Текст книги "Казаки на Кавказском фронте 1914–1917"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Деве-бойнские позиции…

Отдыхом под Эрзерумом мы были очень довольны. Стоял дивный сухой солнечный август. Эрзерумская долина – широкая котловина в поперечнике верст 15–20, окаймленная со всех сторон высокими горными хребтами. Она – вся в траве. Масса фуража. Кони наши сыты, что бывало редко. Вдруг получено распоряжение: «Всей 5-й Кавказской казачьей дивизии выступить через Эрзерум, Хасан-калу, Сарыкамыш на отдых в район крепости Каре».

С отдыха из-под Карса в самом конце декабря 1915 года один раз нас уже сорвали, поэтому как-то не верилось в прочность этого распоряжения.

Полки выступили. И в последний раз они переночевали в историческом «нашем» Эрзеруме… и в последний раз оглянулись мы на так памятную нам Эрзерумскую долину со склона гор и двинулись вверх, к историческим валам, к Эрзерумским фортам, замыкающим, защищающим Эрзерум с востока, со стороны России.

Шоссе достаточно укатанное. По нему беспрерывное движение: идут обозы, транспорты, снабжающие Русскую армию в Турции. Крутыми зигзагами дорога поднимается все вверх и вверх, к главным турецким фортам на Деве-бойнские позиции.

Так вот они, те знаменитые позиции, которые брал в 1877 году, 23 октября наш родной и славный 1-й Кавказский полк! За который был награжден Георгиевским штандартом и который держит в «бушлате», в седле, бравый молодецкий штандартный урядник Иван Маслов, казак станицы Дмитриевской.

Стоит о чем призадуматься!.. Есть о чем вспомнить!.. Стоит за что преклониться перед прахом наших предков!.. Стоит за что высоко поднять голову и выпрямить стан!

В нашем полку не была написана «история полка». Не было даже и краткой памятки.

Полковник Мистулов, как всегда, идет в голове полка шагов на двадцать, изредка поворачивая голову в стороны, рассматривая турецкие твердыни. Я же верчусь в седле, чтобы не пропустить, чтобы рассмотреть все извилины, по которым шли в атаку на турок наши деды, чтобы запечатлеть «их следы».

И вот именно здесь зародилась у меня мысль – написать о действиях нашего полка в войне против турок, начавшейся 19 октября 1914 года.

На отдых, в Россию. Незабываемые встречи

Наш полк в Хасан-кале. Ему дана дневка. На другой день сюда подошла Сибирская отдельная казачья бригада. Такая приятная встреча…

На санитарном пункте устроен бал. Как не пойти туда?.. И не потанцевать, помаяться с сестрами милосердия?!

Вся наша молодежь там. Офицеры-сибирцы держатся скромно и отдельно. Крупные, кряжистые, в красных лампасах на бриджах, со шпорами – они чувствовали себя здесь гостями из далекой своей Сибири, с берегов Иртыша, почему и держались скромно, как бы замкнуто. Сверстники же, как и все сверстники всех военных училищ, конечно были общительны между собой, веселы и радостны.

Вот и крутые горы Караургана. Быстрая речка, извиваясь по ущелью, сечет границу своим течением между Россией и Турцией. Теперь это глубокий тыл. Фронт же – за 300 верст отсюда.

Прощай, Турция! Прощай, жестокий, холодный, голодный и каменисто-гористый этот край, который, как оказалось, мы больше не увидим…

Прощайте, братья-казаки 1-го Кавказского полка, погибшие геройской смертью в этих далеких трущобах и похороненные навеки там…

Прощайте… не увидят вас, родных, сгорбленные от семейного горя старушки матери, с вечно заплаканными глазами… как не увидят вас суровые седобородые отцы казаки, пославшие вас умирать за свое Великое Отечество…

Прощайте… Умрут все – и ваши жены-вдовицы, и ваши матери-старушки, и ваши отцы-бородачи, как умрем и мы, ваши соратники и командиры.

И только скрижали истории родного вам 1-го Кавказского полка сохранят о вас память всему войсковому потомству…

Вот и Сарыкамыш. Это уже Россия. Русский далекий городок. Вокзал. Самый далекий железнодорожный вокзал России на Кавказе, а от него идет единственная ветка на Каре, Александрополь, дальше на Тифлис, а через него – и на нашу Кубань…

На ночлег полк стал биваком за городом. Сделав все распоряжения по полку, по сотням, дав полную волю отдыха казакам, все офицеры полка на лошадях двинулись в гостиницу «Москва» на общий дружеский обед.

Всевозможная овощная закуска, водка, борщ… Самый настоящий наш казачий борщ с помидорами был главным блюдом нашего стола.

К концу обеда совершенно неожиданно вошел к нам подъесаул Коля Бабиев. В нашем полку все его очень любили и считали как бы «своим». Он возвращался в свой 1-й Лабинский полк из Карса и был особенно весел, возбужденно весел и чем-то счастлив (тогда никто из нас не знал, что он по суду разжалован в рядовые и потом помилован; вот почему он и был возбужденно весел).

Офицерский обед закончен. Все есаулы и войсковые старшины с командиром полка «отбыли отдыхать», а мы, молодежь, сплошные подъесаулы и сотники, с веселым и молодецким Колей Бабиевым остались «продолжать»…

Вдруг открывается дверь и входит большая группа офицеров Сибирской казачьей бригады пообедать. Впереди есаулы – кряжистые, спокойные, но с сознанием своей боевой и войсковой ценности.

По воинскому уставу и воинской этике мы встали и отдали честь. Когда ушли наши старшие офицеры, мы, как поклонники наших кавказских горцев, надели папахи, хотя и продолжали еще есть и пить. Это тогда считалось «очень по-кавказски», что особенно всегда любил Бабиев.

Офицеры Сибирской бригады обедают с водкой. Тихо говорят между собой. Постепенно они начинают «веселеть». Столовая гостиницы небольшая, и наши столы находятся один от другого лишь в нескольких шагах.

Присутствие за столом у сибирцев маститых есаулов стесняет нас в «нашем веселии». Всегда горячий «на все» Бабиев в особенности это чувствует. И хотя он среди нас «старший подъесаул», но он – наш гость и не он распоряжается за столом. Он тихо говорит мне: «Как бы это соединиться с сибиряками?»

Но мне уже подмаргивали сибиряки, сверстники по училищу, которым, видимо, очень хотелось поближе познакомиться с характером кубанских казаков, а для этого «надо быть вместе, за одним столом».

Полковой адъютант всегда имеет право инициативы. И она проявлена.

– Господа офицеры! Гора с горой не сходятся, но казаки… казаки всегда должны быть вместе! – сказал я громко, встав на ноги. – А посему оба казачьих стола – Сибирский и Кавказский – должны быть вместе! – уже громко произнес я, обращаясь лицом к сибирским казакам-офицерам.

И едва произнеслись эти слова, как оба стола, один – занятый казаками в черкесках, а другой – казаками в широких красных лампасах на темно-синих бриджах, шумно приподнялись и… слились воедино – живо, весело, дружески. Вот тут-то все и началось… Да и как было не начаться… Мы ведь были одинаковы единым казачьим духом, помыслами, единым бытом, психологией, что определяется словами – Казачье Братство.

Вино лилось… шли тост за тостом. Казалось, им не будет конца! Бабиев стал тяготиться и тостами, и вином, и бездеятельностью. Без песен и без лезгинки веселье не было для него весельем. В таких случаях он должен двигаться, петь песни строевые, танцевать лезгинку. Но он отлично знает, что он здесь гость и распоряжаться не может. Мы сидим с ним рядом. Толкая меня в бок, он тихо говорит:

– Давай, Джембулат, вдарим лезгинку с тобой, чтобы показать ее сибирякам… Но ты выскакивай первым, а потом приглашай меня… и мы пойдем на пару.

– Якши-йол, мой старший брат Хаджи-Мурат, – отвечаю ему и тут же выкрикиваю единственное слово нашим полковым трубачам: – Лезгинку!

Не буду описывать, как мы провели ее с Бабиевым. Хлопанье в ладоши, выкрики, дикий «бум» заразили сибирских казаков.

– Казачка-а!.. Казачка-а! – закричали сибиряки.

И понеслись они по очереди по два в свой танец, выбивая такт, притопывая и переходя вприсядку. Некоторые из них танцевали хорошо, но, одетые в бриджи, в сапогах, при шпорах, они не дали впечатления разгульного, широкого казачьего танца.

Ревнивый, самолюбивый, задорный Бабиев не утерпел… Он уже подоткнул полы черкески за пояс, бросил свою небольшую папаху на затылок, засучил рукава черкески и своим вызывающим видом и красными широкими диагоналевыми бриджами с серебряным галуном просился «в бой казачьих танцев»…

Незабываемая встреча. Жаль, что подобных не было раньше – до боев или в боях. Это сильно сближает людей и толкает их на подвиги, на жертвы, на взаимную выручку, на поддержку и… на смерть.

С сибирскими казаками-офицерами мы расстались исключительно сердечно. Расстались – и больше уже с ними не встречались никогда. И так было жаль, что это случилось так поздно и так коротко.

Прощай навсегда, Сибирская отдельная казачья бригада, возглавляемая тогда редкостно храбрым воином генералом Раддацем.

На отдыхе под Карсом

В конце августа дивизия прибыла в район Карса и расположилась на отдых в молоканских селах: 1-й Таманский полк недалеко от Сарыкамыша, 1-й Кавказский полк в селе Владикарс, в 7 верстах южнее Карса, 3-й Екатеринодарский и 3-й Линейный – севернее Карса.

Штаб дивизии – в самом Карее. Где расквартировались 4-я и б-я Кубанские батареи – не помню.

Полки сразу же приступили к своему ремонту.

Полковник Мистулов удивительно тонко понимал свое высокое положение командира полка. Чуть ли не на второй день прибытия он диктует мне телеграмму на имя Наказного атамана Кубанского войска, которую привожу почти дословно: «Счастлив донести вашему превосходительству, что 15 мая сего года я принял в командование 1-й Кавказский полк славного Кубанского казачьего войска и теперь, прибыв с полком на отдых под Каре, доношу, что полку необходим основательный ремонт. В первую очередь необходимо приобрести 200 казачьих седел. Прошу отпустить из войсковых сумм (столько-то) рублей».

Деньги были отпущены. Из Кутаиси вызваны грузины-седельники. Открылись разные полковые мастерские. Ключом бьет жизнь. И над всеми нами, словно дирижируя волшебной палочкой, стоял наш полковой бог – полковник Эльмурза Мистулов.

Учебная команда в 120 урядников, произведенных за боевые отличия, занимается учениями только до обеда – усердная, удалая и певучая.

Трубаческая команда, всегда нарядная, ежедневно услаждает игрой на инструментах слух казаков и жителей – наших добрых молокан.

Нечасто, но основательно полк встряхивается полковым конным учением, и, заливаясь песнями, на разгоряченных и взмыленных лошадях сотни, словно рисуясь своей сбитостью и красотой конного строя, медленно разъезжаются по своим квартирам, на отдых.

К мужьям прибыли почти все жены офицеров. Из далекой Кубани приехало много десятков жен урядников и казаков. Старшие года присяги, прибывшие в полк в начале 1911-го, не видели своих жен шесть лет. По вечерам в стройных военных казачьих песнях можно услышать дивный женский подголосок, и рыдающий, и веселящийся, смотря по напеву и по содержанию песни.

Прибытие сюда, в такую даль, жен простых казаков указывало и на зажиточность казачьих семейств, могущих потратить несколько десятков рублей на столь дальнюю дорогу, оторвав незаменимую работницу от многочисленных дел в казачьем хозяйстве, и на безысходную тоску молодых жен, не видевших своих мужей многие годы… В хорошую погоду у квартиры полкового адъютанта под духовой хор трубачей эти жены-казачки с мужьями наперебой танцевали «станичный казачок», сходный с кавказской лезгинкой, вызывая радость и зависть у одиноких казаков. И если в станицах на семейных пирушках всякий казак мог пойти в танец с женой любого казака, то здесь это считалось совершенно недопустимым. Исключение составлял полковой адъютант – и только по просьбе мужа. Таков казачий патриархат, а на чужой сторонушке – в особенности.

К войсковому празднику упражняется в джигитовке команда наездников, человек в 30. Как всегда, в нее идут только охотники. Приезд офицерских жен и жен казаков саму призовую джигитовку особенно воодушевил. Воодушевили и призы. Каре под боком, в нем кавказские «серебряки», то есть мастера кавказского холодного оружия под серебром. Мистулов щедрый, так как он сам наездник. «Первому джигиту» предназначалась офицерская шашка в массивной серебряной оправе.

Прибытие походного атамана

Во время войны высочайшим приказом была учреждена должность Походного атамана всех Казачьих войск. Походным атаманом назначен великий князь Борис Владимирович. Мы, строевые офицеры, тогда ничего не знали о цели этого учреждения, которое потом признано было ненужным, но оно нам импонировало. И вот совершенно неожиданно появился приказ по дивизии, что Походный атаман великий князь Борис Владимирович объезжает казачьи части Кавказского фронта и такого-то числа полкам и батареям в конном строю прибыть в Каре на смотр атамана-князя.

Стоял ноябрь месяц. Снега не было, но очень морозно. Резервными колоннами полков в конном строю, построенных в одну линию, дивизия долго ждала прибытия специального поезда Походного атамана. Наконец поезд прибыл. Штабу атамана под их седла поданы казачьи лошади. Уже смеркалось, а день был и без того сумрачный и холодный, когда показался великий князь со своим небольшим штабом. В защитного цвета офицерской шинели, в фуражке (как и его штаб), не торопясь, шагом, буднично проехал он между полками в глубину, потом выехал вперед и коротко сказал о России, об императоре и о будущей нашей победе.

Казаки кричали «ура», а полковые оркестры трубачей играли Русский национальный гимн.

Этот смотр дивизии закончился уже в вечерней темноте. А мы ведь ждали гораздо большего. И наш полковой хор трубачей, умышленно весь посаженный на серых лошадей, служил наглядным огорчением нам, все тогда воспринимавшим со святостью в душе в военной службе. Мы ведь ждали полковых учений, детального осмотра полков, опросов их нужд, желаний… Но смотр оказался «казенным».

Начальник штаба Походного атамана полковник Богаевский (будущий Войсковой атаман Донского войска с 1919 года) от имени князя пригласил всех офицеров дивизии, начиная от командиров сотен, пожаловать в их салон-вагоны на ужин.

Полки двинулись в свои села под командой младших офицеров, а все старшие на лошадях к станции Каре. Штаб дивизии, 2 бригадных командира, 4 командира полка со своими адъютантами, 2 командира батареи с адъютантами и своими старшими офицерами, 24 командира сотен полков дивизии, начальники разных полковых команд… Всего гостей было до 50 человек, но в салон-вагонах для всех хватило мест.

Штаб Походного атамана принял нас, как своих родных казаков, очень внимательно и очень разумно рассадил за столики. С князем – наши генералы и начальники частей, где-то там, далеко от нас. Остальных же рассадили за отдельные столики, на четыре человека каждый. Причем за каждым таким столиком сидело три гостя, а четвертым – один из офицеров Походного штаба, как хозяин, который угощал и занимал своих гостей. Это было умно устроено и проведено, так как все мы, строевые офицеры, люди неискушенные, считали, что в штабе Походного атамана всех Казачьих войск есть секрет нашей победы, как и удовлетворения всех наших нужд.

Разговоры за столиками, спросы да расспросы, как и щедрое угощение хозяев, лились рекой. У широких окон салон-вагонов исполнял разные увертюры оркестр трубачей кавказцев, чередуясь с песельниками нашей 3-й сотни. Им также было дано щедрое угощение и закуска. Все хрустальные бокалы имели гравировкой букву «Б» (Борис) с короной. Наш столик не воздержался и похитил на память по одному бокалу…

На второй день все полки дивизии и гарнизон крепости Каре давали великому князю ответный ужин в гарнизонном собрании. За столы сели до 250 офицеров. Во время ужина на сцене играл хор трубачей 1-го Таманского полка. Но когда подали сладкое и кофе, выступил хор песельников кавказцев, составленный из лучших голосов всех сотен полка, до 40 человек, почти сплошь урядников. Чтобы придать силу и эластичность в исполнении некоторых концертных песен, в хор влились офицеры: подъесаулы – Кулабухов, Елисеев, Некрасов, Леурда, Поволоцкий, Вин-ников, сотник Бабаев (сын). Офицеры перечислены в порядке старшинства своего чина.

Мистулов

Об этом доблестном офицере Терского казачьего войска, о его благородстве, его военной службе и боевых подвигах надо писать книгу… Я же, заканчивая описание пребывания на Турецком фронте, приведу факты, мало возможные для других начальников высшего ранга.

Для ремонта полка рапортом начальнику дивизии генералу Николаеву Мистулов запросил разрешения израсходовать из полковых экономических сумм 5 тысяч рублей. По воинским законам до этой цифры командир полка сам может произвести расход, но на эту сумму и выше – только с разрешения начальника дивизии. Старшим делопроизводителем дивизии по хозяйственной части был старик чиновник Завалишин, умный, но строгий законник. Он имел штаб-офицерские погоны своего ранга. И вот по его докладу получен отказ. Прочитав это, Мистулов побледнел и крикнул ординарцу единственное слово: «Экипаж!»

Через полчаса мы были в Карее и остановились перед домом штаба дивизии.

– Подождите меня в экипаже, Федор Иванович, – только и сказал он за всю дорогу и быстро вошел в подъезд.

Минут через 15 он вышел, и мы тронулись назад, в свое село Владикарс. Мы оба молчали. Тогда по воинской этике подчиненному офицеру совершенно не допускалось первому начать разговор со своим начальником, а тем более расспрашивать, зачем он, командир полка, ездил в штаб дивизии, вот почему я и молчал.

– Почему вы не спрашиваете, Федор Иванович, зачем мы ездили в штаб дивизии? – говорит он.

– Не могу знать, господин полковник… Вы мне ничего об этом не сказали, – отвечаю ему.

– Хо-хо-хо! – как всегда гортанно рассмеялся он. – Да ездил за разрешением на пять тысяч рублей!.. И получил его, – закончил он.

Через несколько дней начальник дивизии со своим штабом прибыл к нам в гости, на обед. Добрый старик генерал Николаев любезно здоровается за руку с Мистуловым, за ним начальник штаба дивизии и третьим подходит чиновник Завалишин. И Мистулов в присутствии всего штаба дивизии и офицеров своего полка не подает ему руки…

Из штаба дивизии получена телефонограмма, что «генерал Николаев сдал должность и выезжает в Тифлис. Его поезд отходит в 2 часа дня». В нашем распоряжении осталось только полчаса, чтобы быть в Карее и проводить своего генерала.

Железнодорожный вокзал находится на восточной окраине Карса. Чтобы поспеть к отходу поезда, все офицеры полка и хор трубачей широким наметом, кто как попало, скачут «по диагонали» из своего села по молоканским полям, по рытвинам и – успевают к отходу поезда за две минуты. Под полковой марш – короткое прощание. Поезд тронулся, и мы свободны.

Стоял очень холодный, морозный день, хотя и не было снега. Мы все в обильном поту от бешеной скачки. Все – только в черкесках. К тому же мы голодны.

– Господа! Зайдемте в ресторан на горячую солянку с сосисками! – предлагает Мистулов.

Мы сразу же соглашаемся, так как очень приятно поесть горячей солянки, выпить по рюмке водки и побывать нам, «сельским жителям», в городе, да еще всей полковой офицерской семьей пообедать в ресторане.

Мы в «погребке», подвальном грузинском ресторане, где так уютно. Промерзшие после пота, все с жадностью набросились на острую вкусную горячую солянку с сосисками, развивая свой аппетит несколькими рюмками водки. Возле тротуара на улице держат наших лошадей человек 20 конных вестовых. Трубачи сразу же были отправлены в полк. Добросердечный Мистулов распорядился дать солянку и водку и для вестовых.

Легкий завтрак быстро закончился. Мистулов спросил счет. Лакей принес его и положил перед командиром полка. Последний полез в карман за кошельком.

Всегда у нас в полку было так: расплачивался полностью полковой казначей, а потом удерживал автоматически из жалованья офицеров. Следуя этому принципу, все наши штаб-офицеры бросились к Мистулову, и старший из них, Калугин, доложил:

– Господин полковник! Это вас не касается!

Мистулов быстро схватил счет, скомкал его в руке и твердо сказал:

– Я здесь старший и я за все отвечаю! Вы же – мои гости!

– Эльмурза! Ты этого не сделаешь! Мы этого тебе не позволим! – лаконично и твердо заявил войсковой старшина Константин Семенович Лотиев, казак-осетин, терец, его лучший друг.

Дело приняло щекотливый характер. Все мы щедро заказывали всяк себе, кто что хотел, зная, что за все будем платить сами, и вдруг получился такой финал. Все ложилось на одного человека, как и угощение наших конных вестовых, на карман нашего командира полка, который, как мы отлично знали, жил только на свое жалованье.

Калугин, сверстник Мистулова, обнял его и хотел силой отобрать счет…

– Раз я среди вас, своих офицеров, я сам, один, всегда и за все отвечаю! – твердо заявил он и решительно приказал всем занять свои места за столом. А потом развернул счет, посмотрел сумму, быстро вынул кошелек, заплатил 500 рублей и тут же счет разорвал.

Эта сумма составляла его месячное жалованье.

В 5-й сотне в одну из ночей с коновязи пропало восемь мешков ячменя. Сотенный командир есаул Авильцев сам принес рапорт об этом командиру полка и спросил, что делать.

Надо признаться, что во всех полках каптенармусы сотен (старшие урядники) иногда позволяли себе негласно продавать на сторону экономическое зерно сотен. Поэтому-то они и были всегда при кинжалах, оправленных в серебро, чего не имели не только что казаки, но и строевые урядники.

– Вечером, перед уборкой лошадей, построить сотню на коновязи, – спокойно сказал Мистулов Авильцеву.

Сотня выстроена. Мистулов молча идет от правого фланга, доходит до середины строя, поворачивается лицом к казакам и громко выкрикивает:

– …Вашу мать!.. Воры!.. Разбойники!.. Чтобы завтра же на этом месте лежало восемь мешков ячменя! – и пальцем указывает место для мешков.

Сказал, повернулся налево и молча пошел вдоль строя сотни, не поздоровавшись и не попрощавшись с казаками.

На утро следующего дня есаул Авильцев явился к Мистулову и доложил, что восемь мешков ячменя лежат на старом месте… и как быть – производить ли дознание?

– Не надо, Владимир Николаевич, – отвечает Мистулов и улыбается. Вот оно – обаяние личности и непререкаемого авторитета полковника Эльмурзы Мистулова!

Я впервые услышал из уст Мистулова эту грубую солдатскую ругань. Я даже обомлел от неожиданности. К тому же эта ругань так странно и неумело была произнесена им, что мне стало смешно. Вообще же он никогда не возмущался, не ругался и только бледностью своего лица показывал, кто его близко знал, как он волнуется и переживает всякие неприятности в самом себе.

Мистулов был очень добрый, общительный, веселый и даже остроумный человек. Но когда он садился в седло, выезжал перед полком – становился вождем-командиром.