Текст книги "Политика. История территориальных захватов XV-XX века"
Автор книги: Евгений Тарле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 70 страниц)
Уже предосторожности, которыми Витте обставил это свидание, показывают, что он предвидел ловушку: приехав в Берлин и собираясь отправиться к Вильгельму в Роминтен, Витте счел нужным повидаться с французским послом и заявить ему, что о результатах разговора с германским императором он даст знать послу, чтобы тот уведомил своего начальника, премьер-министра Рувье. Витте с первого же момента видел, что все усилия Вильгельма будут теперь направлены к тому, чтобы скомпрометировать Россию в глазах французского правительства и этим уничтожить франко-русский союз. и что Вильгельм поставит вопрос так: либо континентальный союз
России, Германии и Франции против Англии, либо союз Германии и России против Франции и Англии. Оттого он и постарался прежде всего «окопаться» и обеспечить себя от французских подозрений. По приезде в Роминтен, едва только Витте очутился в отведенной ему комнате, туда явился Эйленбург и сказал, «что император вспоминает» о том разговоре, который у него был некогда с Витте в Петербурге, о мысли Витте, что континентальная Европа должна прекратить борьбу и соединиться. «Я ему сказал, что очень сожалею, что тогда разговор этот не имел никаких практических последствий. На это граф Эйленбург очень неопределенно заметил, что, может быть, мое чаяние гораздо ближе к осуществлению, нежели я думаю». Эти таинственные слова Эйленбурга объяснились в тот же день вечером, когда Вильгельм открыл Витте, что в Бьорке эта идея о континентальном союзе трех держав получила уже осуществление (при свидании Вильгельма с Николаем в июле тога же 1905 г.). Вильгельм, открыв эту тайну, спросил Витте, доволен ли он; Витте «радостно и с полным убеждением отвечал, что очень доволен». Но Витте понимал дело так, что «союза» никакого еще нет и что в Бьорке (он почему-то упорно пишет «в Биорках») могла быть только новая линия поведения. Во втором разговоре с Вильгельмом в тот же день Витте начал сразу с центрального пункта– с трудности постепенного сближения Германии с Францией. Отношения эти, всегда бывшие натянутыми, за последние годы еще ухудшились, у Франции уже есть теперь соглашение с Англией, и поэтому соглашение с Германией стало еще труднее. Вообще нужны для этого «обдуманные и систематические меры», а между тем он, Витте, таковых мер не усматривает ни в действиях русской дипломатии, ни в действиях дипломатии его германского величества. В ответ Вильгельм стал жаловаться на вызывающее и оскорбительное поведение французского правительства относительно Германии, на политику Делькассе и т. д. Витте возразил, что Делькассе уже ушел, что Рувье хочет примирения, и коснулся спора по мароканскому делу, причем настаивал на необходимости передать вопрос на разрешение международной конференции. Об этом он уже раньше говорил и самому Рувье, когда застал вПариже тревожнейшую атмосферу и ожидание столкновения с Германией. Конечно, конференция в тот момент была полезна уже Франции, а не Германии, Но аргументация Витте подействовала. Выслушав все резоны Витте, император взял со стола телеграфный бланк и написал телеграмму на имя Бюлова. Показав телеграмму, император сказал: «Вы меня убедили, вопрос будет улажен в указанном смысле». Известие об этом было немедленно отправлено Витте в Париж Рувье. Тревога улеглась, мароканское дело вступило в новый фазис. Конечно, Вильгельм имел в виду этой уступчивостью окончательно привлечь Витте на сторону своего бьоркского плана и одновременно сделать шаг (или показать вид, что делает шаг) к привлечению Франции на сторону затеянной им комбинации. Но ни эта уступчивость, ни внезапно пожалованный в тот же день самый высший орден Красного Орла[102], даваемый до той поры только царствующим особам, ни личные проводы Витте на вокзал самим Вильгельмом не могли сделать Витте сторонником бьоркского дела, когда он узнал об истинных размерах и характере этого события по приезде в Петербург.
А случилось это очень скоро, при первом же большом разговоре с Ламздорфом, приехавшим поздравлять Витте с возведением в графское достоинство. «Да читали ли вы соглашение в Бьорке?» – спросил Ламздорф. когда Витте начал распространяться об идее континентального союза. Витте ответил, что ни Вильгельм, ни Николай не дали ему прочесть это соглашение. Тогда взволнованный Ламздорф дал Витте текст. Узнав, в чем дело, увидев, что речь идет об уже заключенном между Вильгельмом и Николаем союзе с обязательством защищать друг друга в войне («даже в войне с Францией», – вывел сейчас же Витте), прочитав внимательно текст, Витте не колебался ни минуты: «Да это прямой подвох, не говоря о неэквивалентности договора. Ведь такой договор бесчестен по отношению к Франции, ведь по этому одному он невозможен. Неужели все это сотворено без вас, и до последних дней вы об этом не знали? Разве государю неизвестен наш договор с Францией?» Ламздорф ответил: «Как неизвестен! Отлично известен. Государь, может быть, его забыл, а вероятнее всего, не сообразил сути дела в тумане, напущенном Вильгельмом…» Тогда кавалер Черного и Красного Орла категорически заявил, что нужно сейчас же уничтожить этот договор, и начал немедленно и очень деятельно работать в данном направлении. Мало полагаясь на авторитетность Ламздорфа у государя, Витте обратился к Николаю Николаевичу. Уже через несколько днем соединенные усилия дали выход. Николай II созвал на совещание по этому вопросу Витте, Ламздорфа и Николая Николаевича, Совещание единогласно решило, что договор должен быть аннулирован немедленно и всецело. «Государю, очевидно, было очень тяжело отказаться от своей подписи, но он должен был на это решиться н разрешить графу Ламздорфу в этом направлении действовать, – вспоминает Витте, – … и до меня начали доходить слухи, что германский император перестал мною восторгаться». Вильгельм снова убедился, как и в 1892–1894 гг., что с Витте ему не справиться.
Не императору Вильгельму с Эйленбургом и Бюловым было и браться за эту замысловатую задачу – обмануть графа Витте, когда это никогда не удавалось дружной и коллективной умственной работе самых испытанных банкирских синдикатов и концернов, самых закаленных в боях, самых могущественных мировых бирж. Но Внт-
те, разрушив бьоркское соглашение, вовсе не перестал держаться всегдашней своей идеи о континентальном союзе. Он только не хотел, чтобы Вильгельм впоследствии втянул Россию в войну против Англии, и не желал также, чтобы был разрушен франко-русский союз, без которого Россия оказалась бы в финансовом отношении в тот момент беспомощной. А Вильгельму именно эти две цели и были дороже всего во всем затеянном в Бьорке предприятии.
Но, с другой стороны, Витте очень опасался и слишком тесного сближения России с Англией опять-таки потому, что ни за что не хотел, чтобы и Англия втянула, со своей стороны, Россию в войну против Германии. Когда в 1907 г. было заключено англо-русское соглашение, Витте не был спокоен: «Само по себе это соглашение полбеды, но как бы оно не стало началом других, которые могут кончиться большими пертурбациями». По поводу этого присоединения России к Антанте Витте заявлял, что в этом событии (которому Витте не сочувствовал) виновата отчасти именно «близорукая дипломатия» Вильгельма. С тех пор Витте не был спокоен за международное положение России: «В одном я уверен, это, что если императору Вильгельму не дано реального удовлетворения… то он будет носить против России за пазухой камень».
8
Октябрьская забастовка, манифест и все то, что за манифестом последовало; эра Дурново, которого, как теперь выяснено с документальной точностью, граф Витте, вопреки ходячей легенде, не только не останавливал, но, напротив, подстрекал и натравливал на самые крутые действия; отчаянная и кровопролитная борьба, вновь возгоревшаяся в декабре 1905 г. и продолжавшаяся в 1906 г., – все эти события, тесно связанные с историей премьерства Вигге, нас тут не касаются. Бывший приверженец самодержавия стал на сторону «конституции». Правда, на свой «манифест 17 октября» Витте смотрел по собственному признанию так: «Лучше воспользоваться хотя и неудобною гаванью, но выждать бурю в гавани, нежели в бушующем океане на полугнилом корабле». Правда, и во время премьерства между ним и П. Н. Дурново можно провести полнейший знак равенства (в смысле отношения к осуществлению принципов манифеста), и позднее, в Государственном совете, некоторые выступления Витте были прямо направлены в сторону урезывания и уничтожения законодательных прав Думы (и все это с явно целью выйти из своей второй опалы и опять получить власть), но все эти оговорки, все эти усилия, вся готовность «Кривить душей» – все это не привело к результату, которого Витте добивался. Уже во время премьерства фактическая власть от него отошла, а когда 15 апреля 1906 г. он вынужден был выйти в отставку, то эта отставка оказалась окончательной.
Но еще до этого события произошло последнее выступление графа Витте на международной арене: мы говорим о негоциациях, связанных с заключением знаменитого колоссального апрельскою займа 1906 г. в Париже.
В этом деле Витте опять обнаружив необычайную изворотливость ума и силу своих дипломатических дарований. Конечно, о «принципиальном» отношении графа Витте к финансовой сделке, которая должна была быть заключенной непременно до созыва Думы именно затем, чтобы дать возможность эту Думу распустить, говорить не приходится. Витте так и признает мотивы своего поступка: «…мне было ясно, что если 1 Государственная дума, которая, несомненно, должна была быть неуравновешенной и в некоторой степени мстительной, будет сорвана, покуда правительство Николая II не будет иметь хороший запас денег и войска и начнет трактовать заем при Думе, то заем совершится не скоро, а время не терпело… а затем правительство без денег может совсем лишиться свободы действия, необходимой в известной мере вообще, а в смутное время, которое тогда переживалось, в особенности». Витте, при всех своих индивидуальных отличительных свойствах, до такой степени все же был ближе к строю, возглавляемому императором Николаем II (которого он иногда ненавидел и всегда презирал), чем к врагам этого строя, что он не усматривает ни малейших противоречий в своих словах и действиях. Особенно мало его тревожат эти противоречия, когда дело идет о министерстве не кого другого, а самого графа Витте. Для него эта деталь имела всегда решающее значение. Приведем пример. Расстреливать не только можно, но и должно, но лишь в том случае, если премьером состоит граф Витте. Если же он заменен Столыпиным, или Коковцовым, или кем угодно, тогда граф Витте подымается, говоря о расстрелах, до истинно революционного пафоса: «Министр Макаров… закончил свою речь, оправдывая совершенные полицией массовые убийства, безобразным восклицанием: так всегда было, так и будет впредь. Конечно, не нужно быть пророком, чтобы сказать, что если так было, то так долго не будет впредь, ибо такой режим, где подобные бойни возможны, существовать не может… такое правительство в XX в. долго существовать не может, оно искрошится!» Так громи г Витте, в качестве карающего пророка, ленские события 1912 г, Но что все действия его самого (не Дурново только, а именно самого графа Витте) в течение зимы и весны 1905–1906 гг. клонились исключительно к упрочению этого режима и что одним из существеннейших действий этого порядка (притом таким действием, которое совершил и мог совершить только он один, без всякой помощи Дурново, или царя, или кого бы то ни было) оказался французский заем, это обстоятельство графу Витте как будто и в голову не приходит. Просто это кричащее противоречие его нисколько не интересует, а читателя своих мемуаров он уважает в той же степени, как и все остальное человечество, и считает лишним в чем бы то ни было его убеждать.
Хотя вся огромная область внутриполитической и финансово-экономической деятельности Витте устранена нами из этого специального очерка, но. конечно, говорить об апрельском займе, не коснувшись некоторых прямо сюда относящихся обстоятельств, невозможно.
Витте твердо желал заключить заем до Думы именно, чтобы держать в руках участь Думы и нисколько от нее не зависеть. А представители русского крупного капитала упорно не понимали, что революция в своем развитии непременно (н очень скоро) ударит именно их. Им тоже был неугоден заем, они тоже требовали и ждали всего от Думы. Витте говорит о них с откровенным презрением и насмешкой. Витте приписывал поведение представителей русского крупного капитала в 1905–1906 гг. не какому-то особому надклассовому их великодушию, но исключительно полному непониманию с их стороны страшной революционной опасности, которая выросла не только перед абсолютизмом, но и перед ними самими. Является, например, к графу Витте Крестовников от имени московского торгово-промышленного мира и просит приказать снизить в государственном банке учетные проценты. «Зная хорошо положение дела, я ему объяснил, что ныне понизить проценты невозможно, причем я не счел нужным объяснить о трудности положения дела до того времени, пока мне не удастся заключить заем. После такого моего ответа Крестовников схватил себя за голову и, выходя из кабинета, кричал: «Дайте нам Думу…» – и как шальной вышел из кабинета. Вот до какой степени тогда представители общественного мнения не понимали положения дела… представитель исключительного капитала воображал, что коль скоро явится 1 Дума, то она сейчас же займется удовлетворением карманных интересов капиталистов». И Витте их называет «Умеренные элементы с умеренным пониманием вещей». Он к ним относится не столько с сарказмом, сколько с презрительным юмором.
И Крестовникову, и Витте нужна была не I Дума, а был нужен заем в Париже. Но Витте это понимал, а Крестовников не понимал. Однако достигнуть желаемой цели оказалось необычайно трудным.
Во-первых, проигрыш войны и революция страшно расшатали и уменьшили престиж и кредит русского правительства на западноевропейских биржах. Зимой и весной 1905–1906 гг. революция еще не была сломлена окончательно, несмотря на подавление московского восстания, усмирение прибалтийских губерний и т. д. В Европе ждали продолжения, причем слухи распространялись самые фантастические. Если бы даже не было других причин, то уже этой одной было бы достаточно, чтобы страшно затруднить всякую финансовую сделку с Россией. Во-вторых, немногие банкиры, которые были поздней осенью и в начале зимы запрошены (пока неофициально) и которые вообще соглашались со временем принять участие в займе, ставили условием ратификацию займа Думой; еще в большей степени во французских влиятельных политических сферах говорили о том, что разрешить реализацию русского займа во Франции можно, только если заем будет с согласия Думы (а Витте именно хотел обойтись без этого согласия). В-третьих, наконец, с самого начала русских займов во Франции никогда еще международное положение не внушало таких беспокойств, как в ранние месяцы 1906 г., шла Алжезирасская конференция держав по вопросу о Марокко.
Затеяв заем, Витте повел целый ряд рассчитанных действий, которые имели целью побороть все эти три трудности.
Центром сопротивления были в его глазах не только банкиры, а также и французское правительство. Требовалось добиться его формального разрешения на производство займа во Франции; когда такое разрешение состоится, сладить с недоверием и «пессимизмом» банкиров всегда удастся. Это Витте со своим глубоким знанием парижской биржи мог учитывать безошибочно. Но как преодолеть сопротивление французского правительства? Что дело идет не о желании французов подкрепить позицию будущей Думы, а совсем о другом, это, впрочем, понял бы и несравненно менее проницательный человек, чем граф Витте, тем более что и Рувье, бывший первым министром, когда начались первые негоциации о займе, и сменивший его Саррьен. и министр финансов в кабинете Саррьена Раймон Пуанкаре, авлиятельнейший член кабинета Саррьена Жорж Клемансо (вскоре сменивший Саррьена) не скрывали, чего они хотят от России.
Речь шла, конечно, об Алжезирасской конференции. Роль Витте в созыве этой конференции была громадна. Мы видели уже, что Вильгельм окончательно согласился ждать решений конференции и пока прекратить дипломатическую борьбу против Франции именно под влиянием Витте (т. е. под влиянием соображений, что таким путем можно будет легче привлечь Францию к бьоркскому соглашению). В Париже знали об этом и были благодарны Витте (тем более что никому из французов даже не был и показан бьоркский документ, да и документ этот, как только Витте о нем в точности узнал, был его же стараниями аннулирован). Но французы понимали, что на самой конференции предстоит жестокая борьба. Решалась участь Марокканской империи. Положение вещей к концу 1905 г. было очень натянутое. Германская дипломатия, правда, еще не созналась тогда и убийственной ошибке Вильгельма и Бюлова. совершенной ими и первые две недели после отставки Делькассе (т. е. в середине июня 1905 г.), когда Рувье предлагал им «отступное» в самом Марокко, а они отказались. Но часть германской прессы уже стала себя спрашивать, был ли выгоден этот отказ. И сам Вильгельм, по-видимому, очень желал бы уже осенью 1905 г., чтобы Рувье повторил свое предложение. Но Рувье не повторял его, и упущенный случай уже никогда более не представился. Все упования свои германская дипломатия должна была поэтому, волей-неволей, возложить на конференцию. Что должна была дать Германии Алжезирасская конференция? «Открытые двери» в Марокко, полное обеспечение Марокко от политического захвата французами, сохранение обширной Марокканской империи как свободного поприща для приложения германского финансового капитала. Платформа Германии на готовящейся конференции, казалось бы, была очень выгодной, вполне приемлемой для всех держав, и при сопротивлении Франции подавляющее большинство держав должны были неминуемо стать на германскую точку зрения, а вовсе не на французскую: равноправие всех держав в Марокко, никаких преимуществ французам.
Но так только казалось, и Германия была очень неспокойна. Ведь в основе, в глубине всех этих споров скрывалось нечто поважнее Марокко. Шла борьба Германии против Антанты (пока еще только двучленной, англо-французской). Было наперед известно, что Англия станет на сторону Франции, что Испания (у которой было соглашение с Францией) тоже станет на сторону Франции, что Италия, получившая обещания, точный смысл коих тогда еще не был известен, тоже станет на сторону Франции или не будет во всяком случае поддерживать Германию. Значит. Германия могла рассчитывать только на поддержку Австрии. Этого было мало.
Как поступит Россия? Что Витте его обманул, что именно Витте разрушил все результаты бьоркского свидания, это Вильгельм, конечно, сообразил уже к концу 1905 г., и это не было уже тайной для его приближенных – тон отзывов о Витте резко переменился. Теперь, с октября 1905 г., Витте был премьером. Узнав его несколько поближе, германский император и Бюлов (и их ближайший советник, директор в министерстве иностранных дел барон Фриц фон Гольштейн) удостоверились, что за поддержку в Алжезирасе, если Россия согласится ее оказать Германии, придется принести жертвы и что вообще Красным Орлом и аналогичными способами от Витте не отделаешься. Витте со своей стороны именно так и поставил вопрос с самого начала, что он стоит за справедливое и полюбовное размежевание интересов в Марокко между Францией и Германией, что он прикажет русскому представителю действовать по существу, по справедливости, во имя миролюбия и т. д… словом, дал понять и в Берлине и в Париже, что хотел бы прежде всего знать, что именно кто из них может России дать за поддержку.
Начать так игру было, конечно, в прямых его интересах, ведь только таким дебютом он мог дать понять также и французскому правительству, что один только голый факт существования франко-русского союза еще вовсе не обязывает Россию во всем поддерживать Францию и что за эту поддержку нужно на сей раз приплатить. А что поведение России на конференции очень важно и для Франции и для Германии именно с демонстративной, так сказать, стороны, что дело идет о будущих комбинациях, о том, к какой группировке держав впоследствии примкнет Россия. – это хорошо знали в Париже, но не хуже понимали значение этого и в Петербурге. Другой выгодой для Витте от принятого им умышленно неопределенного образа действий было то. что с Берлином предстояли некоторые щекотливые расчеты в декабре 1905 г. по краткосрочным обязательствам, да и нужно было поглядеть, что именно Германия могла бы предложить в будущем.
Для предварительных разведок Витте отправил в Париж и Берлин Коковцова. Но Коковцов попал в самый неблагоприятный момент, в дни московского декабрьского восстания. Рувье ему заявил, что до улажеиня мароканского дела никакого займа не будет. Впрочем, 100 миллионов рублей в виде аванса, в счет будущего займа, ему дали. В Берлине же успех был больше: германское правительство согласилось посодействовать отсрочке платежа по русским обязательствам (Коковцову). «Удалось отсрочить, что, впрочем, было не трудно, так как германское правительство еще находилось в недоумении относительно моего образа действий по отношению внешней политики», – поясняет Витте. Но эти поездки были именно только первоначальными разведками. Ответ Рувье показывал, что французы понимают шру Витте и что если он ставит вопрос так: «сначала заем, потом Алжезирас», то Париж на это отвечает: «сначала Алжезирас, а потом, если вы заслужите своим поведением на конференции, – заем». Остановимся на характерных моментах. Миссия Коковцова выяснила почву, на которой должно было дать французам бой. Еще 20 декабря Коковцов телеграфировал из Парижа: «Виделся с некоторыми банкирами, настроение которых весьма пессимистическое… Без прямого поощрения правительства они не пойдут. Опасаюсь, что Рувье едва ли выступит решительно», а уже 21 декабря Коковцов сообщил Витте результат первой своей беседы с Рувье: «Успеху моего трудного положения могло бы значительно содействовать получение мною права заявить Рувье конфиденциально, что в мароканском вопросе Франция может рассчитывать на моральную поддержку России в смысле влияния ее на Германию. К этому вопросу Рувье возвращался дважды». Витте на другой же день телеграфировал Коковцову «с высочайшего соизволения», что он может передать Рувье. что поддержка России в мароканском вопросе за Францией обеспечена. Но это на французов действовало мало. 6 января 1906 г. Коковцов должен был телеграфировать снова графу Витте, что «все банкиры единогласно и самым решительным образом заявляют о полной невозможности» займа, во-первых, вследствие внутреннего положения в России, а во-вторых, из опасения войны с Германий по поводу Марокко. Правда, «тем не менее правительство оказывает на банкиров очень сильное давление», но одновременно Рувье, действуя от имени совета министров, объявил, что «только после успокоения в России и разрешения мароканского вопроса значительный заем окажется возможным». В ответ Витте телеграфировал, что «германский император никогда не решится на войну» и что «если бы было возможно заключить заем при условии успокоительного заявления со стороны Германии, вероятно, мы могли бы достигнуть этого в тон или иной форме». А в конце телеграммы он выдвинул прямую угрозу государственным банкротством в случае уничтожения золотой валюты: «Предупредите французское правительство и банкиров, что при прекращении размена мы не будем в состоянии оградить интересы иностранных владельцев наших фондов». Но все это не оказало влияния. Коковцова Рувье успел убедить, что он рад бы, но не может повлиять на банкиров. Но Витте особой телеграммой разъясняет Коковцову, в чем дело: «Французское правительство, пользуясь переговорами о займе, всячески старается понудить нас поддержать их не только на мароканской конференции, но и непосредственно у германского императора».
Нужно сказать, что Витте, по собственным заявлениям, вообще в особую политическую прозорливость других не верил, и эти опубликованные в 1926 г. в «Красном архиве» архивные документы (телеграммы Витте к Коковцову и Коковцова к Витте), которые мы тут цитируем, носят характер наставлений со стороны графа Витте несколько заблуждающемуся и как бы оправдывающемуся в чем-то Коковцову.
По возвращении Коковцова в Петербург Витте решил непосредственно сам вступить в эту трудную негоциацию. Он вызвал в Россию Нетцлина. главу французского синдиката, для тайных переговоров (приезд Нетщшпа был обставлен таким секретом, что его поселили в Царском Селе, во дворце Владимира Александровича). Конечно, Нетцлин был снабжен инструкциями не только от синдиката, но и от людей, стоявших повыше: уступив по вопросу о Думе (сначала Нетцлин требовал, чтобы заем был заключен после созыва Думы и. значит, только с ее согласия, а Витте категорически отверг это условие), Нетцлин настоял на другом: заем должен был состояться лишь после того, как мароккекий вопрос будет в Алжезнрасе улажен. После этого центрального пункта все остальные были решены Нетцлином и Витте очень быстро – в пять дней (сумма займа была намечена в 2750 миллионов франков, фактически она оказалась равною 2,25 миллиардам франков = 843,75 миллиона рублей золотом; годовой процент – 6 %; заем не подлежал конвертированию раньше 10 лет). Переговоры и их результат должны были держаться в строгой тайне.
