Текст книги "Казаки на Кавказском фронте 1914–1917"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Чистота полка

В полку господствовала чистота взаимоотношений, сбитость и дружность офицерской семьи, а отсюда – чистота и сбитость всего полка. Конечно, офицеры и казаки были такими же людьми и казаками, как и все Кубанское войско.

Казалось бы, внутренняя жизнь нашего полка не очень отличалась от жизни других полков войска, но – она была. Причины к этому следующие.

Наш полк свыше 30 лет нес службу в далекой Закаспийской области, отдельными сотнями разбросанный по афганской и персидской границам. В этих далеких и пустынных местах, совершенно безлюдных, каждая сотня жила своей самостоятельной жизнью, больше на патриархальных началах, чем на букве воинской дисциплины. Но вместе с тем каждый командир сотни являлся бесконтрольным начальником и своей сотни, и редкого туземного населения своего района. Такое положение развивало и крепило добрые и сердечные взаимоотношения и младших офицеров и казаков и отношение к своему командиру сотни.

Штаб полка, две сотни казаков и все остальные полковые команды, находившиеся в городе Мерве, занимали в гарнизоне какое-то изолированное и привилегированное положение среди русских частей. Офицеры полка не любили бывать в гарнизонном собрании, которое, кстати сказать, было далеко от расположения полка. Все празднества они справляли в своем полку – весело, интимно, где все знали друг друга много лет. Эти факторы развили среди офицеров свое собственное полковое «я», и радости и горести переживались всеми вместе, только в своей полковой семье.

Офицеры служили в полку долго, и громадное их большинство, выйдя в полк по окончании военных и юнкерских училищ, оставались в полку до тех пор, пока их есаулами не переводили в другой полк «для уравнения», как это требовалось по законам войска. Иные же, достигнув «предельного возраста» по своему чину, уходили в отставку.

Можно сказать так: офицер, выходя из училища в полк, становился собственностью полка. И редко кто искал другого места службы.

1-й Кавказский полк для большинства офицеров был основным домом, из которого никто не хотел никуда уходить. И весь интерес офицеров сосредоточивался только в своем полку, и вся жизнь их складывалась только в обществе своих офицеров и их семейств. Отсюда и развилась полковая дружба, где дороже офицера-однополчанина других людей не было.

Период командования полком Кияшко (после был начальником Кубанского войскового штаба) и Чауна особенно объединил полк. О том времени остались только восторженные воспоминания как среди офицеров, так и среди казаков. Оба они создали и по психологии и по внешнему виду особый тип казака-закаспийца. Длинные черкески, белые бешметы, высокие косматые папахи, наподобие туркменских, черного и белого курпея, носимые «с заломом», широкие шаровары из голубого, красного и зеленого восточного сатина «с напуском» на мягкие козловые сапоги украшали всех.

В эти цветные шаровары казак обязательно вшивал белый кант. Так было принято.

Придя из полка на льготу и живя в своей станице, он неизменно одевался только так во все праздники. И когда он шел по улице, то неизменно слышалось вслед: идет закаспиец! А если взять урядника при серебряном кинжале, с призовыми часами на груди, с галунами по верху высокой косматой папахи, то как ему почтительно не уступить дорогу!

Полковая офицерская молодежь

На отдыхе под Карсом наш полк квартировал отдаленно от остальных частей дивизии. Мы, молодежь, близко соприкасались со сверстниками-офицерами 4-й и 6-й Кубанских батарей только в Карее, на субботних вечерах в общественном собрании, где бывали концерты и потом танцы.

Батарейцы держали себя скромно, всегда отлично и стильно одетые в черные черкески, дружные между собой, они больше подходили к нам, кавказцам, чем остальная молодежь офицеров дивизии, которых мы и не встречали на этих вечерах.

Мы были молоды, получали хорошее жалованье и после полудикой Турции, естественно, хотели веселиться хоть один раз в неделю. Да и показать себя.

Условились: на вечера одеваться однообразно – черные черкески, белые бешметы и обязательно «при тесьмах». Или – все в черкесках разного цвета.

В обоих случаях мы представляли нарядную группу казачьих офицеров – живую, дружную, всегда веселую. Обязательно общий ужин. Напитками не увлекались. За столом – все общее. Платил один – казначей подъесаул Володя Поволоцкий, а расчет «дома» и поровну. Жены офицеров – наши гостьи. Муж платит только за себя.

На вечер мы скачем на лошадях из своего села Владикарс, которое отстояло от Карса в 7 верстах. Лошадей и вестовых оставляли в своем полковом обозе 2-го разряда, квартировавшем в Карее. После двух часов ночи – вновь в седла и скачем домой. Это было очень неудобно во всех отношениях и в особенности относительно наших конных вестовых. Жаль их было. К тому же было очень холодно.

Самыми разговорчивыми на вольные темы были Кулабухов, Некрасов, Леурда и Винников. Как-то они пристали ко мне: «Попроси полковой экипаж полковника Мистулова». Просьба была совершенно не уместная. Долго отказывался, но потом решился – доложил командиру от лица всех и… «на один раз».

– Федор Иванович, – удивленно отвечает он, – экипаж в вашем полном распоряжении и когда хотите…

Добрый, благожелательный ко всем Мистулов, сам холостяк, вполне понимал нас, молодежь.

В общественном собрании часто появлялись наши бригадные командиры – генерал Иван Никифорович Колесников и полковник Филиппов. Оба – терские казаки.

Колесников – всегда в черной черкеске и бешмете, при шашке. На груди у него офицерский крест Св. Георгия 4-й степени, полученный им на Западном фронте, когда он командовал 2-м Горско-Моздокским полком своего войска. Свою большую «старинную» черную папаху он неизменно держал под мышкой левой рукой. Это было так странно видеть на балу.

– Ваше превосходительство! Почему вы не сдадите свою папаху в вешалку? – как-то спросил я его, будучи довольно близок к нему по походам в Турции.

– А зачем? Мне она не мешает! – быстро отвечает он и мило улыбается. Улыбаюсь и я.

Генерал Колесников был типичный линейный казак в манерах и разговоре. И свою папаху он держал под мышкой по-староказачьи.

Милый старик с седой прокуренной до желтизны бородкой. А этому «старику» тогда не было и 55 лет.

И Колесников, и Филиппов на наше приглашение всегда с удовольствием подсаживались за наш холостяцкий стол и, выпив одну-две рюмки водки, благодарили и уходили.

Мистулов никогда не бывал на этих спектаклях-вечерах, а почему – не знаю. Да и вообще все старшие офицеры частей не бывали на них.

К осени 1916 года, то есть когда полк прибыл на отдых, в нем образовалась очень крупная группа холостяцкой молодежи в 15 человек. Перечислю ее по старшинству чинов.

Подъесаулы: Кулабухов Владимир Николаевич, Елисаветградского кавалерийского училища выпуска 1912 года; Елисеев Федор Иванович, Оренбургского казачьего училища выпуска 1913 года. Из казачьей сотни Николаевского кавалерийского училища: Некрасов Александр Семенович выпуска 1913 года, Маглиновский Иван Васильевич выпуска 1913 года, Леурда Николай Васильевич, Мацак Гавриил Гавриилович, Винников Александр Аполлонович, Поволоцкий Владимир Алексеевич; все выпуска 1914 года.

Сотники: Бабаев Павел Иванович, ускоренного выпуска Константиновского артиллерийского училища начала 1915 года, владикавказский кадет; Фендриков Филипп, майкопский реалист, ускоренного выпуска Оренбургского казачьего училища (он погиб в отряде генерала Геймана под Майкопом).

Хорунжие: Щербаков Иван, екатеринодарский реалист, ускоренного курса сотни Николаевского кавалерийского училища конца 1915 года; Косульников Алексей Андреевич, терский казак, петроградский гимназист, выпуска Екатеринодарской школы прапорщиков 1916 года.

Кроме этого: корнет Кантемиров, осетин; Капелиович Самуил Израилевич, старший медицинский врач полка, из Баку; Борисов, ветеринарный врач полка, терский казак.

Самому старшему из нас было 26 лет. Жили очень дружно. Никогда не было не только что ссор, но и недоразумений. Всяк знал свое место. Все были на «вы», кроме «николаевцев», которые окончили вместе Владикавказский кадетский корпус, и только Некрасов окончил Воронежский.

Психологически и костюмами мы отличались от многих старших офицеров полка. Кроме подъесаула Дьячевского Диамида Алексеевича, выпуска 1907 года из пехотного военного училища, все остальные офицеры были из военных училищ еще до русско-японской войны, и самый младший из них – Маневский, выпуска Николаевского училища 1902 года. Калугин, Успенский, Пучков, Бабаев (отец) и Авильцев были Ставропольского юнкерского казачьего училища, когда оканчивающих его выпускали в полки подхорунжими и потом уже, после шести месяцев пребывания в строю, производили в чин хорунжего. Это чисто казачье училище было закрыто в 1898 году. Войсковой старшина Степан Егорович Калугин окончил его еще при императоре Александре III. Разница во многих понятиях была вплоть до того, что некоторые доказывали, что, когда берешь барьер – «корпус надо отклонять назад, чтобы облегчить перед лошади»… Наука же говорит обратное. Есаулы Авильцев и Алферов имели трубчатые бинокли и уверяли нас, что они лучше биноклей «Цейс»…

Как известно, после русско-японской войны в военных училищах потребовались новые знания. В 1909 году все юнкерские училища были по курсу наук приравнены к военным. Вот откуда и происходила разность психологии и взгляда на военное дело.

Старшие офицеры относились к нам хорошо, порою по-отечески, любили нас и смотрели на нас как на своих заместителей в деле сохранения дружной полковой офицерской семьи.

Женитьба подъесаула Некрасова

«Прошу разрешения вступить в первый законный брак с девицей Зоей Александровной Смирнитской», – прислал рапорт на имя командира полка подъесаул Некрасов.

Это было так неожиданно для нас, молодежи!

Немного черствый, немного скрытный, совершенно не сентиментальный, большой любитель поухаживать за податливыми девицами. И вдруг – он женится… да еще первый из нас, веселых и дружных, которых в полку было десять человек и среди которых никогда не поднимался вопрос о женитьбе кого бы то ни было.

Мы немедленно же приступили к нему с допросом: как?., кто она?..

И оказалось: когда он был в Александрополе для изучения службы связи, то познакомился, влюбился, сделал предложение, получил согласие и стал женихом.

Она – дочь полковника крепостной артиллерии. Отец ее умер. Мать – 35-летняя вдова, рожденная де Полиньи, имеет двух дочерей, институток. Невесте 17 лет, она только что окончила институт.

Некоторым образом виновником того события являлся и я, поэтому опишу, как Некрасов попал в Александрополь.

В марте 1916 года успешно развивалась 1-я Мемахатунская операция в Турции. Полк совершил две дивные конные атаки. В первой атаке захватили свыше тысячи турецкой пехоты с двумя горными орудиями, а во второй двумя авангардными сотнями полностью уничтожена арьергардная рота турок.

До городка Мемахатун оставался лишь один переход. После вчерашнего «конного наскока» полку дана дневка в селе Жовтик. На горах лежал еще снег, а в долинах – слякоть, грязь. Мы, тогда хорунжие, расположились в одной турецкой хижине.

Пришла почта. Распоряжением начальника дивизии приказано немедленно командировать от каждого полка в Александрополь по одному офицеру, не выше чина хорунжего, и по одному грамотному казаку – для изучения службы связи и искровой станции. Командировка – что-то около шести месяцев.

До доклада командиру полка полковнику Мигузову спешу в нашу общую хижину, собираю хорунжих, читаю им распоряжение и спрашиваю: кто хочет получить эту командировку?

В нашем полку многие «тыла» не любили. Все молчат, а Кулабухов и Леурда, как самые активные, сострили, что «ехать в тыл в разгар столь удачной военной операции – нас не обманешь…» И вдруг Шура Некрасов сам назвался. Это было столь неожиданно, что все рассмеялись, думая, что он шутит. Но он не шутил.

Иду с докладом к Мигузову. Прочитав это распоряжение, он, как всегда, небрежно спрашивает меня:

– Опрашивали ли вы, хорунжий, желающих получить столь завидную командировку?

Докладываю осторожно, что самый подходящий был бы хорунжий Некрасов, как один из старших в этом чине.

Некрасов отличный офицер, окончил Воронежский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище в Петербурге в 1913 году по первому разряду, но он не особенно напрягал себя в службе, как не любил напрягать службой и казаков. Мигузов, умный и наблюдательный, конечно, это хорошо знал.

– Нек-рас-сов… Нек-рас-сов… – злобно протянул он. – Почему Некрасов?! А вот я не хочу! – вдруг выкрикнул он.

Докладываю, что Некрасов серьезный офицер, третий год в полку, следующие хорунжие моложе и моральное право на его стороне.

Выслушав и подумав, Мигузов уже спокойно спрашивает:

– А Некрасов-то сам хочет ехать?

– Я его не спрашивал, господин полковник, – умышленно вру я своему командиру полка.

– Ну, если он согласится, то и пишите документы, – фиксирует Мигузов.

Некрасов был очень рад. Мы все смеялись над ним, подтрунивали, что он изменяет нашему полковому товариществу хорунжих. Он также смеялся и просил меня как можно скорее приготовить документы, боясь, что командир полка переменит свое решение. Я его понимал. В тот же день он поскакал в направлении Эрзерума на мощной своей красавице кобылице английских кровей, лучшей офицерской лошади во всей нашей дивизии.

Маленькая деталь: и мы, хорунжие, и командир полка невольно и не сговариваясь тогда же спросили Шуру Некрасова: где он оставит свою кобылицу на месяцы командировки?

– Да оставлю в тылу, в обозе 2-го разряда, – как-то легкомысленно ответил он.

И оставил. Вестовой недоглядел, ее покрыл упряжной обозный жеребец, и она принесла Некрасову «приплод» отца… Жалко было смотреть на результат-Дивизия в Финляндии. В дождь он привязал ее к телеграфному столбу. Ударила гроза. Она упала. Думали, что ее убило. Отлежалась, но был атрофирован зад и уши. Она стала калекой. И в декабре 1917 года, вернувшись на Кубань, он отдал ее вместе с жеребенком за гроши своему вестовому.

По имперскому закону офицер может вступить в брак, достигнув 23 лет. Его невеста, девица или вдова, должна быть благонравного поведения и иметь образование не меньше четырех классов гимназии. Все это с предоставленными документами рассматривается обществом офицеров полка по принципу: достойна ли эта особа быть принята в полковую семью офицеров и их жен?

Разрешение дано. Некрасов справил «мальчишник» и пригласил быть у него шаферами на свадьбе меня, Леурду, Винникова и Поволоцкого.

Встреча с полковником Мигузовым

Мы, четыре шафера, поездом едем в Алёксандрополь. В поле неожиданно остановился наш поезд. Многие пассажиры вышли из вагонов узнать, в чем дело.

Вышли и мы и идем в направлении паровоза. Был поздний вечер. В темноте столкнулись с идущей навстречу нам маленькой фигурой в кителе, в фуражке, с тросточкой. То оказался наш бывший командир полка полковник Дмитрий Александрович Мигузов. От такой неожиданности мы даже испугались. Ведь он так всех нас, офицеров, «жал» в полку.

– Здравия желаем, господин полковник! – произнес кто-то из нас, и мы, остановившись, взяли под козырек.

Удивился и он столь неожиданной встрече и, подавая каждому руку, ответил:

– Здравствуйте, здравствуйте! – а потом спросил: – Куда это вы едете? – видя, что мы празднично одеты и некоторые из нас при боевых орденах.

Мы пояснили, что едем на свадьбу к подъесаулу Некрасову, в Алёксандрополь.

– Так, значит, Некрасов женится? – И немного подумав, он продолжил: – Хорошо делает, – и, не находя больше слов, за руку прощаясь с нами, добавил: – Ну, поезжайте, поезжайте. И повеселитесь.

– А где же вы теперь, господин полковник? – неудачно спросил Леурда, бывший у него полковым адъютантом до меня восемь месяцев.

– А вам не все ли равно?.. Много будете знать – скоро состаритесь, – ответил он и пошел от нас в темноту. Нам стало жаль его, и мы искренне выцукали Леурду за его неуместный вопрос.

Нашим полком он командовал с 1912 года. Умный и опытный офицер, но, разочаровавшись в людях, стал человеконенавистником, так о нем говорили. Полком он не совсем удачно командовал, но генералом был бы отличным. И вот один случай погубил его карьеру. Пишу для истории.

В 1915 году войсковой праздник офицеры полка справляли в Турции, в селении Санжан, что возле городка Дутаха на реке Евфрат. Мигузов в обществе своих офицеров мог выпить несколько рюмок водки и мог участвовать в пении песен, которые он любил и знал. Нас было немного, так как четыре сотни казаков находились в дальних селах как охрана к главному участку фронта. Ужин был в большой палатке командира полка, довольно скромный. Потом все вышли на воздух. Некоторые офицеры ушли в свои палатки. Мигузов стоял и с кем-то разговаривал. К нему подошел полковой капельмейстер, коллежский регистратор, пьяница и ничтожество, и с трубкою во рту обратился с чем-то. Это так возмутило Мигузова, что он ладонью щелкнул его по трубке, но чуть зацепил и его щеку, выкрикнув при этом:

– Как ты смеешь разговаривать с командиром полка, имея трубку в зубах!

Они были кумовья – Мигузов крестил его дочку.

Трубка, описав довольно большую дугу, упала на землю. Неустроен, часто хорошо пивший, бросился искать ее в темноте. А Мигузов, видимо, спохватившись, коротко бросил окружающим его немногим офицерам:

– Господа, идите по домам…

Было неприятно. Спать не хотелось. Сели играть в преферанс. Скоро к нам зашел Неустроев и с плачем пожаловался, как его оскорбил командир полка. Под одним глазом у него был незначительный синяк. Полковой лекарь Капилеович дал ему медицинское свидетельство, но откуда получился этот синяк – не указал. Делу был дан ход – до Тифлиса включительно, то есть до штаба главнокомандующего Кавказской армии. Что писалось, в полку никто ничего не знал. В апреле 1916 года полковник Мигузов был отозван в Тифлис для получения высшего назначения, но… назначен начальником какого-то санитарного транспорта [8]8
  Д. А. Мигузову был все же присвоен чин генерал-майора, и он был назначен командиром 1-й бригады 2-й Кубанской казачьей дивизии.


[Закрыть].

Вот почему был очень неуместен вопрос подъесаула Николая Леурды к полковнику Мигузову: «А где вы теперь?» – и вот почему он ему так ответил и немедленно же ушел от нас, которых как неиспорченную молодежь, безусловно, любил.

В Александрополе

Некрасов встретил нас на вокзале, сообщил, что свадьба завтра, поэтому едем прямо в дом к теще, где уже ждут.

На второй день все мы – пять подъесаулов – в открытом большом автомобиле выехали в крепостную церковь. Жених был в полной парадной форме офицера Кубанского войска, в галунах, эполетах, а вокруг него четыре шафера – в черных черкесках, белых небольших папахах, белых бешметах с тесьмами через плечо. Даже теща не выдержала и радостно сказала: «Ну просто цветник какой-то!»

Через месяц Некрасов вернулся к нам во Владикарс с женой, тещей и ее младшей дочкой – красавицей Нелли, потом нашим общим кумиром. Полк дал им роскошный вечер. Мы все искренне полюбили нашу новую полковую даму Зою Александровну Некрасову, называя ее иногда «Заинька».

На этой вечеринке-бале не устоял и наш 48-летний командир полка полковник Эльмурза Асламбекович Мистулов, убежденный холостяк. И он прошелся в классической мазурке с 35-летней изящной и обаятельной тещей Некрасова.

Мистулов отлично, правильно и по-настоящему танцевал мазурку. И мы, молодежь, под шумок веселья перебрасывались между собой: «Не ждет ли нас новая свадьба нашего выдающегося командира с вдовою Смирнитской?»

Но Мистулов, верный своему принципу, ровно через два года в чине генерал-майора погиб трагической смертью, будучи все тем же холостяком, как и прежде.

Великой и гордой души был человек.

После бала гостьи вернулись в свой Александрополь. Молоденькая наша полковая дама, как и все другие дамы полка, со своим мужем поселилась в простой крестьянской комнате молоканского семейства без всяких удобств.

Такова уж судьба всех офицерских жен – постоянный поход, а с ним и постоянные походные неудобства.

Не отпраздновать в полку Рождественские Святки 1916 года считалось недопустимым явлением. Офицеры решили устроить для всех казаков вечер-спектакль, а после него – ужин и бал для офицеров.

Этим балом-маскарадом закончился 1916 год, последний год императорской России. Абсолютно ничего плохого мы не ожидали.

Отъезд полковника Мистулова

Из Тифлиса, из штаба Кавказской армии, совершенно неожиданно для нас, да думаю и для самого Мистулова, получена телеграмма: «Полковнику Мистулову сдать 1-й Кавказский полк и явиться в Тифлис, в штаб главнокомандующего, для получения нового назначения».

Полк готовился к печальным проводам своего полкового бога, коим для всех нас был полковник Мистулов.

От офицеров полка уже заказан массивный серебряный сервиз – поднос и на нем высокий фигурный графин и 12 рюмок. На подносе – факсимиле всех офицеров полка.

И вот последний день настал. За столом – все офицеры и дамы полка. Но обед шел не как всегда. Не чувствовалось веселья, вернее, не было никакого веселья. Сам Мистулов грустил. Через весь стол он уже два-три раза обращался к нам, молодежи: «Почему невесел левый фланг?»

Подали сладкое, кофе, ликеры. Старший в чине и его помощник и заместитель войсковой старшина Калугин встал. Все мы насторожились.

– Господин полковник, дорогой и глубокоуважаемый Эльмурза Асламбекович! – начал он. – Силой высочайшего приказа вас отнимают от нас, кавказцев. Мы очень рады вашему повышению по службе [9]9
  Э. А. Мистулову был присвоен чин генерал-майора, и он назначен командиром 2-й бригады 2-й Кубанской казачьей дивизии.


[Закрыть]и будем всегда радоваться вашим успехам на поле брани. Но одновременно с этим мы глубоко опечалены тем, что вы нас покидаете, нас, кавказцев, так вас полюбивших.

От сильного волнения Калугин сделал паузу. Потом взял в руки подарок, снял с него покрывало и продолжал:

– Примите от нас, кавказцев, этот скромный подарок, который будет напоминать наш 1-й Кавказский полк.

Хотя речь Калугина и не была блестяща, но все знали, как знал и сам Мистулов, что она сказана от чистого сердца.

Мистулов, видимо, удивился блестящему и дорогому подарку, он обнял Калугина, и оба немного прослезились.

Все сидели молча. Молчал и Мистулов. Потом он встал, печальными глазами обвел всех и начал так:

– Господа, я терский казак. До этого служил только в терских строевых частях. До вас командовал 2-м Сунженско-Владикавказским полком. Стаж требовал опыта в командовании первоочередным полком. Мне предложили освободившийся ваш 1-й Кавказский полк неведомого мне Кубанского войска. Я согласился. И не скрою, что, когда ехал в полк, я не знал, каков он. Каковы кубанские казаки? А главное, каков офицерский состав полка?..

Не скрою и того, что я предпочел бы любой полк своего Терского войска любому Кубанскому… Прошу меня простить и не осудить за это… Думаю', вам мои чувства понятны… И вот теперь, после девятимесячного командования 1-м Кавказским полком, уезжая от вас, хочу подчеркнуть, что то, что я нашел в полку, нашел среди вас, господа офицеры, мои дорогие соратники, я редко где встречал в других полках. Такой чистоты жизни, такой дружной и честной офицерской семьи трудно где сыскать.

Я полюбил 1-й Кавказский полк так, как не любил еще ни один полк в своей жизни. Я вас никогда не забуду. И воспоминания о вас всегда будут наполнять мое сердце только любовью к вам, мои дорогие кавказцы – родной и милый моему сердцу 1-й Кавказский полк…

Как слова Калугина, так и слова Мистулова все слушали стоя. Закончив тост, Мистулов обошел и расцеловался со всеми.

С его отъездом на душе стало совершенно пусто, ничего не хотелось делать. Что-то оборвалось в душе…