Текст книги "Юность знаменитых людей"

Автор книги: Эжен Мюллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Вскоре он должен был изменить этому обещанию, потому что новая ученица его в короткое время так опередила брата, что отец вынужден был заниматься с каждым из них отдельно. Спустя несколько месяцев, Анна Лефевр свободно переводила с листа Виргилия и Теренция, а два года спустя была также хорошо знакома с греческими классиками, как и с латинскими.

По смерти отца, Анна Лефевр отправилась в Париж, где ее имя было уже известно. Ей было тогда двадцать лет. Ее включили в число тех писателей, которым поручено было выпустить в свет великолепное издание древних классиков, предназначенное для дофина. Спустя несколько лет Анна Лефевр вышла замуж за молодого ученого, который в одно время с нею брал уроки у ее отца.

Под именем г-жи Дасье она издала много переводов древних авторов. Ее перевод обеих поэм Гомера издан более чем полтора века тому назад, и хотя после него выходило много других переводов, но до сих пор он все еще считается одним из самых лучших.

Итальянка Вероника Малегуцци, прославившаяся на литературном и философском поприщах, выдающаяся драматическая писательница, четырех лет от роду поправляла латинские упражнения своих старших братьев.

Мария Аньези, тоже итальянка, оставила очень почтенные труды по математике; десяти лет она издала на латинском языке речь в защиту женщин, двенадцати знала языки греческий и еврейский; тринадцати сделала на французском, итальянском, немецком и греческом языках перевод дополнений Квинта Курция, а девятнадцати защищала сто один тезис по философии.

Люди, которые безусловно отказываются признавать в очень раннем развитии умственных способностей человека задатки великой будущности его, держатся совершенно другого мнения, когда дело касается героизма или иных высоких душевных качеств. Охотно соглашаясь с тем, что смелый ребенок предвещает в будущем героя, они однако не допускают возможности, чтобы ребенок умный и много знающий мог в будущем сделаться замечательным ученым. Но отчего же уму не дать тех же привилегий, какие дают сердцу?.. Это противоречие, которое я не могу понять. Так как мы заняты теперь детьми, обнаруживающими признаки преждевременного развития, то постараемся опровергнуть общепринятое мнение, в силу которого существа, одаренные от природы высокими качествами, проявляющимися уже в раннем детстве, обязательно должны погибнуть во цвете лет.

История юного Давида, будущего великого царя израильского, который победил великана Голиафа, когда был простым пастухом, вам, без сомнения, известна; но так как она дошла до вас, по всей вероятности, в приукрашенном виде, то я расскажу вам ее так, как она изложена в библии.

«Царь Саул и все воины Израиля, сражавшиеся с филистимлянами, были около долины Дуба.

Филистимляне стояли на одной горе, а израильтяне на другой, совершенно противоположной, так что их разделяла долина.

Из лагеря филистимлян вышел человек, которого звали Голиафом и который был ростом в шесть локтей с ладонью (около десяти футов). На нем был медный шлем и чешуйчатый панцырь того же металла, имеющий пять тысяч сиклов (около ста пятидесяти фунтов) веса; кроме того медные наплечники и набедренники. Древко его копья похоже было на вал, употребляемый ткачами для навертывания холста, а железо этого копья весило шестьсот сиклов (до полупуда). Перед ним шел человек, который нес щит его.

Он вышел на долину и сказал: „Зачем всем нам вступать в бой? Я филистимлянин, а вы рабы Саула. Выберите одного из своей среды и пусть он сойдет сюда; если он будет сильнее меня и убьет меня, то филистимляне будут вашими рабами; если же я возьму перевес и убью его, то вы поработитесь моему народу“.

Услыша слова филистимлянина, Саул и воины его были удивлены и поражены страхом. Но в то время в Вифлееме жил человек у которого было восемь сыновей, и из числа их трое старших последовали за Саулом на войну. Однажды он сказал своему младшему сыну Давиду, который пас овец: „Предоставь свое стадо стеречь другому и поди в лагерь узнать о здоровье твоих братьев, потом возвращайся ко мне с ответом“.

Давид пошел, как приказал ему отец, и прибыл в лагерь к своим братьям в то самое время, когда филистимлянин снова повторял свои слова.

Давид, видя, что все боялись этого человека, удивился, сказав: „Может ли быть, чтобы идолопоклонник наводил страх на детей Бога Живого?!“

Когда эти слова были переданы царю Саулу, – царь Саул велел привести к себе Давида. И юноша сказал царю: „Пусть никто не боится этого филистимлянина, я пойду и убью его“. Но царь сказал: „Ты не сможешь убить этого человека, ибо ты еще дитя, а он уже испытанный воин“.

Давид возразил: „Когда я пас овец моего отца, то медведь и лев унесли овцу из стада; но я пошел на них, и когда они напали на меня, то я схватил их за челюсти и убил. Этот филистимлянин будет для меня то же, что медведь и лев. Бог, который поддержал меня против этих зверей, поддержит меня и против него“.

Тогда царь велел вооружить Давида собственным оружием, заставил его надеть шлем на голову и панцырь на тело и дал ему свой меч, говоря: „Иди теперь сражаться. Предвечный да хранит тебя!“

Но Давид, который никогда не носил оружия, не мог в нем ходить. Поэтому он сбросил с себя панцырь, шлем и меч и, взяв только свою палку, выбрал себе в источнике пять совершенно одинаковых камней, которые положил в свою пастушескую котомку, и, вынув из кармана пращ, пошел к филистимлянину.

Голиаф, увидя подходящего мальчика с белокурыми волосами и нежным лицом, воскликнул: „Разве я собака, что ты идешь на меня с палкою!“ Потом, воззвав к своим идолам, прибавил: „Иди, я отдам твое мясо воронам и лютым зверям!“

Давид возразил: „Ты идешь с мечом и копием, а я иду во имя Бога Живого, который отдаст тебя в мои руки“.

Когда филистимлянин приблизился, Давид вынул из котомки камень, вложил в пращ и метнул камень в лоб Голиафа, который и упал навзничь.

У Давида не было оружия, чтобы покончить врага, но, подбежав к нему, он бросился на его меч, вынул из ножен и отсек ему голову. Филистимляне, увидя, что их великан убит, бежали. Израильтяне их преследовали и перебили».

^{Давид и Голиаф.}

Человек, который не изменил никогда в жизни благородству и великодушию своего характера, обнаружившегося уже в детстве, был римлянин, по имени Катон Утический. Чтобы не попасть живым в руки Цезаря, он пронзил себя мечем и ускорил свою смерть, разорвав свои внутренности собственными руками. Язычество не запрещало самоубийства.

Катон, прозванный Утическим, в отличие от прадеда его, Катона-ценсора, оставшись с детства сиротою, жил с братом у дяди своего Друза, который был народным трибуном, и пользовался поэтому большим общественным влиянием. Одно из племен, присоединенных к римской республике, желая исходатайствовать себе какое то преимущество, которое впрочем не могло быть ему даровано иначе, как по воле народа, послало в Рим депутатом одного из именитейших граждан своих, который был другом Друза, у которого он и остановился в доме; он познакомился таким образом с Катоном и его братом.

– Ну, мои юные друзья, – сказал он однажды детям смеясь, после игры с ними, – надеюсь, что вы вступитесь перед дядей, чтобы он своим влиянием на народ помог мне подучить то, о чем я приехал просить.

Брат Катона, улыбаясь, сделал головою утвердительный знак; но сам Катон смотрел в лицо Перупедия (имя приезжего) так, словно он ничего не слышал.

– Ну, а ты не хочешь помочь мне? – спросил Перупедий, – не хочешь оказать мне услугу, как твой брат?

Катон не ответил, но легко было заметить, что он не хотел исполнить эту просьбу.

Тогда Перупедий, схватив его поперек тела, стал держать мальчика за окном, угрожая сбросить его на землю, если он не согласится оказать ему поддержку перед дядею; но угроза произвела такое же действие, как просьба: мальчик молчал.

Перупедий, удивленный такою силою характера, поставил маленького Катона на ноги и сказал:

– Какое счастье, что Катон еще ребенок; если бы он был уже взрослым, то мы наверное не имели бы за себя ни одного голоса в народе.

Во времена юности Катона Рим был еще республикой, но диктатор Сулла давал чувствовать своему отечеству все ужасы самой кровавой тирании. Все дрожало пред этим своенравным тираном, который позволял себе играть жизнью граждан.

Сулла собрал всех детей из важнейших римских домов для воинских игр и упражнений, назначив из их числа двоих предводителей. Дети признали одного из этих предводителей, пасынка диктатора, но не пожелали признать другого, хотя он был племянником Помпея. Сулла спросил их, кого они сами хотят иметь предводителем; все дети единогласно назвали Катона, и юноша, которого перед тем выбрал Сулла, сам охотно уступил эту честь Катону, как более достойному.

Сулла был когда-то в дружбе с отцом Катона и потому признал юношу в качестве предводителя, даже велел его наставнику иногда приводить к нему молодого Катона, подававшего такие прекрасные надежды, чтобы иметь возможность побеседовать с ним. Но жилище Суллы, говорит Плутарх, походило тогда на ад или темницу по огромному числу заключенных, которых туда приводили, и жертв, которых там убивали.

В первый раз, когда привели Катона туда, он увидел, что несут головы людей очень известных, как ему тут же объяснили; юноша спросил своего наставника, отчего не найдется человека, который убил бы тирана.

– Это потому, – отвечал наставник, что страх пред ним сильнее ненависти.

– Ну, так дайте же мне меч! – воскликнул в негодовании юноша, и я освобожу нашу страну от такого постыдного рабства!

Если бы Катона не удержали, то нет сомнения, что он попытался бы исполнить на деле свою угрозу.

Имея такие героические наклонности, Катон не был чужд и самых нежных чувств. Однажды юношу спросили, кто его лучший друг; он назвал своего брата. – «Ну, а после него»? – «Мой брат»! – «Ну, а затем»? – «Опять-таки брат»! Действительно, Катон никогда не соглашался играть или гулять, если его брата не было с ним. Говорят, что Катон, достигнув двадцатилетнего возраста, ни разу не ужинал без своего брата. Он прославился своею храбростью на войне, справедливостью и добросовестностью в мирное время. Когда дело шло о случае мало вероятном, то вошло в обычай выражаться так: «Сам Катон сказал бы, что нет возможности этому поверить». Этой одной черты достаточно, чтобы охарактеризовать его честность.

Бретонец Бертран дю-Геклен был таким безобразным ребенком, какого редко кто видел. «Ну что, же! – говаривал он, – если я не обладаю красотою, чтобы заставить любить себя, то буду храбр, чтобы по крайней мере меня боялись!»

Грубый, злой, заносчивый, он бросался с палкой на того, кто решался ему сделать какое-нибудь невинное замечание. Наставник прекратил занятия с мальчиком после безуспешных попыток выучить его даже чтению. Бертрана могли научить только фехтованию и стрельбе. Не было дня, чтобы он не возвращался домой оборванный, с исцарапанными руками и лицом.

– Хуже мальчика я не знаю! – говорила его мать, – он всегда или поколотит кого-нибудь, или сам бывает поколочен.

Бертрану было уже более пятнадцати лет, когда в Ренне состоялся турнир, на котором мальчику хотелось присутствовать; но отец не взял его с собой, Бертран нарушил приказание отца, сел на лошадь соседнего мельника, вооружился как мог и, спустив забрало своего шлема, присоединился к всадникам, которые отправлялись на турнир.

Выступив на ристалище, он опрокинул более шестнадцати самых храбрых рыцарей; никто из них не мог выбить Бертрана из седла, который был узнан только тогда, когда его же отец появился с тем, чтобы у него оспаривать победу, что он и сделал.

Из этого примера, разумеется, не следует, что черты грубого характера в детстве непременно превращаются в отвагу. Дю-Геклен составляет исключение.

Маршал Виллар с самой ранней молодости выказывал такую неустрашимость и страсть к битвам, что Людовик XIV выразился о нем следующим образом: «Где бы ни раздался выстрел, этот мальчик готов выскочить из-под земли, чтобы быть на месте». Однажды, когда Виллар бросился с гренадерами в огонь, хотя сам был кавалеристом, король сделал ему выговор за атаку, приведенную без предварительного на то приказания. «Я полагал, государь, – отвечал молодой Виллар, – что ваше величество простите мне желание поучиться ремеслу пехотинцев в то время, когда кавалерии нечего делать».

ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ

Филипп де-Жирар. – Христофор Колумб. – Везалий. – Сервантес. – Мильтон. – Камоэнс. – Драйден. – Шампион. – Клод Мартен.

Незадолго до начала французской революции, в деревне Лурмарен, в Провансе, в замке, расположенном на берегах Жабру, небольшого притока реки Дюрансы, жил ребенок, которому знаменитый историк и философ аббат Рейналь предсказал, что он будет великим поэтом. Этого ребенка звали Филипп де-Жирар; он принадлежал к богатой и благородной фамилии, которая умела благоразумно пользоваться своим богатством. Де-Жирары своим образованием и благотворительностью давно уже заслужили всеобщее уважение в местном населении; кроме того, предки их прославились тем, что в эпоху религиозных преследований предпочли смерть отречению от своих верований.

Филипп уже в раннем детстве обнаруживал прекрасные сердечные качества и выдающиеся умственные способности.

Его отец, человек весьма ученый, и мать, образец любви и нежности, сами заботились о развитии ума и сердца своего сына.

Будучи еще ребенком, Филипп обнаруживал самые разнообразные способности. То он устраивал какой-нибудь самодвижущийся кораблик и пускал его по ручейку, то с величайшим воодушевлением рисовал с натуры какой-нибудь соседний берег, то собирал и сортировал минералы. Случалось также, что Филипп приводил в изумление своих родных какою-нибудь музыкальной импровизациею, или писал стихи, в которых воспевал прелестное солнце Прованса, братскую любовь, святое дело благотворительности. Прослушав некоторые из его произведений, исполненных юношеского вдохновения, Рейналь предсказал Филиппу будущность великого поэта. Мы увидим, в какой мере предсказание это оправдалось; но предварительно сделаем маленькое пояснение о значение слова «поэт», термина которым щедро наделяют всякого стихотворца. По этимологическому своему значению, слово «поэзия» означает творчество, замысел. Термину «поэт», завещанному нам древней Грецией, в средние века у французов соответствовало название трубадур (trouvères).

Четырнадцати лет Филипп изобрел машину для применения силы прилива и отлива морской волны. Немного позже он изобрел другую – для резьбы на твердом камне и выделывания статуэток. Первое из этих замечательных изобретений осталось без применения; второе было разработано Колласом и создало особый род промышленности, доставляющей возможность получения множества копий с произведений скульптуры.

Настала эпоха революции, провозгласившей уничтожение всех старинных привилегий, эпоха изгнаний и ссылок для тех, кто отказывался признать новый порядок вещей. Фамилия де-Жирар, оставаясь верною старинным учреждениям, эмигрировала. Филипп еще шестнадцатилетний юноша, стал главной поддержкой для своего обедневшего изгнанного семейства. В Магоне, на Балеарских островах, он добывал средства к жизни целой семье, занимаясь писанием портретов; в Ливорно, куда затем переселилась семья, он основал мыловаренный завод и добывал таким образом в Италии средства к существованию промышленностью, как он добывал их своим искусством на испанской территории.

Когда Италия, побежденная французским оружием, покорилась Франции, семейство де-Жирар должно было искать иного убежища, но так как вместе с расширением французской территории ослабела строгость преследований, то де-Жирары могли возвратиться в отечество, лишившись только своих богатств, которые исчезли бесследно во время революции.

Узнав в Ницце, что открывается конкурс на занятие профессорских кафедр химии и естественной истории Филипп явился соискателем почти без всякой подготовки; после блестящего экзамена он занял обе кафедры. Ему было тогда девятнадцать лет. Впоследствии он преподавал химию в Марселе, где основал первые фабрики соды, и наконец вернулся в Париж, как в центр просвещения, привлекающий к себе все светила науки.

Там Филипп продолжал свои открытия и изобретения. Представив на выставку телескопические объективы, в которых стекло было заменено жидкостью, и лампы нового устройства с шарообразными матовыми стеклами, он в то же время сделал некоторые усовершенствования в паровых машинах только что в то время изобретенных. Филипп никогда не ограничивался каким-нибудь одним занятием; едва, увлекшись одним делом, он уже обдумывал другое.

Вот каким образом осуществилось предсказание философа. Не находите ли вы, что де-Жирар вполне заслуживал название поэта в первоначальном значении этого слова, потому что постоянно изобретал и создавал? Но кроме того ему было предсказано, что он будет великим поэтом, и он вполне оправдал это название. Быть может, было бы лучше, – я не говорю для человечества, а собственно для самого Филиппа, если бы это предсказание вовсе не сбылось, потому что вы узнаете из истории, как только ознакомитесь с ней поближе, что на долю великих поэтов, изобретателей и артистов выпадает иногда участь поистине мученическая. Филипп постоянно делал открытия и изобретения, но ему, как и большей части гениальных людей, не доставало умения заставить ценить свой талант по заслугам. Люди, никогда ничего не изобретавшие присваивали себе честь его изобретений; люди, которые могли бы и даже должны были бы оказать ему покровительство, подбодрять его, были к нему равнодушны. Филипп пребывал в бедности, как и все семейство де-Жирар, потому что из всего богатства своего, оставшегося от революционного погрома, де-Жирары сохранили только свой дом в Лурмарене.

За большими республиканскими войнами следовали войны империи. Война охватила почти всю Европу. Как в древности из за ненависти могучего Рима к цветущему Карфагену, до двадцати наций, непричастных к интересам воюющих, было совершенно разорено, так и в первое десятилетие нашего века опустошительная бойня людей происходила повсюду из-за соперничества Франции с Англией.

Франция господствовала на всех окраинах континента, но с возраставшим могуществом Англии на морях провоз колониальных товаров во Францию становился все более и более затруднительным.

Внутреннее производство было крайне неудовлетворительно, и во многих отраслях промышленности замечался совершенный застой за недостатком сырых продуктов, которые изобиловали у деятельных, энергичных англичан. Героизм французских солдат, разумеется, ничего не мог сделать против так называемой колониальной системы.

Необходимо было призвать на помощь науку, промышленность, чтобы посредством местных продуктов обойтись без чужеземной помощи; это и сделал Наполеон.

До того времени сахар добывали из тростника тропических стран; теперь нашли способ добывать его из свекловицы, растущей повсюду. Взамен хлопчатой бумаги, которую англичане пропускали только на свои фабрики, стали в изобилии сеять лен; но льняные фабрикаты стали конкурировать с произведениями из хлопчатой бумаги только с изобретением прядильной машины, потому что во Франции льняное производство было ручное, тогда как для хлопчатобумажных изделий давно уже существовали машины. Много сделано было попыток в этом направлении, но волокнистая ткань льна неудобна для машинной обработки теми аппаратами, которые употреблялись для других тканей, хотя аппараты эти и подверглись значительным усовершенствованиям. Чтобы создать промышленность, нужно было пойти по новому пути. Наполеон это понял, и 12 мая 1810 года появился декрет следующего содержания: «Назначается премия в миллион франков тому, кто изобретет лучшую машину для прядения льна, к какой бы нации изобретатель ни принадлежал».

Лурмаренское семейство, в том числе и Филипп, сидело за завтраком, когда принесли газету, в которой был напечатан этот декрет. Отец первый прочел его, передал сыну и сказал:

– Посмотри, Филипп, это тебя касается.

Нужно заметить, что Филипп никогда не занимался тем производством, о котором шла речь. «Миллион»! – подумал он, взглянув на близких его сердцу, которым он всей душой хотел помочь.

Он впал в глубокое раздумье и бродил около часу по саду. Сначала пришла ему в голову мысль изучить все что уже сделано в этом направлении; но вскоре Филипп убедился, что уже грандиозность предлагаемого вознаграждения достаточно очевидно доказывает неудовлетворительность всех прежних попыток, и решился обратиться к изысканиям без всякого руководительства.

Он достал льна, ниток, увеличительное стекло, затем заперся в своей комнате и, держа в одной руке лен, в другой нитку, произнес: «С помощью этого надобно все совершить!» Он вымочил в воде лен, рассмотрел в подробности его волокна, взял их в руку и ссучил очень тонкую нитку… «Теперь мне надо придумать машину, которая делала бы то, что я сейчас сделал руками» – подумал он. Быть может смешным покажется тот изобретатель, который так наивно ставил себе подобную задачу. Но нужно вспомнить, что Христофор Колумб тоже казался смешным, когда, поставив палец на пустое место всемирной карты произнес: «Нет ли там земли?» Когда догадки перешли в глубокое убеждение, и Колумб сообщил свою мысль ученым своего времени, то они смеялись над ним, а между тем вам известно, кто был прав – насмехавшиеся ученые или этот человек, которого объявили полупомешанным. Если бы промышленники, потерпевшие неудачу в применении ко льну бумагопрядильной машины, застали Филиппа де-Жирар углубленным в изыскания по этому предмету, то они точно также посмеялись бы над человеком, который, не имея понятия о сделанных уже опытах, имел дерзость рассчитывать на успех в то время, когда все решили, что это дело невозможное.

Между тем на другой день, когда все семейство собралось к завтраку, Филипп в восторге объявил, что миллион принадлежит ему, что машина изобретена!.. Машина действительно была изобретена, и с июля месяца того же года Филипп получил привилегию, в которой были изложены основания этого изобретения, чрезвычайно поднявшего льняное производство. Машина была изобретена: по надо было привести ее в действие, сначала в малом размере, а затем в большом; задача трудная, в особенности для человека, не имеющего никаких средств. Два года было употреблено на усовершенствование и исправление деталей, которые нельзя было сразу предусмотреть, и к концу 1813 года, истратив на свое предприятие все до последнего гроша, все состояние, каким только располагал Филипп и его семейство, он открыл в Париже механическую льнопрядильню.

Задача была практически разрешена и обещанный миллион заслужен самым законным образом.

Но досталось ли это вознаграждение гениальному человеку? Получило ли бедное семейство богатство, столь честно и самоотверженно заслуженное? На эти вопросы приходится дать – увы! очень грустный ответ.

Без сомнения, Наполеон сдержал бы свое обещание, но к сожалению как раз то время, когда Филипп де-Жирар одержал блестящую победу на технической арене, было самым бедственным для великого полководца. Непобедимый Наполеон начал терпеть неудачу за неудачей, и в конце концов пал; Бурбоны же, занявшие престол Франции, не хотели признавать распоряжения узурпатора – человека, который присвоил себе их трон. Филипп не только не получил никакого вознаграждения за свое изобретение, но кроме того попал еще в тюрьму за неуплату долга в шесть тысяч франков, которые он занял для довершения своего дела. Друзья Филиппа заплатили долг, но он все-таки вынужден был эмигрировать. Филипп отправился сначала в Австрию, где устроил паровое судно на одной из тамошних рек, затем в Польшу, где сделался инженером и с поддержкою русского правительства учредил льнопрядильную фабрику. Это учреждение имело столь важное экономическое значение, что из образовавшегося вокруг него поселения постепенно возник новый город[3]3
  До сих пор еще в русской Польше процветает обширная «Жирардовская мануфактура».


[Закрыть].

В продолжение двадцати лет, которые Филипп провел в Польше, он не ограничился деятельностью управляющего фабрики.

Изобретательный ум де-Жирара чуть не ежедневно творил новые чудеса техники. Кроме машины для чесания льна, он изобрел аппараты для добывания свекловичного сока, гидравлическое колесо, динамометр – инструмент для измерения физической силы, особой системы овин, машину для сучения пакли, машину для выделки ружейных прикладов, машину для усиления жара в плавильнях и много других. Возвратясь во Францию в 1844 году, де-Жирар посетил промышленную выставку и в каждом отделе встречал там свои изобретения: некоторые были присланы им самим, а другие носили имена, которых он совсем не знал.

Филипп де-Жирар умер семидесяти лет от роду; великий поэт сделал для промышленности более, чем кто либо из техников-специалистов, а между тем его собственное отечество оказалось по отношению к нему крайне неблагодарным и не оценило его великих трудов. Ошибка эта была впрочем поправлена, но слишком поздно. Город Лилль, как центр льняной промышленности, воздвиг изобретателю прядильной машины статую, а правительство назначило пенсию его племяннице и внучке – единственным представительницам древней Лурмаренской фамилии.

Христофор Колумб, о котором я только что упомянул, был сын бедного генуэзца, чесальщика шерсти. После открытия Нового Света, которому Колумб не мог завещать даже своего имени, этот великий человек умер почти в цепях и в нищете.

^{Колумб.}

Везалий, который считается основателем и преобразователем современной анатомии человека, отличался уже в юности замечательною пытливостью; еще во время своего студенчества в Лувене он постоянно занимался вскрыванием трупов животных и изучением их организации.

Профессор на двадцатом году жизни и вскоре после того лейб-медик многих европейских монархов, Везалий вследствие высокого положения своего нажил себе много врагов, которым и удалось погубить его. Распустили слух, что Везалий однажды вскрыл труп молодого человека, причем присутствовавшие ясно видели, что сердце еще бьется. Вследствие этого Везалий был обвинен в святотатстве и убийстве инквизиционным трибуналом; он избегнул лютой казни только благодаря покровительству короля Испании, который должен был все-таки заставить его совершить путешествие в Иерусалим для очищения совести от совершенного им преступления. Великий анатом, который даже в случае справедливости взведенного на него обвинения мог бы упрекнуть себя разве только в безмерном увлечении наукою, должен был подчиниться этому приговору. Путешествие в Иерусалим он совершил, но на обратном пути был выброшен во время кораблекрушения на необитаемый остров и там умер с голоду.

Сервантес, автор Дон-Кихота, и Мильтон, автор Потерянного рая, оба признаны всем миром великими писателями, и оба в то же время великие мученики. Сервантес, родившийся в 1574 году в Старой Кастилии, происходил из благородной, но бедной семьи. Так как духовное звание открывало тогда дорогу к богатству, то родители Сервантеса желали, чтобы он посвятил себя церкви. Но молодой человек, уже чувствовавший страсть к поэзии, отказался от этой карьеры. Так как родные были очень недовольны его отказом, то он уехал в Рим, рассчитывая сделаться секретарем кардинала, к которому имел рекомендацию; но он сделался только лакеем его. Почувствовав отвращение к такому занятию, он нанялся в солдаты и в знаменитой Лепантской битве лишился руки. Вспоминая о родине, он страшно тосковал; он отправился на корабле из Неаполя в Испанию. Морские разбойники напали на этот корабль и увезли своих, пленников в Алжир, где и продали их в рабство. Сделавшись невольником алжирского дея, Сервантес составил со своими злополучными товарищами план бегства, но был открыт вследствие изменнического доноса. Дей, к которому провинившихся привели на казнь, обещал пощадит жизнь тому, кто назовет главного виновника. «Это – я! – ответил Сервантес – казни меня, но пощади моих товарищей».

Этот геройский ответ по-видимому произвел впечатление на дея, и Сервантес думал уже, что его решимость спасет жизнь товарищей, но случилось не так: именно их то всех и казнили. Что же касается Сервантеса, то дей пощадил его, полагая, что человек с таким гордым сердцем должен принадлежать к какой-нибудь знатной фамилии, которая в состоянии дать за него громадный выкуп. Пленнику дарована была жизнь, но строгость заточения значительно усилилась. Сервантеса стерегли днем и ночью, держали в цепях, жестоко наказывали за малейшее неповиновение, и он должен был переносить эти ужасные страдания в продолжение целых шести лет.

Наконец известное монашеское братство (Frères de la Merci), которое обращало собираемые от жертвователей приношения на выкуп христиан, попавших в рабство к мусульманам, выкупило Сервантеса и он снова увидел родную Испанию. Все средства его к жизни заключались тогда в его пере; но средства эти были очень скудны; несмотря на свою плодовитость, Сервантес жид в одиночестве, униженный и презираемый всеми; его положение было хуже, чем во времена рабства. Дот-Кихот, произведение исполненное неподражаемого юмора и глубокомыслия, написано было Сервантесом в алжирской тюрьме.

Лишь после смерти воздана была должная справедливость Сервантесу. Ему воздвигли великолепную гробницу, выпустили роскошное издание его произведений и стали прославлять страну, которая была его родиною.

^{Сервантес.}

Мильтон, знаменитый английский поэт, слепой, подобно Гомеру, оставил мемуары, из которых мы узнаем некоторые подробности о его детстве.

«Я родился в Лондоне, – пишет он, – в почтенном семействе; родители мои были люди честные и добродетельные; мать моя была, кроме того, известна своею благотворительностью.

Отец предназначал меня с самого раннего детства к литературному труду, и я так горячо предался ему, что с двенадцатилетнего возраста не мог уже отрываться от работы раньше полуночи. Это и было главною причиною слепоты, которая постигла меня впоследствии. Но так как ни слабость зрения, ни частые головные боли не могли ослабить моего рвения в занятиях, то отец не щадил ничего для моего образования Он нанимал мне лучших учителей, а когда увидел, что я обладаю уже знанием нескольких языков и приступил к изучению философии, то отправил меня в Кембриджский университет. Там в продолжение семи лет, подчиняясь школьной дисциплине, никогда не предаваясь разгулу и заслужив уважение всех достойных людей, я получил степень магистра».

Таково было начало литературной деятельности Мильтона. После этого он путешествовал несколько лет по Италии и Франции и, возвратясь в Лондон, сделался простым школьным учителем, хотя некоторые поэмы его на латинском, итальянском и английском языках уже были изданы.