Текст книги "Шарло Бантар"

Автор книги: Евгения Яхнина

Соавторы: Моисей Алейников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава восемнадцатая
Мать Луизы

Уже четыре дня Луиза Мишель не возвращалась домой.

В маленьком домике на улице Удо помещалась школа и при ней квартирка, где жила Луиза вдвоём с матерью.

Здесь всё было, как обычно.

Мадам Мишель, благообразная старушка небольшого роста, с седой головой и правильными чертами лица, невзирая на снедавшую её тревогу, занялась приготовлением несложного ужина.

«Если Луиза вернётся, она придёт голодная», – подумала мать и принялась чистить картофель дрожащими руками. Потом она поставила кофейник в самодельную грелку, состоявшую из горы вышитых подушечек разной величины.

В дверь кто-то постучал.

Мадам Мишель тщательно укрыла шалью кофейник и поспешила к двери. Она знала, что Луиза стучала не так, но ведь то мог быть посланец от её дочери.

Она обрадовалась, увидев в дверях стройную фигурку цветочницы Мари, жившей в доме наискосок.

– Что тебе, деточка?

– Мадемуазель Луиза ещё не возвращалась? – с тревогой в голосе спросила Мари.

– Нет ещё.

– О мадам, так страшно! Версальцы ходят по нашему кварталу и обыскивают все дома. Они убивают мужчин, уводят женщин и детей. Мы с мамой очень боимся за вас. Не уйти ли вам из дому?

– Чего же мне бояться?

Мадам Мишель гордо выпрямилась и вдруг показалась Мари необыкновенно высокой.

– О мадам, рассказывают такие ужасы! – Мари всплеснула худенькими руками. – Если бы мой друг Кри-Кри из «Сверчка» был здесь, он, наверное, посоветовал бы, где вам укрыться. Но к нему теперь нельзя пробраться – наш квартал отрезан.

Лицо Мари затуманилось. Занятая своими мыслями, мадам Мишель не обратила на это внимания.

– Спасибо, Мари, что предупредила меня, – спокойно сказала она. – Я подготовилась к встрече с этими насильниками.

– Всё-таки вам не следует оставаться одной, – настаивала девочка. – Вы можете уйти… ну хотя бы к вашей сестре. Только не оставайтесь здесь!

Мадам Мишель ласково улыбнулась. Мари смотрела на неё широко раскрытыми от удивления глазами. Как эта женщина может ещё улыбаться и разговаривать? Ходили упорные слухи, что её единственная, любимая дочь Луиза расстреляна версальцами…

Старушка Мишель заторопилась и пошла в маленькую комнатку, служившую столовой.

– Вот что, Мари. Луиза, наверное, не вернётся и сегодня. Если версальцы свободно разгуливают по нашей улице, ей не следует приходить сюда. Отнеси своей маме вот это… – Она достала из подушек кофейник и сунула его в руки оторопевшей Мари. – Кофе немного подбодрит твою мать.

– Но, мадам Мишель, а вы сами? Ведь кофе может пригодиться и вам.

– Возьми его, Мари! – Мадам Мишель устало покачала головой. – Мне оно не понадобится.

Мари поблагодарила и, взяв кофейник, нехотя направилась к выходу.

Когда дверь за девочкой закрылась, мадам Мишель обвела грустным взглядом своё жилище.

Квартира состояла из двух маленьких уютных комнат, служивших одновременно кухней и столовой, спальней и кабинетом Луизы. Ни пылинки, ни соринки. Несколько кастрюлек, висевших над плитой, блестели, как новенькие. Повсюду – на столах, на окнах – в вазах и горшках стояли цветы.

«Вдруг придут версальцы! – подумала старушка. – Надо уничтожить всё, что может повредить Луизе».

И она принялась открывать один за другим ящики стола, за которым по вечерам работала её дочь. Но вскоре она отступила перед этим трудным делом: здесь было столько бумаг, в них нелегко разобраться – какие уничтожить, какие сохранить.

Положив руки на груду документов, старушка застыла на мгновение, погружённая в свои мысли.

Перед ней предстал образ дочери, стремительной, пылкой, с бесстрашным взглядом больших чёрных глаз.

«Красная Дева Монмартра» – так прозвали Луизу за длинный красный шарф, окутывавший её стройную фигуру. С этим шарфом Луиза никогда не расставалась. Разве не был он против неё худшей уликой, чем все эти бумаги?..

Мадам Мишель закрыла ящики стола и подошла к окну, привлечённая криками, доносившимися с улицы.

Её бросило в дрожь. Она увидела лежащего на тротуаре человека, залитого кровью. Лицо его было обезображено до неузнаваемости.

Человек был мёртв, но кучка людей всё ещё неистовствовала вокруг него.

Мадам Мишель узнала толстого булочника Пише, виноторговца Дюрси с женой и других богатых обитателей квартала, громко выражавших своё восхищение трём версальским солдатам, только что растерзавшим человека.

В самом конце улицы показалась хорошо знакомая жителям квартала сухощавая фигурка мадам Либу. Она мчалась, рассекая воздух худыми, костлявыми, непомерно длинными руками. Изредка она оборачивалась и кричала, обращаясь неизвестно к кому:

– Я вам покажу! Я-то хорошо знаю, где она живёт!

Только теперь мадам Мишель увидела, что позади мадам Либу идёт ещё один отряд версальцев.

«Куда их несёт?..» – со страхом подумала она, увидев, как первый отряд исчез в доме напротив. Она стала перебирать в уме жильцов этого дома. Старуха Клибе? Оба её сына – коммунары, и судьба их неизвестна… Часовщик Рено? Один из первых ушёл на баррикады… Менье?

Сильный стук прикладами во входную дверь прервал мысли мадам Мишель. Она побежала отворять.

Едва она отодвинула дверной засов, как в комнату ворвался тот самый отряд, который следовал за мадам Либу. Да и она оказалась тут же. Вот оно что! Значит, сюда, к ней, к Мишель, вела версальцев эта злобная женщина…

Она торжествовала:

– Вот я вас и привела! Вы только посмотрите! Вот её портрет!

Мадам Либу устремилась прямо в спальню, где на столике в углу стоял большой портрет Луизы.

– Как зовут твою дочь? – загремел офицер и опустил тяжёлую руку на плечо матери. – Отвечай!

– Луиза Мишель, – последовал спокойный ответ.

В голосе матери зазвучали нотки гордости, когда она произнесла имя своей знаменитой дочери.

– Где она? – продолжал офицер.

– Не знаю.

Мадам Мишель владела собой. Прямо в лицо офицера смотрели её большие грустные глаза.

– Как это не знаешь? Ты должна знать! – Он сделал ударение на слове «должна».

– Она ушла четыре дня тому назад и с тех пор не возвращалась. Вот всё, что я могу о ней сказать.

– Если ты сейчас же не скажешь нам, где скрывается эта красная чертовка, ты заплатишь нам жизнью!

Злобным жестом офицер сбросил со столика портрет Луизы.

Мать сделала движение, чтобы поднять его, но офицер опередил старушку: он наступил на стекло. Оно хрустнуло под его грубым сапогом.

С грустью, ничего не говоря, смотрела мадам Мишель на портрет дочери.

– Обыскать! – коротко приказал офицер.

Те бумаги, которых только что боялась коснуться без разрешения дочери мадам Мишель, теперь летали по комнате, как встревоженные белые птицы.

Мадам Либу с готовностью помогала жандармам в их гнусном деле.

– Если ты не скажешь, где твоя дочь, – не унимался офицер, – мы уведём тебя вместо неё.

Слабый огонёк радости зажёгся в глазах мадам Мишель.

«Ах, если бы это была правда! Если бы можно было ценой своей жизни купить жизнь дочери!» – подумала она.

– Даю тебе десять… нет, пять минут на размышление, – гудел где-то рядом грубый, режущий ухо голос.

Мадам Мишель закрыла глаза, чтобы не видеть, как руки версальцев безжалостно разрушают квартиру, где жила и работала её любимая Луиза. По звуку падавших и разбивавшихся предметов она старалась угадать, чем именно заняты версальцы.

Так и есть: они разбили портрет её мужа, отца Луизы, умершего уже давно. Ах, они, наверное, сняли занавеску с клетки Коко – попугая, поэтому он так бьётся крыльями о прутья клетки!

Мадам Мишель испуганно открыла глаза. В самом деле, чёрная сатиновая занавеска, прикрывавшая обиталище дряхлого, но всё ещё красивого пёстрого попугая, любимца Луизы, была сброшена на пол. Насторожившийся, нахохлившийся попугай, ослеплённый резким светом, забился в угол клетки, к самой кормушке.

Мадам Мишель сделала движение, чтобы приласкать, успокоить птицу. Как бы отвечая на её заботу, попугай произнёс слово, к которому больше всего привык:

– Лллуиза, Ллуиза!

Пронзительный голос птицы окончательно вывел жандармов из себя. Один из них вытащил попугая из клетки и тут же сдавил пальцами его пёструю головку.

– Зачем это вы? – Мадам Мишель умоляюще сложила руки.

– Пусть в этом доме не будет больше жизни! – грубо закричал жандарм.

Мадам Мишель растерянно оглянулась по сторонам. Она поняла: в этом доме больше не будет жизни. Луиза сюда никогда не вернётся, она её больше не увидит.

Плечи Мишель-старшей сгорбились. Через несколько секунд она снова подняла голову, окинула взглядом комнату и сказала:

– Пять минут прошло. Я готова идти за вами!

Глава девятнадцатая
«Не пить вам нашего вина!»

Осторожно, чтобы не пролить кофе, Мари спустилась по лестнице дома, где жили Мишель, и только хотела перейти дорогу, как увидела за поворотом знакомую высокую фигуру Клодины.

Маркитантка торопилась. Лёгкий ветер трепал её кудрявые тёмные волосы, ниспадавшие на шею. К груди, перевязанной накрест шалью, она крепко прижимала большую бутыль с красным вином.

– Мадам Клодина! – окликнула её Мари.

Клодина издали улыбнулась ей и ускорила шаг.

Мари, в свою очередь, заторопилась. Ей хотелось вдоволь поговорить с зеленщицей и разузнать у неё, что происходит в городе.

– Куда вы так поздно? – осведомилась она у зеленщицы, пожимая ей руку.

– Бегу на улицу Вьей-дю-Тампль. Туда повели две партии пленных. Может, я ещё поспею… Выпьет бедняга моего вина – приободрится… Всё легче умереть…

– Но солдаты вас не пропустят!

– Сегодня мне уже два раза удалось. Теперь, ночью, и того проще, – ответила маркитантка и горько усмехнулась.

Мари восхищённо смотрела на Клодину.

– А Клод? – спросила она.

При упоминании имени Клода лицо маркитантки просветлело.

– За ним присматривает соседка. Поверишь ли, в последнее время я не каждый день его вижу.

– Эй ты, красотка, вот кстати! Не для нас ли несёшь вино? Мы только его и ждали. Дай отведать! – услышала Мари голос за своей спиной.

Два солдата торопливо приближались к Клодине.

Маркитантка резко отшатнулась, когда один из них потянул за конец её шали.

– Не про вас это вино заготовлено! – сурово сказала женщина.

– Ишь ты, какая несговорчивая! Дорого его ценишь!. Что ж, можно и заплатить. За этим дело не станет! – И солдат полез в карман за деньгами.

– Мне твоих денег не надо. Вина не получишь! – отрезала Клодина.

Испуганная Мари перебегала глазами с лица солдата на покрывшееся багровыми пятнами лицо Клодины.

Солдат рассердился.

– Не дашь, так и сам возьму! А твой милый попьёт и водичку! – грубо расхохотался он и протянул руку, желая выхватить бутыль из рук Клодины.

– Не пить вам нашего вина! – злобно и торжествующе крикнула маркитантка, увернувшись от солдата, и с силой бросила бутыль на камни мостовой.

Струйки вина потекли по булыжнику, образуя красные лужицы.

Разъярённый солдат вытащил револьвер, и не успела Мари опомниться, как Клодина рухнула наземь. Маркитантка не застонала, не крикнула… Кричала Мари. Она кричала не своим голосом и не могла оторвать глаз от тонких ручейков крови, которые смешивались с красными струйками вина.

Мари бросилась на колени перед распростёртой на земле Клодиной, схватила её руку. Рука была тяжёлая, безжизненная… Маркитантка уже не дышала. Черты её лица разгладились и были строги, почти суровы…

– Уходи, девчонка, подобру-поздорову, а то и с тобой будет то же! – зарычал солдат, обозлённый, что ему не досталось вина.

Мари бросилась бежать. Скорей, скорей домой, к маме! Уткнуться лицом в подушку, закрыть глаза… Не видеть, не слышать… Забыть!..

У порога Мари остановилась. Надо успокоиться!.. Дыхание её всё ещё было прерывистое, сердце неудержимо колотилось.

– Почему так долго? Где ты была? – послышался слабый голос мадам Моллет, лежавшей в постели.

– Я заходила к мадам Мишель, мамочка. Она прислала тебе кофе. Только… я… я… по дороге споткнулась и разлила его…

– Уж не обидел ли тебя кто, Мари? Скажи, моя деточка!

Едва сдерживаемые рыдания вдруг подступили к горлу Мари. Она тихо всхлипнула.

– Что с тобой? О чём ты? – тревожно спросила мать, приподнимаясь на локте.

– Мне так жаль… что… я не донесла тебе кофе!

– И не стыдно тебе в такое время плакать из-за пустяков! – с упрёком сказала мадам Моллет. – Лучше скажи мне, вернулась ли мадемуазель Луиза?

– Нет ещё.

– Уж не арестовали ли её?

– Н…не знаю, – пролепетала девочка, вытирая слёзы.

– Ах, какие ужасные дни! – сказала со вздохом Моллет-старшая. – Пока тебя не было, забегала соседка Антуанетта и рассказывала, что улицы прямо усеяны трупами… Неужели это правда?

– Не знаю, не видела… – поспешила ответить Мари.

– Что будет с жёнами и детьми тех, кто погиб вот так на улице! – продолжала мадам Моллет.

Она говорила ещё и ещё, но Мари только машинально кивала головой, а сама всеми помыслами была там, на улице, где лежала мёртвая Клодина.

Ночью Мари не могла уснуть. Непривычным мыслям было тесно в голове. Сколько перемен за короткое время! Ещё совсем недавно, всего два месяца тому назад, Мари смутно представляла себе будущее. Лишь в мечтах она видела себя настоящей цветочницей. Не той, что продаёт на углу фиалки, а мастерицей, которая шьёт из атласа, бархата и других дорогих материй нарядные цветы для отделки платьев богатых дам.

Но вот наступили недолгие счастливые дни Коммуны, и прежние мечты показались Мари смешными и жалкими. Да и сама Мари стала не та. Не стесняясь, она признавалась самой себе, матери, Шарло, Гастону, что в глубине души ей всегда хотелось быть учительницей, как Мадлен Рок, как сама мадемуазель Луиза. Но разве можно было прежде думать об этом всерьёз? А теперь? Правда, прежде чем учить других девочек, ей придётся долго учиться самой. Но Мари уже не будет больше стоять на перекрёстке с букетами цветов: осенью она пойдёт в школу.

По постановлению Коммуны, много религиозных школ стало гражданскими. Из школы Сен-Никола, мимо которой Мари ежедневно проходила, удалили всех воспитательниц-монахинь. Вместе с новыми учительницами в затхлую обстановку школы как будто ворвался свежий ветер… На месте деревянной статуи, изображавшей божью матерь, теперь висела большая карта Франции. Указывая реки, города и горы железной линейкой, которой ещё недавно суровая монахиня больно била по пальцам провинившихся девочек, учительница с увлечением рассказывала о том, как богата французская земля. А какой счастливой станет Франция, когда вслед за Парижем последуют и другие города и деревни! Девочки забывали, что они на уроке, и не хотели уходить из класса, хотя звонок беспрерывно трещал, созывая их на обед…

Мари повернулась на другой бок, натянула простынку на глаза.

До неё донеслось спокойное, ровное дыхание матери.

Тогда девочка вскочила с постели и подбежала к окну. Было ещё темно, но она напряжённо вглядывалась туда, где осталась лежать Клодина. Опершись руками о подоконник, она выглянула на улицу. Тихо… Лишь изредка доносились редкие выстрелы… Рука её нащупала цветы, стоявшие на окне. Вот фиалки. Это самые крупные. Вот такие она отдала Гастону. Где-то он теперь? Жив ли?.. Мари выдернула из кувшина несколько фиалок. Одна, две… восемь… пятнадцать… Она сама не знала, для чего их считает. Стараясь не разбудить мать, девочка набросила пальто поверх рубашки и, босая, бесшумно направилась к двери, сжимая в руке букет.

На улице никого не было. Мари шла, спотыкаясь и озираясь вокруг. Что, если её кто-нибудь увидит? С цветами… одну? Погибнет не только она, но и мать. Холодный пот выступил на лбу у Мари. Сердце забилось, как пойманная птица. В висках, перебивая друг друга, застучали молоточки.

Месяц вдруг выплыл из-за туч. Его бледный свет бросал перламутровые блики на оконные стёкла, на омытую росой свежую листву деревьев. Невысокие серые дома, окаймлявшие узкую уличку с двух сторон, приняли сразу причудливые очертания. Мари ускорила шаги…

Клодина лежала на том же месте, с тем же спокойным выражением лица. Рядом, поблёскивая, стоял кофейник мадам Мишель. Преодолевая тот особый страх, какой вызывала в ней самая мысль о мёртвых, Мари опустила цветы на холодную грудь Клодины.

Глава двадцатая
В плену у версальцев

Кри-Кри был подавлен. Ему казалось, что нет человека несчастнее, чем он.

Однако, когда он очутился в подвале, где сидели, лежали и стояли пленные коммунары, а также и те, кого заподозрили в близости и сочувствии к ним, Кри-Кри понял, что его горе – это только капля в океане общих испытаний.

Кого тут только не было: старики и молодые, женщины и подростки, здоровые и больные… Озверевшие версальские солдаты, подстрекаемые своими начальниками, расправлялись с теми, в чьих квартирах во время повальных обысков находили куртку или штаны национальных гвардейцев.

Никто не удивился появлению Кри-Кри, когда жандарм Таро втолкнул его в подвал. Дверь часто открывалась, чтобы впустить новых узников, но те, кого она выпускала, обратно не возвращались…

Кри-Кри лёг на пол в свободном углу, возле огромной бочки, от которой шёл опьяняющий запах.

– Этот винный дух плохо действует на голодный желудок! – пошутил молодой парень в костюме федерата.

Видно, его притащили сюда силой и били по дороге: лицо было в синяках и ссадинах, один глаз почти закрыт багровым кровоподтёком, на куртке не хватало рукава, от кепи остались только лохмотья.

Пожилой федерат, вынув изо рта трубку, в которой уже давно не было табаку, говорил, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Теперь ясно! Надо было наступать на Версаль с самого начала.

– Вот и с банком тоже церемонились, – поддержал его полный человек с пробивающейся сединой в волосах и бороде. – Сразу надо было наложить на него руку! Тогда версальцы стали бы сговорчивыми.

Неподалёку от Кри-Кри сидела женщина средних лет.

– А ты за что сюда попала? – спросил её федерат с трубкой.

Всё в этой спокойной женщине дышало миром, тишиной и каким-то особым уютом. Казалось действительно непонятным, какое отношение она могла иметь к баррикадам, боям и инсургентам.

– Меня зовут Жозефина Ришу, – ответила женщина, хотя никто и не думал спрашивать её имя. – Арестовали же меня из-за каменных фигур.

– Каких фигур? – удивился коммунар с трубкой.

– Я проходила мимо баррикады на улице Маньян, – словоохотливо пустилась в подробности Ришу. – Вижу, молодёжь старается, строит укрепления, но у неё плохо выходит. Материалов-то не запасли вовремя. А напротив – как раз лавка, где продаются надгробные памятники: статуи ангелов и святых. Я и говорю командиру: «Эх вы, недогадливый! Ведь эти статуи совсем неплохая защита!» Он и послушался моего совета. Вмиг его ребята обчистили всю лавку мсье Кулена. Поглядели бы вы только на баррикаду, где выстроились плачущий ангел, святая Катерина, апостол Пётр и другие!.. Ну, а потом, как только баррикаду взяли версальцы, одна из сплетниц – их в нашем квартале сколько угодно! – донесла на меня. «Это ты распорядилась снести статуи святых на баррикаду?» – спросил меня версальский офицер. «Ведь статуи мёртвые, а те, кто укрывался за ними, были живые. Я хотела спасти им жизнь», – ответила я… – Мадам Ришу сделала паузу, а потом просто добавила: – И вот я здесь!

– Утром увели на расстрел женщину только за то, что она три раза чихнула, когда её допрашивал сержант, и забрызгала его мундир, – отозвался высокий, худой мужчина.

Произнеся спокойно эти слова, он подошёл к стене, вынул из кармана кусочек угля и начал выводить на ней большие, размашистые буквы.

Коммунары повернулись в его сторону.

– Что ты там пишешь? – удивлённо спросил пожилой федерат.

– Это завещание моей малютке Нинетт, – ответил высокий. – Сейчас ей шестой год. Я жалею, что прежде мы не кричали об этом во всё горло на улицах. Пусть дети не повторяют ошибок своих отцов и не верят крокодиловым слезам врага!

Он швырнул обломок угля и отошёл в сторону. Все увидели чёрную надпись в траурной рамке на белой стене:

МОЁ ЗАВЕЩАНИЕ МАЛЮТКЕ НИНЕТТ:

БУДЬ БЕСПОЩАДНА К ВРАГАМ!

24 мая 1871 г. Жан Терри, столяр

Из противоположного угла донёсся слабый стон.

Кри-Кри не проронил до сих пор ни слова. Теперь он невольно вскочил:

– Кто это?

– Умирающий, – неохотно ответил коммунар с трубкой. – Он, должно быть, не переживёт сегодняшнего дня – с утра уже без сознания.

Кри-Кри выбрался из своего угла и, стараясь не наступать на ноги лежащим на полу, добрался до умирающего.

Его бескровное лицо с закрытыми веками ничего не выражало. Кри-Кри понял, что помочь ему уже ничем нельзя, и отвернулся к маленькому оконцу, вырезанному высоко в стене. Весь видимый из окна кусок неба был охвачен заревом.

– Что это горит? – спросил Кри-Кри, обращаясь неизвестно к кому.

– Горит Париж, – мрачно ответил кто-то из лежащих на полу.

В эту ночь горели дома, улицы, целые кварталы. С особой силой огонь бушевал в районе улиц Сен-Сюльпис и Королевской. Между двумя огромными огненными столбами Сена катила свои воды, красные от зарева и крови.

Огненная стихия пожирала здания, казавшиеся несокрушимыми.

Кто был виновником пожаров?

Коммунары лишь в отдельных случаях прибегали к огневой завесе, чтобы приостановить наступление неприятеля или помешать ему окружить баррикаду.

Огонь возникал из-за начинённых керосином артиллерийских снарядов, сыпавшихся в изобилии на Париж.

– Неужели всё погибло? – вырвалось у Кри-Кри. Он обхватил голову руками и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что было кругом.

– Успокойся, малыш, не всё потеряно, – отозвался пожилой коммунар. – Отчаяние и страх заставляют наших врагов жечь и разрушать. Это они могут делать без нашей помощи. Но строить можем только мы – вот почему будущее принадлежит нам. Победим мы!

Кри-Кри продолжал смотреть на горевший Париж, но теперь багряный отсвет пожаров уже не казался ему зловещим предзнаменованием.

Так прошли три томительных дня.

Приводили и уводили людей. Часто появлялся Анрио, допрашивал и приговаривал к смерти пленников.

Официантом из «Весёлого сверчка» никто не интересовался. У Кри-Кри было много времени, чтобы обдумать, как спастись из заточения, но каждый приходивший ему на ум план тотчас же отпадал, как неосуществимый. Между тем двери продолжали то и дело открываться, и у порога показывались жандармы: одни молча и злобно окидывали взглядом подвал, другие пересыпали речь проклятиями, сулили скорую и свирепую расправу с коммунарами.

Пленников мучила жажда, но не было ни капли воды.

Утром в пятницу, 26 мая, появился Анрио. На этот раз он был в форме капитана версальской армии.

Его появление узники встретили мрачными возгласами:

– Опять пришёл наш мучитель!

– Что ещё понадобилось этому тирану?

– Не за мной ли?

Эти возгласы болезненно отзывались в сердце Кри-Кри. Затаив дыхание он прижался к стене, готовясь к самому худшему.

Анрио что-то приказал солдату. Тот поспешно подкатил две бочки и поставил их стоймя, так, что одна заменила стол, а другая – стул.

Анрио уселся и обвёл глазами пленных. Его колючий взгляд задержался на человеке, неподвижно лежавшем у стены, около самого входа. Лицо его было прикрыто кепи, руки положены под голову. Казалось, он безмятежно спит. Анрио резко поднялся и ударил его ногой в бок. Человек быстро высвободил руки из-под головы и вскочил на ноги.

– Что вам надо? – спросил он с вызовом, а его пальцы угрожающе сжались в кулаки.

Анрио вытащил револьвер из кобуры и крикнул:

– Ты кто такой?

– Левек, рабочий, каменщик, командир батальона, что защищал баррикаду на площади Бланш.

– А-а, теперь каменщики захотели командовать! – придя в неистовство, закричал Анрио и разрядил револьвер в голову коммунара.

– Да здравствует Коммуна! – воскликнул Левек, падая.

– Да здравствует Коммуна! – раздалось эхом со всех сторон.

Анрио сразу почувствовал угрожающее возбуждение пленников и поспешил уйти.

На смену ему появилось четверо солдат с ружьями на изготовку. С ненавистью и гневом глядели на них заключённые.

Но вот снова вошёл Анрио. На этот раз в одной руке у него был зажат револьвер, другая держала листок белой бумаги.

Каждый из находившихся здесь знал, что в этом листке обречённых есть или будет и его имя.

Окинув пленных злым взглядом, Анрио пробежал глазами список и нарочито медленно произнёс:

– Терри!

Последовала пауза, длинная, томительная.

– Леонтина Бажу, чулочница… Кордье, гравёр…

Назвав эти три фамилии, Анрио поспешил, скрыться.

Первым нарушил молчание Терри:

– Кто останется жив, пусть помнит моё завещание, – он потряс в воздухе кулаком: – уничтожайте врагов! Не знайте жалости!

– Идём! – грубо крикнул один из конвойных, схватив Терри за руку.

– Да здравствует Коммуна! – крикнул Терри.

– Идём! – конвойный подтолкнул пожилого человека с длинными усами и бородой, гравёра Кордье.

Кордье поднял голову и сказал:

– Я расстаюсь с жизнью на склоне лет, но вы, молодые…

– Мне только двадцать три года, но пусть знают всё: я горжусь, что кровью своей, жизнью своей заплатила за то, что люди дышали свободно семьдесят дней! – задорно и молодо крикнула чулочница Бажу. Она повернулась к державшему её конвоиру – А ты, наёмная гадина, иуда, будь проклят навеки! – И плюнула ему прямо в лицо.

Разъярённый жандарм набросился на неё и пинком ноги вытолкнул за дверь. Увели Терри и Кордье.

Ошеломлённые пленные услышали за дверями три голоса, слившиеся в один возглас:

– Да здравствует Коммуна!

Потом всё умолкло. В скорбном молчании стояли коммунары перед трупом Левека. Жозефина Ришу прикрыла его лицо платком.

Сколько времени прошло – никто не знал. Час, может быть, два, может быть, значительно больше…

Кри-Кри сидел на полу, поблизости от двери. Мысли путались в его голове. Он не думал о смерти, которая подстерегала его за порогом этой двери. Наоборот, дверь влекла его как возможность спасения. Он не терял надежды, что ему удастся проскользнуть через неё незамеченным в какой-то удобный момент. Постепенно он стал впадать в дремоту, как вдруг ему почудился где-то совсем близко разговор, сразу заставивший его встрепенуться. Придвинувшись к самой двери, Кри-Кри приник к ней ухом.

Разговаривали двое:

– Возьми двадцать солдат, переодень их в форму национальных гвардейцев, и отправляйтесь по одному или по двое на баррикаду Рампонно.

– А пароль?

– Запомнить нетрудно: «Коммуна или смерть!» Исполнишь всё, что прикажет капитан Капораль.

На этом разговор оборвался.

Кри-Кри был ошеломлён. Как, Люсьен Капораль заодно с Анрио?! «Постой, постой… – думал Кри-Кри. – Надо хорошенько во всём разобраться… Да чего тут разбираться! Я слышал ясно: “Исполнишь всё, что прикажет капитан Капораль”… Сомневаться нечего: Люсьен – предатель. Что же теперь делать? Как предупредить дядю Жозефа?..»

Он был так погружён в свои размышления, что не заметил, как в погреб ввели нового пленника.

Ненавистный голос Анрио заставил мальчика вздрогнуть:

– Ты, щенок, я вижу, торопишься стать к стенке… Эй, Таро, приглядывай за ним, пока я не вернусь!

Дверь за Анрио захлопнулась.

– Гастон!

Этот крик вырвался из самого сердца Кри-Кри. И радость встречи, и страх, и волнение за судьбу друга – всё было в этом возгласе.

– Кри-Кри, как ты сюда попал?.. – И Шарло очутился в объятиях Гастона. – Разве и в нашем районе версальцы уже рыщут по домам?..

Пользуясь отсутствием Анрио, друзья устроились в уголке и принялись обсуждать свои дела.

– Рассказывай, рассказывай скорей! – торопил Гастон. – За мной могут прийти каждую минуту.

Сбиваясь и волнуясь, Кри-Кри поведал о своих приключениях. Он поминутно прерывал печальную повесть возгласом: «И подумать только, какой я дурак!»

– Но важно не это, – говорил Кри-Кри. – Самое главное – я только здесь узнал об измене Люсьена. А ведь это было ясно ещё и там, у Трёх Каштанов, когда эти два шпиона о чём-то шептались… Но скажи, как попался ты?

– Нас окружили, когда мы защищали баррикаду на перекрёстке улицы Монтрей и бульвара Шарко. С тыла неожиданно нагрянул сильный отряд версальцев: пруссаки, пропустили их через нейтральную зону… Пока у нас были патроны, мы отстреливались, а когда перешли в штыки, на каждого из нас навалилось по десятку солдат. От удара прикладом в грудь я упал. Кто-то крикнул: «Этого оставьте! Придёт в себя – может, развяжет язык!» Солдаты поставили меня на ноги и повели… Вот не думал, что увижу здесь тебя.

– Ты попался, исполняя боевой приказ Коммуны, – печально сказал Кри-Кри, – а я… Мне стыдно! Подумать только, какой я дурак! Мышь поймала меня в мышеловку, которую я для неё поставил!

– А из этой мышеловки редко кто уходит живым, – сказал Гастон.

– Я не боюсь умереть! – воскликнул Кри-Кри. – Но как предупредить дядю Жозефа об измене Люсьена?

Гастон слушал, нахмурив брови.

– Об этом как раз я и думаю, – проговорил он. – Тебе надо отсюда бежать во что бы то ни стало. Необходимо предупредить Дядю Жозефа и спасти то, что ещё возможно.

– Разве я могу бежать отсюда, оставив тебя в опасности?

– Ерунда! – отрывисто бросил Гастон. Он говорил сейчас как старший, как взрослый, и Кри-Кри невольно почувствовал его превосходство. – Моя судьба решена. Меня схватили с оружием в руках. Мне никто уже не поможет. – Голос его звучал бодро. – Но всё обернётся по-иному, если предательство Люсьена будет раскрыто и удастся схватить вместе с ним и других заговорщиков. Ты должен отсюда вырваться!

– Но как бежать?

Кри-Кри безнадёжно огляделся вокруг. Стены прочны и крепки, единственное окно огорожено снаружи железной решёткой, охрана строгая и неусыпная.

– Надо что-нибудь придумать, – несколько раз повторил Гастон. Лицо его выражало сильное напряжение, на лбу обозначилась морщина. – Надо что-нибудь изобрести…

И неожиданно он добавил, наклонившись к Шарло:

– Ты не забыл, о чём я просил тебя тогда, на площади?

Кри-Кри почему-то сконфузился:

– Конечно, помню. Ты это о стихах для Мари?

Гастон кивнул головой:

– Да!

– Конечно, конечно! – заторопился Кри-Кри. – Если только я увижу когда-нибудь Мари…

– Ну вот и хорошо!

– А если не мне, а тебе посчастливится увидеть Мари? – спросил вдруг Кри-Кри.

– Тогда я прочту ей стихи и скажу, что это ты написал их для неё.

– Идёт! Только замени тогда слово «светлый» словом «нежный».

– Хорошо! Непременно!

Послышался звук поворачиваемого в замке ключа, и все сразу замолкли.

Появившийся в подвале Анрио спросил:

– Кто здесь из батальона школьников?

Гастон сделал два шага вперёд, остановился перед Анрио и спокойно ответил:

– Я, Гастон Клер!

– Ну-ка, малый, поговорим. Ты кажешься мне очень дерзким. Признайся: ты стрелял в нас?

– Стрелял.

– Сколько раз?

– Я считал до сорока, а потом бросил.

– Ах ты, каналья! – процедил сквозь зубы Анрио. – Ну, теперь на тебя понадобится не больше одного заряда. Идём!.. Эй, Таро!

Кри-Кри бросился на шею Гастону.

– За себя и за Мари… – шептал он сквозь слёзы, горячо обнимая друга.

– Париж бессмертен, пока в нём будут рождаться такие дети! – раздался чей-то восхищённый голос.

Это замечание подлило масла в огонь.