Текст книги "Боевые маршруты"

Автор книги: Федор Полынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Немцы отступали. На отдельных рубежах они пытались закрепиться. Для содействия успеху танковой бригады, вошедшей в прорыв, с командного пункта 3-й ударной армии вызвали наших штурмовиков. В воздух немедленно поднялась шестерка Ил-2, ведомая летчиком Сорокиным. В районе западнее Бардино штурмовики обрушили свой огонь на вражеские артиллерийские и минометные батареи. Подавив их, "ильюшины" подвергли штурмовке невельскую дорогу, по которой отступал враг.

Затем ушли на задание штурмовики под командованием гвардии старшего лейтенанта Белавина. В районе лесов западнее Жидки они бомбами и пушечным огнем уничтожили батарею дальнобойных орудий, две зенитные точки, подожгли 13 грузовиков. Сопротивление врага и на этом участке было сломлено.

В ходе наступления линия фронта быстро менялась, и определить ее с воздуха было трудно. Но каждый летчик знал условные сигналы своих войск. Серии ракет и белые полосы на башнях танков обозначали передний край, указывали расположение продвинувшихся вперед подразделений.

Вслед за группой Белавина на штурмовку отступающего противника вылетела пятерка Ил-2 под командованием капитана Алексея Конюхова. Когда летчики прибыли в указанный квадрат, войск там не оказалось. Наблюдая за землей, А. Конюхов заметил условный сигнал наших пехотинцев. Они указывали, в каком направлении ушла вражеская колонна. Вскоре штурмовики увидели до трех десятков немецких автомашин и полевую артиллерию. Конюхов коротко приказал:

– В атаку!

Штурмовики стали в круг, снизились и обрушили на противника прицельный огонь.

К исходу 6 октября войска 3-й ударной армии окончательно прорвали оборонительную полосу немцев и вышли на фронт Бардино – Каргач – Плотки Черный Двор – Городище – Остров – Фролово. Танковая бригада с мотопехотой стремительно ворвалась в Невель.

В ночь на 7 октября приступил к работе в районе озера Сенница 717-й бомбардировочный полк. Самолеты действовали парами с взаимным подсвечиванием над целью. Особый успех выпал на долю экипажей капитана А. Ерофеевского, В. Морщагина, А. Козлова, Я. Малыкива, П. Козлова.

На следующий день наступающие встретили более упорное сопротивление. Утром из района южнее озера Сенница немцы предприняли контратаку. Но, понеся ночью большие потери от ударов легких бомбардировщиков, успеха они не добились.

В разбитом штабе генерала немецких танковых войск Рейнгарда 7 октября был найден приказ. В нем говорилось:

"...Пора понять, что дело идет о жизни и смерти. Поражение означает полное уничтожение личного имущества, собственности, свободы, изгнание армии в составе рабочих батальонов в Сибирь, изгнание наших женщин, отлучение детей от матерей, поголовную стерилизацию, голод..."

Видать, плохи оказались дела у немцев, раз их генерал прибег к такому запугиванию солдат.

На помощь потрепанным частям немецко-фашистское командование перебросило с других участков фронта несколько пехотных дивизий и авиационных полков. На аэродромах Полоцка, Орши, Кувячино, Борисова и Минска, сосредоточилось до 170 "юнкерсов" и "хейнкелей", входивших в состав различных бомбардировочных эскадр. На прифронтовых площадках Дретунь, Улла, Витебск и Идрица приземлились до ста истребителей из эскадры "Мёльдерс".

8 октября над полем боя значительно возросла активность вражеской авиации. Бомбовыми ударами с воздуха немцы намеревались задержать дальнейшее продвижение советских войск. На летчиков 28-го гвардейского истребительного авиационного полка легла нелегкая задача вести борьбу с численно превосходящим противником. И они с ней справились успешно.

Однажды шестерка "Аэрокобр", ведомая Героем Советского Союза гвардии капитаном А. Смирновым, выполнив задание по разведке, возвращалась домой. Километрах в двадцати от аэродрома, над озером Сенница, летчики заметили большую группу вражеских самолетов. Шли "Хейнкели-111". Спустя какое-то время они начали разворачиваться в сторону наших войск. Требовалось как можно быстрее их перехватить. Смирнов приказал Козловскому" Чаплиеву и Полякову следовать за ним и атаковать "хейнкелей" сверху, а Углянскому и Насонову – с фланга.

Первой же атакой истребители сбили все ведущее звено "хейнкелей": Углянский– ведущего, Смирнов – левого ведомого, Чаплиев – правого. Вторую атаку произвели Козловский, Насонов и Поляков. Они вогнали в землю еще три бомбардировщика.

Весь день в небе оглушительно ревели авиационные моторы. Группы Ил-2 одна за другой вылетели на штурмовку войск противника, продвигавшихся к Невелю с северо-запада. Штурмовиков надежно прикрывали истребители. За день они сбили 9 бомбардировщиков, 3 истребителя и один самолет-корректировщик.

Особую трудность составляло то, что бои приходилось вести на высотах порядка 6000-7000 метров. Учитывая, что каждый летчик в день ходил на боевые задания по 4-5 раз, можно себе представить, как это изматывало их.

Как-то на исходе дня ко мне на командный пункт явился адъютант и доложил:

– Товарищ генерал, к вам капитан... Фамилию не назвал.

– Хорошо, – говорю, – пусть заходит.

Через порог переступил пожилой человек в помятой шинели и грязных сапогах. Шапка-ушанка была сдвинута на самые брови, и при тусклом свете я сначала не мог рассмотреть его лица. Но когда он вскинул к голове руку и озорно сверкнул глазами, я сразу же узнал Николая, хотя не виделся с ним уже много лет.

– Братушка? Какими судьбами? – обнял я его за мокрые плечи. – Ты же весь мокрый. Раздевайся, садись поближе к печке и рассказывай, как ты сюда попал.

Николай смущенно развел руками:

– Как попал? Война – вот и попал.

– Сколько же лет мы с тобой не виделись.

– Сколько? – задумчиво отозвался Николай. – Да, почитай, все двадцать лет.

– Как ты нашел меня?

– Чисто случайно. Как-то командир части спросил меня: "Авиационный генерал Полынин не родственник тебе?

– А как его зовут? – поинтересовался я.

– Федор Петрович, – отвечает, – командует воздушной армией. Я его знаю". -И назвал твой адрес.

Адъютант принес крепкого чая. Угощаю Николая, а он неторопливо рассказывает:

– Не сразу, но все-таки отпустил меня командир повидаться с тобой. Благо часть наша в тылу находится и неизвестно, когда ее на фронт отправят.

Помолчав немного, брат смущенно опустил глаза и сказал:

– Может, похлопочешь, чтобы здесь оставили. Воевать хочу, понимаешь... Не бойся, не подведу.

На следующий день я позвонил командующему фронтом генералу Курочкину и объяснил ему все как есть.

– Не возражаю, – сказал он. – Только свяжитесь с командиром его части и оформите перевод.

Так Николай остался у нас. Сначала он работал на аэродроме, выполняя различные хозяйственные поручения, а потом его назначили командиром батальона аэродромного обслуживания, обеспечивавшего полк самолетов По-2. Трудился брат добросовестно, к людям относился хорошо, заботился о них. Его наградили орденом Отечественной войны 1-й степени.

Когда же на фронте наступило затишье, Николай снова затосковал. Однажды он пришел ко мне и начал упрашивать:

– Помоги, Федор, перевестись в пехоту. Не могу здесь. Ты же знаешь: я к винтовке и автомату привык.

Как ни уговаривал его остаться, не получилось.

Николай дослужился до командира стрелкового полка, форсировал Западный Буг. Во время налета вражеской авиации в блиндаж, в котором находился брат, попала бомба, и его тяжело контузило. После лечения Николая демобилизовали из армии. Но все это было потом...

Встреча с братом воскресила в памяти родные места, босоногое детство, дорогие мне образы отца, матери, братьев, сестер.

* * *

...В старину заволжские села часто "навещали" суховеи. Бывало, подует горячий, словно из печки "южак" (а разгуляться ему в наших степных просторах было где), и прямо на глазах начинают свертываться и опадать листья с деревьев, жухнуть трава. Может, потому и село, где я родился, называлось Сухой Отрог, что, засуха да бескормица здесь случались чуть ли не каждый год. В такое время даже Большой Иргиз, что протекает рядом с селом, начинал мелеть и из колодцев куда-то пропадала вода.

Гонимые нуждой и голодом, крестьяне заколачивали свои избенки, запрягали в телеги тощих лошаденок и отправлялись кто в город, кто на Урал, где, по слухам, можно было как-то перебиться, чтобы не умереть с голоду.

Жил в нашем селе преклонных лет мужичок по прозвищу Мечтало. В разговоре он любил употреблять это слово. "Я вот мечтаю о том-то". "По моей мечте надо бы сделать..." Так это слово к старику и присохло.

Он и в самом деле был большой мечтатель, в молодости повидал белый свет, и сельчане любили его слушать. В рассказах старика трудно было отличить, где быль, а где выдумка, но это ему прощалось.

Так вот Мечтало возьми и подай крестьянам мысль:

– Что мы здесь живем, с травы на воду перебиваемся? Лучшие земли у помещиков Мальцева да Шишкина. А у нас надел – курица перескочит, робим-робим, а к весне все равно зубы клади на полку. Вот есть такой край – Алтай называется. Земли там – глазом не окинешь. Да и земля – чернозем один. Оглоблю воткни, и та в рост пойдет. А зверья, а рыбы, а лесов дремучих... Я вот давно мечтаю туда податься, только компаньона не нахожу.

Взбаламутил этот знаток далекого сказочного края безземельных мужиков, заронил искру надежды и уж такую радужную картину нарисовал, что половина деревни в те райские обетованные земли засобиралась. Согласился вместе с другими поехать на Алтай и мой отец.

А семья у нас была большая – пять мужчин и три женщины. Правда, братья мои – Тимофей и Иван – были уже взрослыми, да и Николаю седьмой год пошел, так что отцу подмога была хорошая.

– Приедем на Алтай, – шутил отец, – Парасковью и Екатерину замуж выдадим, Тимофея и Ивана оженим и разведем там свой род, полынинский.

– Ох, отец, – запричитала мать. – Задумал ты с этим переездом, а я боюсь. Ведь три тыщи верст – подумать только.

– Не три, а три с половиной, – поправил ее отец. – С год, наверное, уйдет на дорогу. А чего боишься? Не одни, миром поедем.

Алтай оправдал надежды сухоотрожских новоселов. Выбрали они место в горах, неподалеку от берега могучего Иртыша, построили из глины избенки и в память о родных краях назвали деревушку Самаркой. Потом прибыли переселенцы с Украины, и через год-два деревня разрослась. Русские и украинцы жили в большой дружбе, помогали друг другу, без этого нельзя в далеком необжитом и суровом краю. Борьба с природой, освоение веками пустовавшей земли требовали совместных усилий. Целину в одиночку не поднимешь.

Старик Мечтало оказался прав. Земля там действительно была плодородная, и запахивай, сколько душе угодно. Трудись – не ленись.

Нас, мальчишек, к труду приучали рано. В шесть лет доверяли пасти в ночном лошадей, а в семь мы уже помогали взрослым пахать, сеять, убирать урожай, ухаживать за скотом.

Отец мой, Петр Федорович, был трудолюбив и вынослив, отличался недюжинной физической силой.

Однажды, когда селяне убирали на бахче арбузы и дыни, в поле примчался на взмыленной лошади урядник. Люди насторожились: с добрыми вестями он не ездил. Сняв фуражку с кокардой и вытерев рукавом выступивший на лбу пот, глухо сказал:

– Беда, мужики. Война началась...

Бабы тут же заголосили, мужики тупо уставили взгляды в землю. А на другой день Тимофей и Иван вместе с другими молодыми парнями села на телегах отправились в уездный центр на сборный пункт. Провожали их с плачем и причитаниями все жители Самарки. Началась первая мировая война, и немногим потом довелось вернуться домой.

Осенью того же года я пошел в школу. Учителями у нас были очень интересные люди. Математику, например, преподавал Горохов Александр Владимирович. Жители Самарки относились к нему с уважением. Он многое знал и отличался прямотой и деловитостью.

Русский язык вела его жена Мария Александровна, красивая, интеллигентная женщина, лучшая наставница по воспитанию деревенских ребятишек. Она неплохо разбиралась в медицине и потому всегда была желанной в крестьянских семьях. В школе Мария Александровна вела драмкружок.

Историю преподавал некто Губин, очень образованный человек и музыкант. Хоровой кружок, организованный им, славился на всю округу.

Шли годы. Вернулись с фронта оставшиеся в живых односельчане, в том числе Тимофей с Иваном. Тимофей участвовал в брусиловском прорыве, пробыл какое-то время в Румынии в плену. Иван хлебнул горя в сырых окопах Прибалтики, нажил там ревматизм и мучился с ним до конца жизни.

"Царя свергли. Революция свершилась" – принесли они с собой в село и радостную, и непонятную весть. Что такое революция? Тимофей был более-менее грамотным, за годы окопной жизни разумом понял что к чему и по-своему объяснял мужикам политические события.

– Что значит революция? – говорил он. – Это фабрики – рабочим, земля крестьянам, власть – трудящимся. Вот что такое революция.

Избрали его, как фронтовика, заместителем председателя волостного исполкома. А тут началась гражданская война. Но до нас эти вести доходили с большим опозданием. Красные гнали белых на восток. Белые, отступая, свирепствовали, нещадно истребляли тех, кто поддерживал новую власть. Бандиты тогда жестоко расправились с Тимофеем. Он был убит.

Иван отделился, жил своей семьей, в гражданскую был снова призван в армию, воевал против Колчака.

Николай остался в семье старшим после отца. Видит, заваруха началась собрал котомку, достал из сарая выброшенное за ненадобностью старое охотничье ружьишко и со своими односельчанами подался добровольцем к красным. Тогда ему исполнилось 17 лет.

– Один был кормилец, да и тот нас покинул, – причитала мать. Отца она уже в счет не брала: он часто болел, а потом и совсем слег.

Николай воевал в частях особого назначения (ЧОН), в боях с бандитами получил семь ранений, в двадцатом году заслужил орден Красного Знамени. Вернулся домой худой, обросший, на теле живого места нет, а сам веселый, глаза горят.

– Ничего, – говорит. – Беляков разбили, теперь жить хорошо будем.

В двадцать первом году в Самарку из Сухого Отрога стали приходить письма одно печальнее другого. Родные и близкие переселенцев сообщали: в Заволжье голод, люди мрут, просят хоть чем-нибудь помочь. Получили и мы от родных такую весточку. Отец и говорит нам с Николаем:

– Езжайте, ребята, захватите с собой семян, полоски вспашете. Негоже родню в беде оставлять. А мы с матерью пока здесь перезимуем. Я уж сам теперь не работник.

В Заволжье вместе с нами поехало, откликнувшись на беду, чуть ли не пол-Самарки. Все лето и осень провели в пути и только к зиме добрались наконец до родного селения. Помогли родичам, потом продали лошаденок, купили избенку и прожили в ней с братом зиму. А весной Николай и говорит:

– Что ж, Федор. Видать, судьба велит нам жить в родном гнезде. Вертайся в Самарку, забирай отца с матерью.

Купил я билет до Семипалатинска, много суток ехал поездом, потом на перекладных добрался наконец до Самарки. Вхожу в дом. Отец уже не вставал с постели. Как увидел меня – крикнул на радостях: "Федя" и сердце старого, измотанного жизнью человека перестало биться.

Похоронили мы его рядом с могилой Тимофея и стали собираться в обратный путь.

Зима в Заволжье в двадцать четвертом году выдалась малоснежная и на редкость суровая. Морозы стояли такие, что птицы на лету замерзали. Выйдешь, бывало, на улицу и слышишь, как потрескивают заиндевевшие деревья.

В один из таких холодных дней кто-то, сейчас уж и не помню, привез из города в Сухой Отрог, где мы жили, скорбную весть: умер Ленин

Имя Ленина в нашей семье произносилось с трепетным благоговением. О жизни и революционной деятельности Ильича вам, школьникам, многое рассказывали на уроках учителя. За идеи его, за революцию и Советскую власть сражались с беляками в гражданскую мои старшие братья Николай и Иван.

С именем Ленина были связаны все социальные перемены в селе. Изгнали помещиков Мальцева и Шишкина, а земли, имущество передали беднякам и батракам. Крестьяне впервые вздохнули свободно.

Рассказы о Ленине от людей, видевших его, беседовавших с ним, я впервые услышал в деревне Самарке, на Алтае. В 1918 году туда прибыла большая группа питерских рабочих с семьями. В Питере было голодно, заводы и фабрики стояли. Делегация рабочих пришла к Ленину и попросила отправить их в деревню.

Владимир Ильич одобрил стремление рабочих жить трудовой коммуной, посоветовал, как помочь крестьянам в укреплении Советской власти на местах, показать пример: построить на новом месте школу, больницу, клуб, мастерские для ремонта сельскохозяйственного инвентаря. По указанию В. И. Ленина коммунарам выделили 200 военных палаток, 6 походных кухонь, хлебопекарню.

Коммунары прибыли, имея при себе 50 винтовок. Эта предосторожность оказалась не лишней. Оружие потом пригодилось в борьбе с бандитами и кулачеством.

Поселились коммунары недалеко от Самарки, провели первую пахоту и, как советовал Владимир Ильич, открыли поначалу кузницу, мастерскую, хлебопекарню. Между рабочими и сельской беднотой с первых же дней установилась крепкая дружба. Коммунары помогали им чем могли, разъясняли первые декреты Советской власти, несли в трудовые массы крестьян слово большевистской правды.

С огромным вниманием слушали самарцы рассказы пи-терцев о Ленине. Ведь некоторым из них посчастливилось быть в Смольном, разговаривать с Ильичем. Эти беседы без нас, мальчишек, не обходились. Забьемся, бывало, в угол избы, а то взберемся на палати и слушаем, открыв рты. Такие вечера являлись для крестьян первыми уроками политграмоты, раскрывали им глаза на происходящие события.

Многие из питерцев, прибывших на Алтай, в 1918– 19 годах были расстреляны колчаковцами, другие ушли в подполье и возглавили партизанскую борьбу прииртышских крестьян и казахов, объединившихся в народных батальонах со звучным названием "Горные орлы Алтая".

Командиром "Горных орлов", как я потом уже узнал, был прапорщик царской армии коммунист Никита Иванович Тимофеев, уроженец Алтая, вернувшийся домой после мировой войны с эшелоном питерских рабочих. Его ближайшим помощником и другом был Иван Васильевич Воробьев. Много хорошего тогда рассказывали о петроградцах Концевом, Виноградове, балтийском матросе Филькине. Питерцы являлись посланцами Ленина, люди верили им, шли за ними.

В отряде "Горных орлов" служил и мой брат Николай.

В тот день, когда в село пришла печальная весть о смерти Ильича, мы всей семьей сидели за столом, обедали. Мать налила в большую чашку постный суп, посмотрела на портрет Владимира Ильича Ленина, который я вырезал из какого-то журнала и приклеил на стене, и, утирая глаза кончиком ситцевого платка, сказала с болью:

– Батюшка наш дорогой. Мало пожил, сердечный...

Старая неграмотная крестьянка по-своему выразила великое горе, постигшее нашу страну, все человечество.

А Николай сурово сдвинул брови, отложил в сторону выщербленную деревянную ложку, вышел из-за стола, торопливо достал кисет. Я видел, как у него мелко-мелко дрожали руки, когда он скручивал цигарку. Махорка рассыпалась, он с гневом бросил на пол клочок газеты, который только что крутил, подошел ко мне, положил тяжелую, изувеченную в боях руку на мое плечо и сказал наставительно:

– Какой был человек, Федюня, какой человек! Наш комиссар о нем рассказывал...

Отвернулся и смахнул слезу.

У меня тоже защемило под сердцем, но я тогда еще не мог осмыслить всей глубины всенародного горя.

На другой день состоялся траурный митинг. В центре села на высоком берегу реки Иргиз собрались, несмотря на лютый холод, стар и млад. Из Балакова приехали на санях рабочие. Слова выступающих были просты, как сама правда, и потому хватали за душу.

Как-то Николай сказал мне:

– Тебе, Федор, учиться надо.

Я и сам об этом не раз думал. Ведь окончил всего три класса сельской школы. Но для учебы в городе нужны были деньги, а их у нас даже на керосин не хватало.

И все же я твердо решил поехать в Самару, хотя ясно не представлял, какие трудности мне предстоит преодолеть в большом, незнакомом городе.

...Всю дорогу, пока пароход лениво шлепал плицами по речной глади, меня не покидало щемящее чувство тоски. С пристани я прошел на примыкавшую к ней площадь и остановился в раздумье: куда идти? В городе ни родных, ни знакомых.

Приютили меня грузчики, расспросили, зачем приехал, похвалили за доброе намерение.

– Парень ты молодой, – сказал один из них. – Пока есть сила да желание учись. В городе тут учреждение есть, просветом его называют...

– Не просветом, а губполитпросветом, – поправил товарища другой грузчик. Только вчера книги туда отвозил. Пачек, наверное, десять набралось. В этот губполитпросвет тебе и надо наведаться, парень.

"Губполитпросвет", -повторил я мысленно мудреное, впервые услышанное слово. И переспросил:

– А что это такое?

– Да ничего особенного. Учителки там ходят, книжки листают, – пояснил тот, что вчера побывал в этом учреждении.

Утром пошел в город искать этот самый "губполитпросвет". Нашел его только к полудню. Поднявшись по лестнице на второй этаж, робко постучал в первую попавшуюся дверь. Меня встретила моложавая интеллигентного вида женщина в очках.

– Вы к кому, юноша?

Я объяснил, зачем пришел. Женщина в очках дружелюбно рассмеялась.

– А что вы окончили?

– Три класса сельской школы.

– Давно?

– Шесть лет тому назад.

Лицо женщины стало серьезным. Она еще раз внимательно посмотрела на меня и, видимо заметив в моих глазах мольбу, сказала:

– За городом есть школа взрослых. Учатся там в основном рабочие. Вас это устроит?

Я был на седьмом небе от такого предложения. Наконец стану учиться. А где и на что придется жить – об этом как-то не думалось.

– Хорошо, напишите заявление, – сказала женщина и положила передо мной листок бумаги.

До экзаменов оставалось еще полторы недели. На последние гроши я вернулся домой, уверенный, что все теперь пойдет хорошо. Но эта уверенность рассеялась как дым, когда снова приехал в Самару и предстал перед экзаменационной комиссией. Из-за слабой общеобразовательной подготовки испытаний я не выдержал.

Школой взрослых заведовала Раиса Тимофеевна Филимонова, чуткая, обаятельная женщина. Ее, видимо, подкупила та настойчивость, с которой деревенский паренек добивался поступления на учебу. Но таких, как я, оказалось еще несколько человек. После экзаменов Филимонова пригласила нас в свободную комнату и сказала:

– Подождите дня два-три. Я сегодня переговорю кое с кем, попрошу создать для вас подготовительную группу.

О возвращении домой не хотелось думать. С какими глазами предстану я перед матерью, братом, сестрой, односельчанами?.. Стыдно.

Но на что дальше жить? Деньги кончились. Никакой специальности у меня нет. Да и работу в те годы было не так просто найти. И тут мне вспомнилось напутствие матери: в селькредсоюзе (кредитное товарищество) служит наш односельчанин Василий Иванович Судаков. Он, правда, меня не знал, из деревни уехал давно, но я все-таки решил сходить к нему.

Василий Иванович встретил меня приветливо, повел в контору.

– Дворником хотите? – спросили там. – Другой работы нет.

Что ж, дворником так дворником. Есть надо – на все согласишься.

Работа оказалась тяжелой. Но к трудностям мне не привыкать. Днем трудился в поте лица, а вечером торопился в школу. Спасибо Раисе Тимофеевне добилась-таки она открытия подготовительного класса.

Школа находилась на далекой окраине города. Денег на трамвай часто не бывало. Приходилось туда и обратно ходить пешком. Жил где придется. Случалось ночевать даже в конюшне. И с какой же я ненавистью смотрел тогда на новоявленных буржуев, которых немало развелось в годы нэпа в Самаре.

В школе я подружился с рабочим Гусевым. Он был намного старше меня, но его почему-то все ласково называли Васей. Он работал на трубном заводе литейщиком. Вместе мы закончили подготовительный курс, и нас перевели в первый класс.

Наступило лето. Из дому пришло письмо: "Учись, Федор, старательно, – писал брат Николай. – Дома тебе делать нечего, голодно тут. А я уезжаю с матерью в Сибирь". Мне стало совсем грустно. Спасибо, Вася Гусев морально поддержал. Ведь должность дворника в сель-кредитсоюзе сократили, и я кое-как перебивался случайными заработками.

Осенью 1924 года удалось устроиться на табачную фабрику "Экспресс". Там меня приняли в комсомол (был ленинский призыв 1924 года). Но вскоре и там оказался не у дел. Пошел на одно из пищевых предприятий чернорабочим. Здесь уже я почувствовал, что твердо становлюсь на ноги. Шутка ли: мне уплатили за первый же месяц 28 рублей. С такими деньгами я считал себя богачом, снял даже комнату в частном доме. Учиться стало легче.

Прошли три года. Школу я закончил и прочно вошел в семью рабочего класса, проникся его интересами. В субботу и по воскресеньям рабочая молодежь выходила в поле и там под руководством шефов – воеппых училась стрельбе, участвовала в разных походах, военных играх и т. д.

На фабрике "Пищевик" в 1927 году меня приняли кандидатом в члены ВКП(б), как рабочего с двухлетним производственным стажем. Там я с головой окунулся в общественную жизнь: стал членом бюро комсомола, редактором стенной газеты. Кроме того, активно участвовал в рейдах "легкой кавалерии". Когда в 1928 году настало время призыра в армию, в моей судьбе принял участие весь коллектив. Нас, призывников, на неделю освободили от работы – отдохните, мол, справьте свои личные дела. Устроили торжественное собрание – с речами, добрыми пожеланиями, товарищеским ужином. Тут же вручили нам подарки и деньги, собранные коллективом. Это меня так тронуло, что я слов не находил, чтоб отблагодарить товарищей.

Но вечером, в трамвае, в толчее и давке, какой-то жулик вытащил у меня деньги. Пропали и документы. Что делать?

На следующий день прихожу к секретарю парторганизации производства старому большевику Ивану Семеновичу Трофимову и рассказываю о своей беде. Тот выслушал, усмехнулся в усы, обнял за плечи и участливо, по-отцовски сказал:

– Вот тебе, Федор, первый урок: рот не разевай, будь бдительным. В армии это качество особенно необходимо. Сам служил, знаю. К врагам нашим проявляй бдительность. А беду с деньгами поправим.

И действительно, в тот же день товарищи снова собрали какую-то сумму и предложили мне.

– Иван Семенович, не возьму, стыдно, – говорю Трофимову. – Рабочие от себя отрывают, а я, раззява...

– Бери, бери, – наставлял он. – С кем грех да беда не случается.

* * *

Фашистское командование упорно не желало мириться с потерей невельского узла. Оно подтянуло свежие силы и предприняло ряд отчаянных контратак на рубеже Бир-каны – станция Сенютино, чтобы вынудить наши войска к отступлению. Резко повысилась и активность вражеской авиации. За день она делала до 300 самолето-вылетов. Нашим истребителям в те дни приходилось особенно туго. Но они духом не падали.

За один день 9 октября только Герой Советского Союза гвардии капитан Смирнов уничтожил четыре вражеских самолета.

Наиболее упорные воздушные бои развернулись 10 октября. В этот день в воздухе патрулировал группами весь истребительный полк.

В первом вылете группу истребителей, прикрывавших наземные войска, снова возглавил гвардии капитан Смирнов. Прибыв в заданный район, он услышал сообщение станции наведения:

"В районе озера Сенница – группа немецких бомбардировщиков, прикрытых шестью "фоккерами".

Смирнов направился туда и завязал там бой.

Первым, меткой очередью, сбил "Фокке-Вульф-190" гвардии лейтенант П. Углянский. Остальные вражеские самолеты не выдержали и поспешили удрать.

Через несколько минут группа Смирнова встретилась с четверкой "фоккеров" и снова навязала им бой. Оттягивая противника на свою территорию, гвардейцам удалось отсечь одного "фоккера" и зажать в клещи. Смирнов атаковал его. Гитлеровец резко перевел машину в пикирование, но спастись ему не удалось. Гвардии лейтенант Чап-лиев атакой сверху сзади вогнал его в землю. Бой происходил недалеко от нашего аэродрома на глазах у летчиков и механиков.

Вторая группа истребителей, ведомая гвардии майором Н. Магериным, встретилась с восемнадцатью бомбардировщиками Ю-87, которых прикрывала четверка "фоккеров". Когда гвардии лейтенант Милаев одного из них поджег, остальные растерялись. Этим воспользовался Магерин. Вместе с товарищами он обрушился на "юнкерсов". Трех они сбили, остальных обратили в бегство.

В сводке Совинформбюро об этом было сказано так:

"Летчики-истребители части под командованием гвардии подполковника Родионова в ожесточенных воздушных боях сбили 18 вражеских самолетов, не потеряв со своей стороны ни одной машины".

Командующий 3-й ударной армией генерал-лейтенант К. Н. Галицкий и командующий 3-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации Н. Ф. Папивип дали высокую оценку действиям 28-го гвардейского истребительного полка. 12 октября мы с радостью узнали о награждении летчиков, отличившихся в последних боях. Прославленные истребители командир полка гвардии подполковник Олег Родионов, гвардии капитан Алексей Смирнов и гвардии майор Николай Магерин за умелое руководство боевыми действиями на невельском направлении награждались боевыми орденами Александра Невского. Ордена Красного Знамени получили тогда Исаев, Быковец, Кисляков, Мазурин, Насонов, Логинов, Углянский и Чаплиев. Летчики Милаев и Черноглазов награждены орденами Отечественной войны 1-й степени.

Напряженно пришлось поработать тогда и штурмовикам. При появлении их над полем боя немецкие артиллерийские и минометные батареи обычно прекращали огонь. А так как они были хорошо замаскированы, то отыскать их с воздуха не представлялось возможным. В этих случаях на помощь штурмовикам всегда приходила пехота. Ракетами и огнем из орудий она указывала самолетам нужные цели.

Воспользовавшись помощью пехотинцев, штурмовики под командованием гвардии лейтенанта Молева разгромили однажды большую группу фашистов, тщательно укрывшихся в лесу у шоссе Невель – Великие Луки. Впоследствии, когда этот участок был занят нашими частями, там нашли шесть сожженных танков, 12 автомашин, 4 разбитых орудия.

В боях за Невель особенно крепкая боевая дружба завязалась между истребителями и штурмовиками. Одни ревностно охраняли других от нападения вражеских самолетов. Как-то группа "Аэрокобр" под командованием летчика Сорокина прикрывала штурмовиков, обрабатывавших цель в глубине обороны противника. Вражеские зенитчики подбили Ил-2 гвардии капитана Монахова. Чаплиев и Углянский прикрывали его до тех пор, пока штурмовик не достиг своей территории и не совершил вынужденную посадку. И только после того как Монахов, поднявшись на плоскость штурмовика, помахал им рукой, Чаплиев и Углянский взяли курс на свой аэродром.

В период боев на невельском направлении в авиационных полках ни на один час не прекращалась партийно-политическая работа. В перерывах между боями агитаторы рассказывали о боевых делах летчиков и механиков, их подвиги описывались в боевых листках и специально издаваемых листовках.