Текст книги "Казаки на Кавказском фронте 1914–1917"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Конная атака Мемахатуна 1-м Кавказским полком

28 июня 1916 года 39-я пехотная дивизия вновь втянулась в жаркий бой с турками. Нашему 1-му Кавказскому полку приказано быть готовым и сосредоточиться в непосредственной близости к ней.

Полк, по каменистой и узкой проселочной дороге дойдя до резерва левофлангового 154-го Дербентского пехотного полка, спешился и оставался на дороге в своей походной колонне по три.

Бой кипел. По горным особенностям местности мы не могли видеть движение его. Мистулов молчал, и все свое внимание направил только вперед, где беспрерывно стучали пулеметы и ружья и изредка – пушки. И когда резерв пехотного полка, не свыше батальона, двинулся густой колонной, Мистулов чутьем испытанного воина понял, что перевес в бою перешел на нашу сторону и настал тот момент, когда должна действовать конница.

– Полк сади-ись! – громко прорезал он тишину строя.

– Наметом за мно-ой! – продолжил он и, пока слова его команды дошли до слуха тех, кому они даны, он с места в намет бросился вперед по дороге.

Заскрежетали многочисленные каменья под копытами 800 коней полка. Пронесся эхом гул движения быстро несущейся конницы, и пехотный резерв, бросившись в сторону от дороги, только удивленно смотрел на нас, спрашивая глазами: куда и почему несутся казаки?

Теперь впереди Мистулова не было никого не только из наших войск, но и не было даже и головных полковых дозоров. Он скакал впереди своего полка, охваченный экзальтацией конной атаки, совершенно не оглядываясь назад на свой полк, который не только по букве воинского устава, но и по глубокой любви и вере в своего храброго командира неотступно шел и должен идти за ним.

Во главе 12 ординарцев от сотен я следовал почти «на хвост» за доблестным своим командиром, увлеченный и им лично, и сладостью конной атаки, и несокрушимой верой в мощь нашего полка.

Турецкая пехота, увидев эту конную массу, несущуюся во весь опор, открыла весь свой огонь по казакам, который бил нас во фланг слева, с юга.

В своей безумной и бешеной скачке полк вышел на шоссейную дорогу Эрзерум – Мемахатун и устремился к городу.

Город Мемахатун… Это не городок и даже не село в русском понятии. Это был маленький хуторок, раскинутый в небольшой котловине, окаймленной с трех сторон горными возвышенностями. Четвертая сторона, южная, на нет сходила к горной речке, теперь почти высохшей. Ширина этого городка в поперечнике – не более полуверсты. В нем – небольшие, дикого камня постройки без определенных улиц. Невысокая мечеть. Кругом ни деревца, ни кустика. И только большое, длинное и высокое двухэтажное здание военного интендантства как бы говорило постороннему глазу, что это есть город и военно-административный центр.

Городок лежит к северу от шоссе. К югу, параллельно речке, круто поднимается кряж гор, занятый турками.

Напротив городка этот кряж «выдавил» из себя два острых конусообразных шпица. Они так красочны своим однообразием форм и так доминируют над местностью, что не обратить на них внимание нельзя. Может, оттого город и получил свое название – Мемахатун (Женская грудь).

Голова колонны полка под жесточайшим огнем турок с высоких кряжей, с юга, бешено ворвалась в городок и, не встретив никакого огня с фронта, не останавливаясь, устремилась по шоссе вперед. Огонь турок с гор над нашими головами рвал стены и крыши построек.

Проскочили город, и вот тут-то турки нас и ждали, словно куропаток на перелете…

Пули буквально рвали воздух. Чувствовалось, что, попади пуля в голову – она снесет ее с плеч полностью. Было страшно от беспомощности и от неизвестности – куда мы скачем?!

Шоссе, обходя последний загиб отрога, знакомый мне по 1-й Мемахатунской операции, должно приблизить нас к туркам.

Ну, думаю, вот из-за него турки сейчас же хватят нас в упор! Только бы его проскочить, а там открывается широчайшая долина реки Кара-су, где конному казачьему полку будет где развернуться!

Что было впереди нас и что происходило позади – мы не знали. Все наши мысли, несущихся впереди полка, сосредоточились на этом последнем отроге правофланговых гор: или он будет сию минуту наш, или турки нас встретят смертельным огнем.

Мистулов, видимо, почувствовал, что зарвался. Шоссе изгибом сворачивало к туркам. И он, наш доблестный командир, ища спасительного исхода, отклонился от шоссе вправо и уже во весь опор своего прыткого коня бросился под этот отрожек кряжа. За ним бросились те, кто следовал позади, в пропасть… Под сокрушительным огнем турок, с разбега воткнувшись в отрожек, Мистулов быстро сбросился с коня. Я последовал за ним. Его конный вестовой – высокий рыжебородый казак Кандыбин – тоже. И едва он сделал бросок своего большого тела вперед, чтобы подхватить повод коня командира, как я услышал рядом с собой так неприятное – чвяк!.. И Кандыбин, закрыв глаза и приложив левую руку к груди, беспомощно повалился всем телом назад. Я все же успел подхватить его за талию, как и схватить поводья трех коней. Мой вестовой – молодецкий казак Федот Ермолов – и головные ординарцы 1-й сотни, казаки-станичники Егор Крупа и Петро Кукиш, подхватили убитого, оттянули чуть назад и положили на землю, головой к туркам. Он был уже мертв: пуля угодила ему в самое сердце.

За нами карьером неслась головная 1-я сотня подъесаула Алферова, накопляясь под бугорком, и казаки мигом валились со своих седел. А в это время огонь турок бушевал над нами…

Мистулов, соскочив с коня, повалился сразу же на левый бок, а потом на спину и… замер.

С ординарцами, убрав тело Кандыбина, я бросился к командиру.

– Господин полковник, вы ранены?! – быстро спрашиваю его.

– Не-ет… я та-ак… – как-то беспомощно и тихо ответил этот героический человек.

– Господин полковник, ваш вестовой Кандыбин убит, – докладываю ему.

– Што-о-о? – громко протянув и подняв голову, переспросил он.

– Кандыбин убит, – повторяю ему.

– А-а-а… – беспомощно протянул он, закрыл глаза и вновь повалился на спину.

Все это произошло так скоропалительно, даже быстрее по времени, чем это пишется. Нить бешено скачущих казаков к нам оборвалась, и обнаружилось, что за нами последовала только головная сотня, а остальные пять словно провалились сквозь землю.

Быстро ползу на карачках к командиру и докладываю ему об этом. Мистулов на это никак не реагирует и только коротко отвечает – «хорошо». А что означало это «хорошо», я вначале не понял. И понял только в следующие минуты.

Под этим незначительным отрогом, под его защитой, в полумертвом пространстве, сосредоточилось до 150 лошадей и казаков. Казаки свалились с коней, все залегли, кто как мог, укрывшись от жесточайшего огня турок, держа лошадей в поводу, боясь приподняться. Глубина этого мертвого пространства доходила только до половины роста лошадей. Уже валялось на земле несколько убитых и тяжелораненых. Из страха быть убитым казаки не снимали с них седел. Пули турок пчелиным роем неслись над нашими головами и жестоко рыли гребешок отрога, обдавая нас пылью и каменистыми осколками. О том, чтобы занять цепью казаков этот гребешок, не могло быть и речи: огонь турок смел бы в один момент всех, кто там показался бы.

Это наше полумертвое пространство было настолько мало, что 150 коней едва вмещались в нем. Осмотревшись, я тогда лишь понял слова командира – «хорошо». Это означало: если бы весь полк последовал сюда – полная катастрофа.

Всем было страшно, даже и самым храбрым. И казаки, скорчившись у ног своих коней, искали хоть какого-нибудь укрытия от огня турок, не имея никакой возможности им ответить.

Казачьи кони… они под несмолкаемый визг смертоносных пуль, видя кровь убитых, как-то несчастно сгорбились, нервно вздрагивали и, опустив свои головы, сосредоточенно чего-то ждали.

1-я сотня считалась в полку лихой, дружной и храброй. Ее составляли казаки станиц Кавказской и Ильинской. И вот, несмотря на столь лестную аттестацию, сейчас казаки находились в каком-то беспомощном испуге. Они даже переговаривались между собой шепотом.

Хорунжий Коля Леурда подполз ко мне на карачках.

«Я хочу быть убитым в бою… а не убьют – сам застрелюсь», – не раз говорил он мне, разочаровавшись в жизни…

Теперь этот храбрый, умный, хорошо воспитанный и остроумный офицер подполз ко мне, стараясь ввиду крайней опасности быть ближе к своему другу.

Он молча смотрит на меня. Его красивые карие глаза, всегда блестящие и веселые, сейчас были совершенно бесцветными, потухшими и словно ничего не видящими. Умный человек, с очень чуткой душой, он понял, что мы попали в западню и спасти нас может только случай.

Чувство страха за жизнь дошло и до его смелого сердца. У моих ординарцев-станичников Крупы и Кукиша тоже были такие же глаза, как и у хорунжего Леурды. Возможно, такие же были и у меня, но я был занят, и это отвлекало от переживаний.

Все казаки примолкли, и только 36-летний подъесаул Алферов не унимался среди казаков своей сотни.

Маленького роста, сухой, тщедушный, большой кутила в молодости – теперь он совершенно остепенился, живет аскетом, очень строг с казаками, не всегда справедлив к ним.

Казаков он любил какой-то звериной любовью и требовал от них во всем беспрекословного подчинения без всяких рассуждений. И вот теперь он все время расхаживает между казаками и лошадьми, и я слышу все тот же его глухой грубый голос, но я точно улавливаю в нем и струнку личного страха, и струнку духовной нежности к своим казакам.

– Не бойтесь, братцы… если попадет пуля, то, конечно, убьет… значит – судьба… но может и не попасть. Не бойтесь, братцы… – успокаивающим голосом говорит он. И его черствое и строгое к казаку сердце теперь источает братскую нежность.

А что же наш доблестный командир полковник Эльмурза Асламбекович Мистулов?! Как он переживал и свой личный страх, и страх за свой полк?

Он лежал на спине на скате, впереди всех, головой к противнику, совершенно неподвижно, заложив кисти рук под голову и скрестив ступни ног. Он словно спал. Но все мы отлично знали, что он не спит и переживает большую трагедию и, как мусульманин по вере, может быть, отдался на волю Аллаха.

Мы были отрезаны огнем турок от своих войск и не могли даже уйти назад. И мы все ждали, что вот-вот появятся турки из-за бугорка – и тогда…

Главное – мы не знали, куда скрылись наши остальные пять сотен.

Мистулов, не поднимаясь, изредка спрашивал меня:

– Федор Иванович, каковы потери? Что видно в городе? Где же остальные сотни?

По своей должности все это я должен знать, а не зная – должен был узнать. Поэтому я и не сидел на месте и все время рыскал на корточках, чтобы узнать, как, где и что вокруг нас делается.

Такое положение продолжалось, может быть, полчаса, час, но оно становилось совершенно нетерпимым в нашей беспомощности. Вдруг на восточной окраине города затрещал частый ружейный огонь. То подошла наша всегда доблестная пехота и открыла на юго-запад, на возвышенности, огонь по туркам. Мы уже видим эту нашу пехоту, стреляющую из-за домов городка, и на душе сразу же повеселело. Тотчас же огонь турок частично был перенесен на нашу пехоту. Мистулов, словно очнувшись от своей летаргии, быстро приподнялся и произнес:

– Федор Иванович, пишите приказание!

И диктует: «Есаулу Калугину со всеми сотнями пройти вперед и очистить от турок долину западнее Мемахатуна. Я с первой сотней нахожусь у пригорка западнее города и не могу двинуться вперед. Нужна помощь. Полковник Мистулов»

Письменное приказание я передал Алферову. Казак должен идти прямо на север от нас и там где-то искать наши пропавшие сотни.

Алферов вызвал казака Курбатова станицы Ильинской. Курбатов – видный, красивый казак и холост. Под ним дивная гнедая кобылица домашнего приплода, вполне годная: под офицерское седло. Алферов громко и твердо дает Курбатову указание:

– Видишь, вон там, на хребтине, глыбу? Езжай прямо на нее… да не сворачивай в сторону! Езжай шагом и не оглядывайся! А свернешь в сторону или двинешься рысью – сам застрелю тебя! – закончил Алферов.

– Слушаюсь, ваше благородие! – спокойно ответил казак, сел в седло и шагом двинулся на север.

Я слушаю распоряжение Алферова и возмущаюсь: почему надо ехать казаку прямо, да еще шагом, то есть подвергаться смертельной опасности, когда надо быстро проскакать это расстояние! Но я знаю, что подъесаул Алферов строг, самолюбив, упрям – почему и молчу. А сам думаю: погиб казак вместе со своей дивной кобылицей!

Курбатов тронулся. Вся сотня вперилась в его спину и круп лошади. И только что он стал подниматься к хребту, как пули турок, вздымая пыль вправо и влево от него, заставили нас затаить дыхание в ожидании смерти этого молодца. Но Курбатов, словно не замечая их, шел прямо, шагом и не оглядываясь. И не оглянулся ни разу, достиг хребта и скрылся от нас.

Все мы легко вздохнули.

Известно, что прицел сверху – обманчив. Это и спасло молодца Курбатова. Был прав и Алферов: он действовал на психологию, что не так уж страшно и опасно.

Наша пехота постепенно заглушала огоньтурок. Какой-то казак все же подполз в сторонке к гребешку отрога и вдруг вскрикнул радостно:

– Ваше высокоблагородие!.. Наш полк скачет!

– Где?! – вскочил Мистулов.

– А во-он… с запада!

– По коням!.. Сади-ись! – выкрикнул Мистулов, и сотня, мигом сбросив страх, вскочила на лошадей, завернула зигзагом назад и широкой рысью выскочила на шоссе. Огонь турок сразу стих. Они снялись с гор и двинулись на юг. С запада широким наметом, во взводной колонне, поднимая пыль, спешили к нам наши пять сотен полка, свыше 600 шашек. Есаул Калугин с озабоченным лицом подскакал к Мистулову и доложил, что сотни не выдержали огня турок с фланга, свернули вправо, на север, перевалили через хребтик и скакали дальше на запад. Там их нашел казак Курбатов.

Мистулов улыбается, будто с нами ничего и не случилось, как и остальные пять сотен правильно сделали, что «не выдержали флангового огня турок и не последовали за своим командиром полка»…

Мистулов, опытный воин, чутко понимал, что на войне, в боях, бывают такие положения, которые происходят вне воли человека. В данном случае это и было так; и даже вышло к лучшему, что сотни хлынули в сторону, а не последовали за головной. Сотни, перемахнув через невысокий хребтик, продолжали скакать вперед. Туркам с командных высот эта картина была видна как на ладони. Эти пять сотен казаков выбрасывались на широкую долину реки Кара-су и угрожали не только их левому флангу, но и тылу. Собственно говоря, в этом и заключалась задача нашего полка.

Город Мемахатун

Все части остановились в Мемахатуне. На второй день к полковнику Мистулову обратился поручик, командир головной роты 154-го Дербентского полка, с написанной уже «реляцией», в которой говорилось, что он, этот поручик, первым со своей ротой ворвался в город, и просил подписать, что «командир 1-го Кавказского полка свидетель этому».

– Для чего это вам? – сухо спросил Мистулов.

– Для представления к награждению меня орденом Св. великомученика Георгия, – не смущаясь, ответил поручик.

Здесь я впервые увидел сокрушительный гнев всегда выдержанного Мистулова, который в тоне, не терпящем возражений, указал ему, кто именно первым ворвался в город Мемахатун, и приказал немедленно же ему удалиться.

«Продолжая преследование, части 39-й пехотной дивизии все время продвигались вперед; 27 июня 154-й Дербентский полк, после боя с противником, стремившимся удержать Мемахатун, овладел последним и начал распространяться к западу от него, в долину Кара-су», – пишет в своей книге генерал Масловский, словно казаков там не было…

Героический Мистулов, участник трех войн – боксерского восстания в Китае, русско-японской войны и теперешней, – безусловно, много повидал в боях, не раз ощущал боевой огонь разной силы, но тот огонь, который он перенес под Мемахатуном 28 июня, видимо, был наисильнейшим, как и самым страшным. Потом не раз, когда мы оставались вдвоем, он спрашивал:

– А помните Мемахатун, Федор Иванович? – И мы оба улыбались. Гибель вестового, казака Кандыбина, исключительно глубоко огорчила душу Мистулова. О нем он потом часто вспоминал и сокрушался. Высокий, стройный, широкоплечий, с рыжей бородой, на крупном рыжем белоногом коне донской породы – Кандыбин был очень заметен. В особенности, когда он шел верхом за своим командиром полка. И этим Кандыбин, безусловно, гордился. Не свались Мистулов на бок, когда он быстро соскочил с седла, эта пуля попала бы в него, так как на его месте молниеносно появился его конный вестовой и был убит наповал. Мистулов – мусульманин, фаталист – видимо, переживал, что своим спасением обязан этому казаку. Вообще он сокрушался так, словно потерял родного брата, и долго не мог забыть этого.

По императорскому закону строевые казачьи лошади и седла убитых казаков оставались собственностью полка, а семьям их высылались деньги по казенной расценке – за лошадь 250 рублей, а за седло 38. И вот благороднейший Мистулов, в противовес всем государственным и войсковым законам, приказал: коня и седло немедленно же отправить отцу казака в станицу Новопокровскую, а вдове убитого из полковых сумм переслал 200 рублей. После же – и Георгиевский посмертный крест.

Жест добрый и смелый.

2-я Мемахатунекая операция закончилась полным успехом. Приятно отметить, что к ее окончанию пришло производство в генерал-майоры нашего командира 1-й бригады полковника Ивана Никифоровича Колесникова, казака Терского войска, которого мы искренне полюбили.

Сдав Мемахатун, турки отошли прямо на юг и укрепились в своем «Орлином гнезде» на вершине горы Губах-даг. Наша 1-я бригада генерала Колесникова была придана 153-му Бакинскому и 155-му Кубанскому пехотным полкам и в ночь на 1 июля с боем заняла весь район Губах-дага.

Много казачьих голов нашей дивизии полегло под горою еще в 1-ю Мемахатунскую операцию в марте и апреле этого же года, и теперь, когда мы ее заняли, то поняли, отчего она так упорно была защищаема турками.

Вершина Губах-дага – это вулканический кратер, в поперечнике около версты. Это глубокая котловина, окаймленная со всех сторон краями древнего кратера, как крепостными стенами. Внутренняя же его сторона была благоустроена ровными рядами лагерного расположения для палаток, землянок и других необходимых удобств. И все это было оставлено турками в полной чистоте и неразрушенным. Командная высота над всей местностью на несколько десятков верст на ней – она являлась главным тактическим ключом этого района.

Несомненно, турки ее сдали в связи с общим своим отступлением на запад.

Продвигаясь в глубь Турции, мы вступили в Эрзинджанскую операцию, самую последнюю и победную.

Тетрадь десятая

Эрзинджанская операция

В войсках 1-го Кавказского корпуса Эрзинджанская операция разбивалась на две части, а именно: 2-я Мемахатунская, так как корпус наступал прямо на Мемахатун, а по занятии его корпус наступал на город Эрзинджан. И эта вторая половина военных операций в корпусе называлась уже Эрзинджанской. Так помечено и в послужных списках тех, кто участвовал в этих двух операциях.

«Турки решили отобрать у русских Эрзерум и Трапезунд. Сосредоточенная 3-я турецкая армия Вехиб-паши 13 июня 1916 года внезапно переходит в энергичное наступление частями 5-го турецкого корпуса в стыке между нашими 5-м Кавказским и 2-м Туркестанским корпусами. Произведя прорыв, начали распространяться в направлении города Офа, расположенного на побережье Черного моря, между Трапезундом и Ризе, дней через пять подошли уже на один переход к Офу. Чтобы ликвидировать этот прорыв, командующий Кавказской армией генерал Юденич приказал 19 июня 1916 года 5-му Кавказскому, 2-му Туркестанскому и 1-му Кавказскому корпусам перейти в наступление. Началась Эрзинджанская операция» – так пишет генерал Масловский.

«Далее, не занятый промежуток между 1-ми 4-м Кавказскими корпусами наблюдала конница 1-го Кавказского корпуса, 2-я бригада 5-й Кавказской казачьей дивизии (3-й Екатеринодарский и 3-й Линейный полки), и 4-го корпуса – 2-я Кавказская казачья дивизия генерала Абациева, – одновременно и поддерживая связь между обоими корпусами».

1-й Таманский, 1-й Кавказский полки и 4-я Кубанская казачья батарея были оттянуты с горы Губах-даг и расположились в пологом ущелье западнее Мемахатуна. До самой реки Кара-су (Черная вода) расстилалась широчайшая долина с дивной травой для казачьих лошадей. Войска на войне после каждой боевой и успешной операции всегда мечтают об отдыхе как о заслуженном поощрении. Мечтали и мы. Но части никогда не знали наперед о боевых задачах даже и своего штаба дивизии. Так было и здесь: нашу 1-ю бригаду первоочередных полков спешно, ночью, бросают через горы на север в направлении города Байбурта. Шли всю ночь. Наутро новое распоряжение: оставить артиллерию и обозы, пулеметы перевести на вьюки и бригаде двинуться по тропам на запад.

К этому времени севернее нас и западнее Байбурта находились 4-я Кубанская пластунская бригада и Сибирская казачья бригада.

39-я пехотная дивизия и Донская пластунская бригада повели наступление на запад, на Эрзинджан, от Мемахатуна.

Выступили. Сплошные гряды гор, бесконечные перевалы. К полудню 7 июля, преодолев еще один перевал, мы увидели перед собой глубокую продолговатую котловину, по которой густыми линиями в несколько рядов спокойно отходила на запад турецкая пехота. Турки только что снялись со своего бивака, видимо, по заранее разработанному плану отхода. Это было так неожиданно для нас и так, казалось, заманчиво для конной атаки, но… полки, идя по тропам в колонне по одному, растянулись версты на 3–4 где-то внизу от перевала и спешно подтянуть их, построить боевой порядок и атаковать в конном строю было невозможно. И наши три командира – бригадный и два командира полков, люди похвальной боевой смелости, почесывая затылки и досадливо улыбаясь, остановились на перевале и спокойно смотрели на турецкие стройные линии пехоты, удалявшейся от нас