. – Ты не сможешь один.
− Я сам. Сам....
Паха отрывисто задышал. Напрягся. Мгебо стоявший неподалеку, опередил попытку подняться, быстро прикоснулся. Парня моментально вырубило. Руки бессильно свесились, и он улегся щекой на скатерть.
− Зачем вы так!? – возмутилась Чили.
− А вы не поняли? Он собрался идти к пруду. Один.
− Я же сказала, я с ним.
− Девочка еще утро! Помнишь, о чем мы говорили? – от волнения Мгебо перешел на ты. – Полдень, не раньше. Полдень! Не надо лишнего геройства. Его не требуется. Просто помоги ему. Помоги.
Чили насупилась. Да, он говорил и что? Мог бы сделать иначе, по-другому. Но тут же признала, по-другому вышло бы хуже. А так, потеряв сознание, Паха лежал на столе. Ей до ужаса его жалко. Он совсем не напоминал того парня, что так уверенно шел по лесу, разгонял кроков, ловил рыбу, бился с гусятниками. Это бы другой Паха. Незнакомый. Уставший, Почерневший от боли. Чужой.
Чили старалась не шуметь, не потревожить Паху. Мгебо опять молился. Искал ли он опоры для собственной веры в успех или выпрашивал её у небес? Неужели все так плохо? Провально плохо.
Прошел час, прежде чем Паха подал признаки жизни. Он с трудом приподнял голову. Еще час ему понадобился очухаться.
Мгебо кивнул Чили головой.
ˮНаш выход,ˮ − подбодрила себя девушка.
− Пойдем, − подхватила она под руку Паху.
− Я один, − вяло произнес тот, не в силах подняться.
− Конечно, сам, − не стала перечить Чили.
Мгебо моргнул, одобрив её дипломатичность.
Возились минут пять, прежде чем Паха смог подняться. Сделать шаг еще минута. Чили подставила плечо.
− Тут рядом, − говорила она, отвлекая парня от войны с собственной болью. А то, что больно, ему не утаить. Зрачки почти на все радужки глаз, зубы стиснуты, дыхание прерывистое, с перебоями.
Что двигало её решимостью? Чувства к Пахе? Какие? Влюбленность, благодарность, долг? Есть ли разница? Все мы пленники своих заблуждений и своих представлений как должно поступать. Иногда мы угадываем и радуемся. Иногда промахиваемся и огорчаемся. Не страшно. Оставаться равнодушным, забронзоветь в ничегонеделанье, вот это уже беда из бед!
− Мгебо мне все объяснил, − пела она на ухо Пахе, подготавливая свое участие и помощь.
− Все? – еле слышен вопрос Пахи.
− Я справлюсь, − пообещала Чили.
Удивил Паха.
− Прости меня, − вырвалось у парня.
− За что? – не поняла она.
Пояснений не последовало. Он попытался стиснуть ей руку. Получилось не очень.
Чили помогла ему раздеться. Улыбнулась, вспоминая, как её мазюкали вазелином и пеленали в полиэтилен. Потом Паха побрел в воду, она вела, ступая по мосткам. Усилий высвободиться, не делал, но девушка на чеку, сильно сжимала его запястье.
Лежать на жестко и неудобно. Чили ругнулась. Могла побеспокоиться заранее, принести постелить. Но теперь поздно. Паха поплавком висел в воде, она его крепко держала.
В пруду видно до самого дна. Камешки, мелкие рыбешки, небольшие кустики элодеи. Сквозь листву окружавших пруд деревьев, простреливал свет, пронзал воду. Солнечные зайчики выделялись среди обитателей вод. К свету липли рачки, букашки, мальки. Они походили на пыльную взвесь. Медленная и тянучая картинка подобна дреме. Не нарушая покоя, из голубоватого сумрака глубины, потянулись едва заметные длинные Нити.
Осторожничая, огибая пятна света, двинулись к Пахе. Кружили вокруг него, то приближаясь, то удаляясь, скользили вдоль тела к поверхности, стремительно уходили ко дну. Их замысловатая заверть, одиночками, парами, группами, своей плавностью и вывереностью, могла бы зачаровать, загипнотизировать, но ритм кружения скорее подходил боевому танцу, нежели безобидному хороводу. Наплававшись, Нити на пробу тыкались, выбирая место куда укусить или впиться. Чили, внимательно следила, старалась ничего не пропустить из действий подводных обитателей. Одна из Нитей отплыла примерно на ладонь, свилась спиралью и с неуловимой быстротой расправилась, прострелив исчирканный шрамами пахин бок. Девушка вздрогнула и едва не отпустила руку.
− Дура, – выругала она себя.
Примеру первой, последовали другие, поочередно прошивая мышцы тела. Вода чуть зарозовела от крови.
Но напугал её Паха.
− Прости, − произнес он, прежде чем взгляд подернулся пеленой безволия, а Чили ощутила, тело обмякло, стало податливым и послушным.
Пахин живот и грудь покрылись живой шерсткой из хвостиков червей. Шерстка раскачивалась, перевивалась, удлинялась, укорачивалась, выстреливала зеленоватым и грязно бурым.
− Давайте, давайте, − подгоняла Чили, представляя, как Нити выгрызают хворь из пахиного нутра.
Мы все ратуем за правду. Твердим о приверженности правде на каждом шагу и горячо заверяем в том всякого. Мы рыцари правды и несем сей тяжкий крест добровольно и безропотно. Не во имя там чего-то, а во имя самих себя! Потому ничего кроме правды нас в этой жизни не устраивает. Мы не боимся и не отречемся от нее, каковой бы она не предстала. В жалком рубище или в плащанице святости. Нам нечего боятся. Но сокрытое в нас от всех, и известное о нас разнится, как день и ночь. Порой контраст, столь значителен, будто речь идет о совершенно разных и взаимоисключающих вещах. Так что, несмотря на задекларированную смелость, кое-что приходиться припрятать. Под одеяло своей телесной оболочки мы никого не допустим. Стоять со свечкой над нашей душой никому не позволим. Шарить в закромах грез и желаний не разрешим.
Легкий разряд ущипнул пальцы Чили, пробежал перебирая вены и сухожилия, кольнул в локте, пронеся по предплечью, прострелил в шею и затылок.... Она приготовилась пролистать дневник пахиной жизни. Подглянуть туда, куда не пускают и бога.
Пахина жизнь мелькнула фейерверком. Еще быстрее мелькнули лица: Белый, Головач, Юмана. С Чили не стали миндальничать... Её просто размазали, как размазывают по стеклу залетную муху. Приложили, так что перехватило дух....
Там, на сгнившей лодочной станции, в голове Пахи, в такт боли, пульсировала мысль во стократ худшая, чем обычная ложь. Он собирался отвести её в город.... В городе молодая нетронутая женщина, стоила баснословных денег. Плата за операцию.... Он хотел вернуться в строй. Хотел мстить.
Говорят, чужая душа потемки. В потемках легко не разглядеть, упустить главное, значимое. Сбитая с толку, ошеломленная ужасным открытием, она упустила, не углядела. Нити угадали с точкой приложения...
...но просчитались с ответной реакцией.
Не разжать руку стоило огромных трудов. Просто неимоверных. Возможно, она бы и отпустила. И предатель...... дважды предатель, получил бы сполна за свою низкую ложь, обман, за все сразу! Но ей захотелось до колик в сердце сказать в лицо, какая он сволочь и низкая подлая тварь и еще тысячи-тысячи слов кто! О! она так и поступит, выскажет все-все-все. И пусть знает, он спас её, но и она его спасла. Они квиты!
Чили не отпустила. Крепко держала, более не чувствуя неудобства твердых досок, жара солнца, голода. Даже доведись лежать срок вдвое, втрое больший, вытерпела бы.
Из воды Паха выбирался сам. Чили ожидала (ожидала, ожидала!) слов благодарности, чтобы прямо тут же, сейчас же, незамедлительно распять Иуду.
− Я просил, − едва слышно произнес Паха.
Даже так! Он просил! Он просил... Чтобы она никогда не узнала, кто он на самом деле?
− Ты... ты...
Момент, когда позволительно все! Когда на твоей стороне правда! Но почему от правоты ей горше, чем ему? Нет-нет, она не заплачет! Не дождется! И не накинется с кулаками – попусту растрачивать силы. Она найдет им лучшее применение. А сейчас.... Сейчас...
Трудный вдох, уничижительный взгляд и выплеск раскаленной лавы
− Подонок!
Плохо, что он не оправдывался. Он должен был оправдываться, просто обязан, хоть что-то лепетать в ответ, чтобы она.... она...
Чили заперлась в спальне. Горьких слез не лила – облезут, из-за всяких лить слезы. На стук Мгебо, не отвечала и не отзывалась, словно её и не было. Может затаенно ждала прихода Пахи и его длинных запоздалых извинений и пространных объяснений. Признаться ждала, с каким-то обостренным желанием, еще раз выплеснуть наболевшее. Как на мостках у пруда, но не так сжато. Но Паха не пришел. Это не злило, а лишь сильней убеждало, он гад, каких не сыскать на свете. Он уникум в своей гадостности.
Ночь прошла в яростном диалоге. И себя и Паху озвучивала Чили. Ему нечего было сказать. А ей было!...
− Пойдете завтракать, − пригласил Мгебо на следующее утро.
Чили могла сбиться, но по её подсчетам, это двадцатое приглашение. Они хотели её выманить. Нашли наивную девочку.
− Не хочу.
− Вам надо подкрепиться.
− Пока он там, не пойду. И не сяду с ним за один стол.
− Пахи сейчас нет.
− Не пойду! Не пойду! – почти кричала Чили.
− Перестаньте. Я вас предупреждал.
Он предупреждал! Он предупреждал! Почему сразу не мог сказать, какая низкая сволочуга его бывший ученик.
И снизошло откровение! Ученик и учитель! Одного поля ягода! Вот именно! Оба − гады!
Мгебо она переупрямила. Толстяк ушел. Странно, но как только оставили в покое, у Чили возникло острое желание покинуть спальню. С чего она должна сидеть взаперти? Сидеть и морить себя голодом и жаждой из-за этого урода? Недолжна. И не будет.
Стараясь не шуметь, девушка тихонько приоткрыла дверь, протиснулась в щель и двинулась по коридору, прислушиваясь к голосам из кухни.
ˮА говорил нету его. Такой же гад!ˮ
− Она просилась в город. Отведешь?
− Как скажет.
− Сейчас там опасно. И не потому что делят улицы и площади. Там...
− Как скажет, − повторил Паха, давая понять, выбор не за ним.
− Довольно странно подобное слышать от тебя. После всех твоих историй.
− Решать ей.
− Что значит решать ей? Что значит решать ей? Что она будет делать одна в городе? Что она вообще там будет делать? Объясни мне? Что? Попросит помощи? У кого? У Богуша? У Пиликалы? У муниципалов? Навербует гусятников? Останется жить? В городе? Ты... ты меня удивляешь. Ты меня у-ди-вля-ешь! – переполнен возмущением Мгебо.
Как не кипело внутри Чили, вынуждена согласиться. Самостоятельно до города не доберется. Мало вероятно. Какое там до города, она и полдня не проживет без Пахи. Признание тут же подняло градус кипения души.
− Чего ты от меня хочешь?
− Я хочу услышать, как ты намерен поступать?
− Ты услышал.
− Я услышал глупость.
− Не юли тогда и говори прямо, − потребовал Паха от бывшего учителя.
− Прямо? Хорошо. Тебе необходимо в Хар-ойн...
− Сбрендил?...
− ...Причем срочно. Нити не такая уж безобидная штука. Мало ли....
− Нет.
− Не мне тебе объяснять. И лучше будет взять её с собой.
− Ты хоть имеешь понятие, о чем говоришь?
− Я знаю, тебе надо туда попасть. И что такого? Возьми и Чили.
− Нет.
− Паха! Не глупи.
− Нет, я сказал. Её туда точно не поведу.
Чили поразилась каким тоном отказал Паха бывшему учителю.
− Ответь, почему?
− Обойдешься.
− Прошу, подумай.
− Подумал. Нет.
Месть сладка, но предвкушение мести это....это.... это.... Как держать чужое сердце в кулаке. Нужно только выбрать мгновение сжать пальцы.
− Я возвращаюсь домой, − выпалила она, входя на кухню.
Чили не придумывала. Она собиралась домой. Где всё знакомо. И люди знакомы, и места встреч с ними, и жизнь течет размерено и без особых затей. Как вода из крана.
− Вас проводят, − согласен Мгебо, но косится на Паху. Что скажет он?
Паха предпочел молчать. Любое его слово воспримут негативно. Пообещай он хоть белую четверку и карету на мягком ходу, пошлют и с тем и с этим и далеко.
− Но сперва....
Вот оно ощущение могущества!
− ...в Хар-ойн, − потребовала Чили.
− Мне туда нельзя, − попробовал объяснить Паха.
− За то мне можно.
− Нет, − последовал незамедлительный отказ.
− Ты мне должен, − зашипела Чили. Да он!!! Как посмел!!! Он... он....
− Ты понятия не имеешь, о чем просишь! Ты..., − Паха сбился, от возмущения подыскивая довод отказать.
− А мне и не надо ничего понимать, – неожиданно успокоилась Чили. − ТЫ МНЕ ДОЛЖЕН!
Очевидно же, она ничего от него не добьется. Криком изойдет, но не добьется. Паха не уступит. Не уступил бы. Вмешался Мгебо.
− Хариуцагч цусны.
При такой тишине свершаются либо великие чудеса, либо великие святотатства. Как нынче? Могучие заклинание сработало. Так чудеса или святотатство?
Паха с осуждением посмотрел на Мгебо. Кто тебя тянул за язык? Кто просил вмешиваться, лезть?
У Мгебо своя точка зрения на ход событий и их завершение.
− Он отведет, − обещает учитель за ученика..
Потому как сдвинулись брови, сузились глаза Пахи, как он поглядел на Мгебо, Чили понятно, их дружбе конец. Навсегда. На все времена.
ˮТак им и надо!ˮ – осталась она премного довольной.
*** Город. Р-он Сверчки.
Для своего возраста − девять лет, мальчишка мелковат в кости, тощ, что выбегавшаяся собака, и пронырлив как белка. Он не самый старший, Жуже на полгода больше, но она всего лишь девчонка. Не самый сильный – Митхун заметно рослее и крепче. Не самый ловкий – Костян три месяца занимается паркуром и уже проделывает всякие балансы, дропы и манки. Он один из...
Когда на улице началась неразбериха, мать отвела его вниз пятиэтажного дома. Вонючие место, куда жильцы стаскивали ненужное барахло и всякий хлам, а бичи пережидали недолгую зиму. Бичей гоняли, случалось, били, но они не выводились. Как крысы. На данный момент обитель старья и ненужности не обитаема.
От того что бичей вытурили, изменений мизер, во всяком случае в хорошую строну. Свет плохо проникал сквозь заколоченные окошки. Повсеместно полумрак, сырость и комарье. По стенам отблескивала слизь, плесневело дерево и тряпки, из дальнего угла, из лопнувшей трубы, жутко воняло. На фундаменте расползающиеся трещины с наклеенными бумажными маячками, следы криворукого оштукатуривания, копоть от открытого огня и безымянные сажные граффити.
− Сиди здесь и носа не смей показывать, − в руки сунули бутылку воды и шоколадку. – Я за тобой скоро приду. Ты понял меня, Тимик?
Мама звала его Тимиком, отец – сынище или Тимкой, а Рем, старший брат – мелким или Тимон, и еще брателло. Остальные – Тимом.
Угощение мальчишка смолотил без раздумий. Шоколадом баловали только на Новый Год и по чуть-чуть, а здесь нате-возьмите полплитки. То, что нынче не праздник, и пьяному ежику понятно. В праздники усаживают за стол, а не загоняют в подвал. Улыбаются и шутят. Мать не улыбалась, а была сильно напугана. Еще сильней, чем когда на три дня запропастился отец, а потом вдруг объявился заросший щетиной и довольный. А подарки где? Вода не подарок. Шоколад разве что. Но где он, тот шоколад?
Лакомство кончилась, а в подвал загнали Митхуна. Погодя к их скромной компании прибавилась Жужа. Затем народу привалило конкретно. Костян, Руся, Микка, Лина, Ида и Посик. С Днюхи всем кагалом сюда, нюхать парашу и кормить комаров. Пацанов Тим отлично знал, девчонок не особенно. Только Лину. Они вместе ходили в садик, и потом записались в одну школу. Первый класс сидели за партой вместе. Во втором их рассадили. Видите ли ,,этот оболтус мешает девочке учитьсяˮ, жаловалась училка матери. Во-первых, надо разобраться кто оболтус? Во-вторых, задачи решает быстрее многих. Вот только пишет коряво. И с ошибками. И стихи зубрить не любит. Еще не любит пение. Что за прикол, сидеть и разевать рот под взмахи карандаша.
− Крылатые качели летят, летят, летят.... Улетели, прямо....
Отец, узнав об отселении на камчатку, посмеялся.
− Ну, что Ромео? Достукался? Двоечникам пломбир не полагается.
В выходной, отцы, сруливая в сквер ,,пройтись по пивкуˮ, не сговариваясь брали детей с собой и покупали мороженое. Разное. Из экономии. Тим угощал Лину своим, а Лина своим. Съел одно, а получалось два, только маленьких. И никто не жадничал.
В подвале просидели долго. День или два. Затаенно и тревожно вслушиваясь в стрельбу, беготню и крики. Ничего не понятно. Все равно что смотреть ужастики с закрытыми глазами. Происходящего не видишь, а догадки в сто раз страшнее действительности. Но там вне подвала, похоже, творилось нечто такое, что превосходило самые ужасные детские фантазии, а неизвестность порождала самые невероятные предположения. Нашествие динозавров, вторжение инопланетян, нападение зомби.
− А они есть? – не верит Митхун в ходячих жмуриков.
− Есть, − уверен Посик и выкладывает удивительную историю о нисхождении в подземку с пацанами из соседской школы. – Своими глазами видел. Вот как вас сейчас.
Верить Посику? Он вам и не такое загнет. Куда он мог пойти, его со двора палкой не выгонишь. А с соседями давние терки, так что самое большое морду набить могут, чем с собой возьмут.
− Гусятники палят, − итожит спор Костян.
− Гусятникам лишнего бардака не надо, − не принимает версию Тим и считает себя правым.
− Кенты что ли?
− Кенты гражданских не трогают, − вновь не согласен Тим и поясняет. – Им с магистратом какой понт ссориться?
− Но что-то же происходит?
Вот именно. Происходит. И от того Тиму нет покоя и времени посидеть. Кругов тридцать по подвалу нарезал, не меньше. Всю грязь на обувь собрал.
Постепенно шум и крики умолкли. Установилось тоскливая, щемящая и необъяснимая тишь. Долгая, как после новогоднее утро. Время тянулось, сидящих в подвале не приходили разбирать по домам, и в голову вольно невольно лезли пугающие мысли.
Тим держался поближе к Лине успокоить и поддержать. Она продрогла, все-таки нарядное платьице с бантами и рюшами не совсем подходящий наряд для пребывания в сырости и на сквозняках. Мальчишка накинул свою курточку на девчачьи плечики.
Лина от курточки не отказалась и с превосходством посмотрела на подружек.
ˮЗадавакаˮ, − перехватил Тим её взгляд. Лину он нисколько не осуждал. ,,Задаватьсяˮ входит в девчачий комплект вместе с бантиками, скакалками и чистыми носовыми платками.
Съедены остатки карамелек, печенюшек, сухариков. Выпита вода. Рассказаны все занимательные истории, но не весело. У большинства ,,слезки на колескахˮ.
Выйти из подвала ребят удерживал не наказ. Если во всем слушаться взрослых, будешь до ста лет сидеть в углу, ковыряя пальцем в носу. Им так спокойней. Брат малявки Гвинн, буквально, швырнув её в темноту, с грохотом запер дверь, прикрикнув.
− Тихо там.
Тим дважды пробовал дверь открыть, но безрезультатно. Надежней, чем замуровано. Оставалось терпеливо ждать освобождения. Кто-то же придет за ними. Но не приходили. Второй день. Или третий.
Когда терпение у Тима иссякло, он рассудил, любой, самый строгий наказ имеет свой срок действия. И срок этот истек.
Подвал под домом представлял собой последовательность разноразмерных помещений, соединенных проходами и коридорами. Ничего сложного поискать другой выход. Но вот не задача. Проход перегораживала решетка.
