Текст книги "Трудно быть феей. Адская крёстная (СИ)"

Автор книги: Ея Россо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 15. Мирись, мирись и больше не дерись

Как только с Берендеевной за побег-сватовство договорились, закружилось-завертелось время и дела с великой скоростью, Ждан и опомниться не успел, как снова в Вечном лесу оказался вместе с волком и блюдечком ге-не-ти-чес-ким. И вроде все хорошо: и дело сделали, и Соловья с женой помирили, кабы не Серый со своими сомнениями, и вовсе наследник из головы приключения выбросил бы.

Быстро волк домчал царевну до стен белокаменных. По дороге всё пытался выяснить, надолго ли сестрица её отлучилась, когда вернется. Феврония все хохотала да отнекивалась. Мол, знать не знаю, ведать не ведаю, Ягини уже год как дома нет. Только письма от нее путями неизвестными во дворце оказываются. В записочках о житье-бытье сестрица коротенько сказывает, да велит в дубле дуба садового, на котором белка живет, ответные записочки оставлять.

Уж рыжую и переселял батюшка Берендей, чтоб дупло то обсмотреть да выяснить, как письма к дочери старшей доставляются. да только все бес толку. В гнезде беличьем запасы ядрышек изумрудных и скорлупок золотых только и нашли. Маги-волшебники ничего больше не обнаружили: ни лей-линий, ни переходов, ни порталов в какой другой мир.

Письма продолжали загадочным образом появляться у батюшки на столе раз в неделю, и так же таинственно исчезали из дупла ответы царя. Присутствие белки и соглядатаев, коих государь приставил ля слежки за животинкой и весточками, раскрытию тайны не способствовало. Белка злилась на суету вокруг дерева, но орехи исправно грызла, песенки для глазеющих за монету звонкую пела. А когда не видел никто, скорлупками в головы шпионов пуляла, норовя непременно в лоб али в глаз попасть. И ведь попадала точнехонько, рыжая душа! Так и ходила батюшкина гвардия кто с фингалом лиловым, кто с шишкой сиреневой.

Оборотень слушал цареву да на ус наматывал байки девичьи. А самого тревожная мысль за старшую царевну не отпускала: не бывало такого, чтоб Ягиня добровольно так надолго владения свои покинула, избу невесть на кого оставила. Но как не выпытывал по дороге во дворец царский у Февронии слухи да россказни, так ничего путнего и не выпытал.

Царевна горе-напарников не обманула, в тот же день к вечеру. Только всадник черный покинул ягинин двор, показалась Берендеевна на краю поляны. Ждан с Серым быстрёхонько собрались, пожитки свои скудные в мешки заплечные покидали, девицу подхватили на волчью спину и отбыли по лесам, по горам, через реки-моря в сторону государства Эукариотии.

А там их уже ждали. Браслеты следящие не только беглецов отслеживали, но и четырежды задень как подслушка срабатывали. Так что когда путешественники покинули избушку бабы Яги и к императору направились, Простит Первый Симбиоген невесту всем императорским двором встречал, да пир свадебный пышный готовил.

На торжества пришлось задержаться: Феврония с будущим мужем настоятельно уговаривали. Домой отправились через сутки. Ждан все дорогу крепко-накрепко прижимая к груди драгоценную коробочку с блюдечком и инст-рук-ци-я-ми по применению о-бо-ру-до-ва-ни-я технического. Хмельной и счастливый, шептал губами обветренными названия научные, чтобы из головы не выветрились по пути и было чем перед Соловьем-разбойничком да королевой Вечного леса, возлюбленной феей Амбреллой щегольнуть.

Добрались быстро. Оборотень с Соловушкой что-то втихую обсудили-обрядили, руки тожественно друг другу пожали, и Серый отбыл восвояси так же стремительно как и появился на зов разбойника. Принц показал Одихмантьевичу как тарелочка работает и, не долго думая, Сол закинул за спину коня вороного могучего Ждана и домой полетел к любушке-голубушке.

В тереме служанку притащили, каплю крови у дитя и разбойничка взяли, по блюдечку запустили и всем семейным табором замерли, ожидая чуда технического. Пока ждали – вино на нервах пробовали из малины да клубники. Так напробовались, что еще час пытались инструкцию прочесть, чтобы результаты распознать. Когда, наконец, выяснили, что Соловей Одихмантьев сын Горынье Змеевне своей не изменял да дитя на стороне не приживал, девку лживую в подвал холодный заперли. Сами вскочили на коней резвых и помчались всей гурьбой на заимку, где Горыньюшка жила-проживала.

Еще сутки потратили, убеждая Змеевну к Соловью вернуться, невиновность его отстаивая. А как убедили, тем же табором в терем вернулись, девице допрос с пристрастием устроили. Да все одно так и не узнали, кто велел оклеветать Соловья да с женой рассорить. На радостях великих супруги служанку освободили из темницы, велели собираться и со двора куда глаза глядят убираться по добро-поздорову в три дня. И покатился пир на весь мир! С большим трудом Ждан от гостеприимных хозяев вырвался да в Вечный лес отправился о победе великой над разбойничком королеве Амбрелле в красках рассказывать.

* * *

Государь Ждан I Неотразимый допивал кофеёк, закусывая сдобной плюшкой. Память рисовала картины прошлого, подсовывая сомнительные моменты, приятности и непонятности. Это нынче, спустя время, бывший принц видел дыры и нестыковки в рассказе царевны Февронии, давно уже с императором Проститом I Симбиотом разведенной.

Ходили слухи, став женой, императрица быстро во дворце власть к рукам прибрала и чуть владыку на тот свет не спровадила. Да вовремя остановилась. По законам Эукариотии жена после ухода мужа в мир Благоденствия и Неги не только на престол права не имела, но и регентом при малолетнем наследнике не становилась. Даже замужество повторное не приветствовалось.

Рассказывали, что в стародавние времена императрицу и вовсе вслед за императором покойным на тот свет с почестями отправляли, заживо в склепе династическом замуровывая. «Врут поди. Разве ж можно над живым-то человеком так издеваться, да еще и над женщиной», – мелькнула ленивая мыслишка у Ждана. Царь налил себе вторую чашечку кофею и продолжил размышления над историей, что ему Бабай Кузьмич поведал. Да мысли все равно соскакивали в прошлое, особенно в свете последних новостей.

Править страной Эукариотией только наследники мужского пола право имели. Потому, видать, царевна угомонилась, в техническую науку окунулась, благотворительностью занялась и двоих сыновей государю-императору родила. Позже и вовсе академию техно-магии имени себя открыла, да сама же её и окончила в первых рядах.

«К чему девице знания глубокие? Есть магия в крови, развивай бытовую, для семьи-дома пригодную. Ни тебе суеты, ни печали с заботами, – проползла домостроевская мыслишка, но Ждан её быстро прогнал. – Не те времена нынче, не те… Барышни все больше с образованием, да толку от него, как от бороды лешего. Вот матушка образованием в глаза батюшке не тыкала, а ведь плясал папенька под дудку её, чего уж тут. И бояре в пляс пускались, и дипломаты заморские. Да только никто и не ведал про то…» – Ждан улыбнулся мечтательно, вспоминая деньки беззаботные детские и время веселое юношеское. И вновь мыслями к царице Февронии вернулся.

Зудело в голове воспоминание, только наружу никак выползти не желало. Что именно в рассказе Бабая Кузьмича напомнило о приключениях с Серым волком, Ждан никак понять не могу. А вот поди ж ты, встала черноволосая царевна перед глазами и улыбается ехидно так, с прищуром.

Царь задумчиво отщупнул булочку, закинул в рот кусочек, отхлебнул напитка сладкого. Где нынче обреталась бывшая императрица – царевна двоеддушница Феврония – Ждан не ведал. Да, честно говоря, и знать не особо желал. Спустя лет двадцать благополучной жизни расстались супруги императорские тихо-мирно и зажили каждый своей жизнью. Что уж у них там потом приключилось, никто не ведал. Но и про бывшую государыню страны восходящего солнца с тех пор не слуху, не духу никто не передавал. И вот, поди ты, вспомнилась черноглазая ведьма, не к ночи будет помянутая.

И тут Ждана как обухом по голове огрело. Видел, видел намедни лицо Февронии, с первого взгляда может и неприглядное, не запомнишь, да глазюки уж больно заметные. Так и обжигают огнем черным безудержным. Никакими средствами и способами бездну адову с молниями не скрыть, не спрятать. Блеском прорывается, в улыбке отражается.

Царь поднялся, к окну подошел и замер, лоб нахмурив, пытаясь вспомнить что, где да когда. Но память только лицо прелестной Эллочки выдавала. Как встречала тогда героя своего, как улыбалась и восхищалась подвигами ждановскими.

«Эх-хэ-хэ, – протяжно вздохнул Ждан и покосился на запотевший графин с наливочкой смородиновой, но воздержался: жена молодая к ужину ждала, да и гостья во дворце.

Царь на часы взглянул и протяжно вздохнул: ужинать идти не хотелось. Разговоры разговаривать, улыбаться и делать вид, что счастлив безмерно – тоже. Еще один тоскливый вздох вырвался из мужской груди и застыл удивленным «о» на царских губах. Бледное лицо, обрамленное черными кудрями с яркими зелеными глазами яркой картинкой вспыхнуло перед Жданом и ехидно ухмыльнулось.

– Не может быть! – растерянно выдохнул царь, кофейную чашку на столик швырнул, едва не разбив тонкий фарфор, и торопливо поднялся. Минуты две метался Ждан по кабинету, затем схватил бумагу и перо, присел за рабочий стол и стал записку торопливо чёркать. Хмурился, губы кусал, зачеркивал что-то, наконец, дописал, схватил колокольчик слугу вызвать, но передумал. Позвал голосом равнодушным домовёнка, под дверью дежурившего, велел Бабая Кузьмича отыскать и к себе доставить.

Через пару минут стоял старый хранитель перед царем-батюшкой и задумчиво бороду оглаживал, размышляя, как сподручней государев наказ выполнить: записочку быстро и тайно ото всех Серому Волку передать, чтоб ни одна душа не догадалась и не прознала.

Озадачив домового Ждан с легким сердцем покинул кабинет и отправился на ужин с молодой женой и её крёстной матерью. Улыбаться и делать вид, что не признал в женщине с зелеными глазами и модной стрижкой под пажа старую знакомую царевну двоедушницу-полукровку. И что ему, Ждану, в свете последних событий в Вечном лесу делать, как быть. У входа в трапезную царь встряхнулся, улыбку на лицо нацепил, в глаза радости напустил и махнул служкам, разрешая двери высокие стрельчатые перед ним распахнуть.

Дамы в вечерних нарядах – одна в нежно-синем, другая в глубоком зеленом – у окошка стояли с бокалами в руках, мило щебетали и улыбались друг другу нежно. Первой государя увидела жёнина крестная, бокал в руки Зинаиде сунула и двинулась плавно в сторону Ждана, руки в объятьях распахнув, голосом медовым воркуя:

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Ждан Беспардонович! – и обниматься кинулась, не дав царю опомниться.

– Погодите, сударыня, обниматься, дайте для начала с женой поздороваться! – аккуратно выворачиваясь из объятий, улыбнулся Ждан, хватая Зинаиду в охапку и прикрываясь ею как щитом.

Поцеловав благоверную, царь подхватил ее под руку и двинулся к столу роскошному, яствами уставленному. Гостье ничего не оставалось, как за царской четой, подхватив юбки, следом скользнуть.

Разместившись и дождавшись, когда слуги вина золотистого в бокалы высокие нальют и исчезнут, повинуясь царскому жесту, молодые и крёстная царицы звонко хрусталем чокнулись, пожелали друг другу здоровья и по глотку отпили. Ждан успел заметить, как жена расстроено губы поджала, когда велел он себе, как и дамам, напитка игристого налить вместо настойки смородиновой любимой. Заметочку сделал, чтобы не забыть домовому после задачку поставить: на яды-привороты наливочку проверить.

– А позвольте поинтересоваться, сударыня, каким ветром добрым в наши края вас принесло? – разламывая пополам куропатку, поинтересовался Ждан.

Гостья заливисто расхохоталась, бокал пустой на стол поставила, глазами зелеными сверкнула и молвила, не сводя с царя взора:

– А ведь признал, признал ты меня, Ждан Беспардонович, – и улыбнулась так нежно, что у Ждана все внутри в пружину тугую сжалось, а сердце в спине прилипло, сбежать пытаясь.

– Да кто ж красоту такую не признает, – вернул улыбку Ждан, оглядывая стол в поисках чего-нибудь эдакого и стараясь не смотреть в глаза бывшей царице. – Одно не пойму: кто под твоей личиной на свадьбе пировал-танцевал? Почему не подошла, не поздравила, али сама молодилась? – царь определился с выбором и поднялся, чтобы поближе к себе блюдо с пирожками перенести.

– Сиди, – велел царице, едва та засуетилась, желая за мужем поухаживать. – Сам я в состоянии пирожков добыть. – И почему я только сейчас вспомнил, что Крошечка Хаврошечка в гостях на свадьбе царской веселилась? – Ждан резко в упор глянул на Февронию и так же резво взгляд отвел, чтобы в сети колдовские не попасть.

– Крёстная, ты на свадьбе нашей была? А как же я тебя не приметила? – растеряно глядя по очереди на мужа и родственницу, подала голос Зинаида.

– Вот и мне интересно, как? – откусывая пирожок и усаживаясь за стол, хмыкнул Ждан.

– Как, как… Глаза отвела, делов-то, – пригубив вина, глаз с царя не сводя, ответствовала гостья. – И не спрашивай – зачем. Женский каприз. Захотелось молодость вспомнить, покрасоваться.

– Было бы чем, – не подумав, брякнул государь и не заметил ка полыхнули глаза зеленые, комплимент сомнительный принимая. – В юности – девица и девица, а сейчас – писанная красавица, – спохватился Ждан и резко тему сменил. – И все-таки, зачем пожаловала? Сколько лет ни слуху от тебя, не духу. Никто знать не знал, ведать не ведал, даже муж бывший и дети императорские, куда пропала. А тут вдруг здравствуйте, я ваша тётя прошу любить и жаловать.

– Крестницу проведать, посмотреть на житье-бытье Зинаидино, не обижает ли кто, не печалит, – обласкав царицу взглядом, молвила Феврония. – Говорят, государь чудил со свадьбы, не просыхая, молодую жену не замечал. – Вот убедиться решила, что дочери моей крещеной хорошо живется, сладко пьется, мягко спится.

– Крестная, ну зачем ты… – дернулась Зинаида на защиту мужа. – Сами мы во всем разберемся, характерами притремся.

– Убедилась? – скрипнул зубами Ждан. – Лошадей запрягать в обратную дорогу? Али на метле полетишь? – разозлился царь не нашутку и на жену-жалобщицу, и на Февронию, что лезла не в свое дело.

– Да погощу пока, – откинувшись на спинку стула, пропела Феврония. – Ох, Жданушка, не с того мы начали. Хватит собачиться, давай-ка за встречу винца выпьем, обнимемся-поцелуемся, юность нашу вольную разудалую вспомним! – бывшая царица из-за стола поднялась, бокал подхватила, к Ждану подплыла. – Ну что ты, царь-государь, аль не чокнешься со мной? С крестной матерью жены твоей красавицы? Я с добром к вам прибыла, на счастье ваше полюбоваться, за крестницу порадоваться. Ну же, хватит хмуриться, давай обнимемся, – с этими словами Феврония легонько к бокалу ждановскму прикоснулась, приглашая выпить вместе с ней.

Молодая царица торопливо поднялась, бокальчик свой прихватила и с другой стороны к мужу с улыбкой подошла, в глаза просительно заглядывая. Ждан подозрительно на Февронию глянул, жене улыбнулся и поднялся из-за стола.

– Счастья вам, дети мои, наследников побольше, печали поменьше, – соловьем запела Феврония и первой бокал протянула к Ждану.

Чокнулись втроем да так стоя и пригубили вина. Но ни Ждан, ни Зинаида не приметили, как со звоном хрустальным попала капля из фужера Февронии в бокал государев. Выпили, по местам своим расселись и трапезу продолжили. Вскоре почуял Ждан, как веки его слипаются, сон с ног валит. С трудом с дамами попрощался, благосклонно руку помощи от жены принял, пошатываясь и всем телом на Зинаиду наваливаясь, в опочивальню отправился.

Молодая жена привела мужа в спальню холостяцкую, где Ждан ночевал, когда чудил да куролесил. Сняла с царя камзол да сапоги стянула, на кровать уложила, атласным покрывалом укрыла, в лоб легко поцеловала и тихо комнату покинула, велев домовятам никого к государю не пускать, даже Бабая Кузьмича, а по всем срочным вопросам к ней отправлять, кто бы не пришел.

Сама же государыня в трапезную к крестной вернулась, и обе ужинать продолжили как ни в чем не бывало.

– Спит? – подливая себе вина, уточнила Феврония.

– Спит, – кивнула Зинаида, мясо разрезая.

– Хочешь и вовсе не проснется, – закинула крючок крёстная.

– Не время, – покачала головой царица молодая. – Вот наследник во мне обозначится, тогда и решим, что и как, – накладывая себе салата, уточнила Зинаида. – Да и законы не мешает изучить глубже. А ну как у тебя получится? С горяча да с наскоку без короны и без царства останусь. Опять-таки, слуг к рукам прибрать надобно. Один домовой старший чего стоит. Взяток не берет, Ждану предан аки пёс верный, а то и хуже. Боюсь, не сдюжу я его, не переманю на свою сторону, устранять придется…

– Понадобится так и устраним, велика печаль, – хмыкнула Феврония, подливая себе вина. – Ты вот что… Завтра с утра к мужу не ходи, пусть кто другой завтрак принесет да разбудит.

– А что так? – вскинулась царица молодая. – Что будет-то?

– Ты смори, затрепыхалась вся, затревожилась, – расхохоталась крёстная. – Ничего не будет. Не добудятся сразу. А как разбудят, буянить начнет, отмахиваться. Со сна ему что только не померещиться вместо слуг добрых. Вот первые слухи и поползут по дворцу царскому. Царь-де допился до ёжиков, людей не признает, нечисть мерещится.

– А что с того? Царь ведь, – пожала плечами Зинаида, придвигая к себе десерт воздушный с ягодами.

– А то, глупая! Придет время и к тебе же, царице, бояре на поклон пойдут с заботами и чаяниями, а не к государю сумасшедшему, – пояснила Феврония и поднялась. – К тому моменту и пузо твое видать будет, и ниточки властные в своих руках соберешь. А с Кузьмичем, ежели не договоримся, разберемся по своему. Капли не забывай мужу в еду-питье добавлять, чтоб все время сонный был, умом-разумом не блистал. Сама же покладистой ласковой с супружником, а в глазах печаль держи, чтоб сочувствовали. Все, прикажи тут прибраться, да к себе иди, попечалься перед придворными барышнями, пусть утешают да сочувствуют.

– А ты куда? – позвонив в колокольчик, слуг призывая, поинтересовалась Зинаида.

– Прогуляюсь к лесу Вечному, погляжу, как подарок мой сработал, – губы Февронии растянулись в ядовитой улыбке и царица молодая вздрогнула: ох, не приведи Род врагом для крёстной стать, костей не найдут, а если найдут, не опознают.

ГЛАВА 16.Сею, вею, посеваю, зиму в души нагоню

Черная птица бесшумно вылетела из дворцового окна и направилась к Вечному лесу. Живности вход в царство фей всегда открыт, а магической тем более. Галка пересекла границу лета и оказалась в зимней сказке. Вековые деревья спали, укрытые тяжелыми снежными шапками. Цветочные поляны зябко кутались в белые пуховые платки. Звенящая тишина крупными снежинками оседала на кусты и окружающий мир. Не слышно было пенья птиц, не смеялись феи, не играли в салки с единорогами.

Птица улыбалась, подлетая к королевскому дворцу. Усевшись на ветку, Феврония огляделась удовлетворенно и прислушалась: ни хруста, ни шороха, ни голоса – будто вымерло все живое от холода. Обернувшись мышью неприметной полукровка скользнула в дом и помчалась в комнату к Амбрелле. По пути довольно попискивая, убранство покоев оглядывая.

Вместо зелени и цветов дивных выросли узоры морозные. Сосульки с потолков посверкивали, иголки ледяные из стен сверкали вместо гнилушек-посветушек. Дверь в покои Амбреллы мерцала куском льда монолитного. Паучком Феврония обернулась и просочилась в щёлку малую, затаилась в углу темном и осмотрелась.

Зеркало золотое волшебное, что тогда едва-едва уберечь от Серого Волка с принцем смогла, сверкало темнотой глубокой, антрацитовой. Отвела глаза тогда сватам косой своей, запутала, ум-разум задурила. Осадочек у гостей незваных остался, будто упустили что-то из памяти, но так до сих пор ни оборотень, ни Ждан и не вспомнили, что в избушке видели.

Уже потом, став женой императора, перетащила она в тайную комнату стекло волшебное, к мести готовясь. А тут и повод подвернулся зеркало подсунуть королеве фей. Искал леший подарочек заморский любимице своей на день рождения. Вот Феврония и подсуетилась через Садко. Влюбленного мужчину заморочить, что косу через плечо перекинуть. Через пяты руки, но добралось зеркало к Амбрелле. А потом и вовсе случай счастливый свел Ждана с ней, Февронией. Тогда-то окончательно убедилась царевна, что праведна месть её за матушку родимую, со свету мужем своим сжитую по наводке королевы Левзеи, пропавшей невесть куда. А за грехи отцов дети всегда в ответе.

Паутина долго плелась, петли спадали и перевязывались. И вот, наконец, все мухи в нее угодили. Осталось совсем немного, а потом и батюшка своё получить полной ложкой. За то, что в жены себе самовилу добыл, у другого отбил, крылья отобрал, а защитить не сумел. А ведь мог, мог защитить-спасти, уберечь от наказания любимую свою, фею темную. Так нет же, дался ему тот приворот на королеву фей. ну вышла бы замуж за царя Беспардона, жила бы долго и счастливо, знать не зная, ведать не ведая в тумане магическом ни о чем, кроме любви своей к мужу и детям. Кому от этого плохо?

А все она, сестра старшая, Ягиня! Чтоб её юстрица крылом железным задела да холерой заразила. Колдунья великая, целительница! Вечно лезла куда не надобно то советом своим, то помощью. Ну ничего, спит теперь беспробудным сном в царстве Навьем на дубу высоком во гробу хрустальном. Не достать её, не спасти.

Паучиха сердито заелозила в углу своем темном, выползая из воспоминаний своих нерадостных и в слух вся обратилась, слушая беседу зеркала с Амбреллой. Последний шажок остался, чтобы в пропасть фею столкнуть. Законами старыми писано: в мире жить всем существам магическим с человеками. Пакостить по мелочам, сделки в свою пользу заключать, головы морочить да чудить – то старейшинами не запрещено. Баланс мировой на то и баланс, чтобы каждый натуру свою и судьбу поживал-показывал, потом перед Родом по делам и заслугам награду получая. Но войну начинать – себе погибель накликать.

После великой битвы между сущностями трех миров, пробудился Род ото сна могучего и устроил выволочку всем подряд, ужаснувшись деяниям детей своих неразумных. Тогда многая нечисть (и светлая, и темная) в сражениях полегла полчищами несметными, а людишки и вовсе едва не вымерли от зимы лютой. Морена хорошо с мужем своим Морозом прогулялась по миру, земли от края до края снегами-торосами накрыла.

После взбучки перемирие устроили, совет собрали под Родовым приглядом. Длился он сорок дней и сорок ночей, пока ледники таяли, весну-красну из темниц выпустив. И порешили: на людей войной не ходить во веки веков, потом как без них миры силу потеряют и сгинут в бездны пустотные существа волшебные.

А кто зимой на человеков пойдет, тому наказания великого не миновать. Лишиться виновник не только магии своей, но ответят за него и потомки его и окружение: станут нечистью бездушной, без сердца и разума. И веки вечные служить будут в каменоломнях адовых, добывая огонь для колесницы солнца ясного. Сам виновник станет истязателем детей и существ мира своего.

Но перед тем печать молчания и муки разума совет на него наложит до скончания веков. Нарушитель мира, пытая любимых своих, осознавать будет деяния жестокие, со слезами на глазах пытки чинить, но изменить порядок вещей не сумеет. Подданные его кроме ненависти и ярости знать ничего не будут, и каждую ночь, как только ярило на покой уйдет, плоть властителя своего бывшего станут на части рвать и трапезничать ею.

Паучиха вновь нетерпеливо задергалась, слушая беседу Амбреллы с зеркалом. Магическое стекло медленно, но верно подводило королеву к мысли о том, что во всех бедах её виноваты людишки. Кабы не они, так и крылья целыми остались, и тоска-печаль в сердце не поселилась, и горя бы Элла не ведала.

Морок ледяной прочно в сердце феи засел, щупальцами-иголками в душе крепко зацепился. Магия льда коснулась всего живого. Жители Вечного леса постепенно превращались в холодных и бездушных существ, равнодушно взирающих на то, что происходит с их царством. Природа потихоньку умирала, теряя краски. Изморозь проникала под кожу всему живому, обращая в лёд.

Изящными ледяными скульптурами застывали диковинные цветы, листья, росинки. Бледнели феи, перерождаясь в снежных слуг под стать своей ледяной королеве. Становились зимерзлами и морозками, вьюжками, завирухами и снеговеями. Менялась магия, обретая смертоносные возможности.

Дубовод Смидневич медленно, но верно превращался в Снежича. Борода его удлинилась, сосульками покрылась, в бровях снежинки прятались в усах изморозь сверкала. Уж и забыть леший стал, кем еще вчера был. Тенью белой ходил по дворцу и рукавами длинными тряс. От того в лесу снег все время тихо сыпал, не переставая.

Чомора пока держалась на чаях и отварах своих травяных и все выглядывала вестника от подруги Яги, да бестолку. Молчала Ягинюшка, слово в ответ на письмо не прислала, белку рыжую не пригнала. Ждала хранительница и от Ждана ответ: старый леший о беде, что с Вечным лесом приключилась, другу старинному поведал – Бабаю Кузьмичу, домовому царскому. Но и тот молчал: ни синички ни мышки, ни паучка с ответным словом не отправил.

Не знала Чомора, что делать и к кому за помощью бежать. Память подводить стала старую. Все чаще в зеркале видела не пенек замшелый, а изваяние мраморное. В глазах некогда зеленых стынь стылую замечать стала. В космах моховых льдинки появились. Вместо крючковатого носа – сосулька наросла. Кожа дубовая морозным узором все больше покрывалась. Страшно было Чоморе одной в мертвом царстве, а плакать – еще страшней: вместо слёз иголки колючие и глаз выходили. Чуяла старая – недолго её осталось, скоро скует морок ледяной последние искры разума и превратиться она в Зимерзлу. Станет по лесу бродить, холодом дышать на мир и морозами.

– Бабушка, бабушка, – поскребся кто-тов двери. – Бабушка, открой-отзовись!

Чомора вздрогнула и с трудом голову повернула на голос тихий, жалобный. Поднялась со скрипом из кресла любимого и пошаркала к двери. Отворила створку, посторонилась, когда внутрь скользнула перепуганная лесавка и забилась в уголок поближе к огню в камине.

Хранительница двери притворила, обернулась и долго глядела на лесного духа, будто припоминая, откуда она её знает. Затем в глазах у Чоморы посветлело, блеснула зелень, потрескавшиеся губы растянулись в улыбке, и хозяйка побрела к чайнику. Кинула свежих травок в него и над пламенем повесила.

– Согрелась? – ласково проскрипела, глядя на лесавку, что к камням каминным жалась. – Чайку попьем, в себя придешь и поговорим. Да, поговорим. – покачав головой, повторила хранительница и застыла снова без движения.

Лесавка испуганно посвёркивала глазенками и не отходила от камина. Чайник тоненько запел, требуя, чтобы его сняли с огня. Чомора отмерла, поднялась со своего места и пошлепала к камину.

– Бабушка-а-а, – всхлипнула лесунка, слезы с глаз утирая, в ужасе полу-обледеневшую хранительницу разглядывая. – Та-а-ам… та-а-а-ам… во-о-о-олк… – причитала неразборчиво.

– Волк? Какой волк? Нет у нас боле защитников, тварями стали зимними, поземкой по лесу Вечному стелятся, сугробы наметают, зиму призывают. Пей чаёк деточка, грейся. Скоро огонь-то потухнет, ледяным пламем обернется… Не попьем тогда чаю вкусного с медом цветочным… Не попьем… – Чомора застыла посреди комнаты, чайник в руках-ветках сжимая.

– Ба-а-бу-у-у-шка-а-а-а, – всхлипнула лесавка, глазами испуганными на статую ледяную глядя. – Ча-а-ю-у-у-то налей мне, пожа-а-алуйста-а-а, – насмелившись, гостья дернула Чомору за подол платья. – И се-е-е-бе-е-е налей, а то замерзла совсем. Стра-а-а-ашно смотреть!

– А? – отмерла хозяйка. – Чаю? Да, чаю. Надо чаю попить, согреться, – Чома зябко печами повела, к столу вновь почапала. – Где-то у меня тут фиалки были засахаренные. Ты иди, иди сюда, деточка, не бойся. Вот тебе кружечка, наливай да грейся, ишь, посинела вся, дрожишь, – хранительница протянула лесавке платок пуховой, пауками местными сплетенный из пуха соловьиного. – Укутайся… Скоро и вовсе не понадобиться, – тоскливый стон вырвался из души домоправительницы и морозным облачком неторопливо поплыл к потолку.

Готовили жители Вечного леса поделки-дары к зиме человечьей, на обмен. Да не срослось… Самим пригодилось. Не привыкли к морозам-вьюгам феи лесные, теплолюбивые. А скоро и вовсе забудут, что такое тепло, оледенеют, привыкнут, не вспомнят солнышко красное, песни веселые, танцы хороводные.

Лесавка обеими руками чашку большую обхватила, перед этим к платок закутавшись по самый нос. Забралась в кресло с ногами, скукожилась, согреться пытаясь. Чаек хорошо грел девушку, вскоре румянец бледный на щеки вернулся, нутро согрелось, и лесунка вновь про волка заговорила, уже уверенней.

– Бабушка, там волк к нам пришел. Не из местных. Чуем силу в нем светлую, нездешнюю. Дубовода Семидневича спрашивал. Сунулась я к нему поначалу, а он сидит в коморке статуей ледяной и не шевелится. Только глазами синими блымает да бородой трясет. Стра-ашно-о-о, – лесавка вздрогнула и едва чай на себя не пролила.

– Да звала ли ты его по имени? – встрепенулась Чомора.

– Уж звала как не звать! – мелко-мелко закивала головой лесавка. – Даже насмелилась близко подойти, рукой тронуть.

– А он? – Чомора окончательно отмерла и вопросительно на гостью уставилась.

– А он… Он глазищи свои синие на меня вылупил, бородой еще пуще затряс и руками замахал. А как замахал-то, так из рукавов снег и посыпался. Я и сбежала от него. Вот к тебе пришла. Что волку-то передать? – закончила свой рассказ лесунка, и вновь на чай накинулась.

– Ты вот что, – Чомора ненадолго задумалась. – Ты чаек допивай и домой собирайся. Скажи волку… – хранительница нахмурилась, размышляя. – Волку скажи, я к вам ночью в гости приду, когда Эллочка спать уляжется.

– Хорошо, – кивнула лесунка, нехотя кружку на стол ставя.

– Да ты попей еще, а сладкое с тебе с собой заверну, побалуетесь дома, – Чомора с места поднялась, фиалки засахаренные в пакетик лопуховый ссыпала, ленточкой завязала. – А что еще волк спрашивал?

– Удивился зиме нашей лютой, интересовался, откуда напасть такая. Мы ему и поведали про беду нашу-у-у-у, – леснука щуьами по краю кружки клацнула и запакала.

– Ну будет, будет тебе! Допивай и в дрогу собирайся, пока тебя никто не приметил, – хранительница к двери подошла и прислушалась. – Вроде тихо. Слуги у Эллочки новые появились, странные… Откуда взялись – не пойму. Скользят призраками снежными всюду, носы свои везде суют, кого живого встречают паутину призрачную вмиг накидывают, замораживают. После паутины никто ничего не помнят, глазами пустыми глядят, душу теряют.

Ты иди, иди, девочка. Волку накажи, чтобы дождался меня. Некому нам помочь. И Яга не отвечает. Может, серый от нее пришел…