Текст книги "Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт"

Автор книги: Фаня Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Ему пришла в голову странная на первый взгляд мысль, что в этом диковинном помещении действует закон окривевшего кольца, и это его немного развеселило. Он даже позабыл, что оказался не только как бы вне времени, но и как бы вне пространства, короче, позабыл обо всём на свете.

* * *

Моти Блох снова был в своей стихии. Перед ним была какая-то новая игра, и было совсем нетрудно вообразить, что экран компьютера принял форму объёмного окривевшего кольца, а эти вот сделанные из неведомого материала, струящиеся, пребывающие в состоянии непрестанного движения в нескольких переменных направлениях одновременно, стены – нечто вроде клавиатуры компьютера. Это, конечно же, его дело – найти, как задействовать эту странную и жутко-интересную клавиатуру… э-э-э… компьютера-угишотрии! – да, только так это и можно назвать! Интересно будет разгадать принцип этой игры – и сыграть, и непременно выиграть. Моти вспомнил, как он сам предложил заложить в игру принцип тупиковости, дабы участник игры не мог прервать игру, но и выиграть бы тоже не смог. Вспомнил, как это понравилось жутковатому Арпадофелю. «Ну, так это ж я предложил такой принцип! Значит, я и смогу найти, как его преодолеть. Значит, у меня есть по крайней мере один выход из этого принципа, а если повезёт, то и все два… а может, и больше…» – подумал Моти, и эта мысль непостижимым образом обрадовала его. Он задумчиво прохаживался по периметру окривевшего кольца, которое на глазах превращалось во всё более окривевшее, и мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, осторожно и нежно прощупывая волнующуюся поверхность условной стены. По большей части его прикосновения ничего не давали. Но время от времени непроизвольное касание вызывало к жизни тот или иной пассаж силонофона.

Моти пытался снова воспроизвести свой жест, но у него ничего не получалось: слишком много факторов должно было сойтись, да ещё и по закону случайного изменения кривизны окривевшего кольца… «Да, за один день все факторы учесть невозможно… А, кстати, сколько времени я уже нахожусь внутри окривевшего кольца?.. Сутки, больше?.. А может, всего пару-другую часов? Пора отдохнуть…» – подумал Моти и с этой бесцветной мыслью нежно провёл кончиками пальцев вдоль нервно струящейся и закручивающейся рваной неравномерной спиралью зеленовато-жёлтой полоски. Неожиданно прогремел оглушительный и резкий пассаж силонофона (Моти не знал, что это было новое изобретение Ад-Малека – первый взбрыньк, который назвали классическим). Полоска, которой Моти коснулся, взвилась вверх – и перед ним открылся проход в узкий длинный коридор. Моти долго не раздумывал, не оглядывался, он просто шагнул в открывшийся узкий-узкий, щелеподобный, проход – как видно, он настолько похудел за время болезни, что прошёл без малейшего труда.

Его мало заботило, что он направляется, может быть, вон из помещения в совершенно неподходящем для прогулок виде. Он меньше всего думал, что облачён не в свою любимую домашнюю пижаму, даже не в казённое больничное одеяние, в котором он провёл последние дни в больнице в обществе преданной жены, врачей и медсестёр.

На нём, как на вешалке, висело нечто несвежее, неопределённого цвета и формы. Но это всё, повторим, нисколько не смущало Моти. Он увидел выход из окривевшего кольца, может, даже из придуманных им тупиков – и поспешил им воспользоваться.

Главное – подальше от округлой тахты с душными перинами и ещё более душными, тяжёлыми одеялами!..

* * *

Моти медленно шёл по нескончаемому коридору, который смутно напоминал бесконечную трубу с множеством поворотов. Он не ощущал знобкой сырости, не замечал, что по стенкам, выполненным из неизвестного материала, струится вода – не вода, пар – не пар, а может, просто мерцает и переливается иней грязного, гнойно-бурого оттенка. Он только напряжённо всматривался вперёд, время от времени оглядываясь по сторонам. Было странное ощущение, что он знает, куда он идёт, но почему-то не видит направления. А главное – неясно, куда ведёт этот бесконечно-петляющий коридор. Моти подумал: «Неужели и это построено по типу Ракушки? Но что-то не похоже на сверкающую, манящую «Цедефошрию»… Или всё-таки она же, но для неудостоенных и непосвящённых?» Он начал уставать, да и боли в левом боку снова дали о себе знать. Но остановиться он уже не мог. Что-то ему подсказывало, что, начав этот путь, он не сможет остановиться без веской на то причины.

И такая причина неожиданно возникла из-за ближайшего поворота. Да ещё такая причина, какой он никак не мог ожидать в этом непонятном месте. А впрочем…

Повернув в очередной раз он поднял глаза и… увидел, что от лениво струящейся то ли водой, то ли паром, то ли мерцающим и переливающимся инеем стены отделилась туманно-бесцветная знакомая фигура: кустистая борода, лохматая грива, увенчанная глубокой кипой, уныло висящие ниточки цицит. И неожиданно яркие каре-зеленоватые, как огромные виноградины, глаза на сильно осунувшемся лице… Моти удивлённо прошептал: «Б… Бен… ци? Т-т-ты?» – «Да… Тебя это удивляет?» – услышал он знакомый мягкий певучий баритон. – «Но… откуда?» – «А ты-то тут откуда? Я-то – ясно…» – подошёл к нему и отчётливо высветился перед ним его старый армейский друг и бывший коллега Бенци Дорон, изрядно осунувшийся и похудевший, даже обычно круглые щёки с забавными ямочками уныло обвисли. Моти нерешительно протянул руку и дотронулся до него: «Д-да… Пожалуй, не фантом…» – «И ты… тоже не фантом!..

Но откуда?» – «Не имею представления, откуда я взялся. Сам хочу понять, где я нахожусь… Лежал в больнице, со мною Рути была… не отходила от меня… – недоуменно промямлил Моти, и вдруг возбуждённо заговорил: – Пришли сыновья…

Бедняжки!.. Что им пришлось пережить!.. Что-то они просили… Что-то… про Ширли… От этого мне стало нехорошо, Рути дала таблетку с тумбочки… – ему казалось, что эта тумбочка очень важна в его рассказе. – Дала запить из графина.

Мне… ужасно захотелось спать… Как провалился… А когда очнулся, как из грязной воды вынырнул… оказался в странной круглой камере. Круглая душная тахта, и сверху и снизу – мягкая-мягкая душная перина… Вместо туалета – какая-то дыра возле… э-э-э… условной стены… Ну, конечно, не Фанфарирующий Золотой Гальюн! Я чётко помню, что врач обещал меня наутро домой отпустить… А я зачем-то тут – и ни доктора, ни Рути, ни лекарств, ничего!.. И в какой-то круглой камере без потолка… Представляешь? – совсем без потолка!.. Стены закручиваются, словно ввинчиваются куда-то вверх… И силонокулл… неровным пунктиром… Мне показалось – это новая игра…» Бенци удивлённо уставился на Моти с озабоченностью и тревогой. За последние месяцы на фирме он успел привыкнуть к тому, что его некогда весёлый, активный, уверенный в себе приятель за время работы над угишотрией резко изменился: стал нервным и пугливым, растерял весёлость и уверенность в себе. Но таким? Нет, таким он своего давнишнего приятеля и недавнего шефа Моти Блоха никогда не видел.

Он старался, чтобы при этом скудном освещении тот не заметил выражения неподдельной жалости на его сильно похудевшем лице. Отвернувшись, он заметил: «Ясно: тебя просто усыпили… Скорей всего, и Рути постарались увести от тебя так, чтобы она ничего не видела. Ты находишься в Шестом отделении на 3 этаже. Или в Лабиринте клинических исследований «Цедефошрии» – нечто вроде клиники, где изучают силонокулл-синдром. Ты, наверняка, не хуже меня знаешь, что это есть и у твоей дочки. Мы тоже этим занимались. Поэтому нам… – Бенци сильно понизил голос, подчеркнув это слово, – …стало известно, что синдром, выраженный в явном отторжении силонокулла – по сути спасение для человека, потому как это отторжение в той или иной степени свойственно нормальному здоровому организму. У одного это выражается в явной форме, и это естественная реакция здорового организма на ненормальное явление, у другого – происходит, так сказать, накопление и выражается в неадекватном поведении. А потом… Лучше не говорить!

А впрочем, ты сам должен знать результат…» Моти с безразличным видом слушал Бенци и вдруг спросил: «А ты-то тут что делаешь?» – «А-а-а… Я под следствием.

Ты слышал, наверно, что меня арестовали во время Турнира: я детей от дубонов защищал, между прочим, племянников Рути. Они требуют, чтобы я публично признался в том, что вывел из строя дурацкие войтероматы…» – «Но ведь ты же их не трогал!» – «Конечно, нет! Мы о них узнали из прессы, только на Турнире их и увидели живьём!.. Главное обвинение – активное антистримерство! Знаешь, что это такое? – Моти энергично закивал. – Так у нас нынче называется неприятие силонокулла и струи подобающей цветовой гаммы. Ещё меня обвиняют в плохом воспитании детей, хулиганов и антистримеров. А моих близнецов обвиняют в смерти рош-ирия Эрании!

Знаешь же, что они откололи на Турнире!? – Бенци улыбнулся знакомой, доброй улыбкой, потом снова посерьёзнел и продолжил, качнув головой: – Как видишь, у меня сложный состав преступления. Но, судя по всему, им от меня что-то нужно…» – «Наверно… Что до смерти Рошкатанкера, то… Приступ у него случился в первом отделении, то есть до выступления твоих мальчиков…» – «И племянников твоей Рути… – повторил Бенци. – Значит, и ты в курсе, что там было в антракте?» – «В общем-то, да! Я заметил: дубоны очень подозрительно засуетились. Но как ты тут оказался? Ведь суда или следствия пока не было? Иначе бы…» – «Конечно, нет!» – «При чём тут Шестое отделение? Ты же не болен!» – «Нет, конечно! Это для них идеальный вариант: всё в одном месте! Послушай, – Бенци понизил голос до шёпота: – я боюсь, не следят ли за нами, не проверяют ли каждое сказанное слово, не затем ли нас вместе свели…» Моти побледнел, но постарался спросить как можно спокойней: «Но как же отсюда выбраться?» Бенци заговорил очень тихим голосом, почти не разжимая губ, и Моти едва его слышал: «Во-первых, раз уж мы встретились, не будем разлучаться, может, вместе удастся… Как – я и сам ещё не знаю… Да, вот ещё… Ты, наверно, заметил, что время от времени включаются какие-то разговоры. Которые тебя настораживают, раздражают, пугают…» – «Ага-а… Как будто мои сыновья уговаривают Рути на какое-то предложение Пительмана согласиться, чтобы спасти мне жизнь…» – «М-м-да-а!.. Далеко же они зашли!..

Моти, ты не должен ни на что реагировать – что бы ни услышал! – и снова, сильно понизив голос: – Ты должен отсюда вырваться – во что бы то ни стало!.. Я постараюсь помочь нам обоим… Для тебя это вопрос жизни и смерти…» В полумраке коридора Бенци не мог видеть, как посерело лицо Моти. Но он почувствовал, как у него задрожали руки. Дальше они пошли вместе, плечом к плечу, по петляющему коридору, сквозь полумрак, освещаемый невидимым источником унылого очень слабого света. Высокий Бенци приобнял Моти за плечи. Они шли и беседовали, не замечая сменяющих друг друга волн душной жары и знобкого, сырого холода. «А как тебе тут, Бенци? Вижу, что не очень хорошо…» – «Да я уже вроде привык…

Правда, с питанием… э-э-э… не совсем… Сижу на хлебе и воде… Иногда немного овощей…» – «А почему? Неужели голодом морят?..» – «Голодом как бы и не морят… Просто мне же нужно кашерное… А сейчас даже не Арпадофель этим ведает, а сам Пительман. А этого хлебом не корми – дай над нами, фиолетовыми, поиздеваться. Он думает, что так он меня скорее сломает. Было несколько бесед с Мезимотесом. Ты же знаешь нашего обаяшку: нежен, как самый сладкий шоколад со сливками…» – «Я давно знаю…» – иронически скривился Моти. – «Короче, он пытался меня убедить с ними сотрудничать. Что-то они там напортачили, но что – не говорят!.. Да и я не очень понял, могу только догадываться. Напрямую ничего не сказано, что-то о работах…» – «Для заказчика-хуль?» – «Во-во! Типа того! Но мне повезло ухватить некоторые обрывки разговоров: вроде бы, им почти удалось ораковить… кажется, они это так назвали… Юд-Гимель. В результате жители его покидают, а на него претендуют родичи Аль-Тарейфы». – «А-а-а! Это и я слышал…

Не зря Ад-Малек у нас превратился в Аль-Тарейфа!..» Бенци горько усмехнулся: «Короче, им надо начать обратный процесс, иначе там жить невозможно… Но – силонокулл и угишотрия не работают!..» – «Конечно! И не будут работать! У программы одностороннее действие! Силонокулл, который её запускает, вообще чистая деструкция!» – слабо улыбнулся Моти. – «Мне кажется, они тебя к этому захотят привлечь. Я не вправе тебе что-то советовать… тем более, если за это пообещают домой тебя отпустить…» – «Домой? Вырваться из этого кошмара?» – с надеждой выдохнул Моти и недоверчиво посмотрел на Бенци. Но тот покачал головой: «Пообещать-то они готовы что хочешь, чтобы только тебя купить, твой труд… Но… Моти, неужели ты не понимаешь?..» Глаза Моти расширились и повлажнели, Бенци даже испугался, как на него это может подействовать. Он не мог себя заставить произнести роковые слова. Но Моти и сам не горел желанием их услышать, поэтому он быстро пробурчал, опустив голову: «Этими разговорами они меня с самого пробуждения мучают… – без выражения выговорил Моти и неожиданно проговорил: – Но где же моя Ширли?» – «А где мои ребята? И как там Нехамеле? Как малыши?.. Я же никогда надолго с семьёй не разлучался… и всегда был с ними на связи!.. А сейчас… Столько времени ничего не знать друг о друге!» – взволнованно проговорил Бенци, в его голосе Моти неожиданно послышались слёзы. Моти деликатно отвернулся; он уже для себя решил, что не хочет продолжать эту неприятную тему, поэтому быстро спросил: «Послушай, Бенци, я что-то слышал… может, и ты об этом знаешь?.. Что моя Ширли и твой старший мальчик… э-э-э…» – «Да, это правда. У нас об этом все знают. Но ты не волнуйся: они пока только обмениваются взглядами и улыбками, иногда ещё словами перебрасываются. Ноам очень скромный и тихий.

Вообще, всю жизнь был таким: сидел в уголке, читал, никогда не дрался… Вот сейчас компьютером увлёкся. Как мы все, хорошую музыку любит… Но никакого сравнения с близнецами. Он у нас очень похож на дедушку Давида, такие же глаза, говорят, и волосы… вообще черты лица, в чём-то характер… А вот талантом в деда близнецы пошли. А уж дочка Ренана… говорят, Нехама была в детстве такая же бойкая и активная. Впрочем, нет – рав Давид говорит, что Ренана – это вообще чертёнок в юбке…» – «Да, Рути почему-то её приревновала… Ведь Ширли как-то сказала, что у вас ей гораздо лучше, чем дома», – слабо улыбнулся Моти. Бенци помолчал, потом спросил: «А почему вы ей такое имя дали?» – «Это моя мама! Они же с папой к её рождению приехали из Австралии. Вот мама и придумала – чтобы имя звучало и на иврите, и для уха говорящих по-английски привычно!» – «Придумано отлично! – улыбнулся Бенци и вернулся к вопросу Моти: – В конце концов, ничего удивительного!.. Молодые! Или они оба переболеют, или… нам с тобой суждено породниться… – он усмехнулся в бороду. – Надеюсь, ты не против?» Моти промолчал, смущённо поглядев на Бенци. «Нам всем твоя дочка очень нравится…» Моти мрачно уставился себе под ноги и задумался. Слишком много информации сразу выплеснул на него Бенци. Снова защемило под левой лопаткой. Как бы ему хотелось сейчас прилечь… Вот только где? Он ощутил, что ему не хватает воздуха, обернулся к Бенци, тот тут же встрепенулся: «Что с тобой, Моти?» – «Да, знаешь, что-то нехорошо… Где бы присесть?» – «Что же делать! Тут решительно негде прилечь, даже присесть… Наверно, не надо было тебе выходить оттуда…» – «Ну, что значит – не нуж-но… – прерывисто, как бы через силу, заговорил Моти. – Там… бы… ло… е… щё… ху… ху… ху… же… Э… та… круг… лая…» – «Мотеле, погоди… Я сейчас поищу… Обопрись на меня, дружище… Давай, я тебя… э-эх! – по-не-су-у…» – и Бенци попытался взвалить Моти себе на спину. Пройдя так несколько шагов, он начал задыхаться, остановился, снова попытался сделать несколько шагов. Моти слабо прошептал: «Оставь меня… Похоже, моя песенка спета…

Бедная Рути… Только бы…» – «Не говори глупостей! Вон, смотри – там что-то мерцает… Может, комната, где есть койка… Давай… – пропыхтел Бенци и перекинул руку Моти через плечо. – Ну, пошли…» – и он поволок тихонько постанывающего Моти к чему-то мерцающему в конце коридора…

* * *

«Ну, что, друзья-приятели, поговорили, пообщались? А теперь послушайте, что вы говорили, и растолкуйте, что это значит?..» Мерцающий свет в конце коридора оказался действительно большим и светлым помещением. Четверть этого помещения занимал стол, за которым в высоком кресле сидел Мезимотес. Напротив стояло несколько простых стульев с прямыми жёсткими спинками. Бенци, притащивший Моти в это помещение, заботливо усадил его на один из стульев. Моти сразу же сел, бессильно откинулся и закрыл глаза. Мезимотес без улыбки смотрел на явно тяжело больного ещё нестарого человека, который когда-то гордился нежным покровительством известного на всю Эранию общественного деятеля, считая его своим старшим другом…

Бенци выпрямился, потёр спину и пристально посмотрел на бывшего босса. Его яростно сверкнувший взор вызвал гнев Минея, но он сдержался и продолжал молча смотреть на обоих, потом медленно проговорил вышеприведенную фразу, насторожившую Бенци. Но Бенци быстро совладав с собой, пожал плечами и спросил:

«А что может означать беседа двух старых приятелей, давно не видевших друг друга…» Мезимотес нажал кнопку прибора у себя на столе, и в комнате гулко зазвучали их голоса. Время от времени Миней останавливал запись и, уставившись на Бенци, спрашивал его: «А это вы о чём? А-а-а?» – «О своём, о заветном… Ничего интересного…» – неизменно отвечал Бенци. Миней снова прокручивал запись и снова задавал тот же вопрос, Бенци радовал его тем же ответом. Мезимотес понимал, что на Моти, который в полузабытьи скорчился на неудобном жёстком стуле, рассчитывать не приходится. Но это давало ему возможность говорить с Дороном более свободно, не гнушаясь откровенными оскорблениями и запугиваниями: «Что ж, мне очень жаль! Придётся устроить тебе свидание с Офелией – перед всей Арценой!

Надеюсь, ты меня понимаешь? Она-то уж знает, как разговаривать в студийной обстановке с такими, как ты. Все мы люди… А если это не поможет, то… его сыновья… – и Миней указал на скорчившегося на стуле Моти, – …поймают твоего старшего сыночка и… ты, надеюсь, догадываешься, что они с ним сделают!.. А уж если в наши руки попадут твои близнецы, я даже представить себе не могу, чем это для них кончится! Ну, а потом всех троих… можешь не сомневаться! – передадут на перевоспитание к членам клана Навзи… Особенно твоего старшего! Если он вынесет их методы перевоспитания антистримеров, соблазняющих девушек из элитарных семейств Эрании… Знаешь, что это такое?» Мезимотес снова прокрутил запись от начала до конца, то и дело останавливая её и повторяя по нескольку раз некоторые отрывки, которые ему казались многозначительными. Бенци с внутренним трепетом выслушивал его слова, стоя и тяжело опираясь на стул, на котором скорчился впавший в забытьё Моти. «Не понимаю, о чём вы говорите. Вы бы лучше уделили внимание больному человеку…» – стараясь не показать охватившего его нешуточного смятения, проговорил Бенци. – «Ладно, потом поймёшь!.. – Миней недвусмысленно дал понять Бенци, что состояние Моти его не интересует. – Главное, что ты должен понять: мы не собираемся выпускать вас отсюда. Обоих! Вообще! С твоим приятелем, как ты понимаешь, всё ясно… Впрочем, есть выход… Если вы нам поможете, это может здорово облегчить участь ваших детей, влюблённых голубков… Понимаешь? А если нет… Увидишь! Даже отсюда – в реальном времени…» – и зловеще ухмыльнувшись, элегантный и вежливый Мезимотес встал и покинул помещение.

Бенци тут же пододвинул один из грубо сколоченных стульев поближе к Моти и присел рядом. Он взял друга за руку, начал поглаживать ладонь, глядя на его неплотно прикрытые глаза. Сколько он так сидел, он не знал. Моти продолжал пребывать в полузабытье, и Бенци уже начал испытывать тревогу: столько времени больной человек, нуждающийся в помощи, её не получает. А он сам ничем не может ему ничем помочь!..

Судя по всему, в этом месте хватает квалифицированных медицинских работников.

Почему же они не идут к больному человеку? И как её вызвать, эту помощь? Однако… только что из комнаты вышел Мезимотес. Почему он столько драгоценного времени потратил на дурацкие разговоры и угрозы? Это не на шутку тревожило Бенци, он даже не придал никакого значения угрозам бывшего босса в адрес сыновей, не говоря уж об угрозах в свой собственный адрес – ведь он никогда не считал злодеем Мезимотеса, в отличие от Арпадофеля и Пительмана… Что происходит?!

* * *

Бенци просидел рядом с Моти всю ночь, а наутро явились два дубона, ни слова не говоря, поманили его пальцем. Он указал на Моти, которого ещё вечером постарался уложить на составленные рядом три стула, пытаясь что-то сказать. Дубоны его слушать не стали, подошли, крепко взяли за локти и вывели из помещения. Бенци понял: с роботами, даже живыми, говорить не о чём и бессмысленно! Тревожно оглядываясь на Моти, он вышел из комнаты. …Через три дня его привели в маленькую комнатку без окон, где он обнаружил на тахте спящего друга. После пережитого за эти три дня у него только и хватило сил порадоваться, что видит Моти живым и спокойно спящим… Как видно, какую-то помощь ему всё-таки догадались оказать! – и на том спасибо!

В мучительном неведении

Ирми и Ренана добрались до старого дома Доронов. Ирми сразу же провёл Ренану в спальню и усадил её на диван.

В это время мальчишки сидели в студии, музицируя на большом угаве и ничего вокруг не замечая. Прихода Ирми с Ренаной они тоже не заметили. Ноам деловито вводил в память ницафона наигрываемые ими мелодии. Он полагал, что даже черновой «огрызочек из двух-трёх тактов», может неожиданно оказаться очень важным и ценным для их целей.

Ирми сбегал на кухню, принёс стакан воды, присел перед Ренаной на пол и, ласково, осторожно поил её, приговаривая: «Попей и расскажи мне, девочка моя, что с вами было…» Ренана дробно стучала зубами о стекло стакана, потом начала лихорадочно и жадно пить, не переставая всхлипывать. Ирми робко погладил её ладонь, потом, словно бы нечаянно, дотронулся до щеки. Ренана отпрянула, удивлённо глядя на него расширенными и полными слёз глазами: «Нет, не надо… Прошу тебя… Мы не должны… Есть предел…» Ирми опешил, густо покраснел, немного отстранился и спросил: «Я что-то сделал не так? Тебе неприятно?» – «Ну что ты!.. Не в этом дело… Ты же знаешь, что мы не должны… Тем более после того, что с Сареле случилось… Понимаешь?..» – «Понимаю… Прости…» – сконфуженно и печально произнёс Ирми, отвернулся от неё, сидя на полу и опустив голову, уши его пылали.

Немного успокоившись, он робко поднял голову и искоса глянул на покрасневшие глаза девушки и снова попытался взять её руку, которую она осторожно высвободила.

«Я думаю, сейчас тебе необходимо поспать…» – тихо произнёс он, не глядя на неё.

Ренана устало и бесцветным тоном произнесла: «Хели с Максом звонили?» – «Я им звонил, Макс сказал пару слов: о состоянии Сареле, о том, что Хели хочет связаться с прессой. У кого-то из её коллег там, оказывается, есть свой человек.

Твой рассказ о погроме в ульпене может быть очень важным свидетельством…» – «Тогда я расскажу, что могу, сейчас! Пока фанфарматоры не замылили людям мозги!» И Ренана, глядя в пространство, заговорила, прерывая рассказ судорожными всхлипываниями: «Ворвалась банда дубонов, там было несколько штилей, они за нами и погнались… Уроки уже окончились, только у двух классов должна была быть практика, остальные шли к общежитию… Слышал, наверно, новый указ Тумбеля? – что наши школы закрывают… Нам дали три дня, а они пришли сразу же. Какое-то колпакование у них…» – «Это они так назвали? Интересно! А школы при чём? Они ведь уже превратили Парк в Ракушку! Чем не колпакование!..» – удивлённо обронил Ирми. Ренана всхлипнула и звенящим голосом прошептала: «Их дикие идеи… Странно, что вы тут ничего не знаете… Ты себе не представляешь, что было! Ты бы видел, какой стеной они на нас шли!.. Такая жуткая масса – как асфальтовый каток… С экрана, который во дворе поставили… выскакивали целые тучи зелёных спиральных мух… или ос… Жуть!.. Девочки испугались… Кто-то успел, кто-то нет… добраться до двора общаги… Они, несколько здоровенных штилей… зачем-то – за нами. Хватали, лапали, били дубинками… – понимаешь?.. – не глядя, куда и кого…

Пытались тащить за косы, за руки… На нас с Ширли напали, её ударили… У Ширли на руках синяки…» – «Ох… – сокрушённо выдохнул Ирми, огромными глазами глядя на Ренану. – Но они же не имеют права!» – вдруг возмущённо задохнулся он. Ренана мотнула головой и снова всхлипнула: «Она упала, хорошо, что мне удалось какой-то картон вывернуть им под ноги – это их задержало!.. А потом… – сама не знаю, как! – мне удалось одного… нет, потом ещё одного!.. толкнуть и… дать сдачи…

Даже не знаю, кто это был…» Ренана замолчала, судорожно глотнула, закашлялась, часто задышала, потом продолжила: «И не знаю, как это мне в голову пришло бить того, кто в форме… Наверно, от страха… Он лапы ко мне тянул… кофточку порвал… – она густо покраснела и отвернулась, помолчала и, искоса увидев смущённый, вопросительный взгляд Ирми, не глядя на него, продолжила тихим голосом: – Это меня взбесило, и я себя не помнила… махнула ногой… сильно врезала… куда – не поняла! Он даже заверещал… Теперь долго не забудет…» – «Да ты что!» – охнул Ирми, густо покраснев. – «Ещё несколько девочек так же пытались, тоже, наверно, со страху… но не получилось… наверно, побоялись…

Потом девочки говорили, что теперь нас обвинят в нападении на власть, особенно меня… после того, ну, ты помнишь…» – «Ренана, девочка моя, а почему ты с самого начала не включила та-фон в режим ницафона? Я ж тебе показывал!..» – осторожно спросил Ирми. – «Думаешь, мы могли что-то соображать? Ты бы знал, какой это был ужас!» – «Понимаю… – сочувственно кивнул Ирми, – всё равно жаль…

Мы могли бы представить документальное свидетельство бесчинства дубонов в женской школе… Я только надеюсь, что в туалеты они не ворвались…» – «Не знаю, что там было, когда мы ушли в общагу… Ведь нам и оттуда пришлось смываться…» Он помолчал, потом осторожно спросил: «А что случилось с той несчастной девушкой?

Ты можешь говорить об этом?» – «Я… – неожиданно Ренана расплакалась. – Я должна выговориться! – с силой сквозь слёзы произнесла она и начала свой рассказ:

– Мы так и не знаем, как… они смогли её вытащить… со двора ульпены… никто этого не видел… и не слышал в этом вое… Наверно, их было много, а другие прикрывали бандитов, которые… которые…» – «Ладно, не надо… Не плачь, родная моя…» – Ирми нежно и осторожно погладил по голове рыдающую девушку; она не обратила на это внимания: «У неё летом должна быть помолвка…» – она больше не могла продолжать, с нею началась истерика. Ирми снова метнулся к крану, налил воды, прижал ей стакан к губам: «Попей, родная моя… – потом ласково уложил её на диван: – Тебе надо поспать… успокоиться после всего, что ты пережила…» – «Надо разыскать её Менахема… в Шалеме… – твердила Ренана и вдруг выкрикнула:

– Сделай же что-нибудь!!!» – «Мы постараемся…» Ренана постепенно затихла и уснула, её сон был долгим, тяжёлым и неспокойным, она ворочалась и то и дело всхлипывала. Ирми вышел из комнаты, прикрыв дверь, и неслышно выскочил за калитку.

* * *

Выбравшись из дома Магидовичей, Ширли побрела, спотыкаясь, сама не зная, куда.

Она не чувствовала усталости, ни о чём не думала, только о том, что ей непременно нужно найти Доронов. Ведь дорогу назад теперь всё равно не найти, а стало быть, у неё теперь только одно направление. Подгоняемая этой мыслью она брела и брела, и уже не обращала внимания на то, что через неравные промежутки над нею мельтешили зловеще бликующие и воющие воронки, или фанфароботы, как их назвал Арье… Она даже не чувствовала дурноты, которая всегда накатывала на неё при звуках силонофона. Одна мысль билась в мозгу и подгоняла её: «Найти, найти, найти…» Ширли брела, минуя один перекрёсток за другим, даже не задумываясь о том, какой переполох поднимется у Арье, когда они обнаружат, что племянницы нет в доме. Ширли не задумывалась, что к Арье вот-вот должны придти её родители (если уже не пришли), и он не будет знать, что им сказать.

Ни Ширли, ни Магидовичи, ни, конечно же, её родители, ни обитатели Меирии – даже после событий в ульпене, – в страшном сне не могли себе представить, что совсем недавно весёлый и безмятежный посёлок с благоустроенными, уютными домами, красивыми улицами и площадями обречён. Ещё немного, от силы несколько дней – и под звуки жёсткого силонокулла Меирия превратится в уродливое подобие гигантского «муравейника», или нечто типа захудалой гостиницы – для тех, кто не захотел понять ясный намёк новых властей Эрании и покинуть свои жилища. Ширли, конечно же, не могла знать, что это детище её папы творит все эти жуткие преобразования, названные ораковением. Бывшая папина программа, усовершенствованная прихлебателями Тумбеля, только начинает свою работу – идёт её опытная отработка на нескольких, «случайно» выбранных улицах, в первую очередь – вокруг их ульпены с одной стороны и йешиват-тихон hилель для мальчиков, с другой.

Поначалу она не обращала внимания, что под ногами уже забугрился переливчатый ракушатник, а низко над головой – тёмный тугой жгут, и между назойливо жужжащими, хаотически мечущимися спиральками ехидно ухмыляются «силонокулл-тучи»…

Вкрадчивым силонофоном (разве что чуть тусклее) завывали воронки, и аритмичными синкопами колыхался душный жёлто-коричневый туман. Она подумала, что братья не зря столько времени «тренировали» всю семью на силонокулл-гармонии – как ни тошно было их слушать, но Ширли с её тонким музыкальным чутьём вскоре научилась чётко различать оттенки их всевозможных модуляций, в том числе и их сочетания с другими источниками шума.

Она подняла голову, озираясь по сторонам, и её охватил ужас: ей показалось, что она, непонятно как, из Меирии попала в грязный, облезлый, совершенно чужой город.

Грязные, словно ощипанные, палисадники, голые деревья и кусты, а за ними в глубине пустые дома, судя по всему, покинутые своими обитателями – слепые окна, половина стёкол выбита. Улицы сужались прямо на глазах, тяжело взбираясь в гору, а потом чуть-чуть расширялись и уступами неслись вниз. И – повороты, многочисленные крутые повороты то вправо, то влево, как бы закручиваясь винтом, а потом раскручиваясь. Вместо привычного асфальта под ногами переливается тусклой радугой «ракушатник». Девушка смутно припомнила, что почти такой же тропинкой они пробирались к сектору Юд-Гимель перед Турниром, но тогда они были все вместе, держались друг за дружку и могли видеть в этом неумные выверты организаторов Турнира, которым очень хотелось, (но не вышло!) их напугать.