Текст книги "Том 4. Творимая легенда"
Автор книги: Федор Сологуб
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 44 страниц)
Прошло несколько дней. Совершались в Скородоже самые обыкновенные у нас события. У Рамеева, как у деятельного члена кадетской партии, сделали обыск и при этом ничего не нашли опасного и преступного; но, как водится, захватили письма и кое-какие книги. Никого это не удивило и не взволновало особенно – дело привычное.
А вот что вызвало много толков.
Вице-губернатор и исправник возвращались из уезда вместе – ездили кого-то усмирять. Поздно вечером ехали они в город близ усадьбы Триродова. Было пустынно, темно. Леса и перелески обступали дорогу.
Вице-губернатор спросил:
– А это что там наверху огонь виден? Это уж не нас ли выслеживают?
Исправник поглядел в ту сторону, куда показывал вице-губернатор, и сказал:
– А это на башне, Ардальон Борисыч, у нашего химика Триродова.
Вице-губернатор угрюмо спрашивал:
– Какая такая башня?
Исправник объяснял:
– А как же, это у него над домом две башни построены. Очень хороший вид оттуда открывается – река, поля, город, все как на ладошке видно.
Вице-губернатору это не понравилось. Он заворчал:
– Что за башни! Точно дворец. Он там сидит, может быть, и все в подзорную трубу выслеживает. Надо запретить, – пусть снимет башни. Это против строительного устава.
Исправник тоскливо думал:
«Чего только не придумает! Опять мне придется путаться».
Вдруг из гущи невысоких кустов раздались выстрелы. Вице-губернатор диким голосом закричал:
– Чур меня, чур! Наше место свято!
И быстро сунулся вниз. Лошади помчались. Ямщик гнал во всю мочь. Было страшно, что голоса в экипаже вдруг замолкли.
Ямщик остановил своих лошадей только в городе, на площади, у полицейского управления. Оказалось, что исправник убит. Вице-губернатор, тяжело раненный, лежал без сознания, свалившись ничком с сиденья на дно коляски.
В этот вечер Триродов вышел на дорогу. Он сделал один длинную прогулку. Тоска томила его. Он быстро шел. Уже возвращаясь, вблизи своего дома он увидел экипаж. Услышал выстрелы.
Коляска промчалась перед ним. Бледное лицо ямщика пронеслось мимо Триродова. В коляске различил Триродов грузную фигуру исправника. Казалось, что он едет один.
Триродов вернулся домой, погруженный в глубокую задумчивость. Угрюмая Еликонида встретила его у ворот. Спросила:
– Что, батюшка, стреляли, никак?
Триродов отвечал:
– Стреляли, старая, – в исправника стреляли.
Убийство исправника обсуждалось в городе на все лады.
На другое утро Триродов и Елисавета сидели в беседке над рекою в рамеевском саду. Триродов рассказал Елисавете о своей вечерней встрече. Он сказал:
– Пожалуй, будут меня подозревать.
Елисаветины синие глаза потемнели. Она сказала:
– Я чувствую, что могла бы убить.
Триродов усмехнулся. Он вынул из кармана записную книжку, достал вдетый в ее корешок карандаш и на столбике беседки начертил, немного выше головы, небольшой круг. Тихо сказал:
– Да будет место, очерченное мною, кругом смерти.
Голос его звучал как заклинание великой силы. Потом, обратившись к Елисавете, сказал:
– Вице-губернатор ранен. Нажми эту очерченную мною, но незримую кнопку, и он умрет.
Елисавета решительно встала. Воскликнула:
– Пусть умрет злой!
И протянула руку. Но, когда уже палец ее был близок от очерченного места, она побледнела и рука ее упала. Тихо сказала Елисавета:
– Нет, не могу убить человека.
Триродов, улыбаясь, смотрел на нее. Он ласково взял ее руку и сказал:
– Я испугал тебя, чтобы дать тебе возможность заглянуть в свою душу. Ты не можешь убить, да и мое заклинание на этот раз бессильно. Нажимай это место сколько хочешь – на судьбе человека это не отразится. Теперь, когда ты это знаешь, попытайся еще раз.
Елисавета спросила:
– А если он умрет?
Триродов отвечал:
– Если и умрет, то не от того, что ты сделаешь.
Елисавета опять протянула руку к жуткому кругу и опять не смогла тронуть его. Покраснела и сказала:
– Нет, не прибавлю моей воли к угасанию чужой жизни. Не мне дано убивать.
На улицах города Скородожа появилось вдруг много диких, полуодетых, грубых людей, почти всегда пьяных. Прежде эти люди таились в трущобах на окраинах города. Особенно много их ютилось по краям Навьяго поля, за кладбищем. Теперь они стали смелы и дерзки и заполонили весь город. Днем бесчинствовали, ночью воровали. Иногда поколачивали гимназистов.
Буржуа, трусливый и скупой, жаловался:
– От хулиганов житья не стало.
Гимназистам разрешили ходить в партикулярном платье, чтобы хулиганы на них не нападали.
Оборванцы лезли на гулянья, на главную улицу города, в Летний сад. Приставали к буржуям кадетской наружности. Требовали денег. Говорили:
– Жрать нечего. Даже на водку нет.
Буржуям это не нравилось. Они пытались молча пройти. Оборванцы ругались. Стращали полицией. Говорили:
– Вот дадут нам три дня сроку, мы вас всех перережем, и вас, и ваших гимназистов-забастовщиков.
Кадеты, рассказывая об этом своим знакомым, восклицали:
– Можете представить!
Эсдеки злорадствовали.
Для охраны прислали в город казаков. Несколько купцов встретили их угощением: поднесли хлеб, колбасу и чай. Но буржуа и казаками был недоволен. Преступные же элементы населения, чувствуя, что не до них, пользовались обстоятельствами. Участились случаи грабежа. Часто стали насиловать женщин и девиц.
Через несколько дней после экзамена в школе Триродова он получил такую бумагу:
М. Н. П.
РУБАНСКИЙ
Учебный округ
ДИРЕКТОР Доктору химии, отставному
народных училищ коллежскому асессору
Георгию Триродову
СКОРОДОЖСКОЙ ГУБ.
19 июня 19** года.
№ 2136
г. Скородож
Его Превосходительство Господин Попечитель Рубанского Учебного Округа предложением от 12 сего июня за № 19233, последовавшим в разрешение представления моего от 2 сего июня за № 2007, уведомил меня, для надлежащего исполнения, что он считает необходимым учрежденную и содержимую Вами, Милостивый Государь, в имении Вашем при деревне Просяные Поляны Скородожского уезда школу с приютом для детей обоего пола, в виду обнаружившегося вредного направления означенной школы, закрыть и педагогический персонал оной уволить от занимаемых им должностей с 12 сего июня. Вследствие сего предлагаю Вам, Милостивый Государь, выданное Вам разрешение на открытие и содержание вышеназванной школы-приюта возвратить немедленно по получении сего в мою Канцелярию для представления его в Канцелярию Учебного Округа.
Директор Г. Дулебов
Письмоводитель Влад. Петренко
Когда Елисавета пришла в тот же день к Триродову, он показал ей эту бумагу. Она сказала:
– Надо жаловаться в министерство.
Триродов спокойно сказал:
– Из этого ничего не выйдет.
Елисавета спросила:
– Что же ты будешь делать? Ведь нельзя же так оставить!
Триродов отвечал:
– Поговорю с маркизом Телятниковым. Он на днях сюда приедет. А если он не заставит отменить это распоряжение, то придется взять детей в оранжерею и, может быть, отвезти на луну.
Близ города Скородожа стояло село Непогодово. Близ села находилась усадьба Кербаха. Туда похаживал иногда Остров. Нередко, когда Кербах был в городе, Остров наведывался и в село. Там было неспокойно.
В окрестностях этого села повсюду горели усадьбы землевладельцев. Поджигали крестьяне. Горели хлеб, амбары, скот. В то же время разбрасывались и приколачивались к стенам волостных и сельских правлений прокламации, иногда печатные, иногда переписанные самими крестьянами с печатных. Ходили по рукам и жадно прочитывались прокламации и брошюрки. Было немало и литературы «всамделишной», – написанной грамотеями из местных крестьян. Это было все не очень грамотно, но очень сильно, резко и гневно.
Экономия Кербаха (так он называл свое имение) лежала в самой середине земель села Непогодова. Она клином врезалась в надельную и в усадебную землю крестьян. Даже церковь была охвачена с двух сторон владениями Кербаха. В церковной ограде было двое ворот; из них одни выходили на общую дорогу; другие ворота вели на экономическую землю; они всегда были на запоре.
Сам Кербах редко бывал в этом имении. Он купил его года три назад по случаю, очень дешево. Говорили, что имение на самом деле принадлежит какому-то еврею, а Кербах – только подставное лицо. Всем в экономии заведовал управляющий Лещук, деловитый и бойкий выходец из южных губерний. Мужики часто жаловались на него Кербаху, но безуспешно.
В начале июня сгорела в имении Кербаха рига, в которой сложен был инвентарь. Через день в том же имении сгорела большая каменная конюшня. Погибло несколько лошадей. Еще дня через два одновременно сгорели две дачи. Мужики разбили винную лавку. Перепились. Было радостно, весело и драчливо. Окружили дом Кербаха. Подожгли дом. Дом сгорел дотла. Веселое и жаркое пламя радовало поджигателей. Рояль, зеркала, мебель крестьяне вытащили из усадьбы и разбили на улице.
Поджоги и убийства разливались по всей губернии. Воинской силы было недостаточно. Губернатор посылал в столицу тревожные телеграммы. Ему ответили, что отправлены войска и что наконец едет в Скородож маркиз Телятников, облеченный большою властью.
Маркиза Телятникова уже давно ждали в городе Скородоже с трепетным страхом. Обширная власть и те легенды, которыми окружено было знаменитое имя маркиза, заставляли сердца властителей городских замирать и сердца обывателей наполняли любопытством и ужасом.
Наконец в конце июня маркиз Телятников приехал. Его с большим торжеством встречали на пристани. Собрались все городские и губернские власти, гражданские и воинские, – все в парадных мундирах. Было много суетливости и волнения среди властей.
Маркиз Телятников водворился в губернаторском доме. Он принимал офицеров, чиновников и горожан. Делал визиты.
Все в городе подтянулось.
Глава восемьдесят восьмаяЕго светлость, член Государственного совета, сенатор, почетный опекун, генерал-адъютант, генерал от кавалерии, маркиз Эраст Эрастович Телятников был очень старый и очень влиятельный человек. Недавно ему исполнилось сто шестьдесят лет. Он прослужил отечеству и престолу более ста пятидесяти лет и все еще не помышлял об удалении от дел.
Маркиз Телятников был красивый, видный старик с осанкою и приемами старого вельможи. Для своих весьма преклонных лет он превосходно сохранился и казался лет на сто моложе. Каждый день он ел болгарскую простоквашу и выпивал в неделю по две склянки пелевского спермина. Но если всмотреться в него хорошенько, то легко было увидеть, что очень многое в нем искусно подделано.
Правый глаз его блестел как фарфоровый. Зубы все были необычайно белы и ровны. Парик пригнан был великолепно, и превосходно расчесан. Морщины на лице были очень искусно растянуты, и кожа притягивалась пружинками, скрытыми под париком. Этот способ растягивания морщин маркиз Телятников узнал лет семьдесят тому назад от военного министра графа Чернышева. Поэтому до сих пор маркиз сохранял благодарную память об этом государственном деятеле.
Для стройности стана маркиз носил корсет. Походка у него была деревянная. При каждом шаге был слышен отчетливый стук каблуками. Движения маркиза были точны и отчетливы, точно каждый жест выделывался машиною.
Маркиз Телятников родился в 1745 году. Ему было только семь лет, когда его, по обычаю того времени, записали рядовым в Семеновский полк. Первый офицерский чин он получил в 1762 году.
В 1782 году он был произведен в генерал-майоры. Чин генерал-лейтенанта маркиз Телятников получил в 1790 году и в генерал-аншефы был произведен в 1797 году. Сенатором маркиз был с 1793 года, а в 1812 году он был назначен членом Государственного совета.
Министром он был несколько раз и занимал почти все министерские посты. Он отлично справлялся и с финансами, и с путями сообщений, и с народным просвещением, и с военным ведомством, и с ведомством иностранных дел; был не самым плохим министром юстиции и превосходным министром внутренних дел. Чего-чего другого, а уж энергии-то, потребной для этого высокого поста, и непоколебимого бесстрашия было у него хоть отбавляй.
Носимый им титул маркиза был капризом императрицы Екатерины Второй. Эраст Телятников был флигель-адъютантом императрицы и ее фаворитом. Хотя фавор его продолжался только семь недель, но и после того милый маркиз не утратил расположения великой государыни. Когда праздновался пятидесятилетний юбилей его состояния в генеральских чинах, маркиз Телятников получил титул светлости. Но он не пожелал именоваться князем, – остался маркизом из благоговения к памяти великой императрицы.
Среди крестьян, бывших крепостных маркиза Телятникова, сложилось о нем немало диковинных сказаний. Эти сказания распространились далеко. Например, говорили, что маркиз давно уже умер, и даже был похоронен, но вышел из могилы, – земля его не приняла, потому что много на нем смертных грехов. Слух этот пошел, должно быть, оттого, что маркиз Телятников время от времени погружался в глубокий сон, подобный смерти.
Так как, по остроумному выражению одного из лиц очень влиятельных, на Россию надвигалась пугачевщина, то маркиз Телятников, как видевший настоящего Пугачева, был облечен громадными, хотя и не очень определенными полномочиями, и послан в те места, которые казались особенно опасными.
Маркиз Телятников приехал в город Скородож, между прочим, и за тем, чтобы повидать Триродова и поговорить с ним по секрету о новых способах сохранения жизни. Маркиз Телятников думал, что у Триродова есть жизненный эликсир. Поэтому в первый же день велел пригласить к нему Триродова на завтрак.
Триродов посетил маркиза Телятникова. В это время маркиз был очень занят: он просматривал бумаги и, чтобы не заснуть над ними, сосал конфекты, привозимые ему ежедневно из Харькова от Пока. Поэтому он принял Триродова несколько рассеянно, поговорил с ним несколько минут, принимая его то за губернатора, то за прокурора, то за испанского посла, и наконец отпустил, не сказавши, зачем Триродов ему понадобился. Но через два дня, к общему удивлению, маркиз отдал Триродову визит.
На этот раз маркиз Телятников был очень внимателен и благосклонен к Триродову. С большим удовольствием обозрел его дом и любовался видами с высокой башни. Они долго разговаривали. Оказалось, что маркиз знавал многих предков Триродова. В долгом разговоре перебрали всю родословную. Вспоминая прадеда Триродова, маркиз Телятников с видимым удовольствием говорил:
– Я и сам – вольтерианец.
Но сейчас же, вспомнив, что дед Триродова был женат на своей крепостной, маркиз с неодобрением говорил другое:
– Белая и черная кость очень между собою различны.
Триродов сказал:
– Простому народу плохо жилось в дни вашей молодости, ваша светлость.
Маркиз строго спросил:
– А теперь ему хорошо жить?
– И теперь плохо, – сказал Триродов, – а тогда было еще хуже.
Маркиз Телятников возразил:
– Где плохо, а где и хорошо. Умный помещик видел в крестьянине рабочую силу и заботился об его благосостоянии.
Триродов сказал:
– Было среди помещиков много жестоких деспотов и насильников. Страшно читать о их зверствах.
– Да, – согласился маркиз, – были звери. А теперь их нет? Вот эти дамочки свирепые, что одна другую кислотою обливают, глаза друг дружке выжигают, маски свои уродуют, – это не звери? Девку на конюшне выдрать или сопернице навек лицо обезобразить – что слаще?
Триродов сказал:
– Да ведь за это теперь и судят.
Маркиз сделал презрительную гримасу.
– Какой это суд! – сказал он. – Оправдывают. Да и в старые годы не одни помещики – и из крестьян были живодеры. Приказчики, бурмистры, старосты больше утесняли мужика, чем господа природные. А теперь кто жесточе всех бьет? Кто детей да жен смертным боем колотит? Погромы кто устраивает? Кто конокрадов до смерти заколачивает? Мужики. Насильников, правда, надо было раньше обуздать. Но и народ рано освободили, и глупо. Без опеки оставили. Разорились все.
Маркиз Телятников подумал и вдруг заявил:
– Кормить голодающих – безнравственно.
Триродов спросил с удивлением:
– Почему, ваша светлость?
Маркиз сказал:
– Кормильцы-то эти одною рукой кормят, другою прокламации раздают. Я это строго-настрого запрещу, все эти фармазонские столовые.
Триродов возражал. Маркиз не слушал, – задумался о чем-то. Тогда Триродов заговорил о своем. Сказал:
– Чиновники здешние меня преследуют.
– Чиновники? Я их презираю, – сказал маркиз Телятников.
Триродов рассказал маркизу Телятникову о том, как администрация решила закрыть его школу и приют. Маркиз выслушал и спросил:
– А детей куда?
Триродов пожал плечами и сказал:
– Не знаю.
Маркиз лаконически промолвил:
– Спрошу.
Триродов спросил:
– Может быть, ваша светлость, найдете возможным сказать, чтобы мне разрешили опять открыть эту школу?
Маркиз Телятников, не задумываясь, сказал так же коротко:
– Скажу.
И вставил кстати свое любимое выражение:
– В России все можно. Надо только все доделывать до конца. Я и от своих подчиненных так требую. Не доделает – покараю, переделает – сильно защищу.
Потом маркиз заговорил о жизненном эликсире. Он говорил:
– Умирать не хочется. Я бы еще пожил. Старость – лучшее время жизни. Живи себе да живи.
Триродов обещал изготовить снадобье для продления жизни. Но сказал:
– Должен предупредить, что я не могу поручиться за последствия.
Маркиз полюбопытствовал:
– А какие могут быть последствия?
Триродов не успел найти достаточно приятной формы для ответа, как уже маркиз догадался. Он лукаво подмигнул Триродову и сказал:
– Прожив с мое, можно и рискнуть. Двух смертей, говорят, не бывает, а одной не миновать.
В тот же день маркиз Телятников вызвал к себе директора народных училищ Дулебова. Спросил его:
– За что вы закрыли школу Триродова?
Дулебов начал было рассказывать. Маркиз не дослушал. Закричал:
– Голышом ходят? И отлично – фанаберий меньше. Теперь всякая мразь на себя нацепит столько, сколько сам со всеми потрохами не стоит.
После недолгого разговора Дулебов вышел от маркиза Телятникова взволнованный и сердитый. Пришлось ему исполнить требование маркиза и написать попечителю учебного округа. Но уже на другое утро пришла от попечителя телеграмма: по желанию маркиза попечитель разрешал вновь открыть школу Триродова.
Милостивое расположение маркиза Телятникова к Триродову вызвало много толков в городе, и весьма подняло престиж Триродова.
В честь маркиза Телятникова Триродов устроил у себя большой бал-маскарад. Он разослал приглашения всем в городе, кто считался принадлежащим к обществу. Срок назначен был для Скородожа довольно поздний – одиннадцать часов вечера.
Стемнело. Взошла луна. Стали сходиться и съезжаться. Все приглашенные пришли, – всем любопытно было увидеть, что таится за высокими стенами триродовской усадьбы.
Приглашенные не знали, что крепки запоры этой усадьбы и что они увидят только то, что хозяин захочет им показать. Да и хозяин не знал, что пускать их все же не следовало. Пусти в дом чужих – и разрушат дом, камня на камне не оставят. Сперва придут – посмотрят, потом придут – разрушат.
Прежде всех приехали из дома Рамеевых – отец, Елисавета и Елена, Петр и Миша Матовы и мисс Гаррисон. Все они были в одинаковых красных домино и в черных полумасках.
Потом стали собираться костюмированные гости из города. Лица у всех были закрыты масками. Все молча под звуки музыки ходили по комнатам, и почему-то всем было жутко.
После других, около полуночи, появились новые гости, еще более молчаливые, холодные и покойные. Но совсем не печальные. Только очень углубленные сами в себя были они. Это были мертвые. Живые не узнавали их. Жизнь живых в этом городе мало чем отличалась от горения трупов.
Выходцы из кладбища входили в потайную дверь. Они смешивались с другими гостями. Жители Скородожа осматривали каждого из них, принимая их за своих и стараясь угадать, кто это.
Одна Елисавета сразу поняла, кто эти гости. Почуяла запах ладана и тления.
Елисавета подошла к Триродову. Он понял, что ей страшно. Она спросила:
– Кто они, эти?
Триродов спокойно сказал:
– Ты знаешь сама.
Елисавета спросила с укором:
– Зачем ты их позвал?
Триродов сказал:
– Чем эти хуже тех, пришедших из города?
– Но зачем, зачем?
– Я созвал живых, – сказал Триродов, – и они мертвы; и мертвых позвал я, – и они живы не менее живых. И сильнее живых. В наши дни только мертвые владычествуют. Кто хочет узнать живых, должен призвать мертвых.
Елена ничего странного не замечала. После первых минут неловкости ей стало весело. Она танцевала охотно со всеми, кто ее приглашал, с живыми и с мертвыми кавалерами. И те, и другие были одинаково неостроумны.
Петр уныло ходил по залам и жаловался на духоту и на безвкусие костюмов. Встретив двух учителей, Бодеева и Воронка, он принялся ожесточенно спорить с ними, доказывая, что народ хочет не реформ, а душевного очищения.
Две покойные барышни чинно сидели рядышком на стульях и ритмично помахивали кружевными веерами. Елисавета подошла к этим барышням. Спросила:
– Что нарушило ваш покой? Зачем вы сюда пришли?
Они враз ответили:
– Нас позвали.
– Зачем же вы приняли приглашение?
– Нас послали.
– Отчего же вы не танцуете?
– Еще нас не пригласили.
Жербенев, длинный, прямой и важный, заметив, что барышни сидят и не танцуют, подошел к ним и танцевал сперва с одною, потом с другою.
Гремела музыка. Сплетались и расплетались цепи танцующих. Живые разговаривали между собою мертвыми словами, обменивались мертвыми мыслями и делали то, что свойственно мертвецам. Живые были похожи на мертвых, и слова их звучали так же мертво:
– Мне все равно!
– Наплевать!
– Не мое дело.
– У меня белая кость.
– У меня черная, да крепче твоей.
Высокий человек в черном домино откинул с головы капюшон и снял маску – ему стало жарко. Елисавета увидела мрачное, худое лицо с горящими глазами; узнала врача Тумарина, искусного терапевта, большого любителя играть на скрипке. Елисавета подошла к мрачному врачу и спросила:
– Ведь вы, доктор, кажется, живете на одном дворе с полковницею Пилипонкиною?
Густым басом ответил Тумарин:
– Да, уж соседство! Шельма!
– А что? – спросила Елисавета.
Тумарин говорил:
– Пьет, подлая, как сапожник.
Елисавета пожалела вдову Пилипонкину:
– Бедная!
– Тварь! – сказал Тумарин. – Напьется, и ну своих мальчишек розгами драть. Мерзавка!
– А вы не заступитесь? – спросила Елисавета.
Ее мрачный собеседник угрюмо ответил:
– А мне какое дело!
Елисавета с удивлением сказала:
– Ну, как же какое дело! Разве вам не жаль мальчиков?
Тумарин сердито крикнул:
– Мое дело – сторона. Я – не доносчик!
И он поспешно отошел от Елисаветы. Почтовый чиновник, стоявший рядом с Елисаветою, подмигнул на него и сказал:
– Ему некогда – все новые лекарства вычитывает.
Елисавета посмотрела на него внимательно, – живой, знакомый. Он говорил:
– Теперь везде новости, публика реформ требует. И у нас новости – ящики-то почтовые уже не зеленые, а желтые будут.
Жена Триродова первая пришла. Она не прятала своего лица под маскою, как другие, и была она милая и светлая. Как легкий воздух небытия легка была ее белая одежда.
Елисавета узнала ее. Они говорили долго.
А другие мертвые были так же страшны, как и живые. И так же порою были странны и жутки их встречи. Вспыхивала порою меж ними старая вражда, – но уже бессильная. И любовь, утешая, зажигалась порой, – но бессильна была и любовь.
Мертвые разговаривали в тон живым. Между живыми и мертвыми не было отчуждения. Понимали друг друга и сочувствовали. Большая успокоенность, пристроенность и довольство мертвых вызывали зависть живых.
– У меня место покойное.
– А вот я все не могу устроиться.
Молодой купец Водя Леев выискивал из замаскированных тех, которые казались ему незнакомыми и молодыми, но приличными и любящими выпить. Он объяснял им свои достоинства и усердно упрашивал молодых покойников:
– Сделайте мне визит, убедительно вас прошу. Мой адрес – Косынкин тупик, собственный дом Владимира Епифановича Леева.
Водя Леев любил принимать гостей.
Маркиз Телятников узнал многих своих давно покойных друзей. Для них он пел старые романсы. Старческий голос его был еще силен и довольно приятен. Триродов несколько раз уговаривал его поберечь свое здоровье. Но маркиз, радуясь встрече с друзьями, восклицал:
– Я на сто лет помолодел!
Высокий старик в черном балахоне, из-под которого виднелись сапоги со шпорами, и в бархатной черной полумаске, подошел к Глафире Павловне Конопацкой. Спросил ее:
– Ну, что, Глафира, как поживаешь? Все по-прежнему мила? Все по-прежнему порхаешь?
Глафира Павловна вздрогнула от какого-то жуткого чувства. Вслушалась в слова своего собеседника. Сказала:
– Что-то знакомый голос. Точь-в-точь мой покойничек муж.
Покойный генерал Конопацкий ответил:
– Это я и есть.
Глафира Павловна принужденно засмеялась. Хлопнула покойника веером по плечу. Воскликнула с приемами стареющей шалуньи:
– Ха-ха! Шутник! Да разве вы его знали?
Надежда Вещезерова, проходя мимо, сняла маску и сказала:
– Да это он сам и есть.
Конопацкая сердито проворчала:
– Дерзкая девчонка.
Посреди маскарада Триродов куда-то исчез. Все изменилось. Все стало призрачно, и тускло, и бездушно. И свет свеч словно поблек. Музыка звучала глухо, и танцующие двигались медленно. Елисавете стало страшно.
Рассказы мертвых развлекли ее.
Мертвый рассказывал историю своей болезни.
– И тогда я умер, – сказал он.
Вокруг смеялись.
Конец маскарада был очень странен и напугал многих.
Маркиз Телятников собирался петь тридцать третий раз. Триродов подошел к нему и сказал настойчиво:
– Ваша светлость, вам положительно вредно так утомляться.
Маркиз зашипел от злости.
– Я должен спеть для очаровательной графини по крайней мере еще один романс.
Графиня, когда-то очаровательная, кокетливо улыбалась. Ее поблекшее лицо было все еще мило, и покрытые морщинками руки двигались томно и грациозно, колебля белый веер. От ее обаятельных взоров маркиз таял.
Он дребезжащим голосом запел романс, – и вдруг погиб маркиз, рассыпался. Куча серого песка, шурша, осыпалась на том месте, где за минуту до того стоял маркиз. Это было так неожиданно, что не все далее успели испугаться. Иные подумали, что это – чей-то ловкий фокус, – и засмеялись.
Новый исправник быстро сообразил, что произошло событие исключительной важности. Он свирепо закричал:
– Что за беспорядок! Что это у вас делается, господин Триродов? Потрудитесь немедленно же прекратить это безобразие.
– Маркиз рассыпался, – говорил кто-то.
– Протокол! – раздался чей-то крик.
Триродов сказал спокойно:
– Маркиз умер естественною смертью. Конечно, это очень прискорбно, но в почтенном возрасте маркиза вполне естественно. Я предупреждал маркиза, что ему вредно так утомляться.
Исправник смотрел на него свирепо и кричал:
– Это вы называете естественною смертью? Но мы разберем, чем вы его разорвали. Не извольте думать, что вы один химик. И кроме вас химики и физики найдутся и ученые метафизики и алхимики. Эксперты сумеют добраться до первопричины всех причин, не извольте вам беспокоиться.
Появилась вдруг целая толпа полицейских. Составили протокол.
Гости быстро разошлись. Только мертвые не уходили. Их час покоя еще не настал. Они толпились по углам и шушукались шелестинными голосами. И, наблюдая за ними, осталось несколько шпионов. Думали, что эти запоздавшие злоумышляют и что надобно выследить их, узнать их адресы. Но на этот раз шпионы были одурачены, – последние гости сумели уйти незаметно.
