Текст книги "Казаки на Кавказском фронте 1914–1917"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

В горной стране Несториан

Наш отряд шел по следам прославленной армянской дружины Андроника. Он двигался со стороны Персии и жестоко мстил туркам и курдам. Мы видели «его следы».

Все русские войска Ванского района, продвинувшись глубоко на юг, вошли в сплошной массив гор, перерезанных ущельями и быстро текущими горными речками. Все – без единого деревца, но покрыто пышными травами. Жителей – никого: все ушли с войсками, и только трупы убитых, как армян, так и курдов, отравляли настроение.

Отряд вошел в ущелье и остановился в селе Сикунис. Отсюда начинается «страна православных айсоров», также преследуемых курдами. На карте она значится «горная страна несториан».

А вот и они, несториане, по-местному – айсоры. Группа в несколько десятков женщин и детей, спасающихся на север, навстречу русским войскам.

Мы с интересом рассматриваем этих православных айсоров. Среди них нет не только мужчин, даже стариков, но нет и 10-летних мальчиков, как нет и молодых женщин и подростков-девушек. Такого возраста мальчикам курды режут ножом горло, а девушек-подростков берут в наложницы. Поэтому все они ушли в горы с мужчинами, спасая свою жизнь.

В отличие от армянок и курдинок айсорские женщины совсем не боятся и не стесняются нас, молодых мужчин. Нам, единоверцам, они повествуют о своем горе, твердят без конца, что они «есть айсор-христин», и просят «хлэба», единственное русское слово, которое они хорошо заучили. Конечно, мы идем им навстречу, кормим их и этим располагаем к себе.

Кто же они?

Их внешний вид, черты лица – наших цыганок. Даже настойчивость в глазах – цыганская. Все они брюнетки с темным цветом тела, загорелые, грязные и в цыганских цветных лохмотьях. На лицах, на руках, на груди – резкая, примитивная татуировка. У некоторых на груди вытатуирован православный крест. У других на шнурке висит крест из темного дерева, величиной почти в четверть.

Как их спасать, куда везти – мы не знали. Кругом витала смерть, и они своим беспомощным присутствием только отягощали войска, вносили естественное сердоболие в души казаков, столь отрицательный элемент в войнах.

Войска Халил-бея ускользнули от нас. Отряд генерала Назарбекова из Персии и дружина Андроника продолжали освободительное движение в «страну несториан», а нашему отряду приказано остановиться. От полка выдвинули сильный офицерский разъезд на 30 верст на юго-запад. Мы достигли Ак-булаха (Белый родник) – одного из истоков библейской реки Тигр.

Он – на краю возвышенности. Очень холодная и прозрачная вода. Спешились, напоили коней. А потом, с каким-то религиозным чувством склонив тело на руки, ртом, прямо из родника, напились сами. Некоторые казаки, беря воду жменями, как святой водой, омыли свои лица.

Тигр и Евфрат – священные реки.

Кругом какая-то загадочная тишина. Словно все умерло здесь. Впечатление такое, будто вся местность сползает куда-то вниз, в какую-то таинственность.

В Месопотамию…

Разоружение курдов Мансур-бека. В гостях у его сына

Полку приказано вернуться назад, расположиться в селе Хошаб и обезоружить курдов погибшего Мансур-бека. Конно-горной батарее и сотне пограничников – следовать в Ван.

1-й Кавказский полк – в Хошабе. Сдача оружия курдами шла туго. Мы все отлично понимали, что для кочевника-курда сдать свое ружье словно вынуть сердце из своего существа. Оружие, ими сдаваемое, было все старинное – однозарядные винтовки системы «Пибоди». Все это был чистый хлам. Десятизарядные винтовки системы Маузера со свинцовыми пулями крупного калибра, которые они очень любили и которыми были вооружены почти поголовно, явно они спрятали.

Разоружение затянулось. Из любопытства узнать, как живут курды, мы, молодежь, решили поехать к ним. Нас семеро: Кулабухов, Некрасов, Леурда, Мацак, Поволоцкий, Винников и я. При нас семь конных вестовых в полном вооружении и переводчик с винтовкой. Получился отряд в 15 человек. Двинулись к ним в горы. Выехали, конечно, с разрешения командира полка.

О переводчиках-армянах. Они были вольнонаемные, и при каждой сотне. Одеты в черкески, при кинжалах и винтовках. Лошади и седла, как и питание, – от сотни. Они были одновременно и воинами. Порою брались в сильные офицерские разъезды. Платили им 30 рублей в месяц.

С переводчиком в малиновой черкеске – от нашей 3-й сотни – мы у сына Мансур-бека. Он живет в отдельной большой палатке-шатре. Жарко. Края полотнищ приподняты на шестах, и мы сидим в ней, как на веранде. Ему 16 лет. Жгучий брюнет, очень красивый и стройный мальчик. Он по-детски, как еще ничем не искушенный дикаренок, сразу же подружился с нами. Мы привезли ему в подарок плитки шоколада «Тоблер», печенье и папиросы. У него коротко остриженные волосы на голове и только на самой макушке оставлен густой клок, в ладонь площадью, свисающий во все стороны. Это был знак его княжеского достоинства.

К нашему удивлению, гибель отца, такая трагическая, его, видимо, не огорчила. По мусульманской вере он перешел ведь в лучший мир…

Он наивно, весело показывает нам свои темно-синие диагоналевые бриджи старшего брата, погибшего в бою с русскими. Бриджи пробиты пулей у самого паха. Его брат скончался от ран. Но что интересно, бриджи были русского офицерского покроя и качества. Может быть, трофей с убитого русского кавалериста или казачьего офицера. На главном месте курдского стана стояла большая темно-бурая палатка-шатер самого Мансур-бека. Из нее вышла пожилая, крупная, лет 40–45 курдинка, очень важная и видная собой. «Это моя мама…» – только успел сказать через переводчика ее сын – и сразу затих. Затихли и мы, почтительно и с ущемленной совестью за убитого ее мужа издали рассматривая ее, курдскую княгиню, жену главы всех этих курдов и теперь… вдову. Рассматривая ее почтительно и скромно, мы не смогли точно прочесть в ее глазах и на ее лице, что она думала о нас. Друзья ли мы ее сына? Злостные ли враги курдов? Убийцы ли ее мужа?

Во всяком случае, нам от ее испытующего взора стало неловко. Мы чувствовали, что она, не зная всей истории гибели Мансур-бека, должна считать нас не только своими врагами, но, может быть, и убийцами ее мужа. Нам было стыдно и морально тяжело. Мы очень сочувствовали ее горю, но помочь ничем не могли. А она, выйдя из шатра и остановившись у входа, долго смотрела на нас, казачьих офицеров в черкесках и папахах, в блестящих серебряных погонах, при серебряных кинжалах и шашках. Посмотрела тяжелым, испытующим взглядом и медленно, гордо скрылась внутри своего большого богатого шатра.

У палатки заместителя погибшего Мансур-бека, его брата Бегри-бека, стоял мой серый араб в яблоках, все под тем же нарядным, зеленого бархата, расшитым золотом чепраком. К нашему удивлению, это умное и благородное животное все время посматривало в нашу сторону. Возможно, наш внешне блестящий вид и шумные разговоры привлекли его внимание.

Мой араб был привязан у палатки Бегри-бека потому, что по их закону жена погибшего и все его имущество переходило автоматически к брату. Нам все это очень не понравилось. В особенности мы были смущены и шокированы тем, что почтенная жена Мансур-бека, имеющая такого красавца-сына, должна перейти к этому грубому и злому дикарю, каковым был Бегри-бек. Но, возможно, она становилась его женой только номинально?

Командир полка, отпуская нас в курдский стан, сказал, чтобы мы там не задерживались и были осторожны. Ни того, ни другого мы не исполнили, так как нам было приятно побывать в небывалой обстановке. Мы знали, что курды нас не тронут: они мусульмане и их гостеприимство нам известно по долгой разведческой боевой службе.

С нами, но не на сером арабе, шел в село Хошад и Бегри-бек. Он вез в подарок командиру полка дивный малиновый халат местной работы. Такой «почетный» подарок делается курдами в исключительных случаях почетным гостям или лицам, оказавшим большие услуги их народу. И полковник Мигузов вполне этого заслуживал, так как он, кавказский казак, да еще терец, отлично понимал душу мусульманина и отнесся к курдам внимательно и благородно.

Разоружение курдов закончено. Десятка два наших полковых двуколок везли разный ненужный хлам огнестрельного курдского оружия всех калибров и систем. Бегри-бек и пять главных курдов были взяты в качестве заложников. Сын Мансур-бека и серый в яблоках жеребец остались в племени. Серый красавец потерян был мною безвозвратно.

Прибыв в Ван, полк расположился на старом биваке. Рядом уже стояли 1-й Таманский полк и 4-я Кубанская батарея. Закаспийская казачья бригада собралась вновь вместе. Через несколько дней в город вошла и 2-я Забайкальская казачья бригада генерала Трухина.

…В нашем полку среди молодежи полушутливо-полусерьезно говорилось о возможном образовании здесь «Ванского казачьего войска». Мы были тогда «империалисты», мы – это армия, будь то русские или казачьи части, и считали, «что завоевано оружием, кровью – то должно быть наше». А смертельная вражда между армянским и курдским населением требовала постоянной «третьей силы» для их умиротворения. Вот и говорили мы тогда «о Ванском казачестве»…

Встреча с 1-м Хоперским полком

Мы беспечно отдыхали в Ване, как вдруг пронесся совершенно невероятный слух, что с юго-востока по нашим недавним боевым следам в Ван идет знаменитая Кавказская кавалерийская дивизия генерала Шарпантье. В ее составе находился и наш 1-й Хоперский полк – старейший в Кубанском войске. Говорили, что эта дивизия переброшена с Юго-Западного фронта в Персию, обогнула с юга Урмийское озеро и теперь идет к нам на соединение. Это была привилегированная кавалерийская «полугвардейская», как ее заслуженно считали, дивизия.

Слух скоро подтвердился. На наш бивак въехал квартирьер, он же адъютант 1-го Хоперского полка хорунжий Жорж Ларионов, наш общий друг и сверстник, выпуска 1912 года казачьей сотни Николаевского кавалерийского училища. На поджаром караковом горбоносом кабардинце, в черной запыленной черкеске, на которой красовались адъютантские аксельбанты и орден Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, он взбудоражил нас. Восторг многочисленных хорунжих-кавказцев бросил его в их объятия, они забросали Жоржа вопросами:

– Откуда ты? Где ваш полк? Правда ли, что он идет сюда, к нам?

В маленькой черной каракулевой папахе, глубоко надвинутой до самых бровей, с тонким профилем красивого и мужественного лица, с глубокой и уверенной посадкой в седле, он скромно, почти по-детски улыбаясь, отвечал нам:

– Конечно, наш полк идет сюда. Как видите, я прибыл квартирьером.

Мы дружески, без всякой зависти, бросали свои взгляды на его орден, сразу же проникшись убеждением, что наш Жорж есть, безусловно, отличный боевой офицер. В чине хорунжего и в самом начале войны он уже имел этот орден, даваемый в мирное время только за «25 лет честной и беспорочной службы в офицерских чинах», как обыкновенно писалось в реляциях. В нашей бригаде этого ордена еще никто не имел.

У нас экстренное собрание всех офицеров на тему – как встретить родной по войску полк?

Решено – каждая сотня готовит обед и фураж для лошадей «однономерной» сотни хоперцев. Офицеры угощают офицеров.

С этим вопросом старший среди нас, командир 4-й сотни, пятидесятилетний есаул Калугин, ветеран полка, обратился к полковнику Мигузову. И каково же было наше удивление, как и возмущение, когда мы узнали, что командир полка «не разрешает делать встречу».

Офицеры-кавказцы жили очень дружно между собой. 30-летняя служба полка в Закаспийской области, изолированного от всех, выработала в них чувство военного товарищества, чести и гордости за полк. Мигузов, терский казак, не любил кубанцев. Это мы знали.

– Ну и не надо!.. – загомонили все и решили: – Сотни угощают на свои сотенные артельные экономические деньги, а мы, офицеры, – на свой счет.

Это означало, что угощение шло не на полковой счет. Общество офицеров полка в императорской армии имело свои права.

Кавалерийская дивизия была уже в нескольких верстах от Вана, когда мы, три офицера, подъесаул Маневский, хорунжие Кулабухов и Елисеев, выехали ей навстречу. Под чахлыми, обветренными деревьями у горной дороги мы нашли спешенный штаб дивизии. Солидный и довольно рослый генерал лет пятидесяти, брюнет, платком вытирал пот со слегка лысеющей головы. Это и был начальник дивизии генерал Шарпантье. Старший из нас, подъесаул Маневский, представившись ему, доложил о нашей миссии. Генерал, не подавая нам руки, барским тоном кавалерийского офицера ответил:

– Паж-жялуста… нэ двэ чэс-са хэперцы мог-гють к вэм зэйехать…

По-русски, в переводе «с гвардейского», это звучало так:

– Пожалуйста… на два часа хоперцы могут к вам заехать. Маневский, козырнув, спросил:

– А где же 1-й Хоперский полк, ваше превосходительство?

– В эррь-ер-гэрди… (в арьергарде), – небрежно протянул он, при этом все время ударяя стеком по голенищу сапога.

Нам, казачьим офицерам, было очень неловко от такого холодного приема. Мы стояли и рассматривали штаб Кавказской кавалерийской дивизии и самого генерала Шарпантье. Он – «большой барин» и «с кавалерийским шиком» офицер. На нас, казачьих офицеров, генерал смотрит как бы снисходительно. И ответив на два вопроса Маневского, больше ни о чем его не спросил. Маневский, умный и воспитанный офицер, окончивший Московский кадетский корпус и казачью сотню Николаевского кавалерийского училища, то есть пройдя тот же метод и курс военной подготовки, что и Шарпантье, соблюдая личное достоинство и гордость, не задал ему больше никаких вопросов.

Штаб дивизии небольшой. Офицеры и ординарцы очень подтянуты. У офицеров на козырьки фуражек надеты длинные зеленые целлулоидные козырьки против солнца. Все они с интересом и молча, слыша этот диалог, рассматривали нас, представителей легкой казачьей иррегулярной конницы. Потом генерал Шарпантье, медленно повернувшись к своим офицерам, тихо, спокойно произнес:

– Пэ кэн-нем… сэ-эд-дис-сь…

По всей длинной колонне драгун словно долгим эхом пронеслись слова команды:

– Сад-ди-ись… ди-ись… ди-ись… Колонна двинулась.

Мы видим конные полки славной русской кавалерии императорской армии в полудикой Турции и с активным интересом рассматриваем их.

У них отличный конский состав. Лошади очень крупные. Видно, за ними хороший и обязательный уход. Но сейчас они захудалые. По каменистым дорогам и тропам долгого похода по Персии сильно «подбились», и многие из них тяжело и устало передвигают ноги. У драгун по сравнению с казачьим небольшой вьюк и хорошо приторочен к седлу. У рядовых и унтер-офицеров вид хороший и молодецкий. И видно, что они гордятся своими славными полками.

Офицеры подтянуты и все идут, строго держась своего места в строю, как и посадки в седле. Проходя мимо, все молча, с любопытством поворачивают головы, рассматривая нас. Мы отдаем честь проходящим полковым штандартам в чехлах, как и всем офицерам. Хорунжий Владимир Кулабухов встретил здесь многих своих сокурсников по Елисаветградскому кавалерийскому училищу.

Благородная воинская солидарность всегда была, и твердо была, в Русской императорской армии.

Так прошли старые и доблестные драгунские полки Кавказской кавалерийской дивизии – 16-й Тверской, 17-й Нижегородский и 18-й Северский.

Прошли, и после них как бы образовалось мертвое пространство – никого вокруг нас: ни войск, ни людей. И лишь три четверти часа спустя из-за перевала показалась узкая конная лента людей.

Мы сели в седла, зная, что это показались хоперцы. Вот и они…

Впереди – маленький сухонький изящный командир полка полковник Потто. Рядом с ним его помощник и ветеран полка, такой же сухонький и маленький, как и Потто, войсковой старшина Ларионов. Оба в серых черкесках и черных бешметах. Они – словно братья-близнецы. За ними – полковой штандарт, хор трубачей, ординарцы. Дальше – шесть сотен полка в длинной колонне по три. Все казаки в однообразных черных небольших папахах безо всякого «залома» их. Все – в защитного цвета гимнастерках, которых наша бригада не имеет. Очень многие украшены Георгиевскими крестами. У казаков резко замечен острый взгляд, воинская подтянутость, хорошо пригнанный вьюк, правильное держание дистанции в строю. С глубокой посадкой в седле на поджарых горных кабардинцах, просящих повода, и отшлифованные кавалерийской чопорностью той дивизии, в состав которой 1-й Хоперский полк входит.

Подъесаул Маневский доложил полковнику Потто, что кавказцы приглашают хоперцев к себе в гости на обед и фуражное довольствие прямо с похода, на что дал согласие их начальник дивизии. Потто приятно улыбается, благодарит нас за внимание, и его полк под бравурные звуки полковых трубачей и с заливными песнями в сотнях весело, шумно вошел в Ван, следуя к биваку нашего полка. Армяне высыпали из своих домов и радостно смотрели на молодецкий марш казаков. Из швейцарского консульства какие-то фигуры машут нам приветливо платочками.

Выстроенный в пешем строю Кавказский полк встретил хоперцев их полковым маршем. По сигналу штаб-трубача Хоперский полк широким наметом, словно идя в атаку, быстро построил свою полковую резервную колонну и по военной традиции ответил кавказцам их полковым маршем. Потом восторженные клики «ура» обоих полков покрыли всю нашу лощину, и казачья душа от восторга этой воинской встречи щемяще и горделиво полетела вверх, к небесам…

Кавалерийские перестроения и церемонии исключительно красивы. И одна из этих церемоний – «под штандарты» – в особенности. Она совершается в абсолютно полной тишине конного строя, под бравурно однотонные звуки трубачей, когда только цокот конских копыт да пыль от всадников, привозящих или увозящих свой полковой штандарт, адъютанта, штандартного урядника и его ассистента-урядника нарушают эту мертвую тишину строя.

Наконец окончилась и эта классическая воинская церемония – постоянная, несмотря ни на какую погоду и местность – полковое святое таинство. Полковник Потто взмахом своей плетки спешил полк.

Быстро разбив коновязи и не расседлывая лошадей, отпустив лишь подпруги, казаки закладывают им свежую люцерну кавказцев и потом, сотнями, следуют за командирами сотен и вахмистрами кавказцев в их «нумерные» сотни. Хор трубачей кавказцев встречает и ведет к себе хор трубачей хоперцев, обоз кавказцев – ведет обоз хоперцев. Веселою гурьбой двинулось офицерство обоих полков под дивные тени фруктового сада. Одним словом, встречает и угощает «свой – своих» по рангу, по положению, по номеру сотен.

И вся эта масса людей, около 2000 казаков, раскинулась под открытым небом длинными рядами прямо на земле. Сотни черных казачьих бурок служили «белыми скатертями».

У офицеров стол был более «комфортабелен»: две параллельные канавы до колен и меж ними поросшая травою земля – так же устланная бурками, на которых разостланы салфетки.

И у казаков, и у офицеров вдоволь местного красного вина.

Сытный вольготный обед прошел коротко, по-военному. Не прошло и получаса, как весело заговорил многосотенный казачий бивак. Со всех сторон двенадцати широко разбросанных сотен полились веселые песни. Грянуло два хора полковых трубачей. Рванулся разухабистый «казачок». Понеслась классическая кавказская лезгинка. И переплетясь исстари братским общением, два казачьих полка сплелись вместе, словно два брата родных и неразлучных, что и не отличишь – где хоперец, где кавказец-То была картина доподлинного казачьего братства и не «стремя к стремени по-казачьи», а прямо-таки «обе ноги в одно стремя». И лишь более степенные вахмистры и урядники, стоя небольшими группами сторонкой, подтянутые и молодецкие, словно оберегая гордость и достоинство всяк своего полка, с вежливым обращением на «вы» друг к другу вели ласковый разговор, конечно, о делах своего полка или сотни, дипломатично интересуясь внутренними порядками другого полка. Им незаметно вторили офицерские конные вестовые казаки и даже денщики, стоя у своих палаточек. У них ведь тоже «своя корпорация», свои интересы, свои заботы, свои радости да и… горести.

И все это «живая быль», показатель дружбы, неразрывного братства и горделивого достоинства казачьего.

Это был день незабываемый для обоих полков, радостный и более чем праздничный в нашей всегда тусклой боевой обстановке.

А у господ офицеров? Полковник Потто приглашен был к себе нашим командиром полка. Он, единственный из полка, жил в доме, но не в палатке. Итак, офицеры двух полков были предоставлены самим себе, что всегда так приятно, когда нет среди них высшего начальства, могущего их цукать. И самый старший среди нас оказался хоперец, войсковой старшина Ларионов, признанный душа-человек. В нашем полку не было штаб-офицеров. И вот – под ласкающей тенью дивных чернослив, осыпанных обильным урожаем, в своем безудержном порыве гостеприимства – «левый фланг» многочисленных хорунжих-кавказцев после необходимых официальных тостов «вырвал» власть у «правого фланга» матерых есаулов, уже затянул нашу, общую для всех кавказских войск традиционную застольную песню:

 
Нам каждый гость дается Богом,
Какой бы ни был он среды,
Хотя бы в рубище убогом,
Алла-верды, Алла-верды…
 

В ответ, также по традиции, несутся шумные овации хоперцев:

– Якши иол!.. Чох саул! – И стаканы вновь полны…

– Славному и дор-рогому нам Пер-рвому хоперскому полку «Мравол джамие»!.. – кричит-провозглашает кто-то – и все офицеры по традиции поднимаются на ноги и торжественно, словно гимн, поют эту замечательную и музыкальную грузинскую песнь «Многие лета».

Поток прорвавшейся наружу дружбы и веселья готов был затянуться до бесконечности, но вернулся с обеда полковник Потто и поднял всех с бурок на ноги.

Поблагодарив кавказцев за столь широкое радушие, он тут же сказал своему полковому адъютанту хорунжему Ларионову только два слова:

– Жорж, генерал-марш!

Ординарец «на носочках» побежал в полк, и… полились дивные, будирующие своей нежностью и воинской истомой звуки походного марша, зовущие к боевому выступлению:

 
Всадники-други, в поход собирайтесь,
Радостный звук вас ко Славе зовет,
С бодрым духом, храбро сражайтесь,
За Великую Русь сладко и смерть принять…
 

У всех «хворь веселия» как рукой смахнуло. До того беззаботно веселящийся бивак взметнулся, словно огнем потревоженный муравейник. С разных сторон бивака хоперцы быстрым, легким кошачьим бегом бросились к своим коновязям. Конные вестовые быстро подали офицерских лошадей. Все закипело на биваке такой быстротой, словно на него напал враг. Но… то была самая обыкновенная казачья воинская сноровка, выполняемая под звуки походного марша.

Ровно в пять минут 1-й Хоперский полк был готов. Два часа времени, данные генералом Шарпантье, закончились быстро и незаметно для всех. Вновь с песнями, но уже более гиковыми, Хоперский полк, эскортируемый всеми офицерами-кавказцами, с полковым хором своих трубачей вытянулся по длинной главной улице Вана, шпалерами усеяв обочины ее густыми толпами армянского населения.

Это движение Хоперского полка к биваку своей дивизии у восточного берега озера Ван могло быть величественным и воински импозантным для любой столицы мира. Но здесь, для азиатского города, это было что-то небывалое за все его многие века существования. Впереди – человек сорок офицеров, как у всех кавказцев, одетых в разноцветные черкески, в разнообразные папахи, на разнообразных лошадях, но всяк по-своему хорош, красив и привлекателен. Два полковых оркестра трубачей по очереди гремят бравурными маршами, а позади них каждая сотня в отдельности, числом шесть, – заливаются воинственными песнями. С расширенными от радости глазами жители-армяне влюбленно смотрели на казаков. Из окон французского консульства две воздушные феи, как все француженки красивые и соблазнительно пикантные, слали нам воздушные союзнические поцелуи, от которых два десятка сотников и хорунжих обоих полков жестоко ерзали в седлах, нарушая строевой порядок…

Далеко за полночь, когда все четыре полка Кавказской кавалерийской дивизии спали сном праведным и когда нас покинули все старшие офицеры, группа неугомонных и любвеобильных хорунжих обоих полков, сидя на бурках и испив до дна «чашу дружбы», расцеловавшись на прощание, разошлись, разъехались по своим бивакам, чтобы почти ни с кем не встретиться н и к о г д а… Рок войны висел уже над многими. Революция и Гражданская война унесли их в лучший мир. И среди первых – любимца 1-го Хоперского полка и их адъютанта хорунжего Жоржа Ларионова. В чине подъесаула он был расстрелян местными красными в своем Баталпашинском отделе в 1918 году, до прибытия туда войск Белой армии, как видный и очень популярный офицер среди хоперцев.

В 1910 году он окончил Владикавказский кадетский корпус (второй выпуск) и в 1912 году портупей-юнкером казачью сотню Николаевского кавалерийского училища в Петербурге – по своим качествам он подавал большие надежды. Поэтому-то он и был расстрелян красными.

В Гражданской войне 1918–1920 годов его сверстники доблестно командовали полками, многие погибли в боях за честь Отчизны…

Кто поймет эту печаль нашу?