Текст книги "Казаки на Кавказском фронте 1914–1917"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Второй день войны. Гибель хорунжего Семеняки с разъездом

Бывший Верховный главнокомандующий русскими армиями в дни революции 1917 года генерал Брусилов в своих воспоминаниях писал, что в русско-турецкую войну 1877–1878 годов, будучи корнетом 17-го Нижегородского драгунского полка, в конной атаке на турок под Карсом упал с коня. Причин своего падения он не указывал. Возможно, что он упал «со страха». На каждого воина первый бой производит свое впечатление.

Нам сообщили, что на бивак привезли убитых вчера казаков-таманцев, то есть погибший до одного человека весь головной разъезд полка. С тяжелым осадком от впечатлений первого боя пошел и я.

Лежал ряд убитых казаков… все в черкесках. За сутки под ярким солнцем тела их очень разбухли. Пояса при кинжалах глубоко врезались в животы. У всех большие зияющие раны в лоб. Турки были вооружены старыми десятизарядными винтовками большого калибра со свинцовыми пулями, делающими большие раны. Все казаки убиты на близком расстоянии, наповал. Они лежали без папах, и черные зияющие раны на лбах, в которые легко мог войти большой человеческий палец, были неприятны и… страшны. Лица мертвых ничего не выражали. Хорунжий Семеняка, красивый брюнет, бывший сольный номер, регент и украшение нашего юнкерского хора Оренбургского казачьего военного училища, екатеринодарский реалист, со слегка заросшею бородой, лежал бледный, с изможденным лицом. Раненный вначале в бедро, а потом в живот, в неестественно скорченной позе, с искаженным от боли лицом и со скрюченными над головою руками, словно он за что-то цеплялся для своего спасения, он так и застыл умирая, весь день пролежав среди убитых своих казаков…

По рассказам коноводов, он был ранен в ногу и упал. И потом, уже лежа, ранен в живот. Он стонал и просил помощи, но она не пришла. Где была в это время его вторая сотня – не знали и мы, головной полк отряда. В этом и сказалась неправильность военной тактики – посылать в бой части разных полков, не объединенных под одним командованием.

Он был в серой походной черкеске и в черном бешмете, расстегнутых, что, видимо, сделал он сам, страдая от мучений.

Тут же возле трупов лежал околевший ночью от ран и его дивный гнедой рослый конь хороших кровей.

Гордый и благородный офицер, каковым был хорунжий Семеняка, и его конь пали в первом же бою.Было о чем подумать тогда!..

И все прелестные понятия, которые мы воспринимали на юнкерской скамье и в мирном времени офицерства, отлетели у меня далеко, далеко…

Полковой священник таманцев отслужил короткую панихиду. Шанцевыми лопатками казаки вырыли могилу аршина полтора глубиной и, не раздевая убитых, «штабельком», в два ряда, одного на другого, уложили их. Поверх всех положили тело Семеняки в черкеске, в серебряных погонах хорунжего. Укрыв бурками, засыпали землей с маленьким холмиком. Кругом – ни доски, ни деревца. Где-то достали палку и из нее сделали крестик. С ними был похоронен и наш казак – кавказец Сухинин, станицы Ильинской. Полки уже стояли в конном строю. Последняя молитва, последнее прости – длинною лентою, в колонне по три, части перешли персидско-турецкую границу и направились по долине в сторону Баязета.

К вечеру после короткой перестрелки 1-го Таманского полка, шедшего в голове колонны, заняли курдское село. Расположились на ночлег. До Баязета оставалось верст двадцать.

Приказано: от 1-го Кавказского полка выслать одну сотню вперед на пять верст в качестве сторожевой заставы. В полночь от нее выслать офицерский разъезд силою в один взвод, которому пробраться мимо Баязета и вручить секретный пакет начальнику Эриванского отряда генералу Абациеву, который к этому времени должен пройти Чингильский перевал и быть в пределах Турции, у села Агнот.

В 10 часов ночи сотня выступила. Мы, все три офицера – есаул Калугин, подъесаул Зеленский и я, – идем в голове колонны. Темнота – хоть глаз выколи. Кругом гробовая тишина. Сотня идет тихо, молча, осторожно. Впереди – цепь дозоров с винтовками у бедра. Прошли один час, то есть пять верст. Остановились. Под бурками, при свете электрического фонарика, мы трое нагнулись над картой-десятиверсткой.

– Ну, с Богом, Федор Иванович, – сказал Калугин и перекрестил меня.

Разъезд оторвался от сотни…. И мы завидовали всем, кто остался с полком на биваке, так как мы теперь оказались предоставлены самим себе и… случаю. Страха уже не было – нервы словно заморозились. Непроглядная темнота ночи. Вся природа погружена в сон. Казаки молча, сосредоточенно следуют за своим офицером.

– Куда, ваше благородие? – тихо спрашивает младший урядник Яков Квасников, мой воспитанник по учебной команде. Молча рукою указываю вправо, и дозоры сразу же «хлюпнули» в водяную поляну. Стая диких уток с шумом и кряканьем вспорхнула вверх, вспугнув казачьих лошадей, и одновременно с этим, справа от нас, со склонов Большого Арарата раздался залп, сверкнув в ночи огнем ружей. Разъезд обнаружен. Ну, думаю, сейчас начнется. Делаю знак рукой:

– Вперед, вперед! Только вперед! Отступления все равно не будет! Пусть половина, пусть четверть нас доберется до главной цели, но добраться надо.

Мертвая тишина похоронила этот залп, и час, другой, третий двигаемся мы скорым шагом своих коней – по тине, по болоту, по зарослям куги и камыша, спугивая новые стаи диких уток, не встречая ни своих, ни турок.

– Ваше благородие, село! – докладывает головной дозор.

– Занять! – сурово шепчу ему.

Село занято. В нем ни души. В сараях стоят привязанные ишаки. Во дворе гуляет десяток белых гусей. В каменных норах жилищ в тандырах еще не погасли кизяки. Ясно, что село только что покинуто, и покинуто в спешном порядке. Значит, наши близко. Уже пять часов утра, через час светает. Кругом полная неизвестность. Село величиной с маленький казачий двор. Заняв окраины дворов, все залегли с винтовками в руках. Лежу в бурке, бинокль на груди, всматриваюсь в ночную темноту…

Чувство сопротивляемости до конца было так сильно, что думать о том, чтобы повернуть назад, не дойдя до цели, совершенно не приходило в наши головы.

– Ваше благородие! Конница!

Вскочил и вижу через бинокль: со стороны гор на наше село идут до 30 всадников.

Никак не могу определить – свои это или турки. Посылаю четырех конных.

– Идите крупной рысью и смело. Если за вами «нажмут» – летите к селу. А здесь мы их возьмем в оборот.

Казаки двинулись. Но чем ближе они к неведомым всадникам, тем явнее аллюр их замедлялся, и наконец все четверо остановились. «Противник» остановился тоже.

Обе стороны стоят на ружейный выстрел и не стреляют, а словно изучают друг друга. Наконец от них выехало также четыре всадника. Обе стороны шагом, осторожно идут на соединение. Сошлись. Прошла минута, и один наш казак легким наметом скачет к нам.

– Ну, что? – кричу ему нетерпеливо.

– Да то разъезд нашего 3-го Кавказского полка, ваше благородие, – с широкой улыбкой на лице отвечает казак Сорокин. – Они идут на разведку Баязета. Их целый взвод с урядником Малыхиным. А там, в горах, – и показал рукой на северо-запад, – стоит наша 2-я пластунская бригада генерала Гулыги.

– По ко-ня-ам! – радостно командую. – А где же Баязет? – спрашиваю Сорокина.

– А во-он… позади нас, – отвечает старый казак присяги 1911 года. Оказывается, мы давно прошли полосу Баязета, он был позади нас верстах в 10–12.

А до села Агнот, где стояли наши пластуны, было 5–7 верст.

Генералы Абациев и Гулыга. Среди своих пластунов

Через час мы в армянском селении Агнот. На улицах масса пластунов. Они удивленно смотрят на нас. Указали мне дом начальника отряда. Когда я вошел в комнату, то увидел очень крупного и важного генерала, перед которым генерал Гулыга чуть суетился и проявлял свою подчиненность. Я понял, что это и есть начальник Эриванского отряда генерал Абациев.

– Ваше превосходительство, от Макинского отряда хорунжий Елисеев с секретным пакетом прибыл, – рапортую ему.

Генерал важно и нехотя посмотрел на меня, а какой-то полковник принял пакет, быстро вскрыл его и стал читать про себя. Зато генерал Гулыга, не считаясь с присутствием старшего и его непосредственного боевого начальника, подскочил ко мне и заключил в свои радостные объятия:

– Ваше превосходительство! Да ведь это же наш родной кавказец! – почти закричал он Абациеву. – Как же вы, хорунжий? Где же наш славный первый полк? Говорите, говорите! – забросал он меня вопросами, а сам все суетился, хлопал руками о полы черкески и ни секунды не стоял на месте. Ведь только пять месяцев тому назад мы расстались с ним на Кубани после майских лаге-рей. Поэтому и моя радость была понятна: встретить в далекой Турции его, нашу кубанскую знаменитость!

Абациев молча выслушал мой доклад о Макинском отряде и произнес:

– Хорошо… отдохните хорунжий… мы приготовим ответ. Но Гулыга меня не отпускал. Он – словно ртуть. Расспрашивает, рассказывает. И совершенно не стеснялся Абациева. Летами они были, казалось, сверстниками, лет по 60 каждому, но Гулыга – офицер Генерального штаба, тогда как у Абациева висел золотой «солдатский» Георгиевский крест 2-й степени. Они показались мне людьми старыми, к которым надо иметь почтительный респект.

Мы вышли из комнаты вслед за генералами. Абациев пошел к себе, а Гулыга остался, окруженный пластунами, словно роем своих детей, при очень своеобразной воинской дисциплине. При мне молодой хорунжий в золотых погонах явился к нему за получением боевой задачи. Гулыга весело показал ему на кряж, который только что миновал мой разъезд, и сказал:

– Сбросьте этих несчастных турок и займите их позицию! – и, обняв его и поцеловав, добавил: – Ну, с Богом, дорогой.

И хорунжий, вне себя от радости, от ласки родного кубанского отца-генерала, нисколько не сомневаясь в своем успехе, молодецки повернулся кругом, чисто по-юнкерски, и быстро и легко побежал к своему взводу храбрых пластунов.

Ну, может ли после этого хорунжий «не взять гору»?!

А генерал Гулыга вновь шутит со всеми, острит, смеется – и пластуны с доброю сыновнею улыбкой радости на лицах смотрят на него, слушают его, своего пластунского мудреца и колдуна. А меня он отечески берет под руку и ведет в свою хату-хану. В хане за бумагами сидит красивый полковник в кителе. Гулыга представляет меня ему, и я узнаю, что это начальник штаба его бригады Генерального штаба полковник Букретов (будущий Войсковой атаман конца 1919 и начала 1920 годов). Гулыга немного успокаивается. Оба просят подробно рассказать о нашем отряде. Между собою они на «ты». Букретов корректен, внимателен. Тут же угощают всем, что у них есть. По-казачьи накормили и закормили. Отпускают отдохнуть после столь тревожной ночи. Казаки мои отданы в полное распоряжение заботливого командира 3-й сотни 3-го Кавказского полка подъесаула Копанева. Полк придан к бригаде Гулыги для разведческой и ординарческой служб. У Копанева я попадаю из огня да в полымя. Сосед на льготе жил в нашей станице, когда я был юнкером, бывал у нас в доме. Скакун и музыкант. Сплошная активность во всем. Только три месяца, как выбыл из нашего полка для формирования третьеочередного. Все его мысли устремлены «к первому полку». Он буквально не знает, куда посадить и как лучше угостить столь неожиданного и дорогого гостя-однополчанина. Он забрасывает меня вопросами о родном ему полку, о товарищах-офицерах, да так, что я не успеваю на них отвечать. Старший в полку офицер, есаул Калугин, женат на его родной сестре. И все это для меня так понятно. После страшной ночи я попал сразу же в свою, так близкую и приятную мне семью кавказцев и морально оздоровел. Мои казаки уже накормлены и спят. Лошади жуют душистое сено. Наконец отпущен и я. Где-то в сарае, поверх соломы, завернувшись в бурку, неизменную спутницу каждого казака, лег и… провалился в сон, словно умер.

Сколько спал – не знаю. Шумная беготня пластунов по улице и громкие крики «ура» разбудили меня. Прибежавший ординарец зовет к генералу Абациеву.

– Почему кричат «ура»? – спрашиваю.

– Урядник Малыхин вернулся. Баязет в наших руках. За это генерал Абациев поздравил его «зауряд-хорунжим», вот почему и кричат «ура». По докладу Малыхина, наш, 1-й Кавказский полк почти одновременно с ними подошел к Баязету. Турки оставили его без боя.

Абациев в хане, в штабе Гулыги. Последний, вновь, как ртуть, веселый и подвижный, радостно повторяет своим громким, с хрипотой голосом:

– Ну и кавказцы! Баязет взяли!

Я получаю ответный секретный пакет своему начальнику отряда, козыряю важному, крупному Абациеву. Генерал Гулыга вновь обнимает меня и просит передать сердечный привет так дорогим ему кавказцам, атаманом отдела коих он был около четырех лет.

Выхожу из генеральской ханы и попадаю в многосотенную толпу пластунов. Мой взвод казаков в конном строю окружен ими тесным кольцом. То все пластуны 10-го батальона, формируемого из нашего отдела. У каждого казака моего взвода стоят тут его родные станичники, друзья детства, кумовья, сваты-сваточки, соседи, которые не виделись между собою многие годы. Поэтому у всех радостные лица, и бесконечные опросы и расспросы. В чистенькой черкеске, в новеньких золотых пластунских погонах с малиновым просветом, одетый, словно «идти в гости», меня обнимает станичник, друг детства, хорунжий Володя Куркин, только что выпущенный из военного училища. Вижу усатых есаулов-пластунов, живших на льготе в нашей станице, когда я был мальчиком и юнкером. Пластуны-станичники, считая себя по праву более близкими ко мне, «отталкивая» в сторону субординацию, окружив тесным кольцом, называя только по имени, расспрашивают, расспрашивают, а о чем – трудно сосредоточиться мне и что-либо ответить. И так это радостно всем было ощущать нашу войсковую семейную казачью близость,да еще под стенами исторического Баязета!

В стороне стоит мой двоюродный брат Филя Савелов. Он в присутствии своего строгого командира сотни подъесаула Копанева не может подойти ко мне. Он ведь только младший урядник. И только что прибыл с Малыхйным из-под Баязета. Филя старше меня на целых десять лет, но он самый любимый человек во всем савеловском роде, как выдающийся наездник, песельник и танцор, красавец брюнет с голубыми глазами, и такой всегда милый, добрый и почтительный ко всем старшим. Я его давно не видел, как и он меня еще не видел в офицерском чине. Нарушая все воинские законы, быстро подхожу к нему, обнимаю, а он так робок передо мною, «его благородием», которого он всегда раньше называл только Федюшка, как очень маленького своего двоюродного и любимого братца.

2-я Кубанская пластунская бригада генерала Гулыги, авангард Эриванского отряда, наступала через Чингильский перевал. В голову был брошен 10-й батальон. Бой начался артиллерийской подготовкой. Сам Гулыга в передовых цепях. Турецкая пуля, ударившись в камень у ног генерала, расплющилась.

– Это к счастью, – весело говорит Гулыга, поднимает ее и кладет в карман.

Первого раненого пластуна он обнимает и целует и тут же поздравляет с награждением Георгиевским крестом. Так рассказывали станичники и добавляли – могло ли что остановить пластунов после этого?

2-я Кавказская казачья дивизия Эриванского отряда под начальством генерала Певнева наступала западнее, через Мысунский перевал. Быстро сбив турок и курдов, спустились в Турцию. 3-я сотня 1-го Лабинского полка под командой сотника Коли Бабиева шла в голове дивизии. Задача дивизии – перерезать путь Баязет – Диадин.

Баязет, по рассказам наших дедов, участников русско-турецкой кампании 1877–1878 годов, вошел в психологию казаков как очень сильная турецкая крепость. Мы и предполагали, что турки дадут нам бой с большим сопротивлением. В своей победе мы не сомневались. Перед столь мощными казачьими отрядами, казалось тогда, ничего не устоит.

Столь неожиданное занятие крепости Баязет радостным эхом облетело всех. Вот почему пять батальонов пластунов, численностью около четырех тысяч человек, сосредоточенных в селе Агнот, выбросились на улицы. Сплошные папахи, черкески, кожухи… Все это ласкало сердце и глаз и заставило забыть тяжкий осадок первого боя.

Распрощались со всеми. И под восторженные крики «ура», под размахивание папахами остающихся отдохнувший взвод первоочередного полка – с радостной душой и легкой поступью своих кабардинских коней – стал спускаться вниз, направляясь в свой полк, уже в Баязет.

Мы шли теперь уже не болотами, а прямой дорогой. И как не похож теперь этот наш путь на путь ночной! И как раздольно на всей этой Баязетской долине! И страха никакого уж нет! Вся долина ведь находится в руках победных казаков!

В дождливый вечер прибыли к Баязету. Вся бригада расположена биваком в палатках у подножия хребта. До Баязета вверх по ущелью около двух верст. Явился к генералу Николаеву и представил секретный пакет от генерала Абациева. Николаев – добрый старик, участник русско-японской войны, глубоко посмотрел мне в глаза и поблагодарил за выполненную задачу. Начальник штаба бригады капитан Сычев просил меня задержаться у него и начал буквально вытягивать от меня все до мельчайших подробностей – что я видел и узнал об отряде генерала Абациева. О штабных офицерах, об их плане, что они говорили между собой, что говорили или спрашивали о нашем отряде. Это был настоящий допрос, словно перебежчика из противного стана… С капитаном Сычевым я был знаком еще по Мерву, где он командовал ротой туркестанских стрелков для ценза, почему я ему достаточно смело для моего чина хорунжего ответил, что все это не относилось к моей задаче, а он любезно, с улыбкой, дружески-наставительно сказал:

– Аа… нет, хорунжий! Вы должны, как говорят, даже и все сплетни узнать, какие имеются в других штабах… Вот это и называется «настоящая и глубокая доподлинная разведка»!..

Мне, молодому офицеру, воспитанному на долге, чести и чистоте, все это совершенно не понравилось, о чем я ему и доложил.

– Это, хорунжий, надо понимать не буквально, но всякий офицер, попав в другой отряд, должен во все вникнуть, даже и сверх своей задачи. Но я вами очень доволен. Вы свою задачу выполнили отлично и своевременно, – закончил он.

Командир полка полковник Мигузов, на удивление, был также очень любезен.

Наша, 3-я сотня вернулась из сторожевого охранения поздно вечером, мокрая после дождя, захлюстанная и усталая. В палатке командира сотни благородного подъесаула Маневского я рассказал ему и хорунжему Леурде всю одиссею ночного разъезда, описал встречу с генералами Абациевым и Гулыгой, пластунами. Мы ели горячий борщ из казачьего котла, потом пили чай, а дождь стучал по палатке, но нам тепло, тепло на душе…

Четвертый день войны. Встреча с 1-м Лабинским полком

23 октября западнее Баязета вся конница обоих отрядов встретилась.

Рано утром мы подошли к 1-му Лабинскому полку. Разбросанными сотнями между глыбами он стоял спешенным. Офицеры сообщили, что во время короткой перестрелки с курдами шальной пулей убит наповал в голову отличный офицер полка хорунжий Кофанов и сейчас привезли его тело. В мирное время, в Персии, в борьбе против курдов племени шаксевен за отличие он награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, что говорило о незаурядной доблести этого офицера.

Смерть хорунжего Кофанова искренне огорчила лабинцев. Но сочувствовать было некогда. Раздались слова команды, и полки быстро вытянулись на запад, да так быстро, что наша бригада, только что подошедшая, догоняла колонну широкой рысью.

Незабываемо красочная картина была тогда! Семь казачьих конных полков с тремя батареями длинной лентой в колонне по три широкой рысью двигались на запад, в глубь Турции. Все громыхало по каменьям и грозной лавиной двигалось, плыло вперед. Казалось, что всю эту массу казачьей конницы в 7000 всадников никто и ничто не может остановить.

Для истории перечисляю полки, тогда летевшие так к воинской славе Кубанского войска: 1-й Лабинский, 1-й Черноморский, 3-й Черноморский, 1-й Таманский, 1-й Кавказский и Терского войска – 3-й Кизляро-Гребенской и 3-й Волгский.

Полки шли по Диадинской долине. Мы слышали безостановочные орудийные выстрелы впереди и видели белые шрапнельные разрывы и, не останавливаясь, двигались радостно вперед… Наша бригада на перевале. На нем десятки трупов смуглых молодых курдов. То отличный результат работы одной из кубанских батарей. Неприятно было смотреть на окровавленные трупы с раздробленными черепами, но… это есть наш противник. Эти полудикие курды хотели остановить наше победное движение в глубь Турции, почему нам становится почти приятно, что их «так хорошо пощипали»…

На Диадинском перевале – большой привал. Подошел головной батальон 2-й Кубанской бригады. Они раскинулись между нашими казаками, быстро сбросили из-за плеч свои «сыдиры» (походные вещевые мешки), достали хлеб, сало, консервы и с большим аппетитом начали есть, как всегда у казаков, перебрасываясь между собой разными шутками. Мимо нас проходил крупный и нарядно-важный генерал Абациев на высоком и лощеном коне. За ним – его штаб. Наши казаки-кавказцы да и господа офицеры впервые его увидели, почему и вглядывались в столь импозантного и крупного казачьего генерала. Пластуны же, увлекшись едой и, естественно, желая отдохнуть, совершенно не обращали на него внимания. К тому же они уже его видели не раз как начальника Эриванского отряда. И вдруг Абациев громко вскрикнул:

– Вста-ать!.. Смиррно!

Большинство казаков поднялись на ноги и отдали ему честь. Он проследовал дальше, не повернув даже и головы в нашу сторону.

– Шо цэ?… ышь… якый жыгыт… – услышали мы голос какого-то пластуна позади нас. Мы переглянулись с Леурдой и засмеялись.

По уставу на привале и на биваке не подается команда «Смирно», чтобы не беспокоить воинских чинов на отдыхе. В данном случае пластун-черноморец своеобразно вынес свой протест, почему нам и было смешно.

В Диадине – ночлег. Многотысячная масса казачьей конницы и пластунов в одну ночь «объела» этот маленький городок. На следующий день вся конница выступила дальше. Наша бригада шла вновь в хвосте колонны. Мы чувствовали, что нас усиленно «обходят». Ведь так может окончиться война, так как турки бегут от нас, и мы в ней словно и не участвуем. Старались сами себя успокоить, что мы, туркестанцы, есть «гости» здесь и лавры боевого первенства должны принадлежать здешним полкам. И в этот день мы убедились, что генерал Абациев предпочел иметь во главе всей конницы молодого, энергичного своего кубанского генерала Певнева, чем спокойного и пожилого генерала Николаева, неведомого ему.