Текст книги "Трудно быть феей. Адская крёстная (СИ)"

Автор книги: Ея Россо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 22. Баба Яга и Серый волк

Сильные руки крепко удерживали ворона, голову в груди широкой прижимая – не вырваться. Да и вырываться уже некому: птичий разум не сопротивлялся, сразу уснул.

– Тише, тише, глупая, – мужской голос успокаивал, продираясь сквозь пелену злости и ненависти, но тут же слепая ярость волной накатывала: узнала Феврония и ладони, и говор, и забилась бешено пуще прежнего.

«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!» – билось в висках, покуда прохладные женские пальцы не легли на вороний лоб, ветерок легкий в разгоряченный разум ворвался, сон навевая. Обмякло птичье тело, отключилась Феврония в обличье ворона на руках Сириуса. Осторожно Ягиня спящую птицу перехватила, в клетку золоченую умостила, платок темный на прутья накинула и на плиты каменные ловушку волшебную поставила.

Закончив, развернулась в сторону войска ледяного и зычным голосом крикнула:

– Ой ты, гой еси, красна девица,

Королева фей леса Вечного,

Отзовись, изволь, на призыв на мой,

Выйди к нам, люду доброму.

Обскажи, как есть, чем обидели,

Повинимся мы, коли есть вина.

Взмахнула Ягиня рукавами, взметнулись совы белые вестниками и полетели в сторону ледяных саней за ответом. Белое безмолвие окутало град столичный, люди замерли в ожидании.

Взметнулась позёмка, птицей огромной обернулась, взлетела на стену крепостную, подлетела к Ягине и скинула на руки свиток прозрачный.

– Благодарствую, – поклонилась Яга и развернула письмо. Птица склонила голову и осталась на месте сидеть.

«Верните моё по праву», – пять слов и никаких пояснений. Ягиня задумалась, а затем у птицы уточнила:

– Срок?

Птица трижды крыльями взмахнула, затем голову склонила, ожидая ответ, кивнула в ответ и стремительно вверх взлетела, и, обрушившись на людей пушистым снегом, исчезла.

– Три дня. У нас три дня на то, чтобы вернуть Амбрелле то, что она хочет. Кто-нибудь знает, о чем речь? – оборачиваясь к замершим в растерянности стражам и сотникам.

– Так это… – робко подал голос один из сотников. – Никак царя-батюшку требует…

– Государя? Сомнительно… На что он ей сдался. Ведьме снежной?

– Так-то она сейчас – ведьма. А так-то женой была Ждану-то нашему! Пока батюшк не постаралсяпокйный так глядишь и детки уже были бы… – печально закончил кто-то из толпы..

– Что рядить, все в пустую. Царь заболеле. В себя не приходит. А бессознательный на что он ей?

– Заболел – Ягиня, до этого момента молча слушающая разговоры, встрепенулась. – Чем заболел-то?

– А кто его знает, – загомонили горожане, перебивая друг друга.

– Аккурат на днях и объявила царица: так, мол и так, власть в свои руки беру, царица Зинаида объявила. Покуда, говорит, государь-батюшка не выздоровеет.

– Так-таки сама и объявила? Ты ври, да не завирайся! – встрял сотник. – Глашатаи по городу новость разнесли. А что так и как оно во дворце даже нам, стражникам, неведомом!

– Ну не сама! Так крикуны-то волю чью объявляли? А? Съел! – мужичок довольно бороду огладил и продолжил. – И вот эта… птица… – говорун кивнул в сторону клетки. – Помогать ей в том будет. В управлении значит государством-то. Потому велено всем приказы ее беспрекословно выполнять. Будто сам Ждан али Зинаида повеление дала. Такие дела-то, – докладчик речь свою закончил и руками развел.

– верно сказывает, – поддержали мужичка из толпы. – А мы что, мы люди маленькие. Лишь бы войны не было да налогами не душили. Оно вишь как… Война пришла, откуда не ждали…

– И ведь сколько лет в мире-согласии с феями жили! Не обижали ничем без спросу в вечный лес не совались. Эх… – толпа единодушно и огорченно вздохнула. – Что делать-то?

– А с государем что? – дождавшись, когда люди выскажутся, уточнил волк, оглядывая собравшихся.

– Дык молчат, – вновь затараторил самый разговорчивый. – Лекарей созвали со всего государства. Говорят, заморским приглашения отправили. Вот ждем… Наши-то потыкались, да пока ничего толкового не сказали. Лежит, батюшка наш, в себя не приходит. Как уснул вечером, так и не просыпается. Уж и будили, и толкали, и в дуду дудели… А все никак… Дворцовые говорят… – тут всезнающий рассказчик оглянулся по сторонам, голос понизил и почти прошептал – Говорят, заколдовали-то царя нашего. Вот может она-то и заколдовала а теперича за государем и припожаловала… Эх… Пропали мы…

– А еще домовой наш пропал, Бабай Кузьмич… И домовята странные… – печально пожаловался кто-то из дворцовых.

– Почему странные? – встрепенулась снова Ягиня, пристально человека разглядывая.

– Дык то веселые бегали, говорливые. Коли Кузьмича рядом нет, так и поболать любили. То конфетку малым сунешь. То помочь попросишь. Опять-таки и на конюшню бегали, с конюшенным обались. А сейчас и он исчез, спрятался. А домовята… ходят, будто в воду опущенные. Молчат, глазёнками пустыми на тебя таращатся аж жуть до кости пробирает! – стражник плечами передернул.

– А ты кто, матушка, будешь-то? И как у нас объявилась? – вдруг раздался вопрос сотника в минутной тишине.

Толпа враз посерьёнела, замерла, крепче оружие разномастное в руках сжала.

– Баба Яга я, – улыбнулась Ягиня ласково. – Бабай Кузьмич вот на помощь призвал. Почуял неладное. Да только поздно весточка до меня дошла, – печально закончила царевна.

– А с тобой кто? – опытывался сотник, пристально волка оглядывая.

– Сириус я… Помощник ба… Ягини… По простому – серый волк, – серый представился и слегка голову наклонил, приветствуя всех.

– Да ты никак тот серый, что с царем нашем по молодости в Вечном лесу чудил? – крякнул кряжистый бородач.

– Хм… Откуда знаешь-то про приключения царёвы? – открыто улыбнулся волк, не отрицая и не подтверждая сказанное.

– Дык как царь-батюшка… закручиниться… – толпа сдержанно хмыкнула. – Так и сказки сказывает, как на волке небесном летал в страну заморскую, чтобы, значитца, любимую-то свою выручить, Соловья из Вечного леса прогнать.

– Ну, стало быть, я и есть, – расхохотался Серый, услышав пересказ краткий путешествия давнего. – На помощь вот другу старинному пришел. Так, а что стоим-то? Мёрзнем? Не пора ли по делам расходиться, дозорных оставив? – резко свернул тему Сириус и глянул на начальника стражи дворцовой.

Бородатый прищурился, взглядом по волку прошелся, Ягиню оглядел, переглянулся с войсковым главой и кивнул:

– Пошли что ли, царице представим, – и зыкнул смачно. – Лишние – р-р-р-расходись! Неча тут толочься, врагу отсвечивать.

Сотники приказ поддержали, гражданских помощников быстро со стен спровадили и по-военному четко службу дальше продолжили. Вскоре на площадках только дозорные остались. Да пара человек у костров, чтобы огонь поддерживать. Кострища, посовещавшись, тушить не решились. Холодина стояла такая, что зубы сводило при разговоре, будто воды студеной глотнул. На том и сошлись, по местам расходясь.

Во дворец гостей нежданных старшой проводил, вместе и вошли в палаты царские. Царица с придворными дамами в себя пришли, горничные их чаем отпаивали. Домовята неторопливо тушки мышей-крыс в вёдра собирали, девицы синхронно под шорох метёлок вздрагивали и глаза закатывали. Возле трона царского и разместился женский цветник: на подушках да на ступеньках вокруг Зинаиды расселились, ноги под себя поджав.

Зинаида, бледная до синевы, восседала на троне, пытаясь лицо держать. Глаза государыни лихорадочно блестели от слёз невыплаканных до конца, губы потрескались до кровавых ранок: на нервах да от стресса – кусала их царица нещадно. Девы негромко разговоры вели, обсуждая происшествие. Царица же, в чашку с горячим чаем вцепившись, молчала, в мыслях своих витая. Как дверь распахнулась, кружка та едва из пальцев не выскользнула. Вздрогнули все, замерли, опасливо в дверной проём вглядываясь. Охнули удивленно, признав старшего сотника в компании чужих людей.

– Кто это? – нарушив все приличия с церемониями, выпалила Зинаида нервно.

– Позволь представить гостей дорогих, государыня, – степенно поклонился сотник Рында, приветствуя царицу и придворных дам. – Это… – э-э-э… – назвать красну девицу бабой да еще и Ягой у мужика язык не поворачивался, а по-другому не представлял как и обозначить гостью.

– Светлого дня, государыня, – улыбнулась девица, уловив мысли сотника. – Позволь сама про себя расскажу. Царевна Ягиня – старшая дочь царя Берендея и сестра крёстной матушки твоей Февронии. В мирах бабой Ягой кличут, хранительницей пути. Со мной друг-помощник – Сириус, волк небесный, – Яга голову склонила в приветственном жесте и снова улыбнулась.

Улыбка ее солнечным лучиком тёплым по всем скользнула, будто ладошкой кто по щекам огладил ласково. Зинаида судорожно вздохнула, ответно приветствуя, заметалась взглядом по лицам пришедших, и тут вдруг в руках Ягини клетку увидала, тканью тёмной накрытую. Кольнуло сердце предчувствием неприятным, заледенели руки, крепче в чашку цепляясь, но, совладав с приступом паники, царица голосом просевшим поинтересовалась у царевны:

– А… в клетке кто?

Ягиня ответить не успела, как вперед сотник выступил.

– Ты уж не серчай, государыня, в клетке… матушка твоя крёстная… Кабы не высочество, сбежала бы ведь… госпожа императрица бывшая. Делов-то наворотила, едва в грех смертный не вогнала всех нас своими приказами. Вот царевна-то её и спеленала. Уж не знаю, откуда они с водком к нам припожаловали, а то, что Ягиня про беду нашу знает, так то Бабаю Кузьмичу пропавшему благодарность сказать надобно.

– Ф-феврноия? Там? – в ужасе глядя на клеть, прошептала Зинаида.

– Не про то думаешь, государыня, – вновь не дав царевне слова молвить, встрял сотник. – Беда у нас большая. И сроку нам на все про все три дня!

– К-к-какая беда? Какой срок? – с каждым новым вопросом царица брала себя в руки, и вот уже не запуганная девчонка сидит перед гостями, а молодая государыня. – По порядку докладывай! – выпалила Зинаида, ладошкой по подлокотнику пристукнув.

Волк хмыкнул, огляделся, к стене скользнул и, прихватив кресло, вернулся к Ягине. Царевна благодарно кивнула, уселась и продолжала молча наблюдать. Царица слегка покраснела, смутившись своего промаха, и свирепо уставилась на сотника, ожидая ответа. В голове лихорадочно мысли носились, а одна виски молоточком долбила: «Кто защитит, раз крёстная в клетке птицей мается?»

Что интрига их хитрая раскроется, Зинаида не сомневалась. Вон как Ягиня по сторонам зыркает! «И что ей тут надобно? Сами бы со всем справились!» – Зинаида едва заметно поморщилась, слушая сотника и размышляя над своей бедой. Как оправдаться и выкрутиться из ситуации – в голову никак не шло. Любовью прикрыться? Ревностью? Так и скрывать нечего, в помутнении разума согласилась мужа любимого опоить, ревность черная змеей в сердце проникла, ядом разум отравила. А то и на крёстную свалить можно: мол, околдовала, с ума свела, погубить обоих хотела!

Мысль так понравилась Зинаиде, что она на троне выпрямилась, лицом посветлела, успокоилась и вникать стала в рассказ сотника Михея Святогоровича, стараясь в сторону Яги и красавца волка небесного не глядеть. Царевна перемену в государыне подметила, вздохнула печально: тлела надежда в сердце её – непричастна Зинаида к делам сестрица. Ан нет, знала-ведала жена молодая, что творила под началом крёстной любимой. Теперь бы выяснить, куда Бабай Кузьмич делся и что за колдовство над Жданом учудили царица с Февронией.

– И что же ей надобно? – надрывно прозвучал голос царицы, сердце в ужасе зашлось, как подумалось: пришла Амбрелла за Жданом, а как отдать, коли самой нужен до судорог в руках и острой боли в душе?

– Мыслю я, за государем фея лесная пришла, – гулко вздохнул сотник Михей, речь свою заканчивая. – По другому и ума не приложу, что ей у нас-то еще понадобилось, – развел руками воин и на царицу уставился, решения ожидая.

– Да как так? Государь что – вещь какая? – запричитала Зинаида, с трона вскакивая, руки заламывая. – Был бы жив-здоров, сам бы вышел поговорил! А когда он болен – лежит без чувств, без мыслей?! Что делать, дядька Михей? Что делать?! Нельзя царя отдавать ведьме проклятой на растерзание! – слёзы потекли по щекам бледным, румянцем ревности изнутри подсвеченными.

Царица березкой подломленной рухнула на ступеньки, к трону ведущие, и заплакала тоненько, жалобно, руками себя обхватив.

– Как отдать? Нельзя отдавать! – подскуливала, плача, а в голове картины прошлого одна за другой всплывали.

Знала, Зина, ведала, ничего хорошего из затеи с женитьбой не выйдет. Стоит только гребень волшебный потерять и кудри царские им перестать чесать, вспомнит всё царевич! Любовь истинная, что Ждана с Амбреллой много лет назад накрыла, – подарок богов. Раз в столетие такое с живыми существами приключается. И все реже с каждым веком. Уж она-то, Зинаида, вопрос этот изучила вдоль и поперек. Сколько легенд и сказаний прочитала, выискивая, как связь истинную разрушить, разум другой половинке при этом сохранить. А тут крёстная со своей идеей, кошкой ласковой в доверие втёрлась, подсказывала, намекала, рассказывала.

И в какой-то момент дрогнула Зина, не выдержала. В мечтах свои девичьих представлялось ей всё иначе: пусть не сразу, да получится любимого голосом своим очаровать, красотой увлечь, преданностью да разумностью в себя влюбить.

Уж и засватали когда, не могла налюбоваться-надышаться на Ждана. Ловила моменты счастья, костер надежды своей подпитывала: вот платок подал, тут цветов нарвал, здесь хмуро на юношу глянул («Ах, ревнует!») И сердце трижды сильнее биться начинало от счастья, упорно не желая замечать иллюзию, которую сама себе и придумала: вежливость и благородство – привычки благоприобретенные. А более ничего в принце в её сторону не жило.

Слуги подкупленные докладывали все как один: во снах Ждан любимый по лугам изумрудным скачет на единорогах белоснежных рука об руку с королевой Вечного леса, разлучницей проклятущей. По имени её завёт, женой называет, солнышком лесным.

Чем ближе свадебный день подходил, тем ярче осознавала Зинаида – не судьба. «Но если очень хочется, почему бы и не да?» – коварно нашёптывала Феврония, зелье приворотное готовя. И Зина сломалась.

«Да!», – сказала она перед алтарём, трепетно в глаза Ждану заглядывая. «Да», – ответил жених долгожданный, равнодушно в губы дрожащие жену молодую целуя. А уж что творилось в ночь брачную с Зинаидой, не в сказке сказать, не пером описать. Да и потом горничная верная поведала, куда ездил и о чем криком кричал, на коленях стоя у кромки леса Вечного, государь тридцать пятого королевства сто сорок первого царства семьдесят второго государства. Тут-то и сломалась Зинаида, крёстной во всем доверилась.

– Не отдам государя, – прохрипела зверем раненным, глаза заплаканные на Ягиню поднимая.

– Ну что ты, что ты! – легко поднимаясь с кресла, ласково молвила Яга, рядом с царицей усаживаясь. – Ну что ты глупая, кто ж его отдаст. Тем более нынче, когда сам за себя постоять не может, – царевна платок достала, Зинаиде протянула. – Ты расскажи мне, милая, что вы с Февронией учудили? Что натворили-сделали? А я выправить помогу…

– Н-не знаю я, – судорожно выдохнула Зинаида, плат белый принимая, лицо утирая. – Что говорила крёстная, то я и делала.

– А делала-то что? – нетерпеливо рыкнул Сириус, вперед подавшись.

Зинаида испуганно отпрянула, часто-часто ресницами захлопала, прогоняя новую волну слёз. Ягиня на волка укоризненно глянула, вновь царицу приобняла, утешая. Волк смущено отступил за кресло, кивнул сотнику и оба, переглянувшись, покинули палаты царские, оставив девиц разбираться с глупостями любовными.

– А скажи мне, милая, чем привораживали? – поглаживая по плечам царицу, выпытывала Яга. – Поили чем? Или вещью какой колдовали?

– И поили, и вещью, – всхлипнула царица. – Н-но вещь уже была… Не я это… Крёстная давно еще… в первую встречу… гребень Жданушке подарила, чтобы он от любви к фее лесной не страдал! – слёзы вновь брызнули из глаз девичьих. – А он все равно-о-о-о-о её лю-у-у-убит!

– Истинную любовь магией не замазать, волшбой не погубить. Неужто тебе никто об этом не сказывал? – прижимая к себе зареванную царицу, удивленно вымолвила Ягиня. – Это дар богов. И даже если погибнут оба или по отдельности, в других жизнях встретятся и друг друга найдут. Ни человек, ни зверь, ни существо какое разорвать связь не сумеют. Отвести, заморочить, сгубить – да. Любовь вытравить – нет. Они с даром любви рождаются. Связь таких пар для мира – дар и благословение. А вы судьбы миров перекроить пытались, неразумные! – Ягиня рукой махнула, велев девице придворной воды государыне принести.

– И что делать-то теперь? – отлипая от плеча царевны и в глаза её заглядывая, прошептала Зинаида. – Не могу я его отдать, и из сердца вырвать не могу!

– Не думаю, что фея Ждана требует, – подавая кружку воды заплаканной девушке, задумчиво произнесла Яга, не отвечая на вопрос. – Тут другое что-то! Вот что, – царевна на Зинаиду глянула строго. – В себя приходи, ты царица или как? И давай, подробно вспоминай, что Феврония творила, какие слова говорила, Ждана зачаровывая. А я покуда пойду комнаты её гляну. Глядишь и найду что. Не фея к вам под стены пришла с войском снежным. Не фея… Тут – другое что-то… – повторила Ягиня, велела дамам придворным царицу в порядок привести, чаем с ромашкой напоить и ждать в тронной зале, никуда не высовываясь.

Распорядившись, Ягиня поднялась и на выход пошла. По пути клетку с вороном прихватила, слуг отправила на кухню за чаем и закусками для царицы и её помощниц. Сама же по проходам двинулась, к шорохам и шагам прислушиваясь. Ловила магию чужую, узлы колдовства распутывая по углам. Пауки при виде Ягине поглубже в тени забивались, чтобы под руку не попасть. Но Яга мимо них, не глядя, проходила, на потом оставляя зачистку. Только метки ставила в тех местах, где особо темнотой фонило.

Обойдя хоромы царские, Ягиня, по-прежнему клетку с птицей из рук не выпуская, отправилась в комнаты Февронии. Замера на пороге, оглядываясь, принюхиваясь, прислушиваясь. Сестрицу за порогом оставила, сама же внутрь скользнула и захлебнулась, словно под воду ушла. Магия в опочивальне пропитывала буквально все, хоть ножом её режь, хоть ложкой ешь. Да всё непростая – охранная. И не от людей защиту ставила сестрица. Себя саму от артефакта оберегала живого и невеомого. Фонило в комнате такмагией навьей, что в носу свербило и хотелось одновременно бежать и, замерев на месте, под ритм неведомый плавно двигаться.

«Двигаться?» – задумалась Ягиня и замерла посреди комнаты, дыхание успокоила, сердце угомонила и прислушалась. Людское ухо звук не слышало. Но Яга, даже в семье людской рожденная, наполовину не человек. Навья кровь в её жилах – как пропуск по путям-дорогам между мирами, от неё же и слух острей, и глаз точней, и внутреннее зрение появляется.

Тишина накрыла опочивальню Февронии пологом прозрачным, глуша звуки посторонние. Яга соляным столбом застыла, пытаясь уловить-услышать, кого сестрица скрывала тщательно. Погрузившись в транс, не заметила, как тенью на пороге волк возник и замер, также прислушиваясь и принюхиваясь. А через мгновение, обернувшись зверем, осторожно в комнату скользнул и к шкафу одёжному метнулся. да там и застыл, очарованный, взор с дверцы не сводя, в улыбке пасть волчью скаля. Только хвост едва заметно подёргивался, ритм неслышимый отбивая: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Ягиня глаза распахнула, возвращаясь из путешествия, руки к груди прижала, не веря тому, что услышала, и шагнула к шкафчику, Сириуса окликая. Волк послушно отпрянул, но далеко не ушел. Царевна дверцы распахнула и к волку прижалась растеряно. В самом сердце паутины прозрачной в коконе из магии тёмной, мерцающей всполохами алыми, пульсировало сердце живое.

ГЛАВА 23. Вечная любовь – сквозь ад ведет она (рабочее название)

– Что это? – в тишине комнаты шёпот Ягини раздался набатом.

– Сердце, – Сириус очевидное ляпнул и смутился. – И, кажется, я догадываюсь, чье оно… Когда искал место, где тебя прятали, избушка мне сны показывала. Да всё об одном.

– Избушка? Сны? О чем? – от удивления Яга забросала волка вопросами.

– Подозреваю, это бы домовой, хотя на глаза он мне так ни разу и не показался.

– Он у меня смирный, – хмыкнула царевна. – Да и не домовой он вовсе, а филин.

– А весит как…

Сириус не успел договорить, сердце замедлило свой ритм, а потом и вовсе перестало биться. В тот же миг за стенами дворца раздался вой дикий, в стёкла ударила буря снежная, закричали люди, ураганом с земли сорванные. Разлетелись окна от напора льдистого.

Ягиню порывом сильным на пол сбило, волк едва успел лапой придержать, от осколков спасая.

– Не дай сердцу-у-у-у умереть! – взвыл Сириус, удерживая царевну от нового падения.

– Как!? – закричала в ответ ведунья, взмахивая руками в попытке колдовать.

– Вода! Живая вода! – зарычал волк в ответ, зубами клацая возле пояса девичьего.

Ягиня вспыхнула от стыда: так растеряться, что все на свете позабыть! Сорвала повязку кожаную, упала на колени и торопливо стала пузырьки перебирать. Сердце меж тем на глазах серело и медленно в размерах уменьшалось. Вой и стон боли смертной пополам с яростью не угасал снаружи. Иглы снежные врывались в разбитые окна, ранили Сириуса и Ягиню, но в шкаф отчего-то не залетали. Опадали в шаге от артефакта живого кровавыми каплями.

Выхватив бутылек, царевна зубами вырвала пробку, с колен поднялась и едва обратно не рухнула, на крови подскользнувшись. Собственное сердце зашлось ужасом, руки дрогнули и чуть не выронили влагу драгоценную. Но ведунья равновесие удержала, к шкафчику шагнула, да не дошла. Будто барьер на пути вырос. Бьётся Ягиня, а сломать не может! А сердце чьё-то все больше скукоживается, и такое отчаянье волнами от него отходит, что впору самой на пол падать, грудь раздирать, кусок плоти из себя вырвать и в жертву принести.

– Кар-р-роф! Кар-р-р-рофь! – ходуном заходила клетка, ставленная на пороге спальни, ворон в ней забился, клювом пытаясь платок стянуть. – Кар-р-ровь! Дар-р-р-р! Кар-р!

Волк первый сообразил, что Феврония, запертая в птичьем теле, сказать хочет. Зубами лапу себе разодрал и как только кровь из раны хлынула, взмахнул в сторону Ягини. Красным бисером разлетелась влага, оседая на царевне и барьере невидимом, не долетев до сердца умирающего. Сириус зарычал, ближе подскочил, человеком обернулся и вновь рукой в сторону шкафчика махнул. Несколько капель на плоть серую попали, сердце стукнуло было, но вновь замерло.

– Кар-р-роф! Кар-р-р-рофь!

– Не твоя! Её! – догадалась Ягиня и кинулась к клети.

Сириус её опередил, рывком ткань сдернул, дверцу распахнул и зашипел от боли. Рука до локтя тут же онемела: охранное колдовство ведуньи исправно работало, тут же вцепилось в плоть зубами острыми. Но упертый зверь и не такое в жизни своей терпел, потому схватил птицу за шею, к себе подтащил, за решетку не вытаскивая, другой рукой ножик из кармана достал и чиркнул по туловищу неглубоко.

Феврония дёрнулась, клювом попыталась достать обидчика. Да сила неравными оказались. Сириус нож у птичьей груди придержал, кровью обмазывая. Отшвырнул ворона, дверцу захлопнул и назад к Ягине метнулся. Царевна, бледная до синевы, едва дыша от усилий, напор преграды невидимой сдерживала. В какой-то момент стена ожила и невидимые паучки прыснули из неё на царевну. Побежали по телу, паутиной крепкой опутывая, где кожи обнаженной касались, врастали намертво и силу высасывать принимались.

Яга дёргалась в путах, отступить от ловушки пыталась, но путы крепко держали, добычу из лапок не выпуская. Сириус подскочил и с разгону нож окровавленный в невидимку воткнул. Защита Февронии вспыхнула серым пламенем и лопнула с оглушительным звоном, силой удара Ягиню с волком в конец комнаты отбросив. Сердце вдруг окончательно замерло. За окнами потемнело, от предсмертного воя существа неведомого дрогнул дворец, с построек во дворе крыши посрывало. От удара в ушах зазвенело, в груди что-то ёкнуло, острой болью обжигая.

– Быстр-р-р-рей! – схватив царевну за руку и с силой швырнув её в сторону шкафа заветного, взвыл волк, падая от нового сотрясения.

Ягиня, пробежав через всю опочивальню, едва головой в пасть шкафа не влетела, в шаге от полностью обескровленного артефакта притормозить успела. С последним сердечным сокращением успела-таки плеснуть из флакончика живой водой и рухнула, как подкошенная, возле хранилища.

Вой стих также неожиданно, как и начался. Снежное безумие закончилось, во дворе загомонили люди, ущерб нанесенные оценивая, бабы причитали, сотники пересчитывали богатырей и люд простой, проверяя, все ли на месте и не погиб ли кто. То тут, то там смех истеричный раздавался и рыдания. И вдруг дружно, как одна, заголосили женщины. Волк подскочил, к окну кинулся и застыл столбом каменным.

– Что там? – с трудом на ноги поднимаясь, просипела Ягиня.

– Кровь повсюду…А мертвых нет… – неприкрытое удивление сквозило в голосе мужском.

– Снег тает, вот и кровь… – пожала плечами царевна. – Чему удивляться, комнату огляди.

Сириус обернулся и только тут заметил: опочивальня тёмной феи походила на поле битвы страшной. Пол в коричневых подтеках, а возле шкафа где по-прежнему равномерно билось сердце в магическом короне, и вовсе залит еще свежей, едва застывающей.

– Снег? Что за снег такой, – задумчиво протянул мужчина, подходя к Ягине и помогая её в порядок себя приводить.

– Есть у меня подозрение… Но правду скажет ли сестрица? – с сомнением покачала головой царевна, на ворона глянув.

Птица сидела в ловушке, нахохлившись и злобно глазами сверкая. Время от времени раскрывала клюв, будто сказать что хотела, но тут же и захлопывала с мерзким пристуком. Рана на её груди затянулась, но проплешина на перьях все еще блестела кривой строчкой. Феврония голову склоняла, пытаясь разглядеть порез, но в птичьем облике не удавалось выяснить, насколько уродливо выглядел будущий шрам. Злилась фея на волка и на ножичек его непростой. Обычным-то, человечьим, перья вороньи он и раздвинуть не сумел бы. А тут поди ж ты, еще и порезать смог. И теперь, ко всему прочему, на теле шрам останется, ничем его свести не получится.

«Не прощу! Отомщу!» – билось в голове ведьмы. Сестрица добрая, простит, отпустит. А там и выждать момент удобный случай подвернется. И за все разом одним ударом, без долгих планов коварных. Вон как все обернулось! Не думала, не гадала, что крестница рамазнёй окажется, а зеркальце силу обретет.

Когда прознала про сердце, что Ясуня Святогоровна из груди соей вырвала, да в сундук заперла и в водах речных утопила, обрадовалась. Живая плоть богини возрожденной – это власть бесконечная в умелых руках. Знай, силой подпитывай по капельке, да в узде держи, чтобы слушалось. А уж бессердечное, оттого ко всему равнодушное божество, в зеркала запереть – раз плюнуть. Матушка любимая не зря дочку с малых лет колдовству навьему учила, будто ведала: пригодятся царевне знания тайные. На один только крючочек и велась богиня: на любовь несчастную, на беды девичьи, коих возлюбленные ни за что, ни про что покинули или обидели.

Ясуня в ловушку легко попалась: прикинуться несправедливо обиженной – это Феврония с детства умела, все шишки за её шалости сестрице старшей доставались: не доглядела, не присмотрела! Сцену как по нотам разыграла фея тёмная, заманила богиню на остров Буян, обманула, опутала и убила. Тело огнём навьим выжгла до пепла. Пепел над морем-океаном развеяла.

А перед тем добрым словом да ласкою выпытала у Ясуни, в какой-такой реке глубокой сундучок богиня утопила с сердцем своим. Пообещала разыскать и вернуть в благодарность за помощь ей, Февронии. Святогоровна, в страдания свои окутанная, подвоха не заметила. Даже ожила ненадолго, с надеждой глаза озарились: устала без сердца-то за столько веков. А возродиться без него, чтобы Велеса отыскать в другой жизни, – невозможно. Сама-то Яся к реке путь позабыла: наказали её боги-родители за любовь неистовую, безрассудную, лишили дороги к сердечку ретивому. Только и помнила что одно имя: «Дон, Донушка, любый мой, ненаглядный мой!»

Вот Феврония и вызвалась помочь. Помогла. Реку полноводную быстро нашла. Несколько лет ушло на то, чтобы сундучок заветный найти и со дна достать. Тут вовремя колдун Февронии подвернулся, одержимый любовью неистовой безответной. Помогла ему темная фея свершить страшную месть, а он, властью над утопленницами обладая, отыскал ей клад заветный.

Как сердце заполучила Феврония в свои руки, тут картинка с местью собственной полностью и сложилась. Одно зеркало Амбрелле подсунула через пятые руки. Второе у себя оставила. Душа Ясуни, в зазеркалье запертая, забывала себя, обращалась в Зеркалицу. Как живую сущность в демона обратить, Феврония из книг материнских знала, и не упускала случая прикормить зеркало каплей тёмной крови. В скором времени своего добилась: Яся-Зеркалица распоряжения её выполняла, мороком и иллюзиями мысли Амбреллы травить начала.

Сердце Святогоровны хранила Феврония отдельно, в большом сундуке дорожном. Оно помогало усмирять зеркала, подчинять и властвовать. Вынужденная творить дела неправедные, душа Ясуни быстрее теряла память истинную, все более в пучину безумия погружаясь. Опутанная охранной магией, на крови тёмной ведьмы замешанной, живая плоть требовала пищи. И двоедушница утром и вечером подпитывала её своей кровушкой. Стоило только пропустить кормёжку, сердце усыхать начинало. Такого Феврония опустить не могла.

В старинных книгах сказано: живые зеркала без души существовать не могут, разбивший его – сам станет зеркалом. Обернуть магию в спять возможно только одним способом – местами поменяться с тем, кто новоявленную Зеркалицу пожелает призвать, кровью свое накормит и сердцем своим поделиться. Только одну легенду древнюю нашла Феврония, в которой о волшебном стекле речь зашла.

Прочитала и призадумалась: оставлять без присмотра артефакт воссозданной невозможно, иначе ждет её судьба незавидная. Зеркальная магия во всем мире давным-давно под запретом. Ей с трудом удалось у заклятой подруги Кримхильды, помешанной на собственной красоте, выторговать старинное стекло, в подвалах королевских надежно спрятанное, цепями и тканями с серебряной нитью надёжно замотанное. Кабы не трусость Кримхи, не видать бы ей, Февронии, спящего зеркала, как своих ушей. Подружка не рискнула молодость и красоту свою с помощью Зеркалицы поддерживать.

Двоедушница и подсунула ей на обмен эликсир вечной молодости, формулу которого сама лично в лабораториях бывшего мужа-императора создавала. Забыла, правда, о побочных эффектах рассказать. Но кого это волнует, не так ли? Слухи ходят, королева с недавних пор упырицей по ночам становится, ванны кровавые принимает и сердца девичьи сырыми кушает, чтобы сохранить лицо гладким, а фигуру стройной.