Текст книги "Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт"

Автор книги: Фаня Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

* * *

Первое время после похорон Моти Мория взяла на себя заботу о сестре и матери.

Потеряв дом в ораковевшей Меирии, брать Арье и Амихай пытались возродить свой бизнес в Неве-Меирии, где жила семья Мории, но там дело, по понятным причинам, которые Арье изложил Джозефу, не пошло. И им пришлось перебраться в один из недорогих пригородов Эрании, где проживала в основном беднота, поближе к матери и овдовевшей сестре. После развода Амихай с 10-летним Идо поселился в доме у брата. Об устройстве своей расколотой жизни он даже думать не хотел, жил как бы по инерции, только ради сына, которого надо было поднять на ноги. Также он чувствовал свой долг перед старшими, Нахуми и Лиорой, которые жили и учились в Неве-Меирии.

Кое-как устроившись, братья старались материально поддержать двух несчастных женщин – маму и старшую сестру. Именно для этого они и поселились в том же городке, одном из недорогих предместий Эрании, где Рути нашла и сняла себе и маме маленькую квартирку. Коттедж в Эрании-Далет отпугивал Рути, жить там она не могла и не хотела. Ей удалось сдать дом семье бывших коллег покойного мужа.

Так Рути и старая Хана зажили вдвоём своей вдовьей жизнью. Когда Рути узнала, что из их дома в Эрании-Далет исчезло её пианино, она была в таком шоке, что на несколько лет забросила музыку, живя на крохотную вдовью пенсию и доходы со сдачи коттеджа – этого им с матерью хватало. Она занималась хозяйством, а то подолгу сидела и смотрела в окно. Порой она проникалась безумной надеждой, что сейчас появятся или Моти, или её мальчики, или Ширли вернётся из Неве-Меирии…

Дочка Ширли, из-за которой, она была уверена, все беды в их семье и начались…

Потом встряхивалась – «мол, что это со мной?» – и шла на кухню, или к стиральной машине.

Главным досугом Рути в то время было рассматривание альбомов с фотокарточками, на которых были изображены её красавец Мотеле и детки, маленькие, сладкие, любимые. Хана садилась рядом с нею, и они обе рассматривали альбомы, в том числе и старые альбомы Магидовичей. Они долго рассматривали старые фотографии: первенца Йоси, который в 16 лет ушёл из семьи, и умерших в раннем детстве, до рождения Рути, близнецов, и маленькой Рути, и Арье с Амихаем, и Мории. После рассматривания альбомов обе снова садились к окну и смотрели, смотрели, смотрели…

Так они коротали дни…

* * *

За неделю до свадьбы Ренаны и Ирми неожиданно, без предупреждения, появился Бенци. Он вошёл в дом, когда Ренана накрывала на стол к обеду, на который были приглашены все Неэманы. Она обернулась на тихие шаги и с некоторым недоумением воззрилась на вошедшего. Это был совершенно седой, сутулый мужчина, потрёпанная одежда на нём висела, как на вешалке. На осунувшемся лице выделялись обвисшие щёки, от чего лицо казалось лицом печального клоуна. Она уже открыла рот, чтобы спросить: «Вам кого, адони?» – и в этот момент вошедший улыбнулся. Ренана вгляделась в каре-зеленоватые глаза, словно ставшие ещё больше на осунувшемся лице, и узнала немного кривую, печальную, но всё ту же «чеширскую» улыбку вошедшего. Она громко, на весь дом закричала: «Па-па!!! Папочка!!! Это ты???» – бросилась к нему навстречу, громко и горько рыдая. Услышав её истерические рыдания, прибежали Нехама, близнецы, Шилат с Бухи, за ними – Ирми, Хели с Максимом и Неэманы-старшие.

После первых объятий близнецы тут же бросились обзванивать всех, кого можно, извещая о возвращении отца. Три дня подряд в доме Доронов-Ханани двери не закрывались – всем не терпелось увидеть Бенци, поприветствовать его и пожать ему руку. Женщины успокаивали Нехаму, которая то плакала, то смеялась и старалась не отходить от мужа. Натан с Шошаной и четверо их младших сыновей, как только их известили, тут же прибыли и до самой свадьбы все дни проводили в доме Бенци, не отходя от вернувшегося сына и брата ни на шаг. Шошана и остальные четыре невестки старались, чем только можно, помочь Нехаме и Ренане.

Рав Давид первые два часа после возвращения Бенци нервно мерил шагами салон и повторял: «Я знал, что всё разъяснится! Я всегда верил в нашу власть… Я знал…».

Рувик, поначалу неотрывно молча глядел на отца и порывался, и одновременно боялся задавать ему вопросы. Услышав повторяемые дедом странные, по его мнению, слова, он обернулся и пристально поглядел на деда, пробормотал: «Ну да! Раханут… вот во что ты верил!» Шмулик, поймав взгляд своего близнеца, услышав его злое бормотанье, почувствовал, что тот на грани взрыва. Он подошёл к деду и мягко начал уговаривать его успокоиться, сесть и почитать хвалебные молитвы и псалмы, и для верности сам к нему присоединился и постепенно привлёк не только Рувика, но и двоюродных братьев.

* * *

Ширли узнала о возвращении Бенци поздно вечером, когда ей позвонила Ренана и, смеясь и плача, в эйфорической истерике, сообщила об этом. Ширли в какой-то момент даже начала опасаться за рассудок подруги, не зная, как её успокоить.

Узнав, что Бенци вернулся, Ширли пребывала в нерешительности, не зная, удобно ли теперь ей появиться в доме Доронов, сильно пострадавших от её родных братьев, вправе ли она пойти на свадьбу подруги. Она решила посоветоваться с Хели. Та грустно усмехнулась и проговорила: «Милая, не говори глупостей! Ты была с нами в самое тяжёлое время, ты должна быть с нами и в радости, сколь бы неполной и горькой она ни была!.. И потом – ты же получила приглашение, у тебя очень важная функция свидетельницы! И твои кузены тоже приглашены, и вообще все Магидовичи, и Бен-Шило! Значит…» На свадьбе Ирми и Максим объявили всей Неве-Меирии, что навет лопнул, и Бенци Дорон полностью оправдан, что вызвало бурную радость всех обитателей посёлка.

* * *

Вскоре после женитьбы Ирми, окончив курс бизнеса, взял на себя руководство фирмой «Неэмания», на которой по-прежнему выпускались та-фоны и ницафон-блоки приёма Интернет-радио и телевидения, а также приставки для тех, у кого по той или иной причине не было выхода на Интернет. Конечно же, он с радостью пригласил на работу Бенци Дорона.

Через год после свадьбы Ренана спросила у мужа: «Дорогой, а ты не хотел бы поменять у фирмы название?» – «А какое название ты предлагаешь?» – «Ты мог бы и сам догадаться… «Ноам», конечно…» – с деланным возмущением проговорила Ренана. – «Да, я действительно что-то поглупел… – и он нежно обнял и поцеловал жену. – Я подумаю, как это сделать, думаю, daddy будет не против… Ещё… Я тут подумал, что мы могли бы организовать у нас на фирме студию компьютерных фильмов…

А то ребята сами что-то пытаются слепить врукопашную… Ширли, как я понял, решила сделать это своей профессией. И хорошо – нам нужно создавать свою современную культуру на основе наших ценностей…» – «Рувик… после того, что случилось с Ноамом, почти не берёт в руки гитару… Разве что, когда накатит грусть…» – печально проговорила Ренана.

* * *

После окончания ульпены и поступления в художественный колледж Ширли обосновалась в Неве-Меирии, получив там половину каравана неподалёку от дома Мории. Австралийские родственники сами предложили и взяли на себя оплату её учёбы, за что Ширли им была несказанно благодарна.

Ширли много занималась, а свободное время проводила в семье молодых Неэманов, Ренаны и Ирми. Первое время она также частенько приезжала на шабат к матери в предместье Эрании. Но Рути, особенно после свадьбы Ренаны и Ирми, взяла за привычку донимать её одними и теми же упрёками: «А у Доронов ты чаще бываешь, чем у мамы с бабушкой! Ну, ещё бы, у Доронов тебе и вкуснее, и веселее… Но, честно говоря, я не понимаю, как ты можешь там общаться с человеком, который, может быть, твоего отца…» – «Мамочка, ты неправильно ставишь вопрос. Надо бы лучше спросить, как они могут общаться с сестрой тех, кто так или иначе виновен в смерти их сына! Но как видишь, они со мной общаются, нисколько ко мне не изменились! Да, у них мне теплее, во всяком случае, они меня ни разу ни в чём не упрекнули!» После этого разговора Ширли перестала приезжать к матери и очень редко разговаривала с нею даже по телефону. Разве что когда Арье и Амихай привозили её и бабушку Хану к младшей сестре на шабат, но это бывало очень редко. Её не раз уговаривали и Ренана, и Мория, и Хели, чтобы она помирилась с мамой, с другой стороны, к тому же Мория призывала и Рути, но обе были непреклонны.

* * *

Бенци взял за обыкновение подолгу молча стоять возле портрета Ноама, висевшего в салоне их дома в Неве-Меирии. К нему неслышно подходила хромающей походкой сильно постаревшая Нехама, и они, молча, обнявшись, сквозь слёзы смотрели на дорогое лицо на портрете.

Шилат училась в ульпене. Она и раньше была довольно замкнутой и нелюдимой девочкой, по-прежнему у неё почти не было подруг. Совершенно неожиданно она очень подружилась с появившейся в их классе ульпены сестрёнкой Нахуми Лиорой. В свободное время они обе помогали в частном садике мишпахтоне, куда в своё время носили Бухи. Кроме того, много времени она продолжала заниматься с Бухи, который очень подрос и превратился в живого, непоседливого и капризного ребёнка. Вот в ком Бенци находил утешение и отраду после пережитого кошмара. Нехаме её натура не давала такой отдушины, она целиком погрузилась в свою неизбывную боль, из которой её так и не смогли вывести ни муж, ни родители, ни дети, ни братья и сёстры. И так продолжалось, пока не родился внук Элиноам, первенец Ренаны и Ирми…

Жизнь постепенно возвращалась к рутине…

FINAL. ЗАВТРА

Ширли и Реувен

Так прошло, пробежало, пронеслось, протащилось время – дни, недели, месяцы…

Которые незаметно сложились в три с половиной года…

В один прекрасный день тусклую и печальную рутину существования Рути и её матери, старой больной Ханы, взорвал Цвика Магидович. Придя в их маленькую квартирку, он с порога объявил: «Ширли выходит замуж!» – «Да? И за кого же?» – с деланным безразличием сквозь зубы процедила Рути, только мельком глянув на племянника, очень вытянувшегося и похорошевшего за последнее время: он чем-то напомнил ей её близнецов, и это причиняло боль. – «За Реувена Дорона! – удивлённо отвечал Цвика.

– Это вся Неве-Меирия знает! Они и работают вместе… в студии музыкальных компьютерных фильмов при фирме «Ноам»! Она, наконец-то, ответила ему согласием…

Он, правда, должен будет идти в армию, когда отсрочка кончится…» – «Какая ещё отсрочка? Он что, больной?» – «Он заканчивает йешиву, параллельно получает специальность «видеорепортаж, журналистика», там дают отсрочку – до окончания курса. Наверно, это выйдет через полгода после свадьбы… – смутился Цвика и поспешил перевести разговор на другое: – А Ширли, вы же знаете, после ширут-леуми поступила и уже заканчивает художественный колледж, компьютерная графика и анимации». – «Спасибо австралийским родным: Яэль, сестра Мотеле, помогла, да и дедушка Майк хорошо подкидывает. Я бы не смогла – с моих-то доходов! А папа…

Как он хотел, чтобы она в Австралии училась…» – всхлипнула Рути. Хана глянула на дочь и покачала головой. Цвика между тем продолжал: «На студии «Ноам» уже пару фильмов поставили по её сценариям и анимациям!» – «Да-а… Ничего не скажешь, она у нас талантлива! Такую я вырастила доченьку… Вот только…

Быстро же она забыла своего любимого, из-за которого нашу семью порушила…» – «О чём ты, Рути!» – воскликнула дрожащим голосом старенькая Хана. – «Ну, как же!

Ради него она из дома сбежала, нас знать не захотела… Мотеле так по ней тосковал, может, из-за этого и сердце себе надорвал… А прошло каких-то несколько лет, и всё – уже другому в объятья кидается! Я своего Мотеле, – глаза Рути наполнились слезами, в голосе зазвенели слёзы, – никогда не забуду! И никто мне не нужен! Я могла выйти замуж за этого… хотя бы мальчиков вернуть! – и неожиданно истерически закричала: – Но я – нет!.. Я верна Мотеле! На всю оставшуюся жизнь!..» Цвика, опешив, смотрел на тётушку: «Ну, если для тебя это такая травма… Прости, я честно не знал…» – тихо заговорил парень. – «Во-первых, дочь, успокойся! – неожиданно строго и сухо почти приказала Хана; Рути тут же замолкла и сникла. – Ты никогда не могла выйти замуж «за этого»! Это, кроме всего прочего, было бы преступлением перед памятью Моти – со всех точек зрения. И мальчиков ты бы всё равно не вернула, они давно ушли из семьи, и началось это, когда они посмели избить… Ноама… в первый раз… – почти неслышно прошелестела старушка, и её глаза наполнились слезами. – Мы ничего папе (зихроно ле-враха!) не говорили о том, какими стали твои мальчики. А Ширли – это совсем другое дело! Чего ты хочешь от неё? Мы все её очень полюбили: ласковая, мягкая, воспитанная… Вон, Цвикеле скажет! Твоих мальчиков мне ещё не довелось увидеть… – старушка вздохнула. – Вообще-то ты бы тоже могла попробовать устроить свою жизнь. Твоя верность покойному мужу достойна всяческого уважения… Беседер… Твоё дело! Но требовать того же от молодой девушки, у которой вся жизнь впереди? Ты что, дорогая моя? Ей же тогда 17-и не было!.. Она не может не утешиться со временем, ей нужно идти дальше, устроить жизнь, выйти замуж, родить детей! Как я понимаю, девочка сделала достойный выбор – со всех точек зрения!» – «Ага!.. Если учесть, что их отца… подозревали в причастности к смерти её отца!» – сквозь злые слёзы снова закричала Рути. – «Если уж начистоту, то… Это наши Галь и Гай… подозреваются в причастности к смерти сына Бенци… – заплакала старушка. – И если нашу девочку они принимают, будь счастлива! Вспомни: Нехама была твоей подругой! Она пережила такое страшное несчастье, что никому не дай Б-г! Галь и Гай, ещё, может, даст Б-г, вернутся, а её первенца не вернёшь…» Старушка помолчала, потом заговорила снова: «Мория рассказывала, что Нехама сейчас все силы, всю душу отдаёт внуку, сыну Ренаны. И Бенци тоже…» – «Он работает на фирме Ирми, а ещё у себя в саду возится… – вставил Цвика. – А малыш у Ренаны какой хорошенький! Я видел: волосики кудрявые, светлые, как у отца, а глаза – большие, чёрные – как у Ноама… Лицом на Доронов похож, щёчками!..» – «И назвали, небось, Ноамом?» – осведомилась Рути. – «Не совсем… Элиноам!» – с важным видом откликнулся парень. – «А-а-а! Ну, и слава Б-гу…» Старая Хана пристально посмотрела на угрюмое, сильно расплывшееся и постаревшее лицо дочери в рамке растрёпанных седых волос, к которому она никак не могла привыкнуть – она же помнила её совсем не такой! – и ничего не сказала. «Ладно, Цвикеле, спасибо за радостное сообщение. Держи нас в курсе дела… Я думаю, – деловито заметила Хана, обернувшись к Рути, – нам с тобой надо поехать к Доронам… А то как-то не очень хорошо… Не по-человечески!» – «Ну, подумаем… Они нас не спешат приглашать…» – уклонилась от ответа Рути.

«А ты, внучок, почаще бы заходил! А то мы тут вдвоём скучаем… Хорошо, что Рути начала снова понемногу уроки давать…» – грустно обратилась старушка к внуку. – «Да ты понимаешь, бабуля… Некогда! Последний год в йешиве, надо готовиться к высшей. А ещё сейчас Шмуэль организовывает новый ансамбль. Мы спорим, как назвать. Мы с Нахуми хотим назвать «Типуль Нимрац», а Шмуэль – ни в какую! «Тацлилим» – и всё! Говорит, что надо возрождать память о счастливых днях, а не о тех… когда… – и парень мрачно опустил голову. – Говорит: печаль надо побеждать воспоминанием о радости, а не воспоминанием о печали… В общем, бабуля, Рути, готовьтесь! Я думаю, они вас сами на шабат пригласят…» – «Да мне и одеть-то нечего… С тех пор, как… – у Рути снова покраснели глаза, и сорвался голос, – я себе ничего из одежды не покупаю… Не хочется!..»

* * *

«Ширли, а ты не хочешь поехать к маме и бабушке и пригласить их?» – как-то вечером Ренана осторожно завела разговор на эту тему с подругой. Она как раз уложила в кроватку Элиноама, нежно поцеловала его и выпрямилась, обернувшись к подруге.

После рождения сына Ренана ещё больше располнела, превратилась в солидную даму и казалась на несколько лет старше худенькой и миниатюрной Ширли. Но сияющая добротой, задорная улыбка и огромные каре-зеленоватые глаза остались такими же, какими их запомнила Ширли с первого дня их знакомства и дружбы. То, что осталось от пышной девичьей косы, обычно прикрывалось красивой шляпкой собственного изготовления, а вечером затейливо повязанным платком, и только неизменно непослушный медно-рыжий локон выбивался над высоким лбом.

Ширли подняла глаза от ноут-бука, в котором она фантазировала на тему очередного мультика из жизни «весёлых облачат». Она задумчиво уставилась на Ренану и пожала плечами: «Ты же знаешь, почему я не захотела больше жить с нею: просто нам стало очень трудно общаться… С тех пор, как… Ты это можешь понять?» – «Нет, не могу! Мы все пережили такое, что не дай Б-г никому пережить – и наша семья, и ваша. И две смерти, одна за другой, в вашей семье, а до того… то, что с Арье случилось… У Амихая свои болезненные проблемы… Думаешь, твоей маме легко?

Она же всю жизнь любила твоего папу, ради него готова была на любые жертвы – и шла на них!.. И вот… да что говорить!.. Ещё и это издевательство, которое вам устроили с его похоронами! Я бы этого Тумбеля своими руками бы!.. – яростно прошептала она, помолчала и, снова склоняясь и разгибаясь над кроваткой, продолжила, строго взглядывая на подругу: – Разве ты не можешь понять, как всё это на неё повлияло?.. И потрясение от участия твоих братьев… – Ренана осеклась и судорожно вздохнула. – Думаешь, она этого не понимает, это её не мучает? Надо уметь прощать своих родных. Вот я всю жизнь… на маму обижалась – из-за ерунды, собственно. А теперь мне её так жалко, она такая больная… Мой Элиноам – её единственная отрада… – и она снова склонилась над кроваткой засыпающего малыша. – Барух сейчас у бабушки Шоши. Она такая слабенькая стала – после всего… Дед Натан с ним занимается, чему-то пытается учить… Шилат – с бабулей Ривкой, они очень привязались друг к другу, и Шилат о ней очень трогательно заботится – ведь и бабуля Ривка стала такая старенькая, и на неё смерть Ноама очень подействовала… – Ренана отвернулась, украдкой утирая слёзы.

– Дедушка Давид увлёкся идеей Шмулона с созданием новой студии, и это тоже на него благотворно действует… Все при деле…» «Это хорошо, что все при деле…» – тихо обронила Ширли, опуская голову и уставившись в экран ноут-бука глазами, полными слёз. – «А что есть у твоей мамы?

Она, как мы слышали, только-только начала понемногу брать учеников, а до этого долго не работала… Раньше у неё были и вы, и папа, и музыка… Дом, семья…» – «Да… Спасибо Арье с Амихаем, помогли с инструментом… Тот, что у нас был… дорогое и хорошее пианино, куда-то пропало, когда… Ну, в те дни… И никто не знает, что там случилось… Всё цело, а пианино – исчезло, и никаких следов…» – с горечью прошелестела Ширли. – «Была нормальная жизнь – и вдруг всё сломано, опрокинуто… А ты!.. Это эгоизм!..» – «Сказать тебе правду? – вздохнула Ширли.

– Я просто её боюсь… Её постоянных косых взглядов – вбок и в пол, желчных коротких вопросов, не требующих ответов, замечаний… Жутко боюсь! Понимаешь?» – «Ей всё время больно! Это её реакция на непрекращающуюся боль одиночества! И… стыд за сыновей, которые… – Ренана снова судорожно вздохнула. – Она не в состоянии выбраться из всего этого! А у тебя – мы все… Яэль и дедушка Мики в тебе такое участие приняли! Яэль у вас просто прелесть! И вот сейчас – Рувик. Ты знаешь, как он тебя любит?» – «Да… – покраснев, задумчиво протянула Ширли. – Тогда… они оба меня любили… а я… одного из них… Рувик сражался сам с собой, со своей ревностью к… Ноаму…» – она с трудом, через слёзы, забившие горло, выговорила имя покойного любимого.

«В общем, так, Шир! Мама и миссис Неэман обе с радостью посидят с Элиноамом, а мы с тобой вместе съездим в Эранию, к твоим! Ты лично и я тоже, пригласим маму и бабушку к нам на шабат, а заодно – и на свадьбу! И никаких!..» – безапелляционно заявила Ренана, сверкнув глазами. Ширли только покачала головой: «Да я и сама понимаю, что надо это сделать… Самой мне никак…» – «Если у Ирмуша будет время, он нас туда подбросит. Я ещё попрошу маму лично позвонить и пригласить твоих к нам… Они же когда-то были близкими подругами!.. – с грустью проговорила она, помолчала, потом заговорила быстро и возбуждённо: – Кстати, твой американский дядюшка таки ухитрился прибрать к рукам их бизнес. Ещё и наши подонки помогли: распустили слух, что Неэманы – злостные антистримеры, представляют опасность законности и правопорядку. Мистер Неэман не решился даже просто съездить в Калифорнию, чтобы навести порядок со своим бизнесом и разобраться со своим бывшим управляющим… Но сотрудничество с Кастахичем и Тумбелем удачи вашему Джо не принесло. Зато мой Ирмуш оказался талантливым бизнесменом! Если не случится снова – не дай Б-г! – силонокулла с его колпакованиями и ораковениями, то всё будет тип-топ!» – «Да, Ренана, давно хотела спросить: а что с Сареле? Ну, с той… Помнишь?..» – «Ой, плохо… Хели говорит, что мало шансов вернуть её психику в норму… Сестра пристроила её в свою мастерскую по пошиву детской одежды, она выполняет простые операции… А была у нас – помнишь? – одной из самых блестящих учениц!»

* * *

Рути с Ханой собирались на свадьбу Ширли. Рути сидела у зеркала и нехотя наводила лёгкий макияж, когда раздался громкий стук в дверь. «Как некстати! И кто это на звонок внимания не обращает? Ведь он сразу бросается в глаза!» – недовольно проворчала она. Нервирующий стук не прекращался всё время, пока они с матерью шли к двери. «Кто там?» – «Открой, маманька… Это я, Гай…» – раздался оттуда ломкий, словно плачущий, тенор, и похожий, и одновременно не похожий на голос Моти. Рути почувствовала, как сердце у неё падает вниз. Дрожащими руками она принялась открывать дверь. Хана поспешила ей на помощь: «Что с тобой, доченька?» – «Это… – чуть не теряя сознание, пролепетала Рути. – Это… Гай…» Грузно топая, он вошёл в дом, не стряхивая грязи с ботинок, прошлёпал в крохотный салон и плюхнулся в кресло. Рути с побелевшим лицом смотрела на такого родного, и в то же время, совершенно чужого, совсем взрослого, молодого мужчину, который был её сыном… одним из близнецов. Она потянулась к нему, но что-то её остановило. Она снова внимательно поглядела на него, остановив взгляд на его ушах… Вроде форма вернулась в норму, но цвет… какой-то сивый…

«Б-же! Внук… Как он похож на Йоси!» – пролепетала старая Хана, бессильно опускаясь в кресло в салоне и не сводя глаз с неожиданного гостя, который смотрел только на мать. «Ты… откуда?» – едва смогла выговорить Рути, робко подходя к нему и протягивая руки. – «Ты бы лучше дала мне поесть… – Гай явно не был расположен ни к проявлениям нежности, ни к излишней откровенности, и это сразу воздвигло между ним и матерью словно бы некую стену. – Сколько времени сына не видела? А-а-а?» – А где же ты был всё это время? – пробормотала Рути, спешно готовя ему бутерброды и запихивая в микрогаль оставшееся с обеда второе.

– Извини, сынок, но мы с мамой… с бабушкой… торопимся… На свадьбу Ширли…

Наша Ширли замуж выходит…» – бесцветным тоном пробормотала Рути. – «Как?! – откусив половину бутерброда сразу, хрипло спросил Гай. – Бубале?.. Пигалица?..

Замуж?.. Ведь её… э-э-э… хахаль вроде копыта откинул! Я сам видел, как он умирал, мне аж жалко его стало!.. За то, что я его пожалел, пришлось отсидеть на губе… Ну, разумеется, как у нас, у дубонов, водится, избили… Потом…» – «Что потом?» – одними губами лепетала Рути. Хана, ошарашенная странной холодностью внука, нервно поглядывала на часы, бормоча: «Вот-вот Арье и Амихай заедут за нами…» – «Ладно, сын, мы с мамой уже должны выходить… Ты не хочешь к нам присоединиться… на свадьбу сестры?» – «У меня, извини, фрака для торжеств нету!

А за кого Бубале замуж выходит, если её любимый… того?..» – «Ты знаешь, что и папа тоже… тогда же… умер?» – прерывающимся голосом спросила Рути, потрясённо глядя на сына. – «Да, что-то такое говорили… – он помолчал, положив бутерброд на стол, что-то пробормотал, потом заговорил: – Была статейка Офелии, но я не поверил – тогда со мной… много всего… не до того было… и не расскажешь… Мы с Галем почему-то ещё до этого всего… думали: если что, ты сразу за Тимми выйдешь замуж…» – «Да как ты смеешь! – поражённая, сорванным голосом взвыла Рути. – Неужели это всё, что ты можешь сказать, узнав о смерти отца?!» – «Да ну, мамань, мы же просто так думали, никто не думал тебе этого предлагать… Галь шутил… И ваще – сколько лет прошло?.. Пора бы всем слезам просохнуть…» – «Ладно, сын, у меня много чего есть у тебя спросить, и что тебе сказать. Сейчас нет времени… Оставайся, отдохни, подожди нас с мамой. Потом поговорим. А сейчас, извини – нам надо уходить. Иди на кухню: сию минуту Арье с Амихаем будут тут, и мне бы не хотелось, чтобы… именно сейчас… когда…» – «Какое совпадение – я тоже не хочу их видеть!» – просипел Гай и потопал на кухню.

* * *

Свадьбу Ширли вспоминала, как красивый, затейливый сон, в основном обилием ярких красок, красивых мелодий и громких радостных возгласов. Она с трудом помнила, как перед хупой её усадили в кресло, смущённую, словно бы оглушённую, всю в белом. Рядом мама и непрестанно всхлипывающая бабушка, которую тихо успокаивает Мория, за её спиной – Тили и старшая дочка Амихая Лиора. Были и ещё женщины и девочки с их стороны, но Ширли почему-то запомнила только этих. С другой стороны – Нехама, Ренана и Хели. Ренана с Хели и время от времени – Мория ей что-то ласково нашёптывали, она не запомнила, что именно. Мама сидит с каменным лицом и почти не смотрит в сторону Нехамы, которая только время от времени кидает на неё удивлённые, вопрошающие и словно бы виноватые взгляды. Ещё тётушки и многочисленные подружки по ульпене и по художественному колледжу, что-то поют, кто-то играет на гитаре, кто-то (наверно, Хадас) на флейте. Конечно, флейта Даси – это не флейта Шмуэля, но тоже неплохо… нежно и задушевно…

Потом все куда-то исчезают, и при ней остаются только Ренана и Хели. В этот момент на Ширли нахлынули воспоминания, и она начинает плакать, осторожно, одним мизинцем, чтобы не потекла косметика, смахивая слёзы. «Ничего, ничего, дорогая, невесте полагается плакать!» – шепчут по очереди Ренана и Хели; а перед её мысленным взором – лицо Ноама, он грустно улыбается и кивает ей головой. Ей кажется, что она слышит его напевный, немножко в нос, басок: «Я так и хотел, чтобы ты вышла за моего братика… Раз уж вместе нам не суждено…» И струятся, струятся слёзы по её лицу.

* * *

Потом хупа, от которой у Ширли в памяти остались отдельные обрывочные картинки: грустная улыбка Реувена… много-много улыбающихся лиц… горящие свечи в руках мамы и Нехамы… Почему-то не звон, а жалобный шелест разбиваемого каблуком Реувена бокала… И снова его улыбка… Как приклеенная, улыбка на скривившемся, словно приготовившемся плакать, лице матери, слёзы старенькой бабушки, слёзы Нехамы, странно растроганное лицо совершенно седого Бенци, вислые щёки, к которым Ширли никак не может привыкнуть, придают лицу печальный, даже скорбный, вид… Радостные лица Шмуэля и Ренаны, в какой-то момент слившиеся в одно лицо…

Рав Давид, рабанит Ривка, Шошана и Натан, озорной Бухи с Шилат, а за ними братья и сёстры, племянники и племянницы Нехамы и Бенци… То и дело рядом появляются и снова куда-то уплывают Цвика и Нахуми, его сестрёнка Лиора, их отцы и младшие братья и сёстры… И всё это на фоне оглушительного грохота, перемежаемого чарующими мелодиями, теми самыми, памятными… Ширли всё время пугливо оглядывалась, когда слышала звук ударника, потом тихо шепнула Реувену: «Эти барабаны и дарбуки… Зачем так громко… Я почти не слышу ни флейты, ни гитары, ни угава…» – «Хорошо, дорогая, я их попрошу потише… снизить ударный фон…» – «Меня это почему-то пугает…» – «Не бойся! Это же наша музыка!..»

* * *

Отчётливо осталось в памяти, как они с Реувеном остались наедине. Серебристо-лиловые стены, чуть темнее оттенок полупрозрачных кружевных занавесок на огромных окнах.

И на этом фоне – приближающееся к ней лицо Реувена, необычная, смущённая улыбка, огромные каре-зеленоватые глаза, почему-то очень похожие на глаза Ноама… Он очень медленно подходил к ней, и вдруг оказался очень близко, робко положив руки на её худенькие плечи. Потом осторожно и нежно взял в ладони её щёки и наклонился над лицом. У Ширли внутри всё задрожало, сердце стремительно понеслось куда-то вниз. Она пару раз моргнула и широко раскрыла глаза. Робко поцеловав её сначала в щёку, потом в губы, он тихо произнёс: «Ты – моё маленькое чудо! Я и не знал, какое ты чудо!» И тут Ширли разрыдалась. «Что такое, роднуленька?» – «Рувик, я тебе не рассказывала…» Реувен почувствовал, что сердце его стремительно падает вниз. Он сильно побледнел, отпустил её, резко отстранившись и опустив руки, и хрипло спросил, не глядя на неё: «Что ты мне не рассказала?» – и сильно закусил губу. – «Мы с Ноамом в тот день, когда… когда… мы с ним первый… и последний раз целовались… только целовались… ты не думай… – еле слышно пролепетала она, потом скороговоркой: – Мы шли и всю дорогу целовались, и ничего вокруг не замечали… И он мне говорил те же самые слова. И сейчас… – она всхлипнула: – мне почудилось, что… ты – это он. Ты так же, как он, целуешь, и твои руки и губы очень похожи на его руки и губы… И почему-то глаза тоже… Прости меня, что я не рассказала тебе об этом раньше… о том, что я уже целовалась… Но сейчас я поняла, что ты должен знать…» – и она виновато глянула на него сквозь слёзы. С облегчением увидела, что краска возвращается на его лицо, а следом и улыбка, такая добрая и ласковая!.. «Ну, конечно! А как же иначе! Ведь не может быть, чтобы мой братик не испытал хотя бы раз в жизни такого счастья! И мне сейчас даже кажется, что… нет, если бы… – он смущённо отвернулся, – я бы, наверно, расстроился… Всё-таки мы все немного эгоисты…» – и он снова и ещё крепче прижал её к себе и принялся целовать, всё неистовей и неистовей, шепча ласковые и нежные слова, и она, заливаясь слезами, отвечала на его поцелуи и шептала только одно слово: «Рувик… Рувик… Рувик…»

* * *

…Ширли, утомлённая, уснула, а Реувен от сильного возбуждения никак не мог заснуть. Он лежал и улыбался в полумраке, поворачивал голову и смотрел, смотрел на спящую Ширли, и никак не мог насмотреться. На какие-то краткие минуты он проваливался в сон, потом просыпался, но боялся пошевельнуться, чтобы не спугнуть её сон. Когда забрезжил рассвет, он осторожно сел в постели и снова, не отрываясь, смотрел на спящую Ширли, думая: «Моя жена Ширли… Моя жена Ширли…

Моя маленькая жёнушка… Моё маленькое чудо…» Она тихо дышала, подложив ладошку под худенькую щёчку, улыбаясь во сне… И Реувен, глядя на её улыбку, заулыбался тоже. И вдруг её тонкое нежное личико сморщилось, и между ресницами блеснула слеза, скатилась по тонкой, смуглой щёчке.