Текст книги "Казаки на Кавказском фронте 1914–1917"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

О боевых наградах офицерам и казакам

Получено распоряжение: «щедро представить господ офицеров и казаков к боевым наградам за подвиги, совершенные в Мемахатунской и Эрзинджанской операциях».

По положению о наградах на каждого офицера и казака надо представить наградной лист с точным описанием подвига. И надо написать так, чтобы этот подвиг признали и штаб дивизии, и штаб корпуса, и штаб главнокомандующего Кавказской армией. Утверждения о награждении Георгиевскими крестами подхорунжих, урядников и казаков исходили от командиров корпусов, а награждение господ офицеров – только от главнокомандующего. На казаков наградные листы писали командиры сотен, а на офицеров обыкновенно полковой адъютант. Но как можно «отличить» в подвиге кого бы то ни было, когда весь полк ведет пеший бой или весь идет в конную атаку?

Часто наградные листы возвращались назад с резолюцией «о недостаточности подвига», и приходилось вновь переписывать, фантазировать «подвиг», а для казаков – подводить его под какой-нибудь пункт статута о георгиевских кавалерах, иначе награда не пройдет. Это была сознательная ложь, но ложь необходимая. Это была возмутительная рутина, отнимавшая так много времени в первоначальной своей работе и во всех высших штабах. Казачьи полки и дивизии часто перебрасывались в другие корпуса, там совершали подвиги, потом их бросали еще куда-то или возвращали в свой корпус, и переписка осложнялась. Награждение утверждалось тем командиром, в корпусе которого было совершено отличие, но часто было так, что корпусной штаб «забывал» о временных своих частях или ему было не интересно поощрять «чужих»… Часто бывало просто оскорбительно за все это; переписка возобновлялась, и награда выходила через полгода, чем задерживала представление казака или офицера к следующей награде.

В высших штабах часто считались с тем, кто представляет. В данном случае были две победные операции, представлял героический и честный Мистулов, утверждал достойный и популярный командир 1-го Кавказского корпуса генерал от кавалерии Калитин, что облегчало работу штабов и обеспечивало утверждения в наградах.

К очередным наградам и были представлены все офицеры полка, находившиеся в строю в этих операциях. Имевшие все боевые ордена войсковой старшина Калугин, есаул Маневский и сотники Кулабухов и Елисеев были представлены к ордену Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Высочайшим приказом 1916 года этот орден был причислен к статутным и мог быть пожалован только «за два подвига». В данном случае – за две конные атаки.

Все награды вышли только осенью, когда дивизия была на отдыхе в районе крепости Каре.

Об офицерских чинах

Приказ по военному ведомству 1915 года за № 681 «Об ускоренном производстве в чины на фронте» имел силу со дня начала военных действий, то есть с 19 июля 1914 года, и следующие представления исчислялись «со дня старшинства» последнего чина. И так получалось, что некоторые наши командиры сотен в чине подъесаула, произведенные в есаулы по положению мирного времени, теперь выслужили на производство в чин войскового старшины. Мы же, хорунжие, получившие старшинство в чине сотника с 19 июля 1915 года (год войны), по этому же приказу 19 июля 1916 года уже выслужили право на производство в чин подъесаула.

Чтобы не оттягивать время, даю распоряжение старшему полковому писарю по строевой части, вахмистру Халанскому, казаку станицы Тихорецкой, немедленно же заготовить на всех наградные листы. Для этого требовалось заполнить пункты в них с краткими выписками из послужных списков офицеров. Работа чисто техническая.

С двумя десятками наградных листов о производстве в следующие чины прапорщиков, хорунжих и некоторых есаулов я у Мистулова. Он всегда внимательно и до конца прочитывал каждую бумагу и, расспросив, что не понимал или не знал, только тогда подписывал свою фамилию, полностью выводя все ее буквы, и вместо твердого знака в конце делал небольшую завитушку.

Подписав все бумаги, он видит у меня другую папку.

– А это что у вас, Федор Иванович? – спрашивает он.

Я ему доложил, что это наградные листы на господ офицеров для производства в следующие чины за выслугу лет на фронте, среди коих восемь листов на сотников для производства в чин подъесаула.

– Ка-ак?! – протянул он. – В подъесаулы?.. Да ведь только третьего дня, как был получен приказ о производстве в сотники? – удивленно добавляет он.

Пришлось доложить, что все сотники получили старшинство 3 своем новом чине с 19 июля 1915 года; для производства же в следующий чин требуется ровно один год пребывания на фронте, и вот 19 июля сравнялся ровно год.

Мистулов удивлен, смеется и спрашивает:

– Когда же вы, Федор Иванович, успели составить наградные листы?

– А у нас есть старший полковой писарь Халанский, – отвечаю ему.

Полковник Мистулов, при своей внутренней, скрытой от других, гордости, был добрейший человек, доброжелательный ко всем людям, ко всему человечеству, а к своим подчиненным – в первую очередь, не считаясь с чинами.

Он весело, радостно смеется и громко говорит:

– Давайте, давайте!.. Все подпишу!

Все подписано и послано в штаб дивизии. Все мы знали, что эти наградные листы должны пройти все командные инстанции. И штаб главнокомандующего Кавказской армией из Тифлиса отправит их уже непосредственно в Петроград, и только там все будет утверждено. Подобная операция всегда занимала 5–6 месяцев. Это было долго, но мы привыкли ждать…

Производство в «первый офицерский чин», как и все дальнейшее производство в следующие чины каждого офицера в императорской России, производилось только самим государем императором для всех родов оружия и объявлялось в высочайшем приказе. Это, конечно, не значит, что сам император рассматривал наградные листы и оценивал каждого офицера. Оценку, военный стаж офицера рассматривал и утверждал и хлопотал о нем вначале непосредственный штаб (бригады, дивизии и так далее). Военное министерство, рассмотрев все, утверждало в окончательной форме, составлялся приказ по военному ведомству, который подписывался императором, почему он и назывался «высочайшим».

Подобное производство в чины относилось и к военным врачам и военным чиновникам. Все это считалось правильным.

В Гражданской войне 1918–1920 гг. подобное производство в чины взяли себе главы всех белых армий на юге России, в Сибири и на других фронтах, как и войсковые атаманы. Не всегда был правильный расчет, в особенности «за боевые отличия», почему получались «фантастические скачки» в повышении, умалявшие достоинство чина. Производство же во Второй мировой войне вне отечественной территории, под иностранным командованием, надо считать еще более фантастическим, как и ненормальным.

Мистулов и его боевые награды

Старший адъютант штаба нашей дивизии есаул М. И. Удовенко в секретном порядке запросил меня как полкового адъютанта дать в штаб сведения: какие награды имеет командир 1-го Кавказского полка полковник Мистулов?

По положению все послужные списки офицеров и казаков полка хранятся в полковой канцелярии и адъютант по полковым приказам вносит в них все движение по службе каждого из них: полученные награды, производства в следующие чины, важные командировки – вообще все изменения, происходящие в службе каждого офицера, урядника и казака.

У полковника Мистулова послужной список был «целая книга». Разновременно он служил во всех четырех полках своего Терского войска. В русско-японскую войну в чинах сотника и подъесаула он награжден был всеми боевыми орденами до Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, Золотого оружия (тогда так называлось официально Георгиевское оружие) и ордена Св. Георгия Победоносца 4-й степени. В Первой мировой войне на Западном фронте в должности командира 2-го Сунженско-Владикавказского полка своего Терского войска он был награжден орденом Св. Владимира 3-й степени с мечами (шейный орден) и тремя монаршими благоволениями. По своему чину полковника он уже не имел права на другие высшие ордена.

До русско-японской войны он был награжден орденом Св. Станислава 3-й степени «мирного времени», то есть без мечей и банта. Все это я изложил в своем ответе есаулу Удовенко. И каково же было и мое, и – в особенности – Мистулова удивление, когда осенью вышел приказ по Кавказской армии, что командир 1-го Кавказского полка полковник Мистулов «за боевые отличия награждается мечами и бантом к уже имеющемуся у него ордену Св. Станислава 3-й степени».

Прочитав это, я почувствовал неловкость и обиду за своего доблестного командира полка. Так он был награжден за две операции – Мемахатунскую и Эрзинджанскую.

Мистулов был смущен.

– Как это вышло, Федор Иванович? – спрашивает он меня. Я доложил, каков был секретный запрос мне из штаба дивизии.

Мистулов смеется и продолжает:

– Как это вы нашли этот мой Станислав «мирного времени», о котором я давно забыл… Хоть бы «один» его оставили мне на память, – шутит он.

Но я почувствовал, что он недоволен такой наградой, преподнесенной ему нашим штабом дивизии.

Получалось странное явление, а именно: в Русской императорской армии ордена, как боевые, так и мирного времени, распределялись «по чинам».

В данном случае полковник Мистулов проявил исключительную доблесть со своим полком в двух наступательных операциях. Он, давший возможность к щедрым наградам своим офицерам и казакам, сам фактически почти ничем не был награжден, так как уже имел все боевые ордена по своему чину и должности. Его чин полковника, да, кажется, и для генералов, ограничивался «тремя монаршими благоволениями», объявляемыми высочайшим приказом, которые вносились в послужной список, но не имели внешних отличий.

Новое перемещение казачьих частей

Потеряв Эрзинджан, турки сделали нажим в стыке 1-го и 4-го Кавказских корпусов в районе города Кига, что в ста верстах южнее города Мемахатун, имея целью дойти до Эрзерума.

«Ввиду серьезной обстановки, слагавшейся на этом участке фронта, командующий Кавказской армией направляет на поддержку 5-й Кавказской стрелковой дивизии в середине июля Сибирскую казачью бригаду, затем – 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду генерала Букретова. 4-я Кубанская пластунская бригада генерала Крутеня, снятая с Сиваского направления и брошенная в район Киги, форсированным маршем в 5–6 переходов прибывает к району с. Темран, что к юго-востоку от Киги», – пишет генерал Масловский.

Здесь я должен еще раз подчеркнуть, что ни одна из четырех Кубанских пластунских бригад не имела своей артиллерии, как не имела ее и Донская пластунская бригада. И эти бригады, не имея своего высшего войскового соединения – дивизии и корпуса, все время перебрасывались из одного корпуса в другой на боевые участки, являясь как бы вспомогательной силой, но, конечно, лучшего боевого качества.

В конце июля или начале августа нашу бригаду спешно оттягивают в район Эрзерума. Здесь сосредоточивается вся 5-я Кавказская казачья дивизия, расположившись широко полковыми биваками около сел северо-западнее Эрзерума. Роскошная широкая долина. Много травы для лошадей. Регулярный подвоз продуктов и зерна. Мы находимся в резерве корпуса Калитина и на отдыхе. Наш полк стоит в селе Кара-арз, вернее – около села с деревьями, что так редко в Турции. Все офицеры и казаки живут в палатках. В семи верстах от нас на юг, у самого шоссе, бьет горячий постоянный родник. Он огорожен, имеет крышу и является купальным бассейном, круглым, имеющим в поперечнике шагов двадцать. В нем могут одновременно купаться человек тридцать. И вот приказанием по полку повзводно казаки с величайшем удовольствием купаются в нем, словно в бане. Купались с казаками не раз и офицеры-молодежь. Лямку-то тянули и они, одинаковую с казаками. И об одном лишь казаки жалели – что в этом горячем бассейне нельзя стирать их замызганное белье…

По гигиеническим соображениям это было запрещено штабом корпуса, что и было нормально.

Пикник со штабом корпуса

Генерал от кавалерии Петр Петрович Калитин, долго командовавший казачьими частями, проникнутый любовью к казачеству, сделал сюрприз: он пригласил на пикник штаб нашей 5-й Кавказской казачьей дивизии, всех командиров полков и командиров сотен. На лужайке на окраине Эрзерума накрыт стол под открытым небом. Был яркий солнечный день, но не жаркий. Хор трубачей 1-го Кавказского полка, одетый в светло-серые черкески, черные бешметы и белые косматые папахи, с красными башлыками за плечами, играл прекрасные мелодии. Для них также был накрыт стол с закусками и напитками. Из-за присутствия высшего генералитета за столом соблюдалась чинность. После нескольких рюмок вина генерал Калитин встал и произнес первый тост. Он благодарил дивизию за боевые подвиги и труды в двух последних операциях, продолжавшихся ровно два месяца. Как всегда, тихо и бесцветно ему отвечал наш начальник дивизии Генерального штаба генерал-лейтенант Николаев. Третьим говорил начальник штаба нашей дивизии Генерального штаба генерал-майор Певнев, природный кубанский казак. Он говорил о задачах армии, о наших общих обязанностях и стремлениях. Его все слушали очень сосредоточенно. 40-летний генерал, красивый, лощеный, видимо знающий себе цену, производил на всех очень выгодное впечатление. О нем мы знали «по первым дням войны» в Алашкертской долине, где он командовал всей конницей Эриванского отряда генерала Абациева, и командовал энергично и удачно. О нем мы знали, что перед войной он командовал 1-м Линейным полком нашего войска в Киевском военном округе и поставил полк в образцовый порядок.

В конце ноября 1914 года под Дутахом, что на реке Евфрат, был разбит большим скопищем курдов 3-й Волгский полк Терского войска, входивший в состав его дивизии, потеряв два орудия и один пулемет. За это генерал Певнев был отозван в Тифлис, в штаб Кавказской армии, на фронт не вернулся и попал как бы «в небытие». Знали и мы об этом. И только летом этого, 1916 года, перед 2-й Мемахатунской операцией, он появился в нашей дивизии на должности начальника штаба.

Было заметно, что он огорчен и ему «тесно» в своей должности. Так, несчастный случай с 3-м Волгским полком «сломал» ему боевую карьеру, что могло быть и с любым высшим начальником.

Как-то случилось, что за общим столом я сидел почти против него и мог рассмотреть этого видного кубанского генерала очень близко. Он определенно скучал. Уже по тосту чувствовалось, что он обладает большой военной эрудицией и, как офицер Генерального штаба, стоит выше других.

Затем говорил наш командир бригады генерал-майор Иван Никифорович Колесников. В нем все было просто, по – казачьи типично, и тост его прост, короток и ясен. Так деловито говорят казаки-старики на своих станичных сборах. Его тост понравился всем.

Остальные присутствовавшие командиры полков – 1-го Таманского полковник Кравченко, 3-го Екатеринодарского полковник Миргородский, 3-го Линейного полковник Кучеров, а также командиры 4-й Кубанской батареи войсковой старшина Яновский и 6-й батареи войсковой старшина Черник с тостами не поднимались.

Официальный тост полковника Мистулова, очень продуманный, был устремлен только вперед. Когда он говорил – был очень бледен.

После некоторой паузы вновь встал Калитин и сказал тост уже исключительно по адресу нашего командира 1-го Кавказского полка. Слова милого, доброго и всегда веселого старика были очень лестны как для Мистулова, так и для нашего полка. И закончил он тем, что имя Мистулова еще с русско-японской войны окружено ореолом воинского восторга.

– Тебе, Эльмурза, становится тесно в рамках полка! – без аффектации произнес он, поднял свой бокал и выпил до дна.

Трубачи полкового оркестра, внимательно слушая каждый тост, особенно восторженно заиграли туш своему выдающемуся командиру. Мистулов сидел бледный. Потом встал и выпил свой бокал до дна.

Среди нас, обер-офицеров, оказался буквально «баян тостов». То был 3-го Линейного полка есаул Лобов. Его тост был обращен к генералу Певневу. В мирное время Лобов был в 1-м Линейном полку, когда им командовал полковник Певнев.

Как уже отмечалось, Певнев поставил свой полк образцово. Подтянуть офицеров, заставить всех работать во все свои силы – было его девизом. Так вот об этом-то и говорил Лобов в своем тосте. Он говорил так хорошо, так складно, что даже весь генералитет, вначале не обративший внимания «на какого-то там есаула», примолк и начал прислушиваться. Лобов хвалил Певнева и восторгался им. Сам же генерал Певнев, скучающий за столом, стал изредка бросать испытующие взгляды на Лобова, словно спрашивая: «Правду ли ты говоришь? Или льстишь только?»

Но Лобов, по-видимому, говорил истинную правду. И дошел до признания, что «когда полковник Певнев вызывал в свой командирский кабинет кого-либо из офицеров, то у того тряслись ноги от страха, а у меня, подъесаула Лобова, – в особенности…»

Все, сидевшие до этого молча, весело расхохотались и дружно приветствовали Певнева, рассмеявшегося в унисон со всеми.

Производство в подъесаулы

С командиром полка я был по делам в Эрзеруме. Он остался там в гостях у своего друга, войскового старшины Антонова Терского войска, теперь коменданта Эрзерума, я же вернулся в полк перед заходом солнца.

Идя по биваку к канцелярии, из одной офицерской палатки слышу слова сотника Дьячевского:

– Эй, ты, подъесаул!.. Иди сюда!

– Не подъесаул, а господин сотник, – шутейно отвечаю ему дружески.

– Ну, ошибаешься… пойди и спроси у своего Халанского, – продолжил он.

Не обратив на это никакого внимания, подхожу к канцелярской палатке. У входа в нее меня встречает Халанский и радостно говорит:

– Ваше благородие! Поздравляю вас с производством в подъесаулы. Сегодня получен приказ по Кавказской армии о производстве в следующие чины всех, на кого были поданы наградные листы в Эрзинджане.

Столь быстрый ответ о производстве из далекого Петрограда меня удивил. Халанский подает приказ, читаю – истинная правда. Его надо сегодня же перепечатать «приказом по полку», что и делается. На радостях, как и с удивлением, спешу к Дьячевскому, где уже идет «обмывка погон».

Было немного странным нам, недавним хорунжим, стать 23–24-летними подъесаулами и иметь «самый красивый погон офицера с четырьмя золотыми звездочками», который в мирное время достигался только к 30-летнему возрасту.

В общем, у нас в полку идет сплошное веселье, затянувшееся глубоко за полночь. А после полуночи в радостном угаре веселья мы решаем поздравить, и поздравить сегодня же, своих сверстников-таманцев с производством в чин «самого красивого погона подъесаула с четырьмя звездочками».

Сказано – сделано. Поздравить новых подъесаулов-таманцев надо с помпой. Все мы и полковой хор трубачей – «на взводе». Приказано немедленно же седлать лошадей, чтобы скакать к таманцам за 10 верст. Все старшие офицеры остаются здесь, а мы, восемь новых подъесаулов – Дьячевский, Кулабухов, Елисеев, Некрасов, Леурда, Поволоцкий, Мацак, Винников, новые сотники Бабаев, Фендриков и Щербаков (все поставлены в порядке старшинства) с хором трубачей и своими конными вестовыми, всего свыше 50 человек, наметом, изредка переводя в шаг, скачем в 1-й Таманский полк по направлению к Эрзеруму…

Кроме подъесаула Дьячевского, все мы холосты, бесшабашны и всегда веселы и дружны между собой.

Вот и их село. Но… все темно у них, у таманцев все спит – как село, так и весь полк в палатках.

Выстроившись развернутым фронтом, остановились.

– Встречный марш 1-го Таманского полка! – бросаю команду трубачам.

По положению полковой хор трубачей подчиняется непосредственно полковому адъютанту, который имеет над ними права командира сотни и которому они должны отдавать воинскую честь, «становясь во фронт».

И в полной темноте и тишине, далеко за полночь, прослушали его весь до конца, благозвучный и нежный их полковой марш, в котором мелодии корнетов так мягко переливаются между собой.

Трубачи исполнили его полностью для того, чтобы показать таманцам, что это относится исключительно к их полку и они должны об этом знать.

А чтобы они узнали, кто именно их вызывает, последовало исполнение нашего полкового марша, но его первой, эстакатной половины.

К нашему удивлению, тишина и темнота продолжали оставаться на биваке таманцев.

– Сигнал «намет»! – раздается новая команда, и после исполнения его всем хором трубачей мы шумно врываемся в их расположение.

Наконец офицерские палатки пробудились. В некоторых из них зажглись свечи. Первым взволнованно выскочил их полковой адъютант сотник Лопатин, с которым мы все очень дружили.

– Што вы, господа!.. Да тише!.. Полк же спит! – урезонивал он нас, видя наше «повышенное настроение».

– Што-о!.. Полк спит?.. Когда подъесаулы кутят – никто не должен спать! – несется веселое ему в ответ.

– Какие подъесаулы? – спрашивает он.

– А те, что сегодня произведены высочайшим приказом!.. Вот и прискакали, чтобы поздравить и вас! – несется ему в ответ.

Оказывается, в их полк еще не дошло производство, так как они запоздали с представлениями.

– Ну… так тогда о чем же с ними разговаривать! – бросаем мы нашему общему и любимому другу Лопатину. И уже сами, без приглашения, соскочили с седел, желая продолжать веселиться и здесь.

Уже выскочили к нам в недоумении другие друзья-таманцы, сотники Вася Демяник, Шура Зекрач, Миша Васильев. Я врываюсь в палатку к есаулу Константину Николаевичу Закрепе, и хотя он летами годен мне в отцы, мы дружны и на «ты». Прошу его «учтиво» подняться с постели и повеселиться с нами, зная, какой он любитель подобного времяпровождения…

Лопатин вновь старается успокоить нас, и главное, чтобы мы вели себя тише. Но куда там «тише», когда мы скакали сюда затем, чтобы сделать здесь именно «громче», так как это кутят не какие-то там молокососы-хорунжие или даже сотники, вот как, например, он, Лопатин, а настоящие подъесаулы, у которых на погонах четыре звездочки и которые произведены высочайшим приказом.

Наши друзья-таманцы видят, что никакие резоны с их стороны нас успокоить не могут. Они ведь отлично понимают причину нашего настроения. Они уже дружески улыбаются нам. Они поняли, что если мы скакали 10 верст к ним с трубачами, то скакали не для того, чтобы побыть у них 5, 10, 20 минут и вернуться обратно. Мы же знали, что у таманцев кутежи бывали всегда шумливее, чем у нас, кавказцев.

Уже 50-летний седоусый запорожец есаул Закрепа и Лопатин согласились с мотивами нашего настроения, но они не знают – чем же нас угостить? Угостить в этакую глухую пору ночи?

– Мы прискакали со своим угощением!.. Какие могут быть разговоры об этом?.. Мы – подъесаулы!.. Что за счеты?.. А потом – к чему эта тишина?!.. И кто это может спать в эти счастливые часы нашей жизни? – взываем мы к ним и цукаем младшего в чине – «сотника» Лопатина, так как мы подъесаулы!..

– Да с кем ты говоришь, сотник!.. Стань «смирно» перед подъесаулами! – кто-то кричит ему, обнимает и целует нашего дорогого друга, по своей натуре очень милого человека. А пока что несется новая команда трубачам-кавказцам:

– Полковой марш славному 1-му Таманскому генерала Бескровного полку!

И наши трубачи немедленно же открыли дивную мелодию их полкового марша, при исполнении которого надо взять под козырек. За маршем несется восторженное «ура» всех, которое как бы фиксирует, что теперь уж отказаться от приема гостей никак нельзя. Но просят вести себя «чуть потише, чтобы не разбудить командира полка».

По воинскому уставу, а главное – по воинской этике, прибывая в другую часть, надо представиться ее начальнику, доложить о причинах прибытия и спросить разрешения о действиях.

За два месяца операций полковник Кравченко хорошо узнал меня, так как полковые адъютанты все дни находились в непосредственном общении с нашими «тремя командирами». И как инициатор всему этому, иду к нему, докладываю все и прошу посетить нас. И милый старик, переворачиваясь с бока на бок в своей узкой походной кроватке, извиняется, что он по старости лёт не может принять участия в веселье, но разрешает это делать нам. И веселье началось – долгое и шумное…

И потом офицеры-таманцы говорили нам, что их командир полка, ворочаясь в кровати, произносил не раз:

– Оцэ бисовы кавказци… приихалы сюды ноччю и нэ дають спаты…

Быль молодцу не в укор. И пишется это не для того, чтобы показать новому поколению, как веселились их отцы. И так веселились, как они уже не могут веселиться никогда, так как структура старой воинской дисциплины в Русской армии тогда это позволяла. И не была осуждаема. А попробуй в любой армии без ведома командира полка полковому адъютанту взять хор трубачей, да еще ночью, поседлать лошадей и скакать за 10 верст из расположения полка! Да еще на фронте и… для молодецкого кутежа. И это не считалось проступком, нарушающим дисциплину, нарушающим воинский порядок или ущемляющим душу казака по прихоти офицеров.

Да и казаки-песельники, как и трубачи, бывали только рады такому случаю. Во-первых, этим они «встряхивались» от своей серой, скудной повседневной жизни, а во-вторых, от братски настроенных к ним офицеров всегда шло щедрое тут же угощение и попадал не один дарственный рубль каждому в карман, что и давало каждому казаку только приятное удовольствие, честь и гордость перед другими казаками. Такова голая истина.