Текст книги "Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт"

Автор книги: Фаня Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Я вас устрою у себя на отделении, не волнуйтесь…» – «Что вы говорите, доктор Рахель? Надо вызвать сыновей этой женщины! – вдруг раздался тот же голос сбоку.

– Они помогли врачам выполнить приказ руководства и перевести отца в другое отделение! Понимаете? – поступил приказ, и мальчики отлично справились!» Рути вертела головой, но так и не смогла определить, кто произнёс эти жестокие слова.

«Хорошо иметь таких преданных взрослых сыновей! Вы счастливые родители! – с улыбкой произнёс доктор. – Теперь вашему мужу осталось выздороветь, ему, несомненно, поможет пребывание в отделении, оборудованном по последнему слову медтехники! Там он скорее сможет восстановиться и вернуться домой, чего я вам от души желаю!» – и он удалился.

Хели оглянулась в конец коридора и позвала: «Максим, иди сюда! Помоги нам!» Любопытствующие тем временем постепенно рассеялись по коридору: одни направлялись в свою комнату, другие в столовую, а некоторые на вечерние процедуры. Коридор опустел. Посреди коридора остались только закаменевшая Рути и рядом с нею поддерживающая её Хели. К ним приближался Максим Лев, на голове которого красовался странный картуз светло-серого цвета, а в руке – нечто, похожее на та-фон, но с необычной короткой толстой антенной. Он почти вплотную подошёл к Хели и что-то очень быстро проговорил по-английски, Хели ответила ему так же быстро и невнятно. «Ясно…» – сказал он, судя по интонации и выражению лица, негромко выругался на непонятном присутствующим русском языке. Вдруг он оглянулся по сторонам и поднял брови: «А это что?.. – и он уставился в дальний конец длинного коридора, где из-за поворота появились близнецы Блох. – Похоже, нас почтили своим посещением местные знаменитости!» На лице его появилась ослепительная улыбка, он поспешно запихнул за пазуху свой необычный та-фон. Хели проворно подтолкнула кресло с бессильно распластавшейся в кресле и ни на что не реагирующей Рути в открытую дверь пустой комнаты и, скрывшись за дверью, заперла её изнутри.

* * *

Близнецы приближались. Они широко ухмылялись, весело переговариваясь: «Отлично сработано, братишка! Теперь daddy отдохнёт в Шестом отделении, а это всерьёз и надолго!» – «Полдела сделано! Теперь надо позаботиться о маманьке. Сами отведём её к Тимми. Знаешь, как он будет рад!» На присутствие в больничном коридоре невзрачного щупленького санитара в нелепом картузе они не обратили никакого внимания. Зато санитар обратил на них самое пристальное внимание: он с широкой улыбкой раскрыл объятия и приблизился к ним. Изобразив на лице восторг, он, может, чересчур громко, воскликнул: «О! Кого мы видим! Кто это почтил нас своим вниманием! Сами знаменитые братья Блох! Какая честь! Какое счастье!» Коридор постепенно наполнялся народом. Из палат, из столовой, из процедурной, из сестринской подходили любопытные, с неподдельным интересом глядя на близнецов.

Их вид уже не был жалким и потрёпанным, как несколько часов назад, когда они пришли навестить больного отца. Лица их сияли, прямо-таки лоснились от удовольствия. Разве что жирно блестящие кудрявые волосы грязно-лимонного цвета были несколько всклокочены, да колечек на лице не было. Но все присутствующие знали: это они, новые любимцы эранийской публики – от лощёного элитария до грубовато-простецких обитателей не столь престижных кварталов Бет, Вав и Зайн.

Больничный коридор заполняли люди в пижамах и халатах, они почтительно остановились в некотором отдалении от братишек, робко и восторженно поглядывая на них. Гай с недоумением и даже некоторой тревогой оглядывался по сторонам: «Братик, что это? Что им всем нужно?» – «Ну, что ты, братишка! Это выражение любви и уважения к нам! После всех неприятностей… это, знаешь почему? Потому что мы, наконец-то, с блеском выполнили задание наших боссов!» – лоснясь от удовольствия и гордости, заявил Галь, успокаивая явно перетрусившего брата-близнеца. Он неодобрительно оглядел его распухшие тёмно-бордовые уши и постарался незаметно прикрыть их скудными по бокам лимонными кудряшками и прошипел: «Уши не трогай – некрасиво… Нас окружают наши поклонники!» Максим «заливался соловьём»: «Это ж надо! Такие гости нас посетили! Та-а-а-акие гос-с-сти! Та-а-а-акая честь! Я надеюсь, любимцы эранийской публики не откажутся дать пару-тройку автографов кому-нибудь из своих поклонников?» Галь ухмыльнулся и покачал головой: «Право же, друзья! Мы тронуты! Но мы сейчас не очень располагаем временем. Только что мы узнали, что наш отец, который лечился тут в больнице, по приказу главврача ирии переведён в Шестое отделение, где ему будет обеспечен самый современный медицинский уход. Это же наш отец! Там, правда, ему придётся побыть в одиночестве, зато он будет препоручен квалифицированной заботе врачей-фанфаризаторов. До того с ним неотлучно пребывала наша мамочка. Она, конечно, несколько встревожена и расстроена разлукой с отцом… временно, конечно же, временно… Мы сейчас должны отвезти её домой и окружить самой нежной заботой. Вот почему мы не можем в данный момент уделить внимание преданным друзьям и сторонникам! Просим простить нас!» – и Галь махнул рукой, сделав Гаю знак. Они уж было хотели развернуться и начать пробираться сквозь толпу. Но Максим с ласковой настойчивостью вился вокруг них, держа в руках последний номер «Silonocool-News»: «Ну, пожалуйста, хаверим, я давно хотел… э-э-э… пообщаться с вами, получить ваш автограф! А, может быть, можно получить билетик на какой-нибудь ваш домашний кружок в сопровождении силонофона? Или хотя бы стиральной доски вашей бабушки? А-а-а?» – проникновенно заглядывал он в глаза то одному, то другому брату. Галь никак не мог понять, кто этот тип в нелепом картузе. Он ни разу не видел этого худого шуплого блондинчика на концертах в «Цедефошрии».

Может, новичок, недавно в Эрании, а, судя по акценту, и в Арцене. «Прости, сколько времени ты в Арцене?» – «Да полгода всего… – нудно канючил Максим. – Я новенький, совсем новенький… вот тут дали работу санитара… Такое счастье!

Такое счастье! А о вас я много слышал. Я же для практики каждый день покупаю «Silonocool-News» и старательно прочитываю от корки до корки! Вот откуда я знаю о вас, что вы из известнейших в Эрании людей. И такие же мальчики, как и я… ну, чуть помоложе…» – «Ну, ладно, – мягко произнёс Галь, – приятно, что даже вновь прибывшие интересуются нашей современной культурой. Очень приятно! Давай твою газету, – и он размашисто расписался прямо поперёк статьи Офелии на тему нового пассажа Ад-Малека. – и вот тебе… – он достал записную книжку, вырвал оттуда лист и черканул ещё пару слов: – Это тебе вместо контрамарки. Подойди к устью «Цедефошрии», покажи сидящему там дежурному штилю. Он тебе даст билет со скидкой…» Галь покровительственно улыбнулся Максиму и потянул брата за рукав, намереваясь выскользнуть из толпы восторженно взирающих на них людей.

К ним пробилась молоденькая медсестра и уставилась на обоих братьев, переводя глаза с одного на другого. Вдруг она всплеснула руками и воскликнула тоненьким голоском: «О-ой! Да это же Гай! Га-ай! Ты меня помнишь?» – «Н-н-нет… Кто ты такая?» – озадаченно спросил Гай, глядя то на брата, то на окружающую толпу. Он снова схватился за уши, потом глянул на брата, покраснел и снова уставился на девушку. А девушка затараторила: «Да мы же с тобой в школе учились… Да, с Галем тоже, но с тобой… Я же Брурия, помнишь? Меня ещё девчонки за худобу прозвали Барби! А помнишь, как мы с тобой удрали с математики и целовались весь урок возле раковин для мытья рук… была контрольная, и нас сразу же после урока застукала математичка…» – широко улыбнувшись, напомнила Гаю девушка. – «Ну… да… Брурия… Это было круто… Но мы же были совсем детьми… Какой это был класс, пятый, шестой?» – «Какое это имеет значение! Я хочу, чтобы ты сейчас меня тоже поцеловал! Тогда ты говорил, что я здорово целуюсь… Помнишь, лапуль?» Гай растерялся. Ему вовсе ни к чему был этот вечер воспоминаний на глазах любопытной толпы, но он не представлял, как ему отвязаться от настырной Брурии-Барби. А что ему скажет брат, когда они, наконец-то, останутся одни? Неожиданно Брурия-Барби буквально присосалась к нему. Оторвавшись от парня и, восторженно глядя на него, оттолкнула обеими руками и, сияя своими огромными глазищами, пробормотала: «А ты всё так же хоро-о-ш! Ласковый и сильный! Теперь-то ты вспомнил маленькую Брурию, которая теперь Барби? Надеюсь, не забудешь?» – и, помахав обоим близнецам рукой, исчезла, оставив Гая в неловком недоумении.

Неожиданная встреча и жадный интерес присутствующих отвлекли братьев от всего остального. Максим незаметно выбрался из толпы и испарился. Подальше от греха – покуда братишки не вспомнили, зачем они пришли сюда, покуда не врубились, где могли его, Максима в картузе, видеть.

Близнецы слегка обалдели от столь бурного и неуёмного выражения симпатии к ним со стороны незнакомых людей, да ещё и из того круга эранийцев, с кем они старались почти не иметь дела. А тут ещё эта бойкая, настырная Брурия-Барби!..

После рейдов к упёртым антистримерам, после начавшихся весёло и захватывающе, но превратившихся в нечто безрадостное, поездок по запутанным просторам «Цедефошрии» в компании ожесточённых виртуозов, они успели забыть, что они были из первых организаторов популярных домашних кружков по азам фанфарологии, кружков, ставших у далетариев за короткое время весьма престижными. А тут – такое яркое напоминание! От этого одного немудрено было забыть всё на свете, в том числе и – ради чего они оказались в этом коридоре.

Пока близнецы Блох купались в лучах нежданной славы, испускаемой восторженно-шумными обитателями 2 этажа больницы, Хели удалось без проблем провести тихую, безучастную Рути мимо возбуждённой толпы, по коридору, к лифтам…

* * *

Галь и Гай, наконец-то, выбрались из постепенно рассасывающейся толпы всё ещё оглядывающихся на них обитателей и персонала больницы. Галь строго посмотрел на брата, жёстко схватив его за руку: «Что за Барби? Что-то я не помню, что она с нами вместе училась… И почему она на тебя внимание обратила, а не на меня?» – «Я… я… я… не знаю-ю-ю… брат… – заикаясь, заскулил Гай, пытаясь высвободить руку из клещевого братнина захвата. – Наверно, она помнит нас обоих, но почему-то решила обратиться ко мне. Может, это как раз был ты, что вместе с нею прогулял математику и целовался по закоулкам школы… Или я тоже прогулял, а целовались мы с нею вместе. Спроси у неё, почему она ко мне обратилась…» – «И что это за имя такое странное – Барби?» – «Она ж сказала, что её звали Брурия, а Барби – это вроде ник… или потом поменяла… на американский лад…» – продолжал мямлить Гай. – «Ладно, пошли. Надо мать поскорее забрать и доставить к Тимми прямиком. Иначе опять окажется, что мы недовыполнили задание…» – решительно рубанул Галь, и они зашагали по коридору, заглядывая во все комнаты.

Зашли в ординаторскую, в сестринскую, в процедурную… Но матери нигде не было, лечащий врач уже ушёл домой. Дежурные врачи просто не знали, о чём их спрашивают эти два потрёпанных дубона, и недоуменно пожимали плечами. Близнецы продолжали поиски…

Они вышли на полутёмную лестничную площадку покурить. Когда, задрав в наслаждении головы кверху, они ловили свой особый кайф, кто-то неслышно подошёл к ним сзади. Братья были схвачены за локти, крепко прижаты друг к другу, откуда-то сзади и сверху протянулись руки, и сначала у одного, потом у другого вытащили изо рта сигареты. Так же в молчании им завязали рты и глаза. Всё произошло так стремительно, что они, не успев выйти из состояния полу-возбуждённой нирваны, не успели среагировать. Они не знали, куда их ведут, только ощущали, что невольно наступают на ноги и толкают друг друга. Потом их куда-то везли в лифте, и эта поездка показалась им очень длинной, как будто лифт нёс их то ли в облака, то ли к центру земли.

Лифт остановился, и их так же молча, с завязанными ртами и глазами выпихнули из лифта, почти сразу вывели, судя по резкому ветру, наружу. Какие-то хриплые мужские голоса с сильным не то английским, не то каким-то ещё акцентом прогнусавили: «А теперь вы пойдёте прямо домой. И чтобы больше в этот район Эрании ни ногой, даже адрес постарайтесь забыть! Если вам, конечно, дорога ваша жизнь. И мать вы оставите в покое насчёт гнусных предложений от вашего гнуснейшего босса! И если хоть кому хоть одно слово… Из-под земли достанем!

Понятно? Ну… Шагом марш! Прямо и не сворачивая!» Их глаза и рты были развязаны. Было очень темно, и они не поняли, где оказались.

Только поняли, что это вроде какой-то скверик. Оба они были по-прежнему связаны вместе, но привязь немножко ослаблена. Близнецы чувствовали себя так, будто очнулись после хорошей пьянки или слишком сильного косяка, из тех, что им добывают аувен-мирмейские приятели из клана Навзи. Они ничего не соображали.

Поэтому им ничего не оставалось, как идти вперёд, туда, где, судя по огням и ночному уличному шуму большого города, пролегает одна из центральных улиц Эрании…

* * *

В то время, как Максим искусно и умело отвлекал близнецов Блох, Рути покорно плелась, ласково ведомая Хели, в сторону лесничной площадки, к лифтам. Хели усадила обессиленную и равнодушную Рути в небольшое кресло рядом с лифтом.

Потухшими глазами шарила Рути по сторонам и, казалось, ничего не видела.

Подошёл вызванный Хели лифт, и она ласково и осторожно ввела Рути в кабину, загораживая дверь. Рути даже не заметила, что Хели пару раз прокатила кабину вверх и вниз, пока они не вышли из кабины прямо в густые заросли. Это оказался небольшой садик у подножья пригорка, расположенного в тылу городской больницы.

Об этом садике в тихом квартале города знали, если ещё помнили, только старожилы Эрании. Его-то и обнаружил один из коллег Хели, и молодые люди согласились, что такой тихий и зелёный, и в то же время полузаброшенный уголок города – самое подходящее место для их исследовательской деятельности, тем более больница под боком.

Хели привела Рути в караванчик, провела через небольшой салон, уставленный неизвестной Рути аппаратурой. «Наверняка, Мотеле заинтересовался бы всем этим…» – устало подумала Рути, и глаза её снова заволокло слезами. Тем временем Хели привела её в маленькую комнатку, показала на удобную кровать, показала крохотную душевую, ласково и тихо предложила: «Располагайтесь, гвирти, чувствуйте себя, как дома. Пока вы будете устраиваться, душ примете, то-сё… а я приготовлю вам чаю, попьёте – и уснёте спокойно. Вам просто необходимо выспаться: я знаю, как вы провели последнюю неделю. А мы постараемся узнать всё, что сможем. Обещать ничего не могу, но постараемся сделать всё, что в наших силах. Мы пытаемся наладить видеосвязь с моим братом Ирмиягу, друзья зовут его кратко Ирми. Ваша дочь с ними, и, когда мы с ними свяжемся, я расспрошу подробнее, как она там.

Ещё мы ищем ваших родных, и есть серьёзная надежда, что скоро найдём…» – и Хели коснулась руки Рути, потом помогла ей устроиться и вышла, напоследок проговорив: «Не волнуйтесь, вас никто тут не потревожит: тут наше… э-э-э… убежище…» Рути промолчала. Кроме судьбы исчезнувшего Мотеле, её ничто не интересовало.

Даже о детях, даже о дочери, с которой ей так и не удалось связаться, она сейчас не думала. Все её мысли были только о Мотеле…

Хели чуть ли не силой убедила Рути принять душ, долго извиняясь, что не могла обеспечить ей тёплую ванну, помогла улечься в постель. Ей стоило немалого труда заставить Рути выпить большую кружку горячего душистого чая. Рути откинулась на подушки и безразлично закрыла глаза. Она только лепетала слабым голосом: «Спасибо, гвирти, о, спасибо… Не стоит беспокоиться… Мне главное… Моти… Где мой Моти… Моти… Моти… Моти…» – и с этим словом она задремала.

Она спала до полудня завтрашнего дня. Так долго ей никогда спать не доводилось…

СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ. Второй виток

1. Tarantella-металл

Встреча отцов в Шестом отделении

Моти проснулся, словно от резкого толчка, и это его напугало. Сначала он приоткрыл глаза, потом тут же широко раскрыл и, лёжа на спине, оторопело оглядывался, с трудом соображая, что его так внезапно разбудило. Он подумал, что это неприятный, пронзительно-сверлящий звук, накативший на него и заполнивший гулкое пространство. В больнице он успел отвыкнуть от этой какофонии. Попытавшись повернуться на бок, он с изумлением и страхом обнаружил, что не может этого сделать. Не сразу он понял, что утопает в слишком мягкой перине, покоящейся на круглой тахте – эта перина мешает ему, сковывает движения. Сверху тяжело навалилось пухлое, душное одеяло, как бы вдавливая его в перину. Помещение, в котором он себя неожиданно обнаружил, было округлым, совершенно лишённым углов.

Стены буро-болотного оттенка («подобающей цветовой гаммы?» – мелькнуло в голове у Моти) завинчивались вокруг него то медленной, то убыстряющейся спиралью. Окон нет и в помине! – с изумлением и некоторым страхом обнаружил Моти. Непонятно, где источник ровного, унылого, тусклого, желтовато-серого света.

Моти попытался приподняться. С немалым трудом ему удалось выпростать руку из-под одеяла, издающего при каждом движении противные скребущие звуки. Но подняться и сесть оказалось непросто – он неизменно проваливался в перину. Защемило сердце, и Моти оставил попытки сесть, бессильно распластавшись под одеялом, которое ему тоже никак не удавалось сбросить с себя. Подождав пару-другую минут, он жалобно позвал: «Рути… Ру-ти!!!» Ответа не последовало. Он повысил голос: «Ру-ути, где ты? Что со мной? Где я, где мы? Я хочу встать и почему-то не могу даже приподняться… Что со мной?!..» Но снова ответом было пугающе глухое молчание, и он начал сердиться: «Что это за перина, что за одеяло мне дали? Позови сестру!» Снова ни звука. «Ру-у-ути-и! Ты куда ушла? Где ты-ы-ы?» – уже испуганно заскулил Моти. Неожиданно он с ужасом осознал, что все эти слова он слышит только внутри себя: в странном помещении если и был слышен, то только тихий посвист и скрежет, и – ни единого осмысленного звука. Просьбы и призывы словно бы увязали в жуткой перине. И снаружи в странное помещение не проникало ни звука. Он почувствовал, как спрут сжал, скрутил жгутом сердце. Рядом – ни единой живой души…

Почувствовав, что начинает задыхаться, он снова попытался сесть, извивался, пытаясь сбросить с себя удушающее одеяло, боролся, как если бы от этого зависела его жизнь. В конце концов, ему это удалось ценой неимоверных усилий. Каким-то образом он локтем ощутил краешек такты, который неожиданно оказался жёстким и холодным, и опёрся на него ладонью. Это показалось ему якорем спасенья. Он содрогнулся от внезапно охватившего его озноба, но ноющая боль потихоньку отпускала…

Внезапно с ясностью безысходности он осознал: он один в странном круглом помещении без окон, и нет с ним его Рути. Стены в непрестанном спиральном движении словно бы уносятся в вышину, в мутную зеленовато-желтоватую бесконечность. Тусклый молочный свет, казалось, струится со всех сторон – и одновременно ниоткуда… Жуть навевало отсутствие потолка, как такового – только завихряющиеся в вечном движении высоко-высоко над головой стены из непонятного материала. Округлая тахта, в которой обнаружил себя потрясённый Моти, стояла приблизительно посреди такого же помещения обтекаемой формы, которое язык не поворачивался назвать комнатой. Скорее уж камера…

Моти снова повысил голос: «Рути! Рути! Где я? Куда ты меня притащила? Рути! Мне плохо-о-о! Помоги!!!» Но тут же с ужасом обнаружил, что повышает он всё тот же свой внутренний голос, которого ухо не в состоянии услышать. Это напоминало кошмарный сон, который может привидеться только в горячечном бреду. Рядом не оказалось даже тумбочки с лекарствами, вообще ничего не было, столь необходимого больному человеку. Моти снова лёг, погрузившись в ту же перину, но при этом успел скинуть одеяло. Прикрыл глаза и решил покорно ждать, пока этот кошмар сам собой рассосётся… Вдруг он услышал почти знакомый, взрёвывающий по восходящей пассаж силонофона. Следом раздался грохот – словно бы где-то неподалёку опрокинулся громадный грузовик, с которого посыпались многочисленные бутылки, банки, бутыли, маленькие бутылочки и крошечные пузырьки, и всё это с ужасающим звоном билось об острые булыжники мостовой. «Ну, вот… что-то, вроде, прояснилось: я в здании, которое стоит на очень людной улице. Мостовая старая, мощённая булыжником…» – деловито отметил про себя Моти и сам удивился парадоксальности своего вывода. Сердце продолжало сжимать. Он крепко прижал ладони к ушам, но это не помогало. Он не без труда нашёл краешек тахты, ухватился за него и повернулся на бок, после чего закрыл глаза, сделав вид, что спит. Так он решил продемонстрировать (сам не зная, кому), что якобы смирился со своим положением. Впрочем, сейчас ему ничего другого не оставалось… Негромкие звуки, похожие на визг электродрели, работающей на сверхскорости, мешали сосредоточиться на какой-нибудь здравой мысли. Впрочем, они прекратились так же внезапно, как и начались. Навалилась глухая вязкая тишина, и Моти погрузился в странное безразличие. Казалось, ему уже всё равно, что с ним будет. Он словно впадал в забытьё. Перед глазами проносились картины из давнего и недавнего прошлого.

* * *

…Вот он, молодой, весёлый, бесшабашный парень, с Рути в обнимку идёт по вечернему проспекту Эрании, и юная Рути, восхищённо улыбаясь, снизу вверх смотрит на него глазами робкой газели. Он что-то ей говорит, и, кажется, слышит свой голос, а она время от времени хихикает в ладошку… … …Они с Рути стоят у кроватки, в которой лежат недавно родившиеся близнецы, один сладко посапывает во сне, другой широко раскрыл серые ясные глазёнки и шарит ими туда-сюда. Моти крепко и нежно прижимает к себе Рути и целует её, сияющая Рути отвечает ему столь же нежным поцелуем… … …Они с Рути и Ширли на шабате у Яэль и Йоэля, и он поёт вместе с Йоэлем, а Ширли с восхищением взирает на него, и её чёрные глаза горят восторгом… А по обе стороны его Бубале сидят дочки Яэль и восхищённо смотрят на старшую кузину, ласково держа её за руки… … …Малышка Ширли, робко поглядывая на него своими большими чёрными глазёнками, пытается сделать свои первые самостоятельные шаги… Шатается, чуть не падает, он подхватывает её на руки, ласково целует… Снова ставит на ноги, и она снова пытается идти. Рядом близнецы внимательно наблюдают за сестрёнкой, Гай протягивает ей руку… … …Они с Рути и детьми гуляют по Парку. Заливисто хохочущий Галь убегает от них, то и дело оглядываясь и хитро поблескивая большими серыми глазёнками. Он бежит через дорогу к кустам на обочине. Моти несётся за ним, ловит его, передаёт жене.

Рути пытается усадить орущего толстячка с лимонно-золотистыми кудряшками-пружинками (почему-то особенно ярко увиделись сейчас именно эти пружинки, усыпавшие головку сынишки) в огромную коляску, где спит Ширли. Гай с пальцем во рту держится за коляску, сонно поглядывая на сучащего ногами и орущего изо всех сил Галя, которого уже они оба, он и Рути, пытаются водворить в коляску. Ширли просыпается и начинает плакать, и он уже не знает, куда кидаться – то ли непокорного сына усмирять, то ли успокаивать плачущую малышку… … …Близнецы возле его кровати, растрёпанные, грязные, жалкие… Гай с самым отрешённым видом теребит свои уши. Но, Б-же, какой у его ушей вид! – распухшие, тёмно-бордового цвета, как будто два бесформенных синяка, очень похожие на уныло повисшие лопухи у дороги… Галь снизу вверх смотрит на него, и выражение лица его виноватое и умоляющее, какого он так давно не видел у своего сына… Оба бормочут что-то слёзное и жалобное, поглядывая то на него, то на Рути… В серых глазах здоровенных парней неподдельные слёзы… …

Именно в этот момент ему послышались голоса… или не послышались?.. «Маманька, ты должна это сделать… Только так ты сохранишь daddy жизнь. Соглашайся, мамань, соглашайся!..» – последняя фраза почти в унисон двумя одинаковыми голосами, ломкими тенорками его мальчиков…

Моти устало подумал: «О чём это они? С чем моя Рути должна согласиться? И почему это моей жизни угрожает опасность? Меня же лечат, я почти здоров… Врач сказал…» … …И снова голос Галя (или Гая? Нет, скорее это Галь – у него голос потвёрже): «Мамань, ты должна принять правильное решение. Тимми просил тебе это передать. И для нас это очень важно, понимаешь? Dad – это вчерашний день, а за Тимми – будущее. Я уж не говорю, что он давно любит тебя!» Но в ответ – ни единого словечка его жены…

* * *

Моти потрясённо открыл глаза: «Что за странные разговоры… С чего вдруг мне снятся такие дикие сны?..» Он снова вступил в борьбу с периной. Ему казалось, что если ему удастся сесть, он вынырнет из кошмара. На этот раз ему удалось сесть гораздо быстрее – всё-таки на него уже не давило душное тяжёлое одеяло, да и точку опоры в виде холодного и жёсткого краешка тахты он нашёл почти сразу.

Сев, он обнаружил, что на нём какая-то чужая нечистая пижама, явно не по размеру, не ему принадлежащая, но и не являющаяся собственностью больницы. Он почувствовал настоятельную необходимость выйти в туалет и стал оглядываться в поисках хоть чего-то соответствующего, но ничего, кроме дырки в полу на смыке с тем, что в этом помещении без углов можно было условно назвать стеной, не обнаружил. Пришлось воспользоваться этим карцерным вариантом… «Ну, что ж… – подумал Моти. – Это, конечно, не Фанфарирующий Золотой Гальюн из Цедефошрии для удостоенных и посвящённых. Стало быть, пр-рава не имею на лучшее…» Забыв о боли, продолжающей тупо сжимать грудь, Моти принялся обследовать стены, которые ни секунды не пребывали в покое. Он даже не мог до них дотронуться, они казались чем-то фантомным, виртуальным, и со всех сторон на него обрушивались глуховато взвывающие, как будто ввинчивающиеся в голову звуки, то взбирающиеся до визга, то падающие до винтообразного рёва… Время от времени повисала вязкая тишина. И тогда снова – и не в кошмарном сне! – раздавались голоса его сыновей, которые в тех или иных выражениях продолжали уговаривать мать согласиться и признать, что за Тимми – будущее их семьи, что daddy – отработанный материал, что в её силах сохранить ему его жалкую жизнь с помощью правильно принятого решения.

Моти не понимал – что с ним, где он оказался, где Рути? И почему не вернулись его мальчики, которые пришли его проведать после стольких дней отсутствия, посидели считанные минуты, вышли с матерью в коридор на пять минут, да так и не вернулись?.. А что было с ним, после того, как они вышли? А что – за минуту до этого?

Моти снова присел на краешек тахты. Он твёрдо решил больше не ложиться на перину, от которой все кости ломит, которая вроде бездонного омута, того и гляди! – затянет… Во всяком случае, пока не прояснится ситуация, или когда станет совсем уж невмоготу сидеть или стоять. «Итак, пора подвести итоги. Где я и как здесь оказался? Почему мне не выдают положенных лекарств, почему никто ко мне не подходит? Или они решили, что я уже здоров? Тогда почему меня не домой отпустили, а поместили в это непонятное место? Сколько часов назад я видел Рути и мальчиков?

Вчера это было или всё ещё сегодня? Где моя Рути, куда подевалась? Она не могла меня оставить, столько дней буквально не отходила от меня, даже спала в кресле подле меня…» Подвести итоги не получалось, на него беспорядочно накатывались один за другим вопросы, вопросы, вопросы… Они были мучительны своей неразрешимостью и безответностью…

Почувствовав сильную жажду, Моти решительно встал. Он понимал: надо что-то делать. Ничего не делающим ничто не поможет. Смириться с непонятной и непредсказуемой неизбежностью – вот где поистине безвыходность! Не так часто на Моти в последние месяцы накатывала такая решимость. Но сейчас её подстёгивало отчаяние и страх – и за себя, и за Рути. Да и за мальчиков – сколько всего они ему наговорили жалкими голосами, в которых звенели неподдельные слёзы… О страхе за дочку и говорить не приходилось, он не оставлял его с того момента, как они с Рути поехали к её брату Арье, который неожиданно, после стольких лет молчания, позвонил и сообщил о том, что случилось в ульпене, и что Ширли у него.

Но увидеть Ширли ему и там не довелось: она сбежала оттуда до того, как они с Рути добрались до Меирии. Почему? Что её побудило сбежать? Он снова и снова вспоминал, как они с дочкой расстались почти на въезде в Меирию, куда он привёз её, повинуясь её истеричному требованию. Он так не хотел отпускать от себя свою Бубале… Но она настаивала – и вот… Он вспомнил Турнир, который означал открытие новой «Цедефошрии» – на базе спроектированной им угишотрии. В создание этого монстра он вложил столько творческих сил и таланта!.. и всё украдено, присвоено тем, кто… Моти резко вскинул голову. Только сейчас ему пришла в голову чудовищная мысль: слышанные им как бы в полусне слова сыновей означают, что теперь этот человек захотел присвоить и его жену… Но как такое может быть?!

Рути человек, а не вещь, даже не мысль, не идея!.. Рути всю жизнь любила только его, Моти!.. На что же Тумбель (как его дочурка зовёт) надеется, на что рассчитывает?.. А может, это просто очередной кошмар в округлой, без единого угла, без потолка и с бесконечно высокими стенами, камере. Да ещё на этой округлой тахте с жаркой чрезмерно мягкой периной и душным пухлым одеялом! И воздух словно застыл и давит, давит, давит всей массой бесконечно-высокого столба непонятного состава, цвета и запаха… Моти ощутил, что его тело покрывается холодным потом от этих мыслей. Он даже перестал замечать, что с унылым постоянством на пространство накатывают то душно-вязкие волны глухой тишины, то – на средней громкости и на октаву-две выше – популярные взрёвывающие и взвизгивающие синкопами пассажи силонокулла. Со странной периодичностью их сменяли одни и те же слова, сказанные голосами сыновей, уговаривающих мать самой придти и ответить согласием на предложение Тимми, за которым будущее… До чего же зловеще теперь звучали мягкие тенора его близнецов о том, что только так (как?) Рути сможет сохранить ему, Моти, жизнь…

Моти снова решительно встал и подошёл к тому, что можно было условно назвать стеной. Он попытался дотронуться до неё и… пальцы словно вошли в удивительно-мягкую субстанцию, даже не возмутив поверхности, ни на миг не останавливающей вращательное движение. Ощущение было странным и поначалу как бы нейтральным, но почему-то от этого прикосновения заныли виски. Моти медленно отошёл от стены, принялся ходить вокруг, время от времени пальцем пробуя странную с виду и на ощупь поверхность, восходяще-вращательное движение которой уже действовало на нервы. Зато к звуковому фону он вроде начал привыкать. Как только он подумал об этом, звуковой фон изменился. Со всех сторон зазвучали истерические всхлипывания, переходящие в девичьи рыдания. Потом – снова вязкая глухая тишина. И так – несколько раз. Моти смекнул, что, дотрагиваясь до стены, он каким-то образом меняет звуковую картину. Подумав об этом, он решил попробовать исследовать это явление. «Если и не выясню, что к чему, хотя бы при деле буду…» – подумалось ему с не подходящей к ситуации беспечностью. Он твёрдо решил не обращать внимания на звуковой фон, как таковой, а просто фиксировать для себя, как на него влияет то или иное его прикосновение к стене. Да и что это за стена, как таковая – тоже интересно… Он даже забыл про голод и жажду, как это с ним нередко бывало в «Лулиании», когда он погружался в работу. И, что уж было бы вовсе непростительным легкомыслием, – он забыл и о том, что надо не пропустить время приёма лекарств. Впрочем, и напоминать ему о лекарствах в этом таинственном месте было некому, как не было нигде ни намёка на сами лекарства.