Текст книги "Трудно быть феей. Адская крёстная (СИ)"

Автор книги: Ея Россо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Лесавка узелок прихватила, а пазуху спрятала, посильнее в платок укуталась, концы под грудью крепче завязала и скользнула тенью не приметной восвояси. Чомора двери притворила, послушала, вздохнула облегченно, чаю себе налила и села время о ночи коротать. Не звала ее больше Эллочка в покои свои, совета не спрашивала, улыбками не одаривала, сладостей не просила. Только с зеркалом треклятым и разговаривала, его одно и слушала.

Едва лесавка дворец покинуть успела, как колыхнулась паутина под паучихой. Заволновалась двоедушница: кто там ходит-бродит, по норам-покоям не сидит? Но выпустить из виду Амбреллу не решилась. А понаблюдать было за чем.

Стоя напротив зеркала, королева изучала магию ледяную: волшебное стекло в знаниях ей не отказывало, все показывало и рассказывало. Незаметно к мысли подводило: хорошо бы зиму лютую на людишек напустить. Во времена стародавние человеки разменной монетой служили, в рабах-слугах у магических существ ходили. Правьи не вмешивались, у светлых богов свои игры и трагедии случались. Навьи захаживали в Явь, а то и жили-поживали под личиной, некоторые и государствами правили.

Кабы не глупость высших, не столкновение великое, так бы людишки и знать не ведали, что они самый вкусный ресурс во всех мирах и вселенных. Хорошо с ними в кошки-мышки играть, разум путать, душу отыгрывать. Нынче народ ученый стал, на живца не так много ловятся, только самые жадные да глупые. Хватает конечно, дущ неразумных, но Навь большая, ю кушать всем хочется.

В зеркале менялись картинки, показывая дела дней минувших. Амбрелла равнодушно рассматривала прошлое, попутно магию новую отлаживая. По всей комнате ледяные изваяния стояли звериные: мыши и белки, зайцы и птицы малые. Все как один замороженные в испуге. Зеркало намекало, что пора уже и на более крупную личь выходить охотиться, на единорогов, к примеру.

Паучиха тихо радовалась, лапки мохнатые потирая. Перво-наперво стекло магическое, бережно сохраненное наследство материнское из навьих сокровищниц принесенное, научило Амбреллу душу горячую из тела существа волшебного вытягивать, в ледяную бусину скатывать, чтобы живёхонькой хранилась.

Радовалась Феврония, глядя, как наполняется шкатулка драгоценная. Души магические – хороший резерв для колдовства. Свои силы берегутся, чужие расходуются. Взяла бусинку, меж пальцев сжала, слово заветное шепнула, силу чужую поглотила, насытилась. Резерв полон, а колдовство нужное сотворила.

Понаблюдав какое-то время и убедившись, что все идет по ее плану, Феврония спустилась на паутинки вниз, добежала до короба с бусинами белыми, прихватила несколько штук, спрятала в кармашек подбрюшный магический и покинула покои королевские. Тенью серой мышиной пробежалась шустро по всему дворцу, проверяя, что да как. Примечая, кто еще себя помнит, а скольких морок сморил, в снежных слуг бездушных и безвольных обратил. Порадовалась, как скоро навья магия власть взяла над душами светлыми. А все оттого, что тоской своей да печалью разрушила Амбрелла нити защитные, из которых любящая мать дитятку своему после рождения кокон магический невидимый плетет, чарами любви и струнами сердца надежно скрепляет.

Добралась Феврония и до Чоморы, скривилась недовольно: сидит, лешица старая, чай пьет, от изморози душевной спасается, не берет её тьма. Сила в ней природная, древняя. Мышь шумно воздух носом втянула, смакуя аромат магии недоступной, язычком розовым облизнулась и дальше помчалась. Придет время и не выдержат запоры, просочиться морок под броню хранительницы леса, оплетет узорами морозными сердцевину пенька древнего, заморозит силушку, превратит в льдинку. И станет домоправительница покорной слугой полукровки.

Договор с крестницей простой скрепили: ей власть над мужем, Февронии – над Вечным лесом. Глупышка не ведала, что фея-крестная таким богатством делиться не собиралась. В планах у бывшей императрицы не только месть, но и господство если не мировое, то близлежащее. Но сначала – месть всем, кто матушку со свету сжил. Главное, в тени оставаться, наблюдать и направлять людишек неразумных в нужные ей, государыне, русла.

Ждану Неотразимому недолго осталась. Напиток навий, коим его за ужином опоили, среди нечисти соком Спящей царевны назывался. Хуже не придумаешь: уснешь и не проснешься, пока поцелуем любви кто-нибудь не разбудит. А кто царя-то будить пойдет? Жена Зинаида авантюру и затеяла, осознав: не любит её супруг молодой, и полюбить вряд ли сможет.

Черная птица сорвалась с ветки, обрушив шапку снега к корням дерева, и раскаркалась довольно. Карканье в воздухе хрустальном морозном жутким эхом отразилось и понеслось от дерева к дереву. Лесавки да ауки, заслышав хохот злобный, в пеньки-норы глубже попрятались, затаились. Серые волк, что гостил в доме старшей лисунки, голову на звук повернул, уши насторожил и замер, прислушиваясь. Но птица быстро замолкла. И оборотень вновь к хозяйке дома со всем вниманием оборотился, слушая рассказ её печальный.

А Феврония летела во дворец ждановский и вспоминала, как напоследок отомстила принцу Ждану за отца его, что матушку её любимуую в авантюру темную втравил, сам сухим из воды вышел, а фея виноватой оказалась в глазах всего мира и мужа дорогого. Тогда-то и подарила двоедушница принцу на прощанье гребень золотой каменьям изукрашенный, словом верным заговоренный на отворот вечный. И наказала ни в коем случае не терять его, только им волосы всегда причесывать.

Оттого, мол, силами тело будет полниться, мужская красота и сноровка с годами прибавляться, любые хвори стороной обойдут. Пауки-шпионы докладывали: исправно наследника, а с недавних пор царь расческой пользовался. Благодаря вещице заговоренной лишился Ждан пары своей истиной, разрушил любовь, лишил род свой предназначения. Сын феи и принца объединил бы под своим крылом человеков и существ магических, в мире открыто и по законам желающих жить. Процветало бы государство пуще прежнего, век благоденствия и мира на долгие века наступил на земле.

«Не судьба! – хмыкнула Феврония, влетая в окно дворцовое, об пол ударяясь, человеческий облик принимая. – Я – ваша судьба и рок! На веки вечные!»

Взметнув юбками длинными, расхохоталась двоедущница и стремительно покинула трапезную пустую, отправившись на поиски крестницы. По пути пальцами щелкнула, паучка на ладонь приняла, доклад выслушала и свернула в сторону апартаментов домового. Доложил её слуга верный: успел-таки проныра старый письмецо с криком о помощи отправить, а перехватить не удалось, обманул Бабай Кузьмич соглядатаев. Семь писем в разные стороны полетели, а восьмое, нужное, только тогда по адресу пустил, когда доглядчики след взяли. Кому оно улетело, неведомом.

«Пора кончать с домовым, много власти во дворце взял. Слишком умный. Слишком шустрый, слишком догадливый», – губы Февронии искривила улыбка злобная, колдунья шаг ускорила, торопясь к Кузьмичу, на ходу план придумывая, как от слуги верного избавиться.

И придумала.

ГЛАВА 17. А волк нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь…

В зимнее время темнеет быстро, но Чомора дождалась ночи глубокой и только тогда тихой тенью вышла ходом тайным из дворца. Умела старая хранительница леса, когда нужно ей, становиться незаметной. В любое другое время и шумной была, и видной. Кто поглупее, велись на её уловки, и очень после удивлялись уму и сообразительности, хитрости и вездесущности королевской домоправительницы. Умные улыбались и даже не пытались что-то скрыть от духа лесного.

Закутавшись по самый нос в шубейку моховую, Чомора, петляя путь и заметая следы на снегу хвостом лисьим, неслышно ступала в вотчину лесавок. Родственницы лешего, девицы росточку невеликого, веселые и смешливые, обитали возле лесного ручья. Многочисленное семейство в пору безбедную за порядком в Вечном лесу следили. Травки-веточки подсохшие или заболевшие лечили, за деревцами молодыми ухаживали. В царстве фей лесавки в истинном своем облике хаживали: девами красивыми, но малорослыми. К людям на обмен в облике старушек выходили.

Нынче девчушечки всех возрастов по домам сидели, на улицу старались не высовываться – холодно, страшно. По лесу чужие тени шастают, норовят отловить, в клетку посадить, утащить во дворец. А оттуда еще ни одна живая душа не вернулась из тех, кого в первые дни страшной напасти поймали.

Голос печальный лился и лился ручьем лесным: старшая лесавка, наливая чаю гостю, негромко рассказывала историю незамысловатую. И все сокрушалась: не увидели, не почуяли беды, не уберегли Эллочку. Не помогли. Ругала старейшин: кабы крылья не отобрали, брак с принцем человечьим расторгая, ничего б и не вышло у врага неведанного. Крылья феи – и оберег, и защита, и магия. Самое страшное наказание остаться без них. Вот и не справилась королева молодая, не заметила как морок душу оплел, сердце спеленал, глаза застил иллюзиями да мыслями мрачными.

Волк слушал, похрустывая сушками маковыми, на хвост мотал да размышлял над бедой-горем Вечного леса. Понять пытался, кто и зачем выпустил на свет белый проклятье зимы, страшные ледяной морок. Плечам передергивал, время от времени проверяя на месте ли крылья собственные, не так давно старейшинами рода ему возвращенные. Отбыл наказание давнее, вернул силы свои могучие, да все не привыкнет никак, что снова свободен. Летать-то они без крыл умел, да все не то, не так. То и лётом-то не назовешь, так, скачки волчьи семимильные над лесами да над морями. А вот выше – в чертоги небесные, в мир родной не поднимешься.

Лесавка плакалась, огонь в печке едва слышно гудел, семейство сидело вокруг стола, слушало, горестно вздыхало поочередно. Серый кивал машинально отмечая детали, а мыслями все в прошлое свое возвращался.

Соловья разбойничка он давнёхонько простил за подставу лихую. Да и что винить соратника старого, когда оба начудили. Влюбился молодой волк в богиню – Зарю Утреннюю, захаживать в гости стал, стариков не слушая, от уговоров отмахиваясь: замужем-де красавица, любит супруга, отступись, мол, Серый. Да нашла коса на камень, любовь на упрямство, глупость да молодость. Страсть глаза застила – здравый смысл пересилила.

И свел его Соловушка с феей темной. Она волку приворот дала любовный. Улучил Серый случай, принес красавице напитка любимого ягодного из земляники лесной, опоил, от мужа увел. Пошла Заря за ним, как овца на веревочке, в глаза заглядывая. Влюбленный волк от стаи небесной отказался, в человечий мир ушел и любимую с собой увел. Заговором темная фея помогла, спрятала от тех, кто искать вздумал бы. Подарила булавку волшебную, велела носить, не снимая: стая мимо пройдет, кровь родную не учует.

Серый волк не родня симуранам. Не течет в их жилах руда огнебога Симургала – хранителя небесного лесов, посевов, корней древесных. Волки – они кровей человечьих. Не всегда у оборотней дети с душой живой рождались. Бывало и так что сущность звериная верх брала над младенцем. Вот такие-то волчатами и становились. На луну выть выли, а в оборот полный не входили, да и разговаривать не могли. Хоть и умны, и хитры были.

Так и жил симуран, Серым назвавшись, в чаще лесной глухой с возлюбленной своей, двоих деток народили. Отец им силу рода передал, пуще жизни берег. Вновь ходил на поклон к колдунье темной, выторговал вещицы для защиты. Да и жену не забывал каждое утро причесывать гребнем каменным, приворот поддерживая. Но маялась душа волчья, видел, чуял: не полюбила его Зорюшка любовью истинной, на привороте все счастье только и держится.

Однажды, не выдержав тоски из-за содеянного, снял крылатый волк булавку зачарованную, перестал гребем косы женины чесать и стал дожидаться гостей незваных. И гости не заставили себя долго ждать.

А потом суд был. В наказание крылья отобрали. Корша – муж Зари Утренней требовал жизни супостата лишить, детей, совместно нажитых, уничтожить. Тут волк едва не сорвался во все тяжкие, забыв, что прощенья просить хотел и покаяться перед Зарей. Сама Зареница в судилище участия не принимала: после долгого приворота мысли её путались, в других мирах витали. Сами старейшины задумчиво снадобье, в котором гребень искупан был, на составляющие долго разбирали, понять пытаясь, что и как да из чего. Но так секрет и не добыли. Может, оно и к лучшему.

Волчата, пока судили-рядили, что с Волком делать, как наказывать, жили в семье Соловья разбойника. Горынья Змеевна берегла их, утешала, мужа каждый день пытала, что да как старейшины нарешали. Когда страшное желание солнечный Корша озвучил, Одихмантьев сын за разум волчий опасаться стал. Силы в Сером немеряно, магию крови, может, и ограничили, да сущность волчью не отнять. А за детей любой хищник голыми руками горло разорвет. Едва успокоили Серого.

Как пришел симуран в себя, попросил встречи с Соловьем разбойником, другом своим старинным. Обещал должником стать, если тот сумеет в беде с детками помочь. Матушка Сола – птица Сирин – вхожа в хоромы божества солнечного, одного роду-племени по женской линии с ним. Ипостась Корши – птица Алконост – суть материнская. Сирин и Алконост – сестрица родные.

Соловей помочь согласился и на поклон к матери отправился. Едва-едва успел к концу судилища с новостями подоспеть. Сирин жестокому желанию племянника воспротивилась, Коршу вредить малышам запретила. Сама же к огнебогу в гости отправилась, о внуках-правнуках поведала. Симаргл выслушал, разгневался, повелел Волка небесного крыльев на век лишить, в Явьи леса жить отправить. Волчат к нему привести, будет-де сам воспитывать полукровок, уму-разуму детей божественных учить да приглядывать. Такой союз от начала времен впервые в мирах приключился. Учесть, как кровь смешанная себя поведет, невозможно. Ни видящие, ни судьбу плетущие будущего волчьего отсмотреть не смогли. Потому – опасались неизведанного.

На том и порешили. Утренняя Заря к мужу вернулась. Народились у них детки со временем. О волчатах мать и не вспоминала, отворот будто любовь материнскую с корнями из сердца богини выкорчевал: не признала, когда в себя пришла. Так и проявилась темная суть зелья – страшным откатом любовный приворот обернулся.

Симурана крыльев по велению огнебога лишили, на землю сослали. Сама Купальница – жена Семаргла – за щенятами присматривала. Доля у бога Огня и Луны незавидная: стоит он на страже, охраняя миры от зла, с мечом пламенным на мосту радужном. Раз в год Родом позволено ему пост свой покидать. В этом день Серому Волку птица Сирин детей приносила, а Купальница с Семарглом любились-тешились.

Слухи ходили, что женился Серый. Да слухами вечно миры полнятся. А с человеков что взять? Для них все одно: что волк небесный, что оборотень. Вот и путали с Серым оборотнем, на Красной Шапочке женатом.

Сириус (Серый) после ошибки своей лютой на девиц не смотрел, стороной обходил. Со временем волк осознал: не любовь то была, страсть разум помутила. Когда любишь истинно – добра любимому желаешь. С кровью и болью отпускаешь от себя, лишь бы счастливо жил. А с тобой или без тебя тому, кто сердцем любит – неважно. Больно – да. Трудно – да. Да только правильно так, не иначе. Любовью владеть нельзя, она в неволе умирает. Хуже того – плесневеет, в яд превращается, душу калечит, на безумства толкает. Вовремя Сириус опомнился, остановился. Иначе была беде пострашней.

Когда Соловей должок потребовал, аккурт день тот единственный в году и приключился. Злился Сириус неимоверно. Да слово свое сдержал. С принцем за добычей отправился. Блюдечко добыли, Феврония сосватали, подружиться в авантюре сумели. С долгом Волк рассчитался, да продолжил жить, наказание отбывая, в шкуре оборотня простого. Правда, иной раз приключение вспоминая, терзался Серый мыслями смутными: не доглядел, не учуял. Что-то не то в словах царевны слышалось, в доме Ягини не увиделось.

Уже после, домой вернувшись, принялся изучать историю государств человечьих. Про хранительниц и королевства навьи, кои с людскими в миру жили. Ни в одной книжке старой ответов на вопросы свои волк не нашел. Только пуще задумался: как такое возможно – Яга не только дом свой надолго покинула, да еще и слово заветное другому поведала? Отродясь не бывало, что бы кому-то, кроме дочери родной, ведунья доступ в избушку свою доверяла. Тайны всадников раскрывала, портал в миры потусторонние показывала.

Так размышлял Сириус, ожидая Чомору, слушая причитания лесавок. Хмурил брови задумчиво: судьба или злой рок к порогу его письмо от хранителей Вечного леса занесли? Едва живую лисицу, странными хищниками израненную, нашел он поутру на крыльце. Рвали ее целенаправленно, к карману потаенному добираясь. Да защита на ней стояла надежная, сумела вырваться и на последнем издыхании уйти переходом на дальнее расстояние. Но разум путался, и вместо лесных угодий царя Берендея попала рыжая к нему в Зачарованный лес.

Лису он спас и послание обнаружил. Девица не долго думала, о помощи попросила, вкратце поведала о делах странных, что в Вечном лесу творились с недавних пор. Сириус удивился: не думал, не гадал, что Ждан от любимой оказаться сумеет. С тех самых пор, как блюдечко добывали, троица и не виделась. Оставив лисицу в избушке своей лесной раны залечивать, Сириус, не долго думая, собрался и в королевство фей отбыл за новостями. Чуйка волчья выла: не к добру, ох, не к добру и зеркало, и свадьба ждановская, и охота за письмом, что леший с Чоморой Ягине написали.

И вот теперь, в доме у лесавок сидя, хранительницу поджидая, голову ломал волк, куда бежать, кого спасать и что делать?

Дверь тихонько скрипнула и в комнату вошел снеговик. Девчушки зашептались, в ужасе переглядываясь, Серый кружку отставил и с места поднялся, на чудище глядя. Раздался щелчок и вздох облегчений вырвался у присутствующих: Чомора, остатками лесной магии убрала с себя шапку снега и предстала перед гостем и хозяйками во всей красе. На себя домоправительница уже мало походила. Одни глаза и остались, все остальное ледяными узорами покрылось. Листочки-цветочки в космах снежинками застыли. Пальцы-крючки ледяные иглы напоминали. Ничего от пенька не осталось в хранительнице, в кусок льда почти обратилась.

– Ну, здравствуй, волчок, серый бочок. Кто таков, откуда пожаловал? Пошто Дубоводушку звал? – колючим взглядом гостя оглядев, проскрипела Чомора.

Сириус голову в приветствие склонил, дождался, когда старушка в кресло усядется, и сам напротив расположился. Лесавки Чоморе чаю налили, в руки кружку сунули, та и не заметила: ледяные ладони горячего не ощущали. Чай горячий от морока не спасал больше. Чуяла старая нутром, скоро и её время придет – станет ледышкой похуже Семидневича.

– Я, бабушка, из родов-племен далеких. На помощь пришел. Лисицу вашу, посланницу, встретил, вот она о беде вашей и поведала, – внимательно разглядывая сине-белое существо, медленно ответствовал волк.

– Как лиска в твоих краях оказалась, крылатый? – недоверчиво поведя носом-сосулькой, принюхиваясь к запаху волчьему, уточнила Чомора. – Летать она отродясь не умела. А племя твое в лесах не живет.

– Крылья мне недавно вернули. А жить к родне я не вернусь. Нечего мне там делать, – Сириус плечами пожал. – Напали на посланницу вашу, поранили сильно, едва живая ко мне добралась волей случая.

Лесавки запричитали-заохали, ЧОмора на них прикрикнула, ладошкой ледяной по столу стукнула, тишины требуя.

– Поди и письмецо показала? – зыркнув взором, еще зеленым, уточнила у гостя.

– Показала, – кивнул волк. – И вот что я спросить хочу, бабушка: а давно ли ты подругу свою старинную видала? Давно ли разговаривала?

– Дык… давненько, волчок. Забот невпроворот что у нее, что у меня. Записочками обмениваемся, а видеться – со времен учебы не встречались. Поди и не признает она меня нынче, – горестно хмыкнула Чомора. – Наш-то век красоты короток, лес свое берет. Обернуться в девицу и то уже не смогу, больше старушкой человекам показываюсь. Кому доброй, а кому и не очень. А теперь и вовсе не ведаю, в кого превращаюсь, – развела руками хранительница. – Это Ягиня – красавица писанная – в личины рядилась, пригожесть свою прятала. Все ей хотелось любви настоящей, не за кровь её царскую, не за лицо приглядное, – Чомора губы синие в улыбке ласковой с трудом растянула, мыслями в прошлое нырнув.

– А лично, говоришь, давно не общались? – задумчиво протянул волк. – И вот что я думаюЮ бабушка… Обманули вас с лешим. И обманывают очень давно. Не писала тебе подружка писем ответных. Кто-то другой за нее отвечал. И я, кажется, догадываюсь, ю кто мог каверзу такую учинить, – закончил Сириус мысь свою, не сводя глаз с Чоморы.

– Кто ж так шутит? – покачала головой хранительница. – Да и кому оно могло понадобиться, шутовство такое? Письма подменные сочинять. Никакими тайнами-секретами чай не обменивались. За житье-бытье подружке делилась. Она мне за сове рассказывала.

– А не припомнишь, в гости она тебя хоть разочк звала? На твои приглашения что отвечала? – поинтересовался Серый.

– В гости, врать нее буду, не звала давненько. Да и немудрено: она все по мирам скакала, книжки редкие волшебные искала, не сиделось на месте ей. Вернется на три дня, избушку проверить, охранки обновит, лес свой облетит, тяжбы разберет и опять мчится куда-то. Какие тут гости?

– То-то и оно, бабушка. Никто Ягиню долгие лета не видал лично. Все больше письма да записочки от нее в разные стороны разлетаются. А в избе её сестрица хозяйничала одно время. Сдается мне – сгубил кто-то Ягу, да глаза всем отводит, головы морочит бумажками.

– Не может такого быть! – Чомора от возмущения аж с места привстала. – Дочерей у подруженьки не было, не замужняя она. А кроме крови родной по женской линии никому доступа в межмирье нет. Даже и сестрице пусть хоть трижды родственной по матери да по отцу.

– А вот поди ж ты, такая оказия приключилась, что сам я в той избе вместе с принцем Жданом ночевал однажды. И хозяйкой там сестра ее по матери была – Феврония.

– Быть того не может! – охнула Чомора и замолчала ненадолго. – Ты вот что, волчок… Слыхала я от прабабки своей, если Ягиню опоить травой-беленой да в неопалимой купине спрятать, вещи её волшебные хозяйку чуять будут. Жить продолжат, словно она вот-вот в дом зайдет. Еще сказывают, если супостат в личине ягининой явится да нужные слова скажет, изба обмана не различит, примет, накормит-напоит.

– Не сходится, – перебил Сириус. – Мы с принцем без слов зашли, избушка пустила.

– Пустить – пустила. Ежели рану ничем не прикрыть да не обработать, в не всякое налипнет без спросу. Изба без Ягини – рана открытая, даром что не кровоточит. Но то нам не видать. А сила без защиты владелицы потихоньку иссыхает. Ежели сестрица ейная туда-сюда шастала меж мирами через избу, так она каждую ночь рану-то и бередила. Брешь зарасти-то и не успевала. Заходи всякий, кто хошь. Вот так и вы без спросу попали, в двери открытые.

– Кабы так просто было, набрел бы кто да вынес все пожитки, – засомневался волк. – В избе все на местах стояло, сундуки не вскрыты, травы-коренья по полочкам-баночкам разложены. Скатерка на столе чистая. И зеркало большое… Точно! Было зеркало! – Сириус встрепенулся, перед глазами ярко картинка вспыхнула: огромное в пол золотом расплавленным мерцает, и стекло такое странное, тягучее.

– Зеркало говоришь? – теперь уже Чомора вздрогнула, стекло волшебное, на погибель Эллочке подаренное, вспомнив. – Морозными узорами да снежинкам украшенное?

– Нет. Из чистого золота. А что? – удивился волк описанию.

– Не наше, поди… Наше-то попервой в оправе дубовой стоядо, все листочки да ягодки по веточкам плелись… А как беда пришла, так зеркало в лед превратилось, всякое-разное поползло-повышло из него. Да что я, и сам ы видел несчастья наши, – нос-сосулька задрожал, скатилась по нему одинокая льдинка из глаз помутневших.

– Не плачь, бабушка! – защебетали притихшие лесавки. – Не плачь!

– Да тихо вы, разгалделись, – заворчала хранительницы по-доброму, слезу утирая руками прозрачными. – Не плачу я…

– Ты, бабушка, и вправду, сырость не разводи, – грубовато утеши Сириус. – Лучше дальше про избушку сказывай. На местах все лежало, а ты говоришь – любой заходи, коли хозяйка в беде, – вернулся Серый к разговору.

– На местах… Так вот… Да! – вспомнила старая, на чем остановилась, и дальше сказывать начала. – Попали вы в избу, как та грязь в рану. Артефакты да заколдушки изба вынести не позволит, а жить-поживать, скатеркой-самобранкой пользоваться – это запросто. Не чует она чужого присутствия. Видать, личину на воротах ведьма привесила для облегчения. Чтоб каждый раз не колдовать, пространство не смущать да внимание не привлекать. А так зацепила ниткой паучьей, в ворота прошла личина на лицо упала.

– Это что ж за магия такая? – удивился Сириус. – Не слыхал о таком колдовсте.

– Не слыхал и не надобно, – отрезала Чомора и закончила. – Вот когда от белен-отравы Ягиня память теряет, себя забывает. Так и вещи ейные словно в спячку впадают, себя не помнят. Избушка-то – она часть ее магии, силы природной. Душа она наследства колдовского. Потому вместе с хозяйкой все предметы разумные, к ведунье привязанные, разум тоже теряют.

– А что с избой приключится. Если Яга погибнет? – протянул задумчиво волк и вдруг замер настороженно.

– Ох-хо-хонюшки, о таком лучше и не думать! Ежели без наследницы уйдет Ягиня – захиреет изба. А под конец и вовсе с ума сойдет. Слыхал, наверное, про места страшные, в коих люди-человеки пропадают? То-то и оно… – Чомора замолчала на середине слова, заметив, что Сириус и не слушает вовсе.

Засопела старая сердито, да тут же и неладное почуяла: будто муравей крупный по спине пробежал, под шкуру забрался и укусил. Да и волк странно вести себя начал.

– Тихо! – шикнула Чомора на лесавок, тревожным ульем загудевших, и прислушалась.

Серый плавно скользнул со стула к двери и застыл, воздух втягивая, ноздри раздувая. Уши его удлинились, шерстью белой покрылись, кончики мохнатые задергались. Минут пять гость зверем настороженным возле входа простоял, потом отмер, на место вернулся.

– Кто? – выдохнула Чомора, задрав палец к верху, не давая лесавкам рты раскрыть.

– Не пойму… Что-то н то снаружи, а что неясно. Звуки невнятные, запахов нет. Но чуя носом– расходится пора.

– Ты вот что… Ягине наследие передать-то некому было… – заторопилась Чомора, со стула сползая. – Изба, говоришь, не чудила, с миром приняла?

– Так то когда было… Ждан ваш уже и царем стал, что там сейчас – неведомо, – волчьи уши вновь дернулись и застыли, прислушиваясь. – Уходить тебе надобно, бабушка… Да и мне пора. Неведомый кто-то сюда движется, – волк поднялся с места и вновь у дверей замер. – Собирайтесь. Быстро. – отрывисто скомандовал через минуту. – Другой выход имеется?

Лесавки заголосили было, да Чомора резко на них прикрикнула, велела вещицы нужные собрать и к медведям бежать к малиннику дальнему, там схорониться всем вместе и не высовываться, пока от нее посланец не придет.

– Бабушка, а ты как же? А гостюшка? Неужто одних оставим? – пискнула старшая лисунка.

– За нас не беспокойтесь, выберемся, – волк рукой махнул, девиц выпроваживая. – Уходите быстро, молчком. По дороге тоже не разговаривайте, следы заметайте. Времени мало.

Лесавки одна за другой двинулись к выходу, в шкафчике спрятанном, в молчании дом родной покидая. На ресницах девичьих слезы блестели а делать нечего: старшие сказали, ослушаться не моги. Последняя девчушка оглянулась, тихоньку носм шмыгнула и исчезла в проеме. Дверца скрипнула и захлопнулась. Тишина сразу камнем пудовым на комнату обрушилась. У волка, невзгодами закаленного, аж пальцы на ногах судорогой свело от жути.

– Ты вот что, волчок… Сдается мне – жива Ягиня… Заколдовали её, в кокон упрятали. Кабы померла, про лес тот берендеевский слава дурная вмиг по землям прокатилась. А я и не слыхала ничего. Берегут её не живой, не мертвой. Без нее избушку не сберечь. Спасать надо Ягу. Без нее нам Эллочку не спасти, зиму лютую не отвести. Пропадем все, – Чомора носом-ледышкой хлюпнула.

– Кабы знать, где искать… – вдохнул волк вопросительно.

– Дык рядом с избой, не иначе. Далече прятать – связь истлеет. В избе – найдут скоро. Ты вот что… Ты лети туда, крылатый, да пруд али родничок какой поищи недалече. Вода – она лучше землицы прячет. Сквозь воду толково не разглядишь, даже в прозрачном ручье. Все вкривь да вкось видится. На-ко вот тебе, клубочек в помощники.

С этими словами хранительницы вытащила из кармана клубок-колобок и Сириусу передала.

– К избе доведет быстро, никакой леший дорогу не запутает. А там уж постарайся, спаси Ягушеньку! Чую! – вдруг захрипела Чомора – Уходи! Задержу ворогов проклятущих! Помни – огня не бойся! Бойся себя! В купину неопалимую войдешь, Ягиню найдешь, хватай и беги – не оборачивайся! Уходи, говорю! – зарычало-затрещало чудище лесное.

На глазах Сириуса вместо старушки милой, наполовину заледеневшей, бесчувственной, в один миг вырос пенек огромный разлапистый. В глазах зеленый огонь полыхал. На руках-ветках, как на реке по весеннему ледоколу, лёд трещать начал. Куски отваливались, выпуская наружу поросль зеленую могучую. На голове у Чоморы сквозь снежную изморозь плющ пробивался, в косы тугие толстые сплетаясь.

– У-хо-ди! – проскрипело чудовище. – По мо-ю ду-шу и-дут… Не возь-мут… Раз-дав-лю… – толстый корень до шкафа добрался дверцу распахнул, другой Сириуса, столбом застывшего, за тулово обхватил и в провал черный закинул.

Плющ молодой тотчас мебель оплел и застыл ковром зеленым. Хранительница еще больше в плечах раздалась, ввысь поднялась, потолок головой проломила, стены грудиной разворотила и тяжелой пступью навстречу стражам ледяным шагнула.

– Вр-р-рё-о-ошь! Не возьмё-о-ошь! – заревело существо и тяжелой веткой обрушилась на врагов.

Брызнули осколки льда в разные стороны, полезли супостаты в обход, да кори начеку: одного схватили, к земле пригвоздили, другого вверх подбросили. И понеслась драка. Ни рук ни ног, ни веток не разобрать. Летят глыбы снежные да куски ледяные, в сугробы падают, тут же поднимаются, в снеговиков обращаются и вновь наступают. Неравны бой, силы неравные. Тварям морочным снег-мороз помогает, а Чоморе сил взять неоткуда ни травинки живой ни росинки, земля-матушка и та под покровом зимним мертвым сном спит.

Мчался волк над лесом, сердце в кулак сжав. Вернутся надобно, а нельзя: Чоморе поможет – Ягу не спасет. Ведунью из плена не вытащит – морок дальше полезет. Взвыл Сириус от несправедливости такой, стиснул зубы и дальше помчался. Вздрогнула тут земля внизу, рухнули снежные шапки с деревьев, пырхнули птицы в небеса в диким криком. Остановился Серый, назад оглянулся и завыл-заскулил от отчаянья.