Текст книги "Енот-потаскун (СИ)"
Автор книги: Евгения Серпента
Соавторы: Анна Жилло
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
36. Наталья
У меня словно предчувствие было, что день ничем хорошим не кончится. И когда Антон показал сообщение этой идиотки, даже выдохнула с облегчением: и все? Неприятно, очень неприятно, но не фатально. Хотя понять Антона я вполне могла.
На первом курсе у меня был патологически навязчивый поклонник. Я не давала ему никакого повода и пыталась мирно от него отделаться, но слова «нет» он не понимал точно так же, как эта липучка. К счастью, его отчислили после первой же сессии, и он исчез с горизонта.
Больше всего меня испугали слова «не хочу жить – и не буду». Антон почему-то был уверен, что те, кто так говорят, реально ничего не делают. Мол, шантаж и демонстрация. Ну да, чаще всего. Но я знала одну дуру, которая трижды резала вены, чтобы попугать своего парня. Два раза он ловился и пугался. На третий надавал по роже и ушел. Совсем. Но где гарантия, что попытка случайно не окажется успешной? В смысле, смертельной? Статья «доведение до самоубийства», конечно, почти нерабочая, но вляпаться в это дело – очень мало приятного.
Когда я услышала вопль «Антон!» и увидела ее на перилах лоджии, даже не особо удивилась. Внутри не оборвалось, а плавно так опустилось. И мысль: она знает, где я живу, значит, следила за ним. Или за нами вместе.
Антон попросил поговорить с ней, отвлечь как-то, пока не поднимется наверх. Но я абсолютно не представляла, о чем с ней говорить. Впрочем, мне и не понадобилось. Она все сказала сама. Подождала, пока он выйдет в арку, и крикнула:
– Эй ты, коза драная, какого хрена ты вообще влезла? Он мой. Знаешь, чем мы с ним занимались?
И дальше понеслось такое… где, в каких позах и сколько раз. Мое обалделое молчание ее только подстегивало. Люди, проходившие по двору, останавливались, слушали, поглядывали на меня. Наверняка, из окон корпуса напротив тоже смотрели. А я думала только о том, что будет, если Антону не удастся ее стащить с перил и она грохнется. Разумеется, ни одному ее слову я не верила. Но ощущение было такое, как будто искупалась в деревенском сортире.
Потом, когда все закончилось и он повез ее домой, я поднялась к себе, совершенно на автопилоте. Выпустила Тошку из клетки, взяла на руки, потом покормила и мешком шлепнулась на диван. Даже сапоги не сняла. Тошка забрался на колени, оставляя на платье клочья шерсти. Я гладила его, как игрушку-антидепрессант, но не помогало.
Это напоминало какой-то ступор. Голова болела все сильнее, а у меня не было сил даже дойти до кухни и выпить таблетку.
Вспомнилась та тетка в черном, в сервисе. И Вика с ее сообщениями. Ну ладно, допустим, приветы из прошлого. «Это было до тебя». Тут я определилась – мимо. Но эта-то дрянь – свеженькая. Вполне при мне. Нет, я нисколько не сомневалась в Антоне и в том, что он ничем ее на подобное не спровоцировал. Но от этого было не легче. Настолько мерзкое ощущение, что не передать. И ведь еще двух месяцев не прошло, как мы вместе. А что будет дальше? Наверняка этот случай не последний. Смогу ли я все это терпеть?
Когда Антон вернулся, я напоминала себе весы. В зыбком равновесии. На одной чаше желание поддержать его, ободрить. На другой – истерика: «я не хочу, чтобы так было!» И когда он спросил, что ему надо было делать, они качнулись. Совсем не в ту сторону.
И все же, когда я сказала, что меня достали его бабы и что я так больше не могу, это не означало, будто я не хочу быть с ним. Это ссыпалось с другой чаши весов: «я не хочу, чтобы было так». Почему вообще получается, что вдруг говоришь совсем не те слова? Не то, о чем думаешь? И о том, что стоило сразу сказать «нет» – разве я хотела этого?
Он одевался в прихожей, а мне все казалось, что это не всерьез. Что сейчас вернется и скажет: «Ладно, Наташ, хватит фигней страдать, давай лучше спать ложиться, поздно уже». Еще можно было остановить его, но словно держало что-то – упрямое, вздорное, темное.
Звякнуло о плитку металлом, хлопнула дверь.
Ну что, кретинка, довольна? Этого ты добивалась?
Трудно сказать, сколько бы я еще просидела на диване, уставившись в одну точку, если бы внимание не привлек плеск воды. Тошка остервенело стирал что-то в своем тазу, и я пошла посмотреть. И отняла у него ключ от квартиры на колечке. Ключ Антона. Так вот что там звенело. Уходя, он его просто швырнул на пол.
Спрятав ключ в ящик, я вернулась обратно на диван и прорыдала полночи. Словно жизнь на этом закончилась. Так и уснула, в вечернем платье, только что сапоги сняла. А утром сквозь сон подумала: ничего не было. Приснилось. Потому что почувствовала на себе приятную тяжесть его тела и поцелуи на щеках.
Открыв глаза, я вздрогнула.
Угу. Антон. Только не тот.
На груди сидел Тошка и облизывал мои соленые от слез щеки.
Я спихнула его, встала и доковыляла до ванной, чувствуя себя заржавевшим роботом. А уж какая рожа глянула из зеркала! За ее изучением меня и застал звонок Ольги.
– Нат, ты не забыла, нам сегодня в банк. К десяти подъедешь?
Ну да, нужно было открывать счет, а для этого требовались обе наши подписи.
– Да, Оль, приеду, – пробормотала я. – Но у меня простуда, кажется, начинается. Не пугайся.
– Я по голосу чувствую. Давай там закинься таблетками какими-нибудь.
Кое-как собрав себя в кучку, я поехала в банк. Очень хотелось поплакаться Ольге в жилетку, но я знала, что должна справиться с этим сама. Чтобы решение было только моим.
– Да, капитально тебя расколбасило, – посочувствовала она, взглянув на меня, а я порадовалась, что на простуду можно списать все: и опухшую рожу, и красные глаза, и паршивое настроение.
Когда с делами было покончено, я подвезла ее к метро.
– Давай, Нат, лечись как следует, нас ждут великие дела, – Ольга захлопнула дверь, но тут же открыла и залезла обратно. – Черт, Алик на пороге. Альцгеймер, то бишь. Забыла совсем. Помнишь тетку с игуаной? После того как я ей удачно клизму поставила, она у меня с рук ест. Клизму тетке, нет, клизму игуане, а ест тетка. Клинический психолог.
– Оль… – застонала я.
– Да подожди ты! Клинический психолог лечит депру и выписывает транки. Надеюсь, тебе это пока ни к чему. А вот ее подруга как раз психотерапевт и специализируется на пострадавших от домашнего насилия. Очень успешная и популярная, фиг к ней попадешь. Я в двух словах обрисовала ситуацию и разжилась телефоном. Держи, – Ольга достала из сумки сложенный листок. – Скажешь, что от Стариковой, там написано. И учти, если сама не пойдешь, позвоню Еноту, пусть за руку тебя отведет.
– Спасибо, – я спрятала листок в карман пальто.
Енот, похоже, меня уже никуда не отведет, промелькнула мысль, пока Ольга бодро чесала к метро.
Оставив машину на перехватке, я три часа глушила ноги. Пока не замерзла так, что простуда стала потенциальной реальностью. Тогда зашла в кафе и еще два часа просидела над чашкой кофе. То и дело поглядывая на телефон – вдруг пропустила звонок или сообщение.
Надежда, что муть осядет и я смогу рассуждать здраво, не оправдалась. Хаос только нарастал. Я цеплялась то за одно, за другое, тут же лезли воспоминания, и о хорошем, и о плохом. О том, как чуть не призналась Антону в любви. И сразу же вчерашнее: стерва Ира на перилах. И почему-то Сашка – все в кучу.
Наташа, пусть хоть немного уляжется. Это не просто ссора. Это развилка. Либо мы действительно расстались, либо дальше все пойдет иначе. Так, как раньше, точно продолжаться не сможет. И я вчера не соврала, когда сказала, что больше так не могу. Только дело было вовсе не в его бабах. Дело было во мне.
Обо всем этом я не раз уже думала. И с Ольгой мы на эту тему говорили. Но раньше все напоминало ненасыщенный раствор. А теперь посыпались кристаллы.
Девушки Антона не были причиной того, что я не пускала его дальше какой-то красной черты. Это был повод, который нашелся, чтобы держать его на расстоянии. Не будь их, придумала бы что-то другое. Например, его стремных дружков-музыкантов или еще что-нибудь. Мне было очень страшно полюбить снова и опять вляпаться в кошмар. И хотя я понимала, Антон совсем другой, этот страх засел так глубоко, что самой мне с ним было не справиться.
Да, я наконец признала, что мне нужна помощь. И не только специалиста. Антона – в первую очередь. Но вот захочет ли он теперь помочь мне? Захочет ли выслушать? Может быть, уже слишком поздно?
Ключ…
Я снова вспомнила этот отчетливый звук металла по плитке. Не просто оставил – бросил на пол. Настолько был на меня зол? Или сигнал: даже не думай, это – все?
День. Второй. Третий…
Я почти не спала и толком ничего не ела. Ходила по квартире взад-вперед, едва не протоптав колею. Ждала звонка. Сама хваталась за телефон – и каждый раз вспоминала чертов ключ. И все больше склонялась к тому, что это был второй вариант.
Между нами все кончено.
«Антон, я не могу без тебя жить. И не буду»…
Не настолько, конечно. Но вот как? Как я буду без него жить?
Мы еще ни разу не ссорились по-настоящему. Какие-то мелкие размолвки бывали, но никогда не продолжались долго. Мы разбредались по разным углам, и чаще всего он подходил первый. Без разговоров и выяснений, кто неправ. Просто обнимал – проехали. Да, сейчас все было иначе. И если за это время он не отошел и не позвонил сам, значит, ждет, когда это сделаю я. Или… не ждет. Совсем.
На третий день вечером я позвонила маме.
– Ты не можешь у меня переночевать? Пожалуйста. Мне не с кем Тошку оставить.
– Что-то случилось? – испугалась мама.
– Ничего не случилось, надо уехать на один день.
– С этим своим?
– Это принципиально?
– Хорошо, – помолчав, согласилась одна. – Через час приеду.
Тошку она, конечно, затискает и закормит чем попало, но ничего не поделаешь. Не Ольге же звонить. Она, скорее всего, согласилась бы, но я же, по официальной версии, простужена в хлам, куда меня несет? Сознаваться? Нет. Плюс не хотелось создавать ей сложности с Витькой, он иногда впадал в неадекватную ревность.
В половине одиннадцатого я кое-как припарковалась у дома Антона и еще минут двадцать не могла выйти из машины. Как там говорят пилоты? Точка принятия решения? Или взлетать, или тормозить. Иными словами, Наташа, или вешайся, или освобождай табурет.
А если его нет дома?
Тогда позвонишь.
А если дома, но не откроет?
Тогда все вопросы будут сняты. Поедешь домой, вызовешь маме такси, а потом напьешься.
А ну пошла, живо! Или сразу же отправляйся на хрен с пляжа, но при этом признай, что тебе вообще не нужны никакие отношения. Купи вибратор и живи одна, овца.
Я вышла, задрала голову. В окнах Антона горел свет.
Сердце колотилось где-то в горле, я пыталась его проглотить, но не получалось.
Сорок два шага до парадной. Три кнопки номера, четвертая – вызов. Длинные гудки, как тире морзянки. На каком по счету нужно развернуться и уйти? У него домофон с экраном, видно, кто звонит, можно не спрашивать.
На десятом замок щелкнул, тире сменились коротким писком – точками.
В лифте я уткнулась лбом в холодный металл, пытаясь выровнять дыхание.
Спокойно, Наташа, спокойно…
Он стоял в дверях, как в тот раз, когда я приехала за Тошкой. Стоял и ждал меня…
37. Антон
– Ты чего смурной такой? – спросил отец, наблюдая, как я сражаюсь с прикипевшим аккумулятором. – С Наташкой поругался?
– Простыл.
– А зачем приперся тогда? Сидел бы дома. Всех денег не заработаешь. Или на свадьбу скирдуешь? Так мы подбросим, если что.
Первым на язык попросилось «какая нахрен свадьба?» Удалось сбить на подлете. Вторым номером – «куда торопиться, мы знакомы-то всего ничего». С этим тоже справился, чтобы не провоцировать на развитие темы. Промычал что-то невнятное: мол, ну… типа того.
– Ты это… – проворчал отец, видя, что я не особо расположен к разговору. – Заканчивай и проваливай. Лечиться. Рожа у тебя больно гнусная. В смысле, вид больной.
Насчет простуды было не совсем вранье. Познабливало и горло после ночной прогулки драло, но не до такой степени, чтобы не пытаться отвлечься работой. Это мне всегда помогало. Не думать. Какой в этом смысл – она все сказала. Возможно, давно хотела, но не решалась. Так что даже стоит поблагодарить Ирочку. Получился такой волшебный пендель. По крайней мере, все стало определенно.
Так я «утешал» себя целый день. Получалось плохо. Ощущение было такое, что я весь, снаружи и внутри, будто сплошная содранная кожа. Как ни шевельнись – больно.
Позвонил Леха, долго трындел про Настю – настоял все же на своем, чтобы так назвали. Какая она классная, как улыбается и слюни пускает. Я думал, только у женщин бывает гормональная энцефалопатия, оказалось, что и у папаш тоже, за компанию.
Енот, ты просто завидуешь.
Может быть…
Чем больше я убеждал себя, что все к лучшему, тем меньше этому верил. Кому лучше? Мне? Ей? Правда?
Я запрещал себе вспоминать, и не мог удержаться. Каждая мелочь – как игла под ногти. Так было – и так уже не будет. Тогда наоборот разрешил. Вспоминай. Все вспоминай. Может, чем сильнее боль, тем быстрее станет легче? Не в состоянии человек долго жить на пределе эмоций. Перегорит.
Я поехал в Репино, на залив. Туда, где были с Наташей. Бродил по берегу, пока не замерз. Зашел в ресторан-стекляшку, сел у окна с чашкой кофе, глядя за черту, где небо сливается с морем.
Вспоминал, как нашел на бульваре Тошку и как Наташа пришла за ним. Совсем не такая, какой я ее себе представлял. Как мы разговаривали, она улыбалась, и мне вдруг захотелось дотронуться до ямочки на ее щеке.
Вспоминал, как мы гуляли в лесу и Наташа забралась на поваленное дерево. Солнце просачивалось сквозь листья тонкими нитями и золотило ее волосы. Она смотрела на меня сверху вниз, глаза сияли, и я утонул в них. Подхватил ее, когда спрыгнула, прижал к себе и едва удержался, чтобы не поцеловать снова. А ночью не мог уснуть, вертелся и готов был грызть матрас, так хотел ее. Пока не понял, что и она – тоже.
Все это было как наяву. Ее пальцы, перебирающие волосы у меня на затылке. Запрокинутая голова и влажно поблескивающая полоска зубов между приоткрытыми губами, когда я, наклонившись, целовал ее грудь. Сбившееся дыхание и тихий стон, когда первый раз вошел в нее…
Я вспоминал все. Как она смеялась и как кусала губы, едва сдерживая слезы. Как мы разговаривали, дразнили друг друга, молча шли, держась за руки. Засыпали и просыпались вместе, крепко обнявшись. И повторял про себя то, что не решался сказать вслух. Признаться ей.
Маленькая моя. Милая. Я люблю тебя…
На следующий день я проснулся с мыслью, что не могу вот так ее потерять. Просто не могу без нее. В конце концов, это же я ушел, хлопнув дверью, как истеричный придурок. Да, она наговорила всякого, но ведь не просто так. И я бы на ее месте…
Рука тянулась к телефону. Но на полпути всплывало, что именно Наташа сказала.
«Прости, но нет».
Вообще-то, не так. Что надо было сказать это раньше – но ведь не сказала же!
«Я так больше не могу»…
А с чего я вообще взял, что это означало «я больше не могу быть с тобой»?
Валерия, Вика, Ира, все, которые были и которые могли быть в будущем, – это причина? Или… повод?
Неудачный брак, муж-психопат, который запросто мог поднять на нее руку, страх новых отношений – того, что они закончатся так же плохо, как и прежние. Я не сомневался, что она хотела быть со мной, но боялась. И искала повод, чтобы держать меня на расстоянии. Наверно, даже не сознавая этого.
«Я так больше не могу» – может, на самом деле это был крик о помощи, который я не понял? И который не поняла она сама?
Что-то было еще. Что-то, чего я в упор не видел или не знал. То, чего не мог понять без нее. Пока она сама не доверится мне.
Именно поэтому я не мог позвонить или прийти сам. Если я сделаю это, ничего не изменится. Мы помиримся, но все пойдет по-прежнему. Или, может, даже хуже. Пока, рано или поздно, все равно не умрет.
Мне оставалось только одно. Сцепить зубы и ждать.
«Что твое – от тебя не уйдет. А не твое – все равно не удержишь», – сказала мама.
Если Наташа действительно моя, если захочет, чтобы мы по-настоящему были вместе, она придет. И тогда я все сделаю, лишь бы помочь ей.
Второй день. Третий день. Я просто ждал. На работу не ездил, через силу загонял себя за учебники. Что-то делал, читал, а потом оказывалось, что сижу, уставясь в одну точку.
На третий день поздно вечером вдруг захотелось чаю. Горячего чаю и толстый кусок булки с толстым слоем сливочного масла. Странно, булку я вообще не любил, тем более с маслом. У меня его и не было. Да черт с ним, пусть будет просто чай.
Я поставил чайник и остановился у окна, глядя на темный двор.
А ведь я забыл еще о чем-то. Какая-то мелочь…
Мелочь?! Ключ! Который выпал из кармана и который я не стал поднимать.
Что бы я подумал на месте Наташи? Что Антон, уходя, швырнул его на пол. Демонстративно. Доля правды в этом была, я ведь действительно его не поднял. Но никакой демонстрации явного и бесповоротного разрыва. Хотя если она поняла так… я мог ждать ее до скончания века. И что теперь делать?
Я задумался и не сразу услышал писк домофона. Почему не сомневался, что это Наташа? Не знаю. Но экран включил, только чтобы убедиться: она еще там, не ушла. Открыл дверь и ждал ее – как в тот день, когда приехала за Тошкой.
Губы – такие сладкие, мягкие, теплые, не оторваться. Запах, сводящий с ума. Волосы – струями между пальцами. Никаких слов не надо. Она пришла! Она со мной!
Нет, надо. Необходимо. Но… не сейчас. Еще минутку вот так обнимать ее, прижимая к себе. И еще одну…
Чайник. Настырная сволочь, свистит, как будто собирается улететь на Марс. Ну и лети, кто не дает? Только не мешай!
– Будешь кофе? – я с трудом перевел дыхание, и Наташа молча кивнула.
Джезва. Кофе. Соль и перец. Кипяток.
Ее взгляд в спину. Как тогда.
Де-жа-вю…
Мы правда будем пить кофе? Или это просто пауза, чтобы собраться с силами? Для чего? Для разговора? Или?..
Наташа подошла, обняла меня сзади, прижалась к спине грудью.
Так, видимо, кофе не будет. Я снял джезву с конфорки, выключил плиту, повернулся к ней.
Широкая юбка с запахом, чулки в такой холод – ты ведь знала, да? Знала, что так будет?
Одна пуговица, вторая – бросил юбку на стул. Провел рукой по бедру до плотной кружевной резинки.
Все повторялось, хотя и немного иначе. Но мысль та же. С горечью.
Как жаль, что все именно так. Потому что ничего не выйдет. Не с этого надо было начинать. Остановиться? Это ничего уже не изменит. Ответ от устройства получен…
Я подхватил ее за талию, посадил на стол. Коснулся губами узкой полоски кожи над резинкой чулка. И почувствовал, как Наташа вздрогнула и напряглась. Поднял взгляд – широко распахнутые глаза и дрожащие губы.
Черт, ну что опять?!
И вдруг как вспышка в темноте, которая выхватила то, что было рядом, только руку протяни.
Слова Ольги: «Она от него сбежала с одной сумкой и с енотом. И с синяком на полморды. И это было далеко не впервые, когда он на нее руку поднял. Он из пушки во всю голову убитый кретин. И сволочь».
В тот первый раз я совершенно случайно, потеряв равновесие, прижал ее к столу – и тут же получил капитально. Потом хотел вот так же, как сейчас – ну да, нравилось мне это всегда. И она вывернулась из-под руки. Упомянул как-то секс на столе – и ее аж передернуло. Хотя, кроме стола, мы им разве что на потолке не занимались. Что не так со столом?
Если подумать, у нас с ней все началось с секса – пусть неудавшегося. И значил он для нас очень много. Но в нем-то и пряталась засада. Когда все шло прекрасно и вдруг я натыкался на мигающую надпись «verboten». Запрещено? Ладно, у каждого свои тараканы. Я не задумывался, ставил для себя вешку и продолжал иначе. А мог бы и задуматься.
Не мог. Потому что такое в голову не приходило. Не могло прийти – настолько это было для меня дико и отвратительно. Чтобы муж силой принуждал жену к сексу?! Что он вообще с ней делал – на столе? Хотел я об этом знать? Меньше всего на свете. Но если не узнаю, как смогу ей помочь? Это нужно было не мне – ей. Отсюда все ее страхи и недоверие.
Я подал Наташе руку, помог слезть. Сел на стул, посадил ее на колени, обнял. Прошептал на ухо:
– Не бойся…
Она разрыдалась, как маленькая девочка, обхватив за шею. Я молча гладил ее по спине, по волосам, покачивая на руках, пока понемногу не успокоилась.
– Наташа, расскажи мне все, – попросил, поцеловав в макушку.
И она рассказала.
Да, лучше было бы ничего не знать. Нет, не так. Лучше бы ничего этого не было. Меня просто в лоскуты разрывало от боли за нее. От бессилия изменить что-то в прошлом. А в настоящем? В будущем?
– Антон, я поняла, что сама с этим не справлюсь. Хочу, очень хочу. Хочу быть с тобой, чтобы у нас все было хорошо, – она тихо всхлипнула. – Ольга нашла мне специалиста по таким вещам. Психотерапевта. Наверно, надо попробовать.
– Да, Наташ, обязательно надо. Вот только… есть одна вещь, в которой даже самый лучший специалист тебе не поможет.
Моим первым учеником, еще до школы, был летчик-испытатель, герой России, попавший в аварию на машине, по своей вине. Сам не пострадал, а вот жене и ребенку досталось. Кончилось все благополучно, все поправились, машину мы привели в чувство, а вот за руль он сесть никак не мог. Полгода.
«Понимаешь, – говорил он. – На самолете однажды чуть не разбился, чудом вытянул. Говновопрос. Бахнул водки, и на следующий день уже за штурвалом. А за руль не могу. Страх – до медвежьей болезни, не шучу».
Мы ездили с ним месяц. Я гонял его только левыми поворотами. И каждый раз заставлял рассказывать, почему можно проехать безопасно: на встречке нет машин или они уже встали на светофор. И обязательно каждый раз мы проезжали место аварии, где он неосторожно подставился под встречку. На последнем занятии я разрешил ему ехать, куда захочет. Он спокойно раз за разом поворачивал налево. А когда потом сидели у него дома за бутылкой коньяка, сказал: «Антон, сначала на каждом левом повороте мне хотелось вмазать тебе в рожу, выскочить из машины и убежать на край света. И там долго плакать и материться».
Я помог ему понять, что в левом повороте как таковом нет ничего страшного. Его авария – частный случай, не сделавший ни левый поворот, ни управление машиной чем-то ужасным. Точно так же, как помог Марго понять, что незнакомые улицы ничем не опаснее знакомых. Там те же правила и те же водители.
Только я – а не психотерапевт – мог по-настоящему помочь Наташе понять, что ублюдок, который ее изнасиловал, такой же частный случай, не имеющий отношения ни к сексу в целом, ни к любви. И что ее «ужасный» секс на столе – как левый поворот для летчика и незнакомые улицы для Марго. Можно не садиться за руль. Можно делать только правые повороты и ездить знакомыми маршрутами. Только страх не уйдет. Потому что он живет в этой крохотной норке и из нее тянет щупальца, отравляя все вокруг.
– Наташа… Если ты сейчас мне поверишь, я сделаю так, что ты никогда больше ничего не будешь бояться. Ни в сексе, ни в отношениях вообще. Пожалуйста, поверь мне!
Я просил. Умолял. И очень сильно рисковал. Потому что от этого момента зависело наше будущее. Такую-то мать, какая нелепая ирония! Все зависело от того, насколько качественно я трахну ее на столе! Фейспалм! Но это было лишь на поверхности. Серьезные вещи часто выглядят смешными и глупыми. Дело было не только в сексе. В чувствах, которые превращали тупое механическое действие в одну из самых прекрасных вещей на свете.
Ей было страшно? Мне тоже. Еще как! Она пришла, решилась рассказать о том, что ее мучило. Теперь все зависело от меня.
«Боящийся несовершенен в любви»…
Это было сказано совсем о другом. Но и нам очень подходило.
Наташа едва заметно кивнула.
Я снял с нее блузку, лифчик, коснулся языком сначала одного соска, потом другого – и они сжались в предвкушении удовольствия. Ее дыхание участилось, по телу пробегала дрожь. Я целовал ее грудь, медленно проводя пальцами вдоль позвоночника, легко, едва касаясь кожи. А потом встал и снова посадил ее на край стола. И отвернулся, чтобы дать ей несколько секунд справиться с собой.
Достав из шкафчика бутылку, я налил в бокал вина. Сделал один глоток и отдал ей. Это был наш ритуал – пить из одного бокала, касаясь губами края в одном и том же месте. Как поцелуй – сладкий, хмельной. Мы передавали бокал друг другу, соприкасаясь пальцами, не отводя взгляд. Моя рука медленно поднималась по внутренней стороне бедра – выше, еще немного выше, замирала, как будто дразнила. Пока Наташа не прижала ее своей ладонью, в миллиметре от цели.
Подожди, не торопись.
Да. Все, как ты захочешь.
Последний глоток, бокал в сторону – и поцелуй, настоящий, пьянящий, дурманящий. Сладкий и чуть терпкий. Язык пробрался между зубами, едва касаясь кончиком нёба. Я опускался губами от ее груди по животу, словно рисуя пунктирную линию. Скользнул по ногам вниз прохладный черный шелк. Как будто в первый раз…
Нет, в первый раз, на даче, все вышло намного проще. Тогда я не думал ни о чем. Сейчас – лишь о том, чтобы ей было хорошо. Все, что я знал о женщинах, все, что умел, – сейчас это было только для нее. Как будто весь мой прежний опыт был нужен лишь для нее одной. Отдать ей всего себя. То, чего я хотел, наверно, с самого начала. Не только тело – мысли, чувства. Всё. Всю свою жизнь.
Я медлил, уже начиная терять надежду, что оно уйдет – напряжение, которое передавалась мне, когда я касался ее, целовал, ласкал, так нежно и горячо, как только мог. И все же это случилось! Я не смог бы объяснить, что именно произошло, но почувствовал, как Наташа вдруг по-настоящему раскрылась навстречу. Словно между нами до этого было стекло – прозрачное, но прочное, и оно разлетелось миллионом сверкающих осколков.
– Иди ко мне! – прошептала она, подвинувшись ближе к краю и сжав мои бедра коленями.
Я вошел и понял, что до сих пор мы еще никогда не были настолько близки, по-настоящему единым целым. И слова, которые никак не давались, стали последним кусочком собранного пазла:
– Я люблю тебя!
Впрочем, нет. Последним был ее ответ:
– И я тебя люблю…
