Текст книги "Мой товарищ"

Автор книги: Федор Каманин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Федор Каманин
Мой товарищ

Предисловие

^{Федор Каманин}

Когда ты прочтешь эту повесть, юный читатель, у тебя наверняка возникнет мысль: а кто же написал ее? Кто с такой теплотой, так задушевно и правдиво рассказал о своем товарище Васе Легком, что заставил тебя не только полюбить его, но и почувствовать героя книги своим близким другом?

Как добрый волшебник, автор раскрыл перед тобой тайную дверь в неизвестный мир, и ты, путешествуя в прошлое, смог пожить жизнью своих отцов и дедов, деревенских мальчишек, рабочих подростков. Познать, как нужда и горе, тяжелый труд на богачей и жандармский гнет выковали из них стойких борцов за свободу, счастье.

В повести «Мой товарищ» Федор Георгиевич Каманин рассказывает о своем детстве.

К тому, что ты узнаешь, прочитав ее, могу добавить еще немало интересного, потому что Федя Каманин, приехав в Москву, стал моим другом и товарищем. Мы вместе учились в Высшем литературно-художественном институте имени Брюсова. Когда не хватало стипендии, вместе ходили грузить и выгружать вагоны в студенческой артели грузчиков. Зарабатывали на хлеб и на походы в театры столицы.

А затем были в числе тех новых, молодых писателей, которые начинали советскую литературу для детей.

Обычно юные читатели и кинозрители, прекрасно запоминая названия книг и фильмов, имена их героев, не помнят фамилий авторов. Главное, чтобы хороши и увлекательны были книги и картины, чтобы их герои становились товарищами и друзьями на всю жизнь. А кто их написал и создал, ребят мало интересует.

Мальчишки двадцатых годов, с увлечением игравшие в «красных дьяволят», не знали, что этот фильм про гражданскую войну поставлен по повести старого большевика-подпольщика Павла Бляхина. И, конечно, не знали, кто написал для них книжку про «Ваньку-вояку и его собаку», которой они увлекались не меньше, чем «Красными дьяволятами».

Важно было, что здесь есть во что поиграть! Герой этой книжки Ванька Огнев и его умнейшая собака Партизан так ловко помогали красным бить «беляков», что были приняты в игру и стали нарицательными.

Написал ату книжку Федор Каманин. Вышла она в свет в 1924 году, когда всех книг для детей было напечатано не больше десяти.

Шумный успех ее у советской детворы завершился постановкой кинокартины, под названием «Ванька и Мститель». Хотя собака и была переименована, это не смущало юных зрителей, и они, увидев на экране знакомого по книжке хитрющего пса, радостно кричали: «Партизан! Партизан!» – думая, что переименовали его из хитрости, чтобы враги не угадали.

А тем временем автор Ваньки Огнева писал для ребят одну книгу за другой. «Малыши фабричные», «На хрустальной фабрике», «Молодые стеклодувы», «Забастовка», «Организаторы», «Изобретатели». Сами названия книг говорят об их содержании. Федор Каманин явился в нашу детскую литературу как автор трудовой и революционной темы.

От повестей и рассказов о прошлом, о гражданской войне он перешел к современности. Вот «Яшка-пикор в гостях в деревне» – это книжка о первых пионерах. А вот написанная совсем недавно повесть о боевых делах теперешних юных ленинцев «Двое знаменитых».

Всех книг, всех рассказов, помещенных в журналах «Дружные ребята», «Пионер», «Смена» и других, но перечислишь.

Федор Георгиевич Каманин прожил большую, сложную, интересную жизнь. Он родился в прошлом веке – в 1897 году, в деревне Ивановичи, Орловской губернии, в семье каменщика, в которой было тринадцать детей. Прожил тяжелое детство бедняка.

С двенадцати лет узнал труд на стекольных заводах в поселках Ивот и Бытошь.

Юношей испытал тяготы царской войны, а в ранней молодости вместе с товарищами с винтовкой в руках боролся за власть Советов.

В первые годы советской власти был народным учителем в своей деревне. Став известным писателем, не порывал связей с родиной, с друзьями и товарищами трудного детства и боевой юности. И большинство своих правдивых книг для детей и для взрослых написал с натуры.

Внезапное нападение гитлеровских полчищ застало писателя в родных местах, в городе Дятькове. Когда Брянская область была захвачена фашистами, Федор Георгиевич оказался в тылу врага. Его товарищи, в том числе смелый Вася Легкий, ушли партизанить в знаменитые брянские леса. Народные мстители отвоевывали у врага целые районы и области. Так была восстановлена советская власть и в Дятькове, возобновился выход районной газеты, в которой писатель активно сотрудничал.

В 1942 году немцы бросили большие силы на подавление партизанского движения в брянских лесах. Федор Георгиевич, больной, был пойман фашистами, и вместе с женой и детьми угнан гитлеровцами в фашистскую Германию. Это были самые тяжкие годы его жизни. Ни в раннем детстве, ни в юности, под пятой русского царизма, не пережил он столько горя и унижений, сколько в фашистской неволе, в рабстве у прусского кулака.

Вместе с тысячами освобожденных Советской Армией наших людей вернулся писатель на родину и снова взялся за перо. Вскоре его имя опять появилось на обложках книг, изданных Детгизом.

Человеку, пережившему так много, есть что порассказать детям и внукам. Без надоедливой нравоучительности, мягко, правдиво, поэтично рисует он картины действительности, представляя возможность юному читателю самому поразмыслить над сложностями жизни и сделать правильные выводы.

Первые рассказы Федора Каманина были напечатаны в газете «Московская деревня» в 1922 году. Затем в журнале «Пролетарий связи» в 1923 году. Сейчас, когда писателю исполнилось 65 лет, за плечами у него сорок лет литературной работы.

Федор Георгиевич Каманин был и остается добрым другом и старшим товарищем советской детворы. Он полон творческих сил и замыслов. Заканчивает новую повесть для детей «Первые ласточки». Пожелаем ему успеха в его благородном труде и долгих лет жизни и творчества.

Николай Богданов

I
Мы подружились

– А-а-а, Федя-а-а-а!

Это моя мать ищет меня. А я забрался в маленькую нашу речонку Гнилушку, залез под мостик и ловлю руками налима. Налим здоровенный, фунта на два, и хитрый, как лиса. Только нащупаю его под дромом или под корягой, нацелюсь схватить за голову, а он юрк куда-то. А за хвост его и совсем не удержать – больно кожа скользкая.

– А-а-а, Федя! – кричит, надрывается мать.

Для чего я нужен ей сейчас, в жаркий полдень, ума не приложу. Обедать я не хочу, да если бы даже и хотел, то все равно из реки но вылезу, покуда не выкину налима на берег. Упустить такого здоровенного налима? Как бы не так!..

Через мост кто-то шагает. Шаги мелкие, торопливые – бабьи. Я затихаю.

– А-а-а, кума, ты моего Федю не видела? – кричит мать этой бабе еще издали.

– Вот он, Федя твой, под мостом, в речке копается. Точно поросенок, весь в грязи! – отвечает баба.

По голосу узнаю кто: тетка Клавдюха, кума моей матери; их двор от нас недалеко. Клавдюха – сердитая баба, всегда ругается на нас, ребят.

– Пошли-ка его сюда, милая, скажи, что я зову, – просит Клавдюху мать.

И как это Клавдюха заметила меня? Вот глазастая-то, сквозь мост увидела!

– Эй, пострел, вылезай, мать пороть тебя хочет, – говорит мне тетка Клавдюха. – А то и я легонько наподдам.

– Сейчас приду, – отвечаю я, а сам опять за налима.

Мать бежит к реке:

– Федя!

– Ну что? Ну? – ворчу я в ответ.

– Иди-ка сюда, нужен ты мне…

– Подожди… Тут налим попался, а ты со своим обедом пристала… Не хочу я есть!

– Вылезай, говорю! Никаких тебе обедов не будет, а нужно к Изарковым за конем сходить. Вылезай, а то я тебя живо отхлестаю! – уже приказывает мама.

Вижу, она сердится не на шутку, нужно немедля вылезать. И я вылезаю. По опыту знаю, что если мать рассердится, то уж пощады не проси. Она у нас очень добрая, но на руку тоже легка, за проказы разные трепку такую задаст, что до новых веников не забудешь!

Грязная вода потоками льет с меня.

– Ах, притка тебя подхвати, опять как выгваздался! Где ж тут на него рубах напасешься? Иди, иди живее к Изарковым, скажи, чтобы коня побыстрей запрягали: снопы нужно привезти на гумно, – того и гляди, дождь пойдет.

– Где дождь? И туч-то не видать! – говорю я, глядя на небо.

– Ну, ну, поговори у меня!..

– Мам, – заявляю я решительно, – я не пойду к Изарковым за конем. Видишь, какой я грязный…

– Иди, говорят! Сам виноват: никто тебя не посылал в грязь.

– Мам… я боюсь Легкого: он меня побьет…

– Иди же, говорю, не тронет он тебя! А вот ежели ты сейчас не пойдешь, так я уж тебя живо проучу!

Да, вижу, идти мне, не миновать. Я обиженно хнычу, но к Изарковым, двор которых от нас хат через двадцать, все же бегу.

Легкого я побаивался и на самом деле. Его почти все наши ребята боятся – он смелый, отчаянный и здорово дерется. Я с ним никогда не играл. У них там, на тех дворах, своя компания ребят, у нас – своя, но видел я его не раз. Он худощавый, стройный, ходит в хороших штанах, рубаха на нем всегда подпоясана пояском, чего у нас, ребятишек, и в заводе не было. Бегает он быстро, за это его «Легким» и прозвали. Он вместе со всей компанией ловил наших ребят, когда те ходили к изарковскому сараю за глиной коней лепить. Глину Легкий отнимал и, ежели ребята пробовали защищаться, поколачивал их.

Легкий – сын старшего брата Изарковых, Павла. Если он сейчас дома или вертится возле дома на улице, я обязательно с ним повстречаюсь. И как знать, что ему взбредет в голову. Вдруг да и начнет колотить? А я на драки не горазд, боюсь драться, тем более с такими сильными, как он.

И не идти никак нельзя: у нас нет своей лошади, мы бобыли. Тятька мой все время работает в каменщиках, а землю пахать, снопы возить с людьми сговаривается. И вот нынче убирать нашу землю взялись братья Изарковы, Павел и Тихонок.

Изарковы у нас в деревне считаются богачами: таких дворов, как их, не только на нашей улице, Горчаковке, а во всей-то нашей деревне – раз, два, и обчелся. А наша деревня, Ивановичи, большая: больше трехсот домов. У нас три лавочника – Волконский, Коноплевы и Расшвырка, да еще мельник Боголюбский, который арендует нашу общественную мельницу и тоже поторговывает, главным образом винцом. Конечно, Изарковы и другие наши деревенские богатеи и в подметки лавочникам не годятся, а все же и они куда справней живут, чем остальные мужики. Правда, мой отец говорит, что Изарковы, Левины, Матюшины хорошо живут, пока семьи их не разделились, а как разделятся, так со всеми поравняются.

У Изарковых земли не так уж много – всего два надела, это – девять десятин, а семья у них большая – двенадцать человек. Но у них есть пять лошадей, три коровы, десять овец, двадцать штук гусей, десятка три кур. Две свиньи они режут каждый год; щи и похлебка у Изарковых всегда салом заправлены. Хозяйством всем у них руководит не старший брат, отец Легкого, как полагалось бы, а младший – Тихонок, дядя Легкого.

Отец Легкого, человек смирный, малоразговорчивый, летом, как и мой отец, в каменщиках ходит, а зимой вместе со старшим сыном своим, Ванькой, на лошадях в лесу работает – возят дрова для стекольных заводов. Тихонок же летом дома с бабами на поле работает, а зимой шьет сапоги. Он единственный в Ивановичах сапожник. В деревне у нас все больше в лаптях ходят, но все же на праздничный день кое у кого и сапожонки есть.

Сапожник Тихонок неважнецкий, но ведь и сапоги-то у наших мужиков такие, что только название одно. Да и куда понесешь их в починку, когда другого сапожника нет? Потому-то к Тихонку и несут гривенники, четвертаки, полтинники, а то и рублики ему перепадают. За зиму, глядишь, и немало денег наберется у Тихонка.

Нехотя шел я к Изарковым. Сейчас выйдет ко мне навстречу Легкий и почнет колошматить. «Ты, – скажет, – куда идешь? За конем? Так я тебе вот дам такого коня, что ты не опомнишься!..»

И, будто нарочно, так и получилось: только подхожу к их двору, как навстречу мне сам Легкий, да еще не один – с младшим братом, Леником. Взглянув на меня, Леник фыркнул, а Легкий дал ему тумака. Я же остановился как вкопанный и не знаю, что делать: домой бежать или колотушек ждать. Но если я вернусь без коня, то и дома мне трепки не миновать.

– Иди, иди сюда, Федя, не бойся! – говорит мне Легкий.

Я ободрился: драки, вижу, не будет.

– Ты зачем к нам пришел? – спрашивает он меня.

– Коня нам нужно, снопы возить…

– Ладно. Это мы сейчас! Наши все в поле, навоз разбивают, дома одна бабка. Но я запрягу коня сам, только бабку спрошу.

– А ты разве умеешь запрягать?

– Я, брат, все умею!

Мы идем в хату.

Бабка Легкого сидит на лавке и укачивает ребенка в люльке. Она старая, маленькая, худенькая, всегда ворчит, говорит плаксиво. Ее зовут Анисьей, а прозвище – Кытичка. Бабка говорит, словно овец манит: «Кыть, кыть, кыть!» И голос у нее тоненький, как у маленькой девочки. Она вечно чем-нибудь недовольна, всегда не в духе. И в руках у нее всегда тонкая ореховая палка, на которую она опирается при ходьбе и которую она пускает в ход, если кто-нибудь из ее внучат провинится. Кытичка тоже на руку легка.

– Баб, – говорит Легкий, – вот коня Каманиным нужно, снопы возить.

– Ну что ж… Раз им нужно, то нужно. Лови какого-нибудь да и запрягай в телегу. Кони на болоте ходят, – ответила бабка Кытичка Легкому.

– Я запрягу Вороного, – говорит Легкий.

– Зачем Вороного? Зачем Вороного, спрашиваю тебя? Рыжего запрягай!

Вороной – самая лучшая лошадь у Изарковых. Сильный, рысистый, длинный, как паровоз. Изарковы жалели Вороного и редко-редко запрягали в плуг, а в борону и совсем не запрягали. Зато на нем катались на свадьбах, ездили в село Бацкено, в церковь.

– Рыжего я не поймаю, он кусается, – говорит Легкий.

– Запрягай гнедую кобылу!

– Кобыла с жеребенком, ей и так трудно.

– Гнедого запрягай. Гнедого! Или Бурого…

– Бурый ленив, его никаким кнутом не проймешь.

А на Гнедом сегодня уже ездили за снопами. Один Вороной, точно барин, не работает.

– Ах, чтоб тебя! Запрягай которого хочешь!

Мы вышли из хаты победителями.

– Всегда она такая, старая… Сначала упрется, а после согласится, – говорит Легкий.

А потом спрашивает меня:

– Ты, видно, рыбу ловил?

– Да.

– Поймал?

– Нет, мать помешала. А налим здоровенный! Но я его обязательно поймаю, вот увидишь!

– Мне ребята говорили, что ты мастак рыбу руками ловить.

Да, это и на самом деле так. Я и правда хорошо ловлю руками рыбу.

А это не так-то просто, не каждый сумеет. Удочками у нас многие ловят, но для этого надо ходить на большую речку, на Витьму. Витьма протекает от нас далеко, с версту. А мне нельзя далеко отлучаться из дому – каждый час могу матери понадобиться. И я ловлю налимов только в своей Гнилушке. Ребята все удивляются, как это я лазаю руками под корягами и кустами. А вдруг за руку змея или черная водяная крыса схватит? Но змеи в нашей речке не водятся, а водяные крысы сами человека боятся: я не раз видел, как они удирали от меня, стоило только шевельнуть кустом или начать ворошить дром. А вот пищулей я боюсь как огня. Пищулями у нас называют вьюнов, они пищат, когда их схватишь за голову и тащишь из воды. Они такие же скользкие, как налимы, но голова у них меньше, чем у налима, и они более твердые. Пищули не кусаются, но они очень неприятные, похожи на змею. Желтые, с крапинками. Ну змея и змея! И, если мне под руку попадется вместо налима пищуль, я сразу же бросаю его обратно в воду и сам как ужаленный выскакиваю из реки.

Мы пошли за сараи, на болото, по которому протекала наша Гнилушка. Изарковы кони паслись тут же, за сараями. На шее гнедой кобылы позванивал колокольчик, возле нее резвился жеребенок. Рыжий, думая, что идут за ним, кинулся было кусать Легкого, но, получив обротью, успокоился. Зато Вороной был смирен.

Легкий живо обротал его и мигом вскочил верхом. Я прямо диву давался, как смело и ловко он обращался с конями. И удивительней всего было то, как он быстро очутился верхом на Вороном. Мне бы сроду так не взобраться – ведь этот Вороной такой высоченный!

– Федя, лезь и ты ко мне, вместе будем ехать! – кричит Легкий.

– Я боюсь, – отвечаю я.

– И я хочу ехать верхом! – захныкал Ленин.

– Ладно, поедешь и ты. Дай сначала Федю посажу. Федя, давай руку, а ногой на мою ногу ступай.

– Легкий, я боюсь… И конь троих не довезет.

– Кто? Вороной не довезет?.. Эх, ты! На нем один раз трое больших ехали верхом, а они не то что мы! Давай сюда поживей!

Кое-как вскарабкался я на Вороного, да и то с помощью Легкого. Леник, хотя и маленький, очутился на коне куда скорее меня.

– Ну, Леник, держись за гриву крепче, а ты, Федя, за меня, – говорит Легкий, натягивая поводья.

Вороной сразу пошел крупной рысью. Вороной такой конь, что кнут ему не нужен. Стоит шевельнуть вожжой или поводом, как уже он пошел, а опустил иожжи – останавливается как вкопанный. Есть же такие кони на свете!

Я вцепился, как клещ, в Легкого, Леник – в гриву, а Легкий, натягивая поводья, кричит:

– Пошел, милый!

Легкому хорошо было сидеть посередине. Ленику у самой гривы было жестковато, а мне хоть и мягко, зато неудобно: сидеть приходилось, широко расставив ноги, чтобы не свалиться.

– Вася, тише! – умоляю я Легкого.

Но у Легкого разгорелись глаза, он разошелся не на шутку; ему хочется не ехать, а лететь.

– Пошел, милый! – погоняет он Вороного.

У самых ворот двора Изарковых Легкий опустил поводья. Вороной сразу же остановился, и мы – сначала я, а за мной и Леник – кубарем полетели наземь. Легкий же каким-то чудом удержался и захохотал над нами. Он еще посидел с минутку на Вороном, покрасовался перед нами, подергал поводьями и уж только потом слез.

– Ты боишься шибко ездить? – спрашивает оп меня.

– Да. Ведь я никогда еще верхом не ездил.

– А я не боюсь! По мне, хоть какая лошадь и как она ни скачи – не боюсь. Мне еще лучше, когда она несется как сумасшедшая! Я люблю ездить с ветерком, так, чтоб в ушах свистело, – говорит Легкий.

Глаза у него сверкают. А мне досадно, что я не такой ловкий и смелый, как он. Я сержусь на Легкого – пришлось мне натерпеться страху, но в то же время и рад: как-никак, а я тоже ехал верхом!

Мы открываем ворота, ведем коня на двор.

Двор Изарковых широкий, большой, не сравнить с нашим. У нас во дворе только два хлевка, коровник да свинушник, а у них – десять хлевков, три клети, два амбара и две хаты с сенями. Эти постройки окружают двор с трех сторон, а с четвертой тянется поветь!

– Федя, ты с кем дружишь? – спрашивает меня Легкий.

– С Ванькой Прошкиным, Романом Киреевым и еще кое с кем, – говорю я Легкому.

– А хочешь со мной дружить?

«Это он надо мною шутит», – думаю я.

– Нет, нет, я правду говорю, – уверяет он меня. – Хочешь, давай дружить, вместе играть будем. Приходи к нам хоть каждый день! Я подружу тебя со своими ребятами: с Тишкой, с Захаром, с Митькой.

– Ладно, – соглашаюсь я радостно.

– Потому, раз мой батя и дядя дружат с твоим тятькой, то и мы будем дружить, – поясняет мне Легкий.

Я, конечно, рад. Подружиться с Легким каждый бы не прочь, он парень боевой, а я сам хоть смирен и робок, а люблю боевых ребят.

Но тут я вспомнил про своих мальчишек, с которыми каждый день играю, и мне их стало жаль. Ведь они тоже ребята хорошие.

«Как же я буду дружить с Легким? Что они скажут тогда про меня?» – думаю я.

Вася Легкий, видно, догадался, о чем я задумался.

– Ты и со своими ребятами дружи, – говорит он. – А я тоже, может быть, с ними подружусь, если они захотят. Дружить надо со всеми, которые хороши.

Тут я успокоился.

– Ладно, – говорю я.

Стали запрягать коня.

– Телегу мы запряжем вот эту, новую, хомут тоже новый наденем, оброть долой, узду нужно, – командует Легкий.

Мы с Леником не помогали ему, а только мешали.

Наверно, долго бы возились мы с упряжкой, если бы в это время во двор не прибежала моя мать. Ей, видимо, надоело нас ждать.

Она быстро запрягла коня, а мы с Легким живо взобрались на телегу.

– Меня! Меня! – закричал Леник. – Меня на телегу, я тоже хочу ехать!

– Сынок, ты еще маленький, тебе нельзя ехать с нами, – уговаривает Леника мать. – Ты будь дома.

Но Леник еще пуще орет.

А Легкий натянул вожжи, Вороной быстро и красиво вынес нас со двора на улицу. Мы словно птицы летим по деревне, минуем школу. Я и опомниться не успел, как мы очутились в поле.

По всему полю бабы жали рожь, а там, где рожь была сжата, стояли копны снопов, как маленькие хатки. Местами снопы были выложены в длинные ряды, просушивались на солнышке, кое-где мужики накладывали снопы на телеги.

Эх, как хорошо и весело на поле, какое оно большое! Дух захватывает от быстрой езды. Мне и страшно и радостно.

Мать указывает Легкому на свою полоску, где в трех копенках сложены снопы. Легкий поворачивает коня к ним.

– Тш-ш-ш-ш! – шипит он на коня и отпускает вожжи.

Вороной останавливается возле первой копны. Мать слезает с телеги, а мы с Легким остаемся на ней. Наше дело – укладывать снопы.

– Ах, лихо мне! – стонет моя мать. – Все косточки растрясло! Это ж зверюга какая-то, а не лошадь! И зачем ты только такого запряг? Неужто у вас нет лошади поленивей?

Мать начинает подавать снопы, а мы с Легким укладываем их рядком на телеге. Воз растет, и мы поднимаемся все выше, точно взбираемся на крышу. Стало видно далеко-далеко вокруг. Видно баб, которые жнут рожь, видно мужиков, укладывающих снопы на телеги, видно собак, ребятишек. Издали все кажутся маленькими, точно букашки или муравьи, и нам от этого почему-то весело, мы хохочем.

– Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха!

– Перестаньте гоготать, притка вас взяла! Кладите снопы ровнее! – кричит на нас мать.

Потом мы увязываем воз веревкой, а сверху притягиваем его жердью.

– Ну, слезайте теперь долой, – говорит нам мать.

– Зачем долой? – спрашивает Легкий.

– Коню и так тяжело, а вы не маленькие и пешочком дойдете.

– Нет, тетя Ган, мы не слезем. Вороной два таких воза дотащит, не то что один. Давай-ка лучше мне вожжи сюда.

Мать сдалась, отдала вожжи Легкому. Как-никак, а он сейчас хозяин над конем.

– Мы и с возом покатим не хуже, – шепнул мне Легкий.

Но мама точно услыхала, взяла Вороного за поводья.

– Тетя Ган, пусти, мы сами будем править, – говорит Легкий.

– Сидите-ка, где посажены, – строго отвечает мать.

Мы вздыхаем и успокаиваемся. Легкий замотал вожжи за ногу, чтобы они не упали вши, повалился навзничь на снопы и начал выбирать зернышки из колосьев. Я – за ним.

– Ты что дома делаешь? – спрашивает он меня.

– Когда что. Ежели мать не берет с собою маленьких в поле или на огород, я их нянчу дома, а ежели берет, тогда я дома сижу, хату караулю.

– А я почти ничего не делаю. Коней пасет Ванька, двор бабка караулит, а я пока гуляю с ребятами. Приходи ко мне завтра. Я покажу тебе ходы в сене, пчельню нашу. Сходим за яблоками в Матюшин сад, в лес за малиной и еще чем-нибудь займемся.

– Ладно, приду. Если только мать пустит.

– Мои ребята хорошие, особливо Тишка. Тишка боевой. Мы с ним недавно целый день плясали в закоулке. Ему батя купил сапоги, хорошие такие, а я надел материны. И вот раздоказывали камаринского! Только материны сапоги велики были мне, – я ногу натер.

Легкий поднимает ногу и показывает натертую до крови щиколотку.

– Да, здорово ты постарался.

– Мне нипочем, мне ничуть не больно…

– Лежите смирно, не задирайте ноги! – кричит мать.

– Ишь ты, заметила, – говорит Легкий тихо.

Мы приехали к воротам, что ведут на огороды. Теперь совсем немного осталось до гумна.

– Держи вожжи хорошенько, не упусти коню под ноги, а я ворота отворю, – говорит мать Легкому.

Легкий встрепенулся и крепко взял в руки вожжи. Мать открыла ворота, Легкий натянул вожжи, и Вороной понес!..

– Ах! – крикнула мать.

Но мы уже далеко. У Легкого опять заблестели глаза, Вороной наддавал рыси. И на порожней телеге хорошо было ехать, а на снопах во сто раз лучше.

Но вот и гумно, катить дальше некуда. Легкий заметил это, но поздно. Он быстро опустил вожжи. Вороной тоже сразу уперся, однако тяжелый воз катил сам собой прямо на стену овина. Легкий понял, что воз прижмет коня к стене и задушит, и дернул за одну вожжу. Конь круто повернул. Оглобля задела за угол, ось тоже, и мы, точно два резиновых мяча, летим с воза в сторону и падаем прямо в конопляник. Дуга с треском разлетается пополам, одна половина ее взвивается вверх и падает рядом с нами, в конопляник.

Когда мы очнулись, мать и прибежавшие со своих гумен соседи – дядя Аксен, дед Клим – суетились уже около воза. Они старались оттащить его от стены овина, чтобы высвободить прижатого к стене коня.

– Тяни, тяни разом! Ой, давай раз! Ой, давай два! – командует дед Клим.

Воз подался назад, точно рак попятился. И тут мы увидели, что угол овина отлетел прочь.

– Братцы, милые мои, что ж мне тепереча делать? – заголосила моя мать.

– Да не хнычь ты, ради бога, все поправить можно, – успокаивает ее дядя Аксен.

– Как же поправить? Лошадь чужая, овин тоже. Что я скажу людям? Чем отвечу?

– Все уладится. А где ребята? Не расшиблись ли они до смерти? – спохватывается дед Клим.

Мне жалко мать, но я решил не выдавать Легкого. Ведь он не знал, что так получится.

– Легкий, я никому не скажу, что ты вожжи нарочно натянул, – говорю я.

– Тогда ты мне товарищ взаправдашний.

Мы вылезли из конопляника. Мать сразу же перестала плакать и собралась нас наказывать, но дед Клим заступился за нас:

– Ладно, не бей, они не виноваты. И так, вишь, как напугались! Убирай-ка снопы лучше.

Дядя Аксен принес со своего двора старенькую дугу и приладил ее в запряжку.

– Ладно будет, до двора доедешь, тут недалеко, – сказал он Легкому.

– Я с ним сама поеду. Я сама коня поведу! – кричит мама.

– Не бойся, он шибко не побежит теперь. Он плечо лихо расшиб, конь-то, вишь, как жалится… – говорит дядя Аксен.

Но мать настояла на своем: села с Легким на телегу и вожжей ему в руки не дала. Когда Вороной тронул телегу. Легкий сказал, оглядываясь на меня:

– Ты ж приходи ко мне. Завтра же приходи!

– Ладно, Вася, приду…

Вот с этого дня мы и стали товарищами.