Текст книги "Повесть о моей жизни"

Автор книги: Федор Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Смотри, как здесь все прибрано, прилизано, смотреть противно и плюнуть некуда. Эх, то ли дело в России… уж лес так лес, чаща, бурелом… А здесь? Разве это лес? Нет, русский лес лучше, чем здешний, – заключал он.

А мне и здешний лес очень нравился.

В один день, когда у меня было побольше времени для прогулки, я решил подняться на Кройцберг (Крестовую гору), на вершине которой я каждый вечер видел чуть мерцающий огонек.

Свернув от своей гостиницы налево и пройдя около километра, я дошел до променада, ведущего на манившую меня вершину, и начал восхождение.

Передо мной отвесно стоял самый пик горы в виде большой острой скалы. Перед ней была совсем маленькая площадка. И здесь я встретил еще одного русского, который молча стоял, изваянный из бронзы, и спокойно смотрел на восток через горы, леса и холмы в сторону России. Это был памятник-бюст первому русскому императору, великому преобразователю России, царю-труженику Петру Первому. Мое сердце радостно забилось, преисполненное гордостью за Родину, за Россию, за то, что здесь ее Великому Петру оказан такой почет. «И здесь ты успел побывать, Петр Алексеевич», – думал я, глядя на памятник, который стоял на близко прислоненном к скале постаменте, а под ним, сияя на солнце золотыми буквами, находились три большие, расположенные рядом полированные доски из черного мрамора. На всех на них было высечено стихотворение князя Вяземского. На доске слева на французском языке, в центре под бюстом на русском, а справа на немецком. Стихи начинались так:

 
Великий Петр, твой каждый след
Для сердца русского есть памятник священный.
И здесь, средь гордых скал, твой образ незабвенный…
 

Дальше я не запомнил.

Поднявшись по вырубленным в камне ступеням еще выше, на самый пик горы, я увидел возвышающийся над горой большой, метра два с лишним высотой, простой деревянный крест с горящей перед ним в особом фонаре лампадой. На небольшой табличке возле креста сообщалось по-русски, что на этом месте до 18… года стоял дубовый крест, который своими руками сделал и установил император Петр Первый. Но так как подлинный крест пришел в ветхость, он заменен точной его копией. Перед крестом постоянно горит неугасимая лампада, свет которой и виден снизу.

Мне кажется, что я еще раз поднимался на эту гору, но с полной уверенностью утверждать этого не буду, так как мне еще многое хотелось увидеть здесь, в Карлсбаде. Например, самый мощный горячий источник Шпрудель.

Длинный застекленный зал с крышей на легких колоннах, вернее, не зал, а галерея с круглым расширением в центре находилась от нас совсем недалеко. Если пройти направо по улице вдоль знакомой уже нам площади со скульптурой, свернуть налево, обогнуть сзади здание почты и выйти на набережную реки Теплы, тут и будет эта колоннада с источником. Источник находится в центре круглого расширения. Он огорожен небольшим круглым барьером в виде чаши. На расстоянии метра в полтора от этого барьера имеется другой барьер. Между этими двумя барьерами возле источника, который бьет мощной горячей струей большой толщины в высоту метра на четыре, ходят служители в белых клеенчатых халатах с капюшонами, с длинными палками в руках. На конце этих палок устроен подстаканник, в который вставляются кружки или стаканы, подаваемые служителями курортникам, пьющим в определенные часы эту воду.

Большинство курортников свои фарфоровые кружки с каким-нибудь видом Карлсбада носят на перекинутом через плечо ремешке, продетом сквозь ручку. У каждого своя кружка объемом двести – триста граммов. Отцепив кружку от ремешка, «кургаст», как там называют курортников, подает ее служителю, вставляя ее в подстаканник на конце палки, служитель подносит кружку на палке к водяному столбу, и кружка мигом наполняется падающей вниз водой. Кургаст принимает кружку от служителя с конца палки и начинает пить воду маленькими глотками – большими нельзя, потому что она горячая, с температурой 76 градусов.

Очень интересно было видеть множество мужчин и женщин, окруживших этот источник и получающих воду, а затем медленно пьющих ее, прогуливаясь вдоль колоннады. Среди публики особенно выделялись там и тут кургасты из Галиции – странно одетые евреи в длинных, вроде поповских ряс, черных пальто, в круглых, вроде ермолки, но с широкими полями, фетровых или плюшевых, черных или темно-зеленых шляпах. Шляпы эти местечковые евреи носили, обычно слегка сдвинув на затылок. Лица у хозяев таких длинных пальто-лапсердаков и описанных выше шляп были обрамлены у молодых и постарше бородой и усами и замечательными пейсами. Пейсы – это длинные косички волос на висках, спускающиеся возле ушей вниз. Эти косички были кокетливо закручены в кольчики. В киосках с сувенирами я часто видел открытки с фотографиями особенно выдающихся своим видом и длиною пейс мужчин с надписью внизу «Кургасты из Галиции». Впрочем, я часто встречал их не только у Шпруделя и на открытках, но и на улицах города.

Но вернемся еще раз к Шпруделю. Тут же в конце колоннады я видел заведение, где производился разлив этой воды в бутылки. Вода этого источника была проведена в ряд санаториев и водолечебниц. Ее набирали в деревянные наспинные ушаты местные жители и на лямках носили домой. И все равно большая часть этой целебной воды из большой бетонной трубы мощным потоком устремлялась здесь же у колоннады в реку. А так как река была совсем неглубокая, то ее вода от этого источника на довольно большом расстоянии была теплая, и вечером, когда на город опускалась прохлада, над рекой поднимался белый пар. «Не отсюда ли и название этой реки Теплы, то есть переиначенное на немецкий лад славянское слово „теплая“?» – думал я тогда.

Еще помню я в Карлсбаде место, называемое «Альте Визе», то есть «Старый луг».

Здесь перед глазами открывается широкая и длинная поляна, покрытая сочной зеленой травой, с ровными дорожками в разные стороны. В дальнем конце этой ровной поляны красуется прижизненный памятник царствовавшему тогда престарелому австрийскому императору Францу Иосифу. Памятник выглядит очень внушительно и богато. На постаменте то ли в кресле, то ли на троне сидит бронзовый старик в военном мундире, с лысой головой, с бакенбардами до выбритого подбородка и густыми усами. По сторонам пьедестала – рельефные изображения каких-то прославивших монарха событий, а по всем четырем углам основания памятника лежали грозные гривастые львы в натуральную величину.

Полюбовавшись памятником, я прошел до конца поляны и по небольшому променаду пошел на гору. Мне стали попадаться стрелки-указатели со словом «Stephaniewarte». Я решил дойти до этой самой «Warte», чтобы узнать, что это такое. Вскоре я увидел на небольшой полянке меж деревьев довольно высокую, из красного кирпича, круглую башню с редкими небольшими окошечками. Башня явно была не очень давней постройки.

Я слышал, что в Карлсбаде на набережной Франца Иосифа (Franz Joseph Qai) есть гостиница «Россия». Мне захотелось посмотреть на эту гостиницу, и, как только я получил пару часов, свободных от работы, отправился на эту набережную. «Россию» найти было нетрудно. Это был красивый большой дом с балконами и цветами на них. Три или четыре его этажа блестели чистыми стеклами окон. Богатый подъезд. Все говорили о том, что это была первоклассная гостиница. Но я подосадовал на то, что слово «Россия» над ее фасадом было выведено по-французски: «Russie». Но моя досада скоро рассеялась. Прохаживаясь вдоль набережной, я заметил на ее ограде метрах в ста от гостиницы доску с надписью на русском и немецком языках. Вот что там было написано:

«Здесь на набережной, напротив этого места, до 1895 года стоял дом „Пфау“ („Павлин“. – Ф. К.), в постройке которого принимал участие русский царь Петр Первый».

«И здесь ты успел потрудиться и прославить русское имя, Петр Алексеевич, – с гордостью думал я, рассматривая напротив этой доски небольшой, но вполне современный дом. – Не на скамейке на посыпанном песочком променаде, а на вершине горы, на орлиной скале, да на постройке дома, трудясь вместе с каменщиками и плотниками, оставил ты здесь свои следы, мой великий соотечественник!»

Кто-то из моих товарищей посоветовал мне побывать в местном краевом музее. Мне это тоже было интересно, и в ближайший свободный день я пошел туда. Музей помещался в красивом двухэтажном доме. Впрочем, все дома в Карлсбаде мне казались красивыми. Я обошел залы первого этажа. Музей как музей, экспозиции как экспозиции. Ничего из них я не запомнил. Стал подниматься на второй этаж и заметил на стене вдоль лестницы броско написанное изречение: «Atmen durch die Nase ist gesund, drum atme tief mit geschlossenem Mund» («Дышать через нос здорово, поэтому дыши глубоко с закрытым ртом»), Я тут же выучил наизусть этот совет. Ничего из виденного во втором этаже я не запомнил тоже. Но этот добрый совет сохранять свое здоровье крепко врезался мне в память, и я старался ему следовать. Значит, в музей я сходил не без пользы.

Примерно через месяц-полтора после моего приезда хозяин герр Лешнер вручил мне небольшую серую книжечку, в которой на одной из страниц была вписана моя фамилия и какие-то цифры. Хозяин велел ее беречь. Сначала я не разобрался в назначении этой книжечки, но товарищи объяснили мне, что теперь я застрахован и с этой книжечкой могу получать бесплатную медицинскую помощь, а в случае болезни с отрывом от работы – небольшое денежное пособие; могу получать ванны с минеральной водой с большой скидкой.

Все это я учел и стал искать у себя какой-нибудь болезни. Ведь надо же полечиться бесплатно. Я заметил, что мне трудно дышать через нос, что-то мне мешает. И вот пошел к врачу ухо-горло-нос.

Посидев немного в приемной с каким-то старым господином, который по моему выговору принял меня за приезжего из Берлина, я попал в кабинет к врачу. Ранее ни у каких врачей я никогда не бывал. Поэтому полутемный кабинет врача, где были освещены только кресло да стол с какими-то инструментами, и медицинские запахи произвели на меня очень сильное впечатление. Вдобавок к этому я увидел на белом халате врача и на его круглом смотровом зеркальце с дыркой посередине красные брызги крови. Мне совсем стало жутко. Когда же врач, довольно еще молодой мужчина, сунул мне в нос какую-то светлую трубочку и стал распяливать ноздрю, я совсем затрепетал с непривычки.

– О, какой вы нервный, молодой человек, – сказал врач.

– Что вы, доктор, у меня очень спокойный характер, – возразил я.

– Независимо от этого вы очень нервный, я уж это вижу. – И с этими словами доктор капнул мне чего-то в одну ноздрю, потом в другую. У меня в голове растеклось что-то теплое, в глазах потемнело, и я потерял сознание.

Очнулся я на диване здесь же, в кабинете. Возле меня хлопотала девушка, горничная врача.

– Ну, очнулись наконец, как вы себя чувствуете? – услышал я его голос.

– А что со мной было? – спросил я.

– Обыкновенный обморок. Я же сказал, что вы очень нервный, впечатлительный.

– Будешь тут впечатлительным, когда вы впустили мне в нос чего-то сногсшибательного.

– Самое простое масло. – И врач показал мне флакончик с какой-то душистой жидкостью.

Когда я выпил воды и успокоился, врач еще раз закапал мне нос и дал какие-то наставления, с чем я и ушел.

Мне давно уже хотелось как следует помыться горячей водой в бане по-русски. Но на все мои вопросы, есть ли в Карлсбаде баня, никто толком ответить не мог. Спросить об этом у Франца Лерла я как-то то ли стеснялся, то ли не догадался.

– А зачем тебе баня? Ты иди в ванную, ты ведь имеешь страховую книжку и с ней ты за ванную заплатишь вместо кроны всего двадцать геллеров, – сказал мне Карл и назвал адрес ванного заведения.

И вот я со свертком белья в этом ванном заведении. Меня впустили в кабину с большой, облицованной снаружи изразцами ванной. Я напускаю воды погорячей и с удовольствием забираюсь в ванну. Разомлел от приятного ощущения, но надо же и помыться. И вот я намыливаю голову – волосы не намыливаются, намыливаю мочалку – не намыливается. Сколько я ни бился, делая воду и погорячее и похолоднее, она никак не хотела растворять мыло. Так и пришлось мне потереться пустой мочалкой и выйти из ванной, которую больше часа занимать не полагалось. Но все же домой я шел бодрый и освеженный. Оказалось, что я купался в воде Шпруделя.

На чердачной площадке дверь в мою конурку была направо, а прямо перед лестницей была еще какая-то дверь. Она была всегда заперта, и я не знал, куда она ведет. Но вот один раз утром я увидел, что она отперта. Я осторожно открыл ее. Дверь была прямо на небольшую тихую улочку вровень с панелью. Значит, если входить в мое жилище через эту дверь с тихой улочки, то я вроде бы жил на первом этаже. Ощущение чердака как-то рассеялось. Я понял, что задней стеной наша гостиница примыкала к отвесному срезу горы, а верхним этажом, или, вернее, чердаком, равнялась с ее террасой, по которой и проходила незнакомая улочка, которую я так и не смог разглядеть, так как дверь с чердака больше никогда не открывалась.

Живя в Карлсбаде и гуляя в свободные от работы часы по его улицам, я видел в витринах много разных сувениров из какого-то переливающегося разными цветами камня, вещицы вроде перочинных ножей, мундштуков и тому подобное, отливающих такими же цветами. Этот камень и эти отливы получались из осаждающихся частиц минеральных вод.

Покупку сувениров я откладывал до отъезда из Карлсбада, купил только складной никелированный штопор для работы, а немного позднее выходной галстук ядовито-зеленого цвета с какими-то нелепыми разводами. За этот галстук Франц Лерл меня здорово поругал, говоря, что у меня дурной вкус. Потом мне стало жаль носить на работе мои петербургские красивые, с лаковыми носочками ботинки, и я решил купить здешние. Я долго подбирал на мою широкую ступню ботинки, все они жали мне ногу. Пришлось купить на один или два номера больше моего размера, с длинными нескладными носами. За них мне снова попало от Франца.

Вообще Франц меня по возможности воспитывал. Когда мы поднимались в гору, я сутулился. Он требовал, чтобы я шел прямо. Он научил меня правильным приемам надевания пиджака или пальто. Эти приемы были просты и красивы. Он сделал мне замечание, когда я говорил Карлу, что учусь немецкому языку, чтобы потом зарабатывать много денег.

– Разве у тебя нет других интересов, кроме денег? Зачем ты выставляешь деньги на первый план? – журил он меня, объясняя, что знать какой-либо иностранный язык само по себе представляет большой интерес.

Раз во время прогулки в откровенном дружеском разговоре я спросил Франца, почему он пригласил поехать с ним в Карлсбад меня, а не другого мальчика. Он ответил:

– Я работал вместе с твоим братом Ильей, он хороший, честный человек, и я видел, что ты тоже хороший, неглупый мальчик и сделаешь хорошую рекламу России, а Россию я люблю. Вот почему пригласил тебя. Будь таким, как твой брат. Ты серьезный мальчик.

Такая похвала со стороны Франца мне очень понравилась, хотя я и без того не думал ни о каких глупостях, а все внимание отдавал поставленной перед собой задаче – научиться говорить на иностранном языке. Впрочем, я несколько раз пробовал курить, чтобы казаться совсем взрослым, но после каждой выкуренной папиросы мне делалось так противно, что я по целым неделям не думал больше о папиросах и равнодушно проходил мимо лавочек с вывеской «KuK Tabaktrafik». Курить я все же научился, но это было позднее и при тяжелых обстоятельствах.

Расскажу об одном массовом зрелище, которое произвело на меня большое впечатление.

Кажется, это было первого мая. Утром на площади близ нашей гостиницы я увидел праздничное оживление. Близ здания почты, фасад которой украшали свисающие сверху донизу полотнища с цветами австрийского государственного флага – черным и желтым, строились отряды мужчин в клеенчатых киверах, пышно украшенных петушиными перьями, в военных мундирах и с какими-то допотопными ружьями. Эти опереточные вояки были пожилого возраста, многие с солидными брюшками, усатые или с такими бакенбардами и подусниками, которые делали их очень похожими на их престарелого императора Франца Иосифа. Мне объяснили, что это какие-то ветераны – то ли отставные солдаты, то ли не пригодные к военной службе люди, тешащие себя игрой в солдатики, – в общем, тыловое ополчение.

Тут же строились и перестраивались колонны детей лет от семи-восьми и старше – девочки в красивых разноцветных платьицах, с букетами цветов в руках, мальчики в легких курточках и рубашках, в очень коротких штанишках, со знаменами и вымпелами. Все выглядело пышно и красочно. Играла музыка, раздавались слова команды, а потом началось движение строем через площадь к набережной. Ничего подобного в Петербурге я не видел, и мне захотелось, чтобы такие парады были и у нас. И эта моя мечта осуществилась через нисколько лет.

А вот еще несколько совсем будничных впечатлений от Карлсбада.

Я обратил внимание, что движение экипажей на улицах идет по левой стороне. Для меня это было как-то странно и непривычно. Каждый экипаж, будь то извозчичья коляска, ломовая телега или собачья упряжка, был оборудован ручным тормозом. Когда, спускаясь по улице вниз под гору, извозчик начинал крутить ручку тормоза, раздавался скрежет и передние колеса у экипажа, продолжая двигаться, переставали вертеться – это тоже было странно и непривычно видеть. Но еще интереснее было видеть упряжки с собакой вместо лошади. Такие упряжки с собакой-лошадью на улицах города можно было видеть довольно часто. В небольшую тележку на четырех колесах запрягался крупный сенбернар – сильная, светло-бурой масти собака с длинной шерстью и большой круглой, как корчага, головой и висячими ушами. Замечательны у таких собак глаза. Умные, будто говорящие без слов. И какие-то скорбные. Я пытался представить себе такую собаку кусающей человека. И никак не мог. И вот, зная, что такие собаки в Альпах спасают людей, и видя здесь, как они служат человеку, возя из деревни на базар в город овощи, картофель и другие продукты пудов по шесть-семь, я проникся глубоким уважением к этим собакам-труженицам, сенбернарам.

Все больше знакомясь с окружающей жизнью и порядками в ресторане, я часто подмечал явления, говорящие не в пользу австрийцев. Например, в Петербурге, в «Европейской» гостинице, все служащие каждый месяц проходили медосмотр. В «Ганновере» его никогда не было. В Петербурге пиво в пивных, трактирах и ресторанах подавали только в закупоренных бутылках, было его несколько сортов и пили его из стопок тонкого стекла. Здесь пиво было только одного сорта, цедили его из бочек в грубые тяжелые кружки, пить из которых было невкусно. К тому же насос у нас был плохой, Клара всегда с ним мучилась, очень подолгу нацеживая каждую кружку.

И еще. В часы пик один цалькельнер, то есть Франц Лерл, не успевал делать два дела сразу – принимать заказы и получать за поданные кушанья и напитки, поэтому с гостями рассчитывались и кельнеры-шпайзентрегеры, то есть рядовые обслуживающие официанты. При расчетах в большом ходу были мелкие металлические деньги, или, как их здесь называли, бронза и никель. Первые были достоинством в один геллер и два геллера, или, как чаще называли эту монету величиной в теперешние наши две копейки, крейцер. Никелевые монеты были по пять, десять или двадцать геллеров. Далее шли серебряные монеты по одной и две кроны. И вот для этих-то геллеров, крейцеров и крон у каждого официанта под фалдами фрака, чуть пониже поясницы, находилась открытая кожаная сумка на двух лямках через оба плеча, в которую свободно и быстро входила рука.

Рассчитываясь с гостем, официант, чтобы достать мелочь для сдачи или положить туда полученные монеты, резким движением закидывал правую руку назад, совал ее в разрез между фалдами фрака и так же быстро вытаскивал ее с горсточкой монет или без них. При виде этого профессионального движения мне всегда было смешно, так как было похоже, будто человек на виду у присутствующих почесал «это место». Бумажные деньги кельнеры в эти сумки не клали, а держали их хорошо расправленными в бумажнике в боковом кармане фрака.

Еще я обратил внимание на то, что в Карлсбаде при каждом ресторане имелось небольшое помещение со входом откуда-то со двора или со стороны, с длинным, без скатерти, хорошо вымытым столом, где можно было недорого поесть человеку, чей костюм и карман не позволяли ему заходить в ресторан и сидеть среди чистой публики. Вероятно, здесь подавали вчерашние кушанья или сделанные из дешевых продуктов не самого лучшего сорта. Наиболее популярным блюдом в таких столовых был гуляш с горячим отварным картофелем.

В нашем ресторане получались по подписке австрийские газеты «Lokal-anzeitung», «Wiener Freie Presse», «Industriezeitung» и местная «Kurliste». В последней печатались сведения обо всех прибывающих в город на курортное лечение с указанием фамилии, имени, откуда приехал и где поселился. В этих списках я нередко встречал и фамилии приезжавших из России лечиться на воды соотечественников. Конечно, большинство из них были состоятельные люди, но были и такие, которые останавливались в дешевых гостиницах или на частных квартирах.

К середине лета я уже хорошо освоился со своим положением и научился неплохо и бегло говорить по-немецки. В своих мечтах я видел себя вместе с Францем Лерлом во Франции, на Ривьере, в замечательном городе Ницце, куда мы собирались уехать с ним на зиму и где я хотел поучиться французскому языку, но грозные, потрясшие весь мир события нарушили мирную жизнь миллионов людей и принесли бездну горя, бед и лишений человечеству.