Текст книги "Сталкер-югенд"
Автор книги: Федорцов Владимирович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Рэнс подкурил и протянул самокрутку девушке.
− Сто крат лучше содержимого бутылки и в десять кубинской сигары. Валит с пятой затяжки, − и довольно рассмеялся.
− Страху-то, − захорохорилась Чили. Из разговора мужчин она мало что поняла. Вернее ровным счетом ничего.
− Оставишь? – заигрывал с ней Рэнс.
− Как получится, − не любезно ответила Чили.
Сладкий дым скатился в легкие, оставив на языке карамельное послевкусие. Сделала паузу, прежде чем выдохнуть.
− Не хуже inоxia.
− Оооооо! – заопладировал Рэнс. − Дама знает толк?
Чили пустила кольцо дыма в сторону гостя.
Приятное опьянение закружило голову. Стало легко и весело. Руки-ноги словно воздушные шарики, вот-вот разлетятся.
− Хо-хо-хо-хо, − рассмеялась она. Мир плыл словно его переливали из сосуда в сосуд. Из нее во вне и обратно.
Рэнс потянулся за сигаретой.
− Три это уже класс!
Чили не отдала. Сделала еще две затяжки. Мастер-класс!
Паха отвернулся и уставился в закатное зарево. Медный пятак солнца наполовину спустился за горизонт.
Рэнс пересел к девушке. Толкнул. Вроде нечаянно. Чили рассмеялась и повалилась.
,,Дирижабль" не являлся наркотой в привычном смысле и не предназначался любителям похихикать после первого затяга. Его давали тяжелораненым. Редко кто переживет ампутацию по живому. А уж про штопку пропоротых кишок и ливера и говорить не приходиться. Дурманиной угощали умирающих, облегчить страдания, забыться последней минутой. ,,Дирижабльˮ был, есть и еще долго останется средством походной медицины. Очень дефицитным, капризным, но востребованным. Употреблять его следовало натощак и не мешать с алкоголем. Иначе никаких гарантий правильности воздействия...
Увы, Чили утратив контроль над собственным телом, не лишилась способности воспринимать окружающее. Все что с ней происходило, виделось хоть и в легкой туманной дымке, но достаточно осознано... Девушка попробовала встать, но не смогла. Хотела выругаться, но язык не послушался. Изумиться она тоже не успела.
Рэнс наклонился и, расстегнув пуговицу и молнию на шортах, стащил их с Чили. Задрал топ и погладил грудь. Грубо, словно хотел причинить боль.
− Бить не вздумай! – расслышала Чили пахино предупреждение Рэнсу.
Прозрение не вернуло сил. Все что оставалось, поборов растущую апатию, мысленно взывать о помощи. Но Паха на зов не поворачивался. Шевелил угли в костре.
− Стесняешься, не смотри, − прохрипел Рэнс. – И уши заткни.
Он стянул с Чили стринги.
− Интересно, что такими можно прикрыть? – откинул он одежду. – Где ты её откопал? Только не ври, что в Речном. Там такие мартышки давно повывелись.
Чили заплакала. Она старалась не позволять себе подобной слабости. И не позволяла. Лишь изредка... Когда умер Иен, когда едва не сорвалась в обрыв, спасаясь от динго. Она Чили! Тезка жгучего перца! И вот теперь тезка беспомощно плакала, от осознания − её подло продали. Как вещь, как... как... Она даже не могла придумать никакого сравнения. Никакого. Унижение скорым половодьем топило душу. И еще безумно больно, когда тебя предают.
Рэнс стоял над ней на коленях. Воткнул нож в песок, чтоб под рукой. Расстегнул пряжку ремня...
Грохнул выстрел. Тюхала дернул головой, плюхнулся на девушку сверху. Горячая кровь забрызгала лицо Чили. Паха, только что сидевший в стороне и безучастный, быстро подскочил, стащил с неё труп Рэнса.
Со стоном, тяжело поднял девушку на руки.
− Ты прости, − произнес Паха не внятно.
Не простит! Не простит! Никогда! Ни за что! Тысячу лет! Две! Сто! Никогда!
Паха кривясь и запинаясь, потащил беспомощную Чили в станцию. Едва не упал на ступеньках. Пинком открыл дверь. Усадил (ей показалось, бросил) на кусок старого истлевшего картона. Чили завалилась на бок. Паха тут же пропал и вернулся с понягой и автоматом. Через минуту припер манатки торговца. Постоял, упершись головой в дверной косяк. Глотал сухим ртом, пытался достать из кармашка свои пилюли. Не смог. Руки не тряслись – плясали от накатывающей боли. Шатаясь, вышел, оставив дверь настежь. Отсутствовал долго, прежде чем появился. Волочил подмышки мертвого Рэнса. Взвалить на плечи не хватило силенок. Втянул в станцию, грохнул на пол и перекатил как бревно подальше из-под ног. Вернулся к дверям. Захлопнул. Подпер спиной. Сползая, вслепую, на ощупь, закрыл задвижку и отключился.
В мире тихо. Не слышно ни звука. Даже пахино дыхание, прерывистое и дерганое, смолкло. Чили страшно. И от тишины и от собственной беспомощности и от произошедшего с ней. Она старается не реветь. От слез становится еще страшнее. Чувствуешь себя никчемной, грязной и истрепанной.
Сквозь многочисленные дыры забитого окна сеется яркий лунный свет. Малые и большие пятна язвами покрыли пол, Паху, девушку, вещи, Рэнса. Пятна медленно ползут, иногда исчезают, когда облачко или большекрылая птица заслоняют луну.
Надрывно скрипят ступеньки. Кто-то толкает дверь. Сперва тихо, потом настойчиво. Чили различает невнятное ворчание. Голос не человека. Это точно. Брякает задвижка, содрогается пахино тело. Паха не реагирует. Спит? Без сознания? Умер? Чили пытается окликнуть парня. Но не одна мышца не послушна и она только невнятно экает.
Звук за дверью стихают. Неведомый взломщик, очевидно, услышал её. Сердце Чили начинает бешено колотиться. В такт быстрым шагам по ступенькам и вокруг станции.
Через какое-то время темный контур возникает у окна и закрывает дорогу свету. Длинный палец просовывается в щели досок. Взломщик жалобно скулит, яростно ударяет в ставень. Еще и еще. Доски трещат и выходят вместе с гвоздями. Неизвестный не отличается терпением и потому отступает. Чили едва перевела дух. Теперь хруст и шорох под полом. Жесткие когти дерут древесину, слышно довольное сопение – дело движется! К расковырянной дыре рядом с Чили, прильнул нос. Шумно задышал, втягивая запахи. Опять интенсивная возня, отчетливая в тишине. Неизвестный пыхтит, шустро ковыряя трухлявое дерево. Отломив щепку побольше, радостно ухает результату работы.
Отвлек шум в изголовье. Чили скосила взгляд. Медленно поднимался Рэнс. Закаченные ко лбу белки влажно поблескивали. В оскаленном предсмертной гримасой рту белеют зубы. Движения неуверенны и неточны, дерганы и рассредоточены. Рэнс больше походил на мертвецки пьяного человека, чем на покойника. Тем не менее, изогнувшись и качаясь, тюхала встал. Чили услышала, мертвец мочится.
Девушка завизжала тонко и дико.
− Аааааа!
Её визг был слышан на сотню метров в округе.
− Ты чего? – очнулся Паха, пытаясь, сфокусировать зрение. Обе руки прижимал к раненому боку.
− Он... он... он, − от отчаяния Чили удалось невнятно заговорить. – Ос..сал..ся....
Штаны Рэнса темнели пятном. Воняло мочой. Лужа капала в щели и подтекала под картон.
− Да хер с ним, − простонал Паха. Ему не до воскресшего покойника. Шарит в кармашке. На этот раз непослушные пальцы выуживают горошину. С хрустом давит пилюлю на зубах и сглатывает.
Чили замолчала. Почувствовала еще немного и уссытся сама. Зажмурилась. Плохо, что нельзя заставить себя не слышать. Тяжело дышит Паха, возится под полом неизвестный, скрипят доски под тяжестью Рэнса.
ˮЗомби! Зомби!ˮ – паникует девушка, вспоминая кровожадных гадов из Armpit. Сердце частит. Еще немного и захлебнется!
В ночи новые звуки. Над крышей захлопали крылья. Послышалась дробь стука. Настырный клювик торопился пробиться внутрь. Опять шум крыльев. Мощный, объемный. Станция содрогнулась. Сверху посыпалась труха. По шиферу заскребли когти, раздается клекот.
−Ко-ло-ло-ло-ло!
Чили пытается кричать от отчаяния, получается не очень.
Паха застонал и сел прямо. Смотрит куда-то в пустоту. Не замечая ни Чили, ни Рэнса.
− Сейчас... оклемаюсь малость.
Достает еще пилюлю. Сгрызает, запивая глотком из фляжки. Упускает фляжку из слабых рук. Она падает. Вода булькает вытекая.
Оклемался Паха не скоро и не сразу. На ощупь вытащил из поняги дождевик, накинул на Чили. Передохнул недолго. Дышать стал ровно, спало напряжение в движениях. Лекарство уняло боль. Посидел еще не много, подполз к девушке, приподнял ей голову. Зачем-то ошелушил с лица запекшуюся кровь.
− Отпустит скоро, − пообещал он, давая ей глотнуть из фляжки воды.
Чили ожила и смогла внятно говорить. В меньшей степени говорить, в большей ругаться.
− Гад, ты! Гад! Сволочь! Я что вещь? Вещь? Я человек! Понятно тебе! Человек! И женщина! А ты гад последний! Лучше бы меня псы сожрали, чем так со мной поступать! Отдать этому! Что я тебе сделала? Что? На барахло позарился? Да? На патроны? Я слышала! Я все слышала! – беленилась Чили, пытаясь укусить Паху. За тот самый бок, который он недавно баюкал, кривясь от боли.
Паха не огрызался, наслаждаясь минутами, когда ничего и нигде не болит.
– В Зиму ходил. Только там такую заразу можно подцепить, − кивнул он на тюхалу.
Упреки девушки слышал и волей неволей пережидал всплеск её беснования. Сил не много, потому выдохлась скоро.
− Какая разница, где он был! Зачем ты его сюда притащил? Он зомби! Ты это понимаешь? Зомби!
Паха осторожно, держась за стену, попробовал привстать.
− Сейчас бы берег динго кишмя кишел. Пришлось бы стрелять. А патроны и для дружков тюхалы пригодятся. Они где-то поблизости. Чувствую. Так не оставят.
Он похлопал по карманам рюкзака Рэнса. В одном нашел фляжку подобную своей. Открыл, понюхал, попробовал содержимое на язык, отпил.
− А если он набросится? – недоумевала Чили над спокойствием парня. Она уже и сама не понимала, что ей делать. Ругать Паху, держаться подальше от Рэнса или бояться того кто возился под полом?
− Кукла-то? С чего бы?
− Как с чего? − возмутилась Чили пахиной непросвещенностью, хотя странность в поведение воскресшего покойника подметила. – Он зомби. Они же на живых кидаются. Жрут!
− Про твоих не скажу, не встречал, а куклы не жрут и не бросаются. Как подохнет кто заразу подцепил, так после смерти или встают на ноги, или на коленки. Бывает усядутся и головой крутят по сторонам. Одного видел, забор бодал. Большинство просто лежит и ворочается. От них вреда никакого. А как зачервивеет, можно наживку для рыбалки набрать. Лещ прет, отбоя нет!
Паха рассказывал спокойно. Словно об обыденных повсеместных повседневных вещах. Впрочем, так оно верно и было. Его мир не укладывался в шаблоны и штампы Armpit. Он был реальным, а значит опасным. На самом деле опасным.
Чили зло сверкнула глазами.
− Гад ты! – обозвала она парня. За все сразу. За продажу, за свою беспомощность, за зомби и за все-все-все.
− Драться не будешь? – Паха поднес к её губам фляжку.
− Буду! – пообещала Чили и клацнула зубами хватануть его как следует. Промахнулась.
Не добившись замирения, Паха позволил девушке пить. По маленьком глоточку. С остановками.
− Стошнит если быстро, − придерживал он питье.
− Заботливый какой, − перевела дыхание после очередного водного залпа Чили.
Вода как чудодейственно лекарство реанимировала в теле уснувшую жизнь. Чили резко села, собираясь в комок и подбирая края дождевика.
− Замерзла? – поправил на ней накидку Паха.
Чили дернула плечом. Отвали. Но ничего не сказала. Злись не злись, но в пахином голосе нет фальши, показного участия или заискивания. Он действительно заботился о ней. Гад! Все одно гад!
Девушка покосилась на Рэнса. Тюхала продолжал стоять, шатаясь и болтая руками. Нижняя губа у Рэнса дергалась, создавая впечатление будто он что-то бормочет. Чили невольно прислушалась.
Под полом опять возились.
− Надоел паразит! Никакого покоя от тебя нету. Шел бы отсюда! – возмутился Паха.
Спросить кто это, Чили не позволила злость.
В щель просунулся палец с грязными ногтями. Паха наступил. Легонько. Под полом заскулили и, судя по шуму, стремительно убежали. Паха глянул в одну щель окна, в другую.
− Светает. Надо уходить и скоренько.
− Меня ребята ждут у завода. Им помощь нужна.
− Как бы нам самим помощь не понадобилась.
− Говорю тебе, они ждут! – наседала Чили. Надеялась желание загладить вину, подвигнет Паху к согласию.
− Твои-то не знаю, а дружки этого точно ждут, – Паха кивнул на тюхалу.
Мертвец раскачивался все сильней.
− Час у нас. Не больше, – заключил Паха и решительно полез в рюкзак Рэнса. − Про армейку мне тер, − энергично рылся он в вещах покойника.
Достал брюки, на подобие своих, снизу до верху в карманах. Следом носки еще с этикеткой, безрукавку в синюю полоску – классная модняцкая штука! куртку с количеством карманов не меньшим, чем на брюках. Последними извлек берцы.
– Размер не большой, потому не продал, − обрадовался Паха обуви. − Примерь.
− Свое есть, чужое носить, − огрызнулась Чили.
– Да ты в своих трусах только до ближайших кустов дойдешь, − возмутился Паха её глупостью. − Клещуков столько нацепляшь! Полсотни. А тапочки твои? Ты рехнулась? В таких говнодавах ходить? На лозу шиповника наступишь, столько семян цапанешь, через неделю сама станешь на бродячий кактус похожа! А это? Майка или как там называется? Даже говорить не хочу! Мне тебя легче тут пристрелить, чем потом смотреть, как загнешься.
− Ну и пристрели!
− И пристрелю!
− Пристели-пристрели. Или этим оставь. Тюхалам. Попользоваться. Глядишь, еще чего подкинут.
− Лучше пристрелю дуру, − твердо пообещал Паха. Очевидно, знал, почему.
− Я дура? А ты тогда кто? Гад! Продал меня!
− Что ты заладила продал, продал. А выход был?
− Раньше надо был ему голову продырявить.
− Из чего? У меня в автомате пусто. Думаешь, он тупица? Не догадался? Он специально со спины зашел, проверить. Я его давно слышал, только поделать ничего не мог. Разве пиф-паф крикнуть!
− Нашел же из чего выстрелить? Нашел!
Паха протянул ей короткий кусок трубки.
− Из этого. Последним Поцелуем зовут, − сунул трубку в рот показать, как используют. − Когда больше ничего не остается. Для себя носят. Он так-то не всегда срабатывает. Бывает трубку просто разорвет. А тюхала от меня в десяти шагах был.
− Так попал же! – не успокаивалась Чили. Слушать оправдания и доводы не желала и не желает.
− А если бы промазал? Или тебя зацепил?
Чили сердито замолчала. Такой оборот дела ей и не представлялся.
− Лаяться будем или собираться? – разозлился Паха задержкой на объяснения.
Не известно сколько бы Чили еще сидела, не позволяя себя уговорить, но упал Рэнс. Рухнул, гулко ударившись головой. Чили увидела, как мерзкие белые черви копошатся у него на языке.
Девушка подхватилась и отступила на пару шагов, накрылась дождевиком с головой.
− Ты бы одевалась, а? – попросил Паха, меняя положение не видеть строптивую нимфу.
− Отвернись, − прорычала Чили.
− Да я и так к тебе спиной! – возмутился он наглым требованиям.
− Тогда зажмурься! – почти крикнула Чили, хватая свою одежду и армейку в охапку.
Паха продолжил рыться в рюкзаке Рэнса.
− О! Вазик! Пленка где? Нету? Херовасто. Патроны! Патрончики, − веселел пахин голос.
Выложив содержимое, он тут же стянул шнуровку, уменьшив объем рюкзака тюхалы. Укоротил лямки. Часть вещей принялся складывать обратно. Когда Чили закончила с облачением, Паха повернулся осмотреть.
− Не соврал гнида, − довольно произнес Паха, – почти в пору. Ну-ка пройдись. Обутки не хлябают?
− Нет.
− Может портянки? Ногам плотнее?
− Неееет!
Паха проткнул на её ремне несколько дополнительных дырок, застегнуть потуже.
− Брючины в берцы заправь. Как у меня.
− Так перебьюсь.
Паха повел автоматом в ее сторону.
− Делай, как сказано. Потом своими бабьими заморочками морочиться будешь.
Чили ругаясь, заправила брючины.
− Блестяшку с уха сними.
− А мне нравиться!
− Другим тоже. Чаще не тем, кому следует.
Послушалась, сняла каффу, но наговорила....
Паха еще раз придирчиво осмотрел экипировку девушки.
− Сойдет на первый случай, − и притянул бандану Рэнса.
− Ну, уж нет! – наотрез отказалась Чили.
Паха устал спорить и перепираться, напялил бандану на себя, а свою панаму нахлобучил на скандалистку.
− Волосы подбери. Чтобы шея открытая.
Чили проявила просто ангельское самообладание. Ни словечка в ответ не выдала. Смена тактики успеха не возымела. Паха спокоен как айсберг.
Донеслись отголоски переклички. Динго или иной зверь воем сзывал сородичей.
Быстро доукомплектовались. Паха прищелкнул полный магазин к автомату и поставил переводчик в положение АВ. Посмотрел на тело Рэнса.
− Жаль времени нет похоронить. Не по-человечески это.
Есть ли предел пахиному цинизму? возмущена Чили. Продать её в сексуальное (ударение на каждой букве) рабство нормально, угрохать тюхалу тоже приемлемо, а не похоронить будет не по-людски. Что за человек? Гад! Как есть гад! Наивысшей пробы.
Уже на ступеньках Паха спросил девушку.
− Стрелять умеешь?
− Умею! – нагло ,,бросает лапшуˮ Чили.
Паха понял, врет не краснея.
− Держи, − протянул он пистолет тюхалы.
Чили решительно взяла оружие. Взгляд грозный и предупреждающий. Иди и оглядывайся!
Взбираясь на дюну, инструктировал.
− Ничего не подбирай, не за что не цапайся. Цветочки, камешки, букашки. Прежде, чем наступить, посмотри куда. К воде и близко не лезь. Понятно?
− Еще пожелания будут? − недовольна Чили.
Опекунский тон действовал на нервы и вызывал бури и шторма протеста. Почему она должна его слушаться? Гада этого! Но редкий случай, когда здравомыслие настойчиво подсказывало – именно сейчас должна.
− Нет, − сдержан Паха.
− А в туалет? Нужду справить?
− Разрешения спросишь.
− Спрашиваю, − уже просто так цеплялась Чили к парню.
− Приступай.
− На виду?
− Не облезешь. Я твою задницу видел. Знакома.
Чили от всего сердца, честно и искренне, обозвала его козлом. Но посчитав не соразмерность пахиных прегрешений с воздаянием, поправилась. Козлина!
Паха в половинку бинокля осмотрел округу. Проследил, как со скал поднялся гриф.
− Берегом пойдем. И быстро. Будем надеяться, снайперки у них нет.
6.
Золотые волны дюн тянулись до приметной, в порослях эфедры, каменистой гряды, сползшей от крутого яра к воде. Чили щурилась, разглядывая золотушки бликов на речной ряби, восхищалась наглостью редких чаек, нырявших за рыбой. Ненасытно вдыхала легкую прохладу теперь уже позднего утра.
Над головой, широко раскинув крылья держит высоту гриф. На его полет смотри, не оторвешься. То заложит круг, то наоборот повиснет недвижим, то ринется вниз и тут же, вновь, взовьется в небеса, мерцая на солнце антрацитовым оперением.
Небо небом, но и всякая наземная мелочь привлекает внимание. Заскочит ли на гребень дюны ящерица, гибкая и вертлявая. Разинет пасть, облизнется длинным языком и уставится немигающим взглядом. Скатится ли жук-скарабей. Не осилит взваленной на свои жучьи плечи тяжести и кувырк-кувырк к самому подножью. Вот колыхнется под ветром сухой ком травы и понесется, поскачет прочь, чтобы запутаться в травяном древе василистника или зарослях смолевки. Насмешит трясогузка. Забегает, засуетится, словно идет провожать. Прости-прощай! Прости-прощай! Машет, дергается черный хвостик.
Засмотревшись на мелких крабиков, тысячи! будто кто копеек швырнул на песок, Чили еда не запнулась о черепаху. Земноводное яростно вытянуло шею и шамкнуло укусить. Пришлось скакнуть, уворачиваясь от укуса.
− Тупая пиз...а! − обозвала Чили с испуга черепаху. Сердце зачастило эшафотной дробью.
Паха не повернулся, но подосадовал.
− Под ноги гляди, − и дальше молчок.
Захотелось чем-нибудь его приложить. Не со зла − остыла, от избытка высоких чувств.
На металлической опоре, проржавленной до трухи, в завеси оборванных проводов пристроился орел-змееед. Опора как надгробие давней трагедии. В песок врос корпус самолета. Падая, смахнул с собой участок линии электропередачи, перемесил и остался грудой искореженного металла.
− А кто это? – не выдерживает любопытства Чили.
У птицы не клюв, а длинный нос.
− Змееед. Желтопузика теребит.
Не сразу и углядишь, не нос то, не сопля, а лакомая добыча.
Паха счел необходимым обернуться. Доверяй, но проверяй! Обернулся и понес...
− Ты про что думаешь?
− Ни про что? – оторопела девушка от наглых предьяв.
− А прешься куда?
− Туда.
− А я где прошел?
Чили осмотрела ровное место, где само собой напрашивалось срезать угол. Она и хотела.
− Ты видишь?
− Вижу, − оторопь прошла и Чили сердилась. Чего привязался?
− Видит она! А это видишь? – Паха ткнул пальцем в обойденное им ровное пространство. − Ни одного следа нет. Ни птицы, ни ящерицы, ни букашки. – И повысил интонацию. – Ни травинки не растет!
Чили кивнул так и есть.
Для наглядности Паха кинул на песок половину раковины беззубки. Ничего не происходило. Секунд десять. Потом песок стал быстро оседать, образовывая воронку. Оп! и нет ротозея.
Паха развел руками – комментировать надо? Она прокомментировала. Про себя. Что-то вроде ,,заеб...л!ˮ.
Время к полудню. Печет немилосердно. Куртка от пота прилипла к спине. Рюкзак (не зря его Паха припарком обозвал) горячее печки! Чили кажется, ноша вот-вот её одолеет и придавит к песку. Она поглядывает на Паху в надежде, что тот шестым или десятым чувством поймет – пора отдохнуть!
И, правда, Паха бодро отмахавший не один километр, стал сбиваться с шага.
− Сейчас привал сделаем, − проговорил он, осматривая в бинокль пройденный путь, складки обрыва и берег впереди. Долго отслеживал полет редких птиц.
Чили заметно, парня повело на бок. Тот, что в свежих шрамах.
Еще полкилометра к пройденным, и Паха рухнул на ближайший камень.
− Пять минут, − объявил он и полез за своими пилюлями.
Отстегнул фляжку и протянул Чили.
− Первый глоток во рту подержи.
Питье с горчинкой. Чили покатал воду во рту, и только потом сделала еще пару глотков.
Паха разжевал лекарство и сморщился. До слезы проняло. Слепо потянулся за фляжкой. Чили не торопясь приложилась отпить и лишь потом вернула. И то не в руки, а мимо. Паха ,,нашарил" фляжку, выхватил, наскоро запил. Задышал. Словно пил не воду, а крепкое спиртное. Потом облегчено выдохнул.
− Что меда поел, − признался он, вытирая навернувшиеся слезы.
− А куда это мы топаем без компаса и карты? – отстранено спросила Чили. Если бы не жара, порадовалась бы − солоно гаду!
− Мы не топаем. Мы удираем. Тут ни компас, ни карта не помогут, − попробовал пошутить Паха.
− И далеко ли мы удираем?
Вместо ответа он смотрит в бинокль и спрашивает у Чили.
− Рюкзак как сидит?
− Облако, а не рюкзак, − сладким голосочком произносит она. Надо же джентльмен. А если нет, на руках понесешь?
− Ноги? В норме?
− Согласно природе-матушке. От ягодиц и ниже, − Чили продемонстрировала откуда и куда. – Кривизна отсутствует.
Отдыху пять минут. Ни больше, ни меньше. Паха поднялся. Осмотрел-подергал лямки на рюкзаке Чили. Подтянул.
От предложенного Пахой темпа она была готова расхныкаться через час. И устала, и лямки терли, и ноги заплетались, а пить хотелось – реки мало! Спасительную идею попросится по нужде, не реализуешь! Нечем! Жара! Влага потом выходит. И не подумаешь, что человек способен так потеть. Течет ручьями! Тельник хоть выжимай. Да что тельник!? Трусы – тряпица малая и те мокрые.
Хорошо Паха все чаще останавливался и осматривался в половинку бинокля, а то сдавайся, просись на заплечья ехать.
− Вороны, − показал он девушке черную россыпь в ярком синем небе.
− И что? – перевела дух Чили. Ей только и дел ворон (или воронов) считать.
− Долго не садятся.
− Птицы. Куда хочу, туда лечу.
− В жару-то? Только если человек потревожил.
− Мы и есть человеки, − Чили не удержалась ввернуть колкость. – Одна во всяком случае точно.
− Позже выяснится, − задумчив Паха, – каких и сколько человеков на побережье.
Побережье? Неужели море? Почему вода не соленая? Или это водохранилище? Чили вспомнила открытку. Остров и пальмы, и водопад, и странный росчерк на обороте, похожий на каравеллу под парусами. Ей стало жаль утерянной открытки. И фото. Мужчина, женщина с ребенком и мальчик.
− Это море? – спросила она не в силах утерпеть любопытства.
Ей очень хотелось, что бы было море.
− Река, − разрушил её надежду Паха. – Там, − он махнул в сторону оставшейся позади лодочной станции. – Тут приток.
− А чего же не купаемся? – намекнула Чили. − Смыть пот, усталость, напитать сушь в организме. Благодать...
− Искупаемся, если нагонят. Уж лучше в воду, чем им в руки.
− Я плавать умею, − похвалилась Чили.
− А я колун колуном.
− Кто-кто?
− Колун. Топор. Бульк! и на дно, − рассмеялся Паха, глянув в растерянное лицо девушки.
Берег истончился до узкой полоски. На смену чистому песку пришла пестрая галька, ржавый металл конструкции и водоросли у кромки воды. Стала видна и противоположная сторона. Заросли тростника поднимаются стеной. В ней как тараном пробиты многочисленные ходы.
Обогнули несколько крупных камней, попрыгали по растрескавшимся плитам съехавшей с опор эстакады, пропетляли между бетонных быков. За ними развалины. Толи сами по себе, толи при активном участии человека. Скорее второе. Кое-где видна копоть, а выжженные участки не смог осилить ни один сорняк. Прямо за руинами небольшой пляж с заливчиком. Неуютный и каменистый. Бедный родственник пройденного.
Прошло три-четыре часа ходьбы по сорному берегу в отвалах щебня, прежде чем Паха выбрал место отдыха. Небольшой круг камней и кустов в качестве защиты от ветра и чужого глаза. Скинули опостылевшие ноши. Чили плюхнулась поверх. С наслаждением ощутила покой. Ничего не надо, только не тревожьте!
Недалеко нашелся пруд-лягушатник. Сколько сигануло в него лягушек? С тысячу, не меньше. Паха долго всматривался, черпая воду в ладони. Выдирал прибрежную осоку и разглядывал корни. Ковырял прибрежный ил. Качество воды одобрил и нацедил в котелок. Наломал и натаскал хвороста. Не смотря на усталость, с удовольствием возился у костра. Поставил варить похлебку. От помощи Чили, хотя она и не предлагала, отказался.
− Сиди, отдыхай.
Сказать бы спасибо, да сил нет. Выдохлась. А ведь по физ-ре пять и грамота за победу в спортивной школьной олимпиаде. Потому сидела, наблюдала, как он помешивал суп, черпал пробу, дул, сербал, вытирал губы рукой, а руку о штаны.
− К окончанию готовки, что-нибудь останется? – есть Чили хотелось, а вот двигаться нет. Может с ложечки покормит, гад этот.
− Останется, − пообещал повар.
Обжившись на новом месте, Паха разулся и толокся вокруг костра босиком. Чили покривилась, запах не очень столовый.
Закончив шаманство с варевом, достал ложку для Чили, покрутил, поковырял пальцами, ополоснул в кипящем супу и признал чистой. Чили согласилась и с этим. Чистая, значит чистая.
Не понятно, чего он набросал в котелок, со стороны вроде пустую воду кипятил, но получилась отменно. Впрочем, с голоду и черствая корка торт!
Чили простила ему ,,босоногий" шанель и с удовольствием ела, цепляя гущу. Черпали по очереди. Паха одну, но с толком, она две, но торопясь.
− Отличненько! – отвалился повар, поглаживая живот. – Надо же столько сожрать! − и поглядел на округлившийся у Чили. – Надеюсь, это жирок завязался?
− Нет, от тюхалы, − злопамятно отыграла Чили.
Паха лишь улыбался и жмурился. Блаженствуя, глядел в синие небеса. Удивительное ощущение глубины. Будто нет ей дна. Одно счастливое солнце купается в неизмеримой глыби.
− Помыть бы, − предложила Чили. Над котелком уже вились мухи, ползали по краю подбирая остатки.
− Завтра водичкой зальем, вскипятим, − рассуждал Паха. − Жир со стенок оттает и по новой все готово.
− С мухотой? – к Чили вкралось подозрение, говорит всерьез.
− А чем плохо? Дичина.
Слушать его – затошнит.
На десерт обязательная веточка полыни. Для пищеварения и противоглистное.
Чили перебралась в тенёк. Примостилась поудобней. Тело приятно ноет. Когда сыто брюхо, усталость убаюкивает. Глаза слипаются − не устоять. Но пускать сладкие слюни не позволили.
− Разувайся, − со вздохом сел Паха. – Ноги посмотрю.
Просьбу от него Чили восприняла негативно. Заботливый какой! Помним-помним!
Паха обреченно вздохнул. В того ли я попал из Последнего Поцелуя.
Она разулась. На Паху грешила, а у самой?! Ноги источали удивительное амбре*.
Паха, с житейским спокойствием, буркнув сама сказала от жопы растут, осмотрел ей ступни. Отошел, надрал ярко голубых цветочков. Всунул Чили.
− Намни и разотри. Не так потеть будут.
Чили не стала спорить, помяв цветы, втерла их в кожу.
После этого никаких беспокойств. Сытая дрема на свежем воздухе и при чадящем костре. Мухи, занятые ползаньем по котелку, не слишком донимали.
Бездеятельность Пахи закончилась, как только солнце склонилось к закату. Он еще раз обследовал в свою одноглазую оптику окрестности, подбросил дровин, расшевелил оживил костерок. То, что дым увидят с дальнего расстояния, тревоги большой не выказывал. Увязав повыше понягу, надел на нее свою бандану.
− В общем, он это я, − Паха поправил головной убор на своей придумке. − Садись рядом и создавай компанию.
− Просто поразительное сходство!
− Отсюда, − Паха очертил пространство, − ни полшага! − и забрав автомат, пропал.
В кусты скользнул, что ящерица. Ни ветка не колыхнулась, ни сучок не хрустнул. Был и нету! Растаял дымом в сумерках вечера. Настроение шутить и подначивать у Чили сразу пропало. Паха конечно гад, но с ним как-то спокойней. Девушка даже привстала на мыски и вытянула шею поглядеть, где он там? Далеко или рядышком. Подозрение что он оставил её ( её и рюкзак!) в качестве приманки Чили и рассматривать не стала. И так душа не на месте.
Паха, с остановкой, вскарабкался на откос. Неподалеку от бетонного карниза ощетинившегося арматурой, присмотрел ровность и залег. Внимательно, без спешки, оглядел округу. Затем прикрыл веки и повел головой из стороны в сторону, словно пытался увидеть местность не зрением, в неким охотничьим чутьем. Или звериным. Последние будет правильнее.
По соседству в лесочке, посвистывала птица. Певуну горело петь, и он пел, не опасаясь расплаты за нарушенный покой. Громче зацвиркали цикады. В болотце надрывалась лягва. По голосу, громок и густ, земноводное с котелок размером! Мелко затявкал шакал и тут же умолк. Паха насторожился. Кого испугался ночной пакостник?
Посыпались мелкие камни, тявкнула (на этот раз) лисица. Отвлекая, чиркнул темноту метеорит. Яркий месяц золотил волну, светлил берег и тени. Шумно билась на мелководье рыбина. Рядом рвала водную гладь костистая спина хищника.
В безветрии дрогнули кусты, изменив очертания. Матовый сполох коротко скользнул по стволу винтореза.
