Текст книги "Политика. История территориальных захватов XV-XX века"
Автор книги: Евгений Тарле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 70 страниц)
Каждый такой малайский или индийский раб стоил (в конце XVII и в первой половине XVIII в.) в колонии около 6 фунтов стерлингов, сумма по тому времени огромная. Они были относительно более развить! чем обычные рабы. Большинство было либо мусульманами, либо буддистами, либо принадлежало к какому-нибудь толку брахманизма. Они нередко выучивались голландской грамоте. В Капской колонии уже с конца XVII в. действовал закон, по которому раб, если он исповедовал христианскую веру и примерно вел себя, а также знал голландский язык, по истечении тридцатилетнего пребывания в рабстве мог выкупиться на свободу, уплатив при этом своему хозяину сумму, равную 8,5 фунтам стерлингов в английской или голландской монете. Но это относилось только к привезенным рабам, а не к тем, которые уже родились в колонии от рабов-родителей. Рабов секли очень жестоко, но хозяева при этом должны были прибегать к помощи полицейской власти, которая и определяла число ударов. Работа была очень тяжелая, но, как сказано, буры принуждены были считаться с относительно небольшой выносливостью своих рабов, привезенных из Южной Азии и с Малайских островов. Можно утверждать, что китайские кули – вольнонаемные рабочие, работавшие в той же Капской земле у тех же буров, – умирали, надорванные непосильным трудом, в гораздо более молодом возрасте, чем умирали их предшественники, привозные рабы: ведь кули в случае смерти можно было без малейших специальных затрат заменить другим таким же наемным кули, тогда как смерть раба в XVII–XVIII и в первой трети XIX в. знаменовала для бура чистую потерю по крайней мере в 6 фунтов стерлингов. Голландские переселенцы далеко не все были крестьянами, но название «крестьянин» (по-английски boor – боэр, или бур) за ними осталось с первых времен и сохранилось для голландского населения бывших бурских республик. Возникновение самих этих республик относится уже к первой половине XIX столетия, когда теснимые англичанами, захватившими Капскую колонию еще в 1795 г., буры решились наконец отойти несколько к северу и основали там два самостоятельных государства – Трансваальскую и Оранжевую республики. Обе эти республики были завоеваны англичанами в 1899–1902 гг. Но эти события уже относятся к той позднейшей эпохе, которую мы здесь не рассматриваем. Следует лишь дать общее представление о том, что делалось в Южной Африке до того, как она попала отчасти в прямое обладание, отчасти в зависимость от Англии.
За все время голландского владычества, т. е. с 1652 г., когда были заложены первые здания будущего Капштадта, и вплоть до 1795 г., когда, как сказано, англичане эту Капскую колонию отняли у Голландии, переселенцы – буры – жили фактически предоставленные самим себе, пользуясь, правда, не очень широким административным самоуправлением, но зато почти независимым от метрополии судом. Голландская Ост-Индская компания, для которой все-таки эта колония имела довольно малую коммерческую ценность, назначала туда губернатора. Она заботилась о том, чтобы стоянка для ее судов была тут надежной, комфортабельной и богато снабженной. Она поощряла иммиграцию, охотно давала земельные участки, помогала обзаводиться всем нужным. Она требовала лишь, чтобы все, что колонисты желают продать за границу, они бы продавали только ей, Ост-Индской компании. Да еще требовала как натуральную повинность обеспечение сторожевой башни вооруженной охраной днем и ночью. В остальном она оставляла их в покое. Но в 1707 г. компания воспретила дальнейшую иммиграцию в Капскую колонию из Европы. С одной стороны, боялись притока французских протестантов, туго сливавшихся с голландским населением колонии, боялись возможности французского завоевания если не сейчас, то со временем, когда эти французские изгнанники примирятся с покинутым ими отечеством. С другой стороны, компания боялась, что непомерный рост населения приведет рано или поздно к тому, что колония потребует полной самостоятельности и своя собственная удобная стоянка для кораблей все же ускользнет от полной власти компании. Постепенно буры оттеснили бушменов и готтентотские племена, жившие в непосредственной близости к мысу Доброй Надежды, и последовали за ними (вытесняя их все дальше и дальше) на север, причем высокая производительность этих новых земель, великолепные пастбища, леса, богатые дичью, реки (вроде Великой Рыбной реки в 400 английских милях от Кейптауна), кишмя кишевшие рыбой, – все это манило буров к дальнейшим разведкам и походам на север. Но в половине XVIII столетия коса нашла на камень, обнаружилось внезапное и очень грозное сопротивление со стороны многолюдного и очень сильного среднеафриканского племени банту и других племен. Уже в течение нескольких столетий они, как обнаружили впоследствии этнография и филология, подвигались из Центральной, Экваториальной Африки к югу, побеждая или присоединяя к себе встречные маленькие народы. Они шли к югу, двигаясь тремя потоками, причем центральный и восточный потоки этого медленного нашествия направлялись прямо наперерез бурам, к Великой Рыбной реке, к которой буры приближались с юга, от мыса Доброй Надежды и Кейптауна. Те племена банту, с которыми больше всего соприкасались буры, носили разные названия – свази, зулусы, тембу, ксоса и т. д. Они были очень воинственны и упорны, и, хотя у них не хватило в конце концов силы уничтожить буров, последние также не имели сил приостановить их движение на юг. Таким образом, голландскому расселению на юге Африки был положен предел, хотя африканские племена не избежали гнета колонизаторов.
В течение всего рассматриваемого периода (и далеко за его пределами, в сущности до последней четверти XIX в.) колонисты Южной Африки занимались главным образом земледелием, скотоводством, рыбной ловлей, охотой и даже старались внушить редким иностранцам, которые к ним являлись и оставались у них для изучения страны, что самое рабство у них не такое, как в других местах, что оно у них не голландское, английское или американское, а библейское, и что их так же нельзя назвать плантаторами, как нельзя назвать этим словом, например, Авраама[22] или какого-либо другого израильского патриарха. Колония долго не вступала полностью в экономический круговорот европейского торгового, а затем промышленного капитала. Но, конечно, библейские сравнена тут были до курьеза неуместны, все-таки Капская колония была колонией голландского капитала и была аванпостом европейских конкистадоров, правда затерянным на юге необъятной и почти вовсе неведомой тогда части света. Когда в эпоху французской революции 1789 г., воспользовавшись тем, что Голландия попала во власть французов, Англия решила отбить по возможности все голландские колонии, участь Капской земли была решена, эскадра английского адмирала Эльфинстона без всякого труда овладела этой колонией, что произошло 16 сентября 1795 г. Это событие было лишь началом позднейшего завоевания англичанами всей Южной, Юго-Восточной и Юго-Западной субэкваториальной Африки. С момента вторжения сюда английского капитала созданы были условия для еще большего усиления колониальной эксплуатации.
Очерк одиннадцатый
Американские колонии в последней четверти XVII и первой половине XVIII в. Потеря Канады французами и значение этого факта для североамериканских колоний. Взрыв революции в Северной Америке. Вмешательство французов. Поражение англичан в Америке и их победы в Индии
Реставрация Стюартов и особенно царствование Якова II были временем, когда всякая самостоятельность колоний признавалась чуть ли не государственным преступлением и все их старые привилегии и права бесцеремонно попирались. Губернатор Новой Англии (живший в Нью-Йорке) Эндрос, уполномоченное и доверенное лицо короля Якова II, проводил последовательную политику объединения всех английских колоний в Северной Америке в одно административное целое, в страну, всецело подчиненную английскому королю и управляемую его наместником. С чисто формальной стороны это ему и удалось, но колонисты отнюдь с этим не мирились. Тайный, но упорный ропот шел по колониям. Американцы считали себя особой от англичан нацией уже тогда, и, в сущности, все главные предпосылки разразившейся 100 лет спустя буржуазной революции 1774–1783 гг., навсегда отторгнувшей североамериканские колонии от Англии, были налицо, хоть и в несравненно менее сильной и отчетливой степени, уже в 70-х годах. Профиль будущего, еще отдаленного восстания уже начинал, еще пока слабо, вырисовываться. Как уже было сказано, после «славной революции» 1688–1689 гг. в Англии английские колонисты в Америке сменили официальных представителей короны, поездив на их место своих представителей.
Однако внутри страны английские колонисты вели ожесточенную борьбу. Индейские племена еще не оставляли мысли об изгнании пришельцев. Отчаянная попытка коренного населения сбросить иго белых грабителей – «война Филиппа» – закончилась новой победой колонистов над местными племенами, порабощением и вывозом за пределы колоний массы причастных к восстанию индейцев для обмена их на африканских рабов. Борьба с голландцами, нетрудная и недолгая, заканчивается полным подчинением голландского элемента английскому владычеству, и новозавоеванный, отнятый у голландцев порт Нью-Йорк (бывший Новый Амстердам) благодаря ряду счастливейших географических условий сделался вскоре одним из главных источников торгового процветания и обогащения колониальной буржуазии. Все это благополучие строилось, конечно, на земельном ограблении индейцев, которые уходили на запад, постепенно вымирали, быстро сокращаясь в числе. Конечно, и среди белого населения уже давно углубились социальные расслоения, уже давно крепчал антагонизм между быстро богатевшими плантаторами южных колоний и хуторянами и фермерами на севере, давно уже и в городском ремесле мастерам-хозяевам приходилось считаться с борьбой подмастерьев и учеников против хозяйской эксплуатации и с уходом учеников и работников на более прибыльные места. Мелкое землевладение страдало от ростовщичества. Наконец, по мере быстрого роста рабовладения ставился уже нередко вопрос о том, какими коллективными мерами держать в повиновении и сделать безопасной эту массу люто эксплуатируемых и жестоко угнетаемых рабов. Словом, в Новой Англии не было, конечно, ничего, подобного той мирной и счастливой Аркадии, которую позднейшие историки и песнопевцы североамериканской буржуазии хотели усматривать в социальных отношениях, сложившихся в приатлантических английских колониях конца XVII и первой половины XVIII столетия.
Но налицо, бесспорно, были условия, которые до поры до времени несколько замедляли процесс обострения классовой борьбы среди белого населения колоний. Батрачество в сельском хозяйстве было тогда крайне редким явлением не только вследствие широчайшего распространения рабского труда, но также и потому, что неисчерпаемый запас свободных, никому не принадлежавших (т. е. принадлежавших индейцам) земель позволял буквально всякому переселенцу стать собственником-хуторянином. Особенно легко это было многосемейным, имевшим подрастающих или взрослых детей. Точно так же в городах работник или ученик, недовольный мастером, уходил от него к другому, и эта угроза ухода действовала сильно и беспроигрышно: людей ремесла, сколько-нибудь обученных, было мало, а потребности росли не по дням, а по часам.
Только несколько десятилетий спустя после обоснования на новом месте колонисты окончательно убедились, какая роскошная страна, какая благодатная почва попала в их руки. Всем историкам экономического быта Европы известен факт громадного развития агрономической литературы в XVII и XVIII столетиях, задолго до физиократов. Землевладельческий класс (независимо от сословного своего характера), захваченный экономическим круговоротом, одинаково требовал интенсификации сельского хозяйства, усовершенствованной техники, научной помощи. Все изобретения и усовершенствования земледельческой техники крайне интересовали заатлантических переселенцев, имевших землю, о которой в Европе могли только мечтать. Недаром один из героев американской революции Бенджамин Франклин[23] прославлялся современниками не только за свои научные труды и дипломатические достижения, но и за то, что нашел несколько новых способов удобрять землю и улучшил сорт американского клевера.
По мере того как богатела и крепла колониальная буржуазия, начинал понемногу возникать и принимать довольно отчетливые очертания вопрос: что выгоднее, продолжать оставаться под эгидой Англии или же отрешиться от нее и повести совершенно самостоятельное политическое существование? В самом деле, уже в эпоху реставрации Стюартов Англия ничего, в сущности, не давала колониям такого, чего они не могли бы получить от Голландии, или Франции, или от тех же англичан, вовсе и не будучи с ними связанными политически. Мало того, Англия в лице правительственной власти и в лице тех торговых компаний и владельцев, которым в свое время правительство давало «патенты» на новые места за океаном, определенно эксплуатировала колониальное население. Эксплуатащи была либо прямая – взимание налогов посредством особых обложений, либо косвенная – сбор пошлин с ввоза и вывоза товаров, монопольное право английских купцов, английских промышленников, английских судовладельцев торговать с колониями, находящимися в подданстве у его величества английского короля. Нельзя даже сказать, что колонисты ощущали эту эксплуатацию очень уж тяжко или чтобы назначаемые к ним из Лондона губернаторы проявляли себя хищниками вроде английских правителей в Индии. Но тут было другое. Раздражала временами совершенная бесполезность, ненужность английского суверенитета. Приходилось оплачивать какую-то фикцию, когда-то имевшую смысл, а потом совсем его утратившую. Военная помощь со стороны Англии против индейцев, французов и голландцев бьша совершенно сведена к нулю во все долгие годы английской революции. Да и при реставрации Стюартов в обоих случаях, когда военная помощь со стороны метрополии очень и очень пригодилась бы, колонисты были принуждены в самые решительные моменты рассчитывать исключительно на свои силы – и в 1662–1664 гг., когда завоевывали Новую Голландию (будущий штат Нью-Йорк), ив 1676 г., когда шло восстание Филиппа и индейцы теснили их к берегу, разоряя и сжигая города, поселения и отдельные одинокие фермы.
Настроения, весьма родственные тем, которые проявились спустя три четверти века, были в зародыше уже налицо в североамериканских колониях Англии, когда вторая английская «революция» низвергла Якова II Стюарта и когда штатгальтер голландский Вильгельм Оранский и жена его Мария были избраны парламентом на английский престол.
Как только это случилось, североамериканские колонии принуждены были вспомнить о близком враге, который был посильнее голландцев и пострашнее индейцев, для обороны от которого без помощи Англии ни в коем случае обойтись было невозможно.
В ту декабрьскую ночь 1688 г., когда убегавший от лица «революции» король Яков II бросил в Темзу большую государственную печать Великобритании, вместе с этой погрузившейся на дно печатью канула в вечность вся внешнеполитическая система, поддерживавшаяся так долго Стюартами, и как европейские великие державы, так и их колонии оказались внезапно перед совершенно новой обстановкой.
При Стюартах уже выяснилось с достаточной ясностью, что у английских купцов, промышленников, судовладельцев, колонизаторов есть два сильных врага – Голландия и Франция – и что второй враг опаснее первого и даже может со временем стать почти таким же опасным, каким в прошедшем XVI в. был испанский колосс.
Но Голландия, опередившая англичан и французов в своем экономическом развитии, уже в последние годы XVI столетия, буквально сразу же после освобождения от испанского владычества, начала занимать враждебную позицию против своих вчерашних союзников. Голландцы стали так же враждебно относиться к старым колониальным державам, как и к новым претендентам и конкурентам. Они упорно изгоняли (и изгнали) португальцев из целого ряда тропических и субтропических островов, где те хозяйничали со времен Васко да Гамы и Альбукерке. И столь же упорно они противились распространению английской торговой и колонизаторской деятельности.
Внезапно выдвинулся грозный вопрос об отношениях с Францией. Французы в это время уже выдвинулись в первый ряд экономически и политически могущественных государств, которые имеют полную возможность захватывать заморские страны, опираясь не только на большой, хорошо организованный флот и большую заморскую армию на местах захватов, но и на свою наступательную силу и влияние в самой Европе.
Там это изменение в английской политике ставило на очереди дня в высшей степени тревожный вопрос. Сейчас же к северу от Новой Англии начиналась неопределенная (и опасная именно этой неопределенностью) граница французских владений. Собственно, неточно выражение: «Французы владели Канадой». Из страны, обозначаемой теперь словом «Канада» и превосходящей размерами всю европейскую Англию в 40 раз, французы за все время своего владычества обследовали едва ли 1/50 часть, а заселили и еще меньше. Но они уже заявляли твердую претензию на все земли, лежащие к северу и к западу от той полосы между океаном и Великими озерами в непосредственной близости от реки Святого Лаврентия, которую они захватили. Они претендовали сделать то дело, которое не удалось голландцам – приостановить английскую колониальную экспансию и на севере и на западе.
Голландскую преграду английские колонисты опрокинули в 1664 г., превратив Новый Амстердам в Нью-Йорк. Но французскую преграду преодолеть собственными силами было абсолютно немыслимо. Да об этом никто в колониях и мечтать не смел. Считали счастьем, что французы не делают попыток, пользуясь Канадой как плацдармом и военно-хозяйственной базой, двинуться оттуда на завоевание английских колоний.
И вот теперь, после 1689 г., когда вскоре открылась серия бесконечных англо-французских войн, колонии почувствовали себя под постоянно грозящей с севера опасностью. Французский флот был очень серьезным соперником английского на всем громадном пространстве Атлантического океана. Во всяком случае, помешать перевозке войск в Канаду из Франции англичане не могли. Войска эти, хорошо обученные, дисциплинированные, вооруженные, могли бы, казалось, без очень большого труда в два-три похода овладеть английскими поселками и городищами, пышно именовавшимися городами, подчинить себе колонистов или же гнать их до Атлантического берега и, выражаясь стратегически, «сбросить в море», т. е. заставить сесть на суда и удрать в Англию. Этого на самом деле не случилось, не только французы не завоевали английских колоний, но, напротив, в конце концов перейдя в наступление, англичане завоевали Канаду и присоединили ее к своим владениям. Почему это произошло? Прежде всего потому, что ни одного разу за все 75 лет, от 1689 г. вплоть до потери Канады в 1763 г., французы не считали североамериканский театр войны сколько-нибудь серьезным, решающим пунктом в их тяжких войнах с Англией. Европейские воды, Испания, Фландрия, Западная Германия – вот где нужен был каждый брейд-вымпел и дорог каждый солдат. Битва при Бленгейме, битва при Фонтенуа – вот где решалась участь народов и царств.
Именно поэтому французы не только мало дорожили возможностью завоевать чужие земли в Северной Америке, но даже не очень ревниво охраняли «собственную» Канаду, считая этот «север» весьма сомнительным подарком судьбы. Что такое была Канада, например, в представлениях Вольтера? Льдина в несколько сот километров. Стоит ли из-за нее лить долго кровь?
Но все это открылось лишь впоследствии и лишь постепенно. А пока приходилось думать об обороне, И вот мы замечаем после 1689 г., и особенно с начала первой английской войны против Людовика XIV, внезапный наплыв лояльнейших чувств колонистов к метрополии. Верноподданническое усердие по отношению к новому королю диктовалось не тем, что он был протестантом, а низвергнутый
Яков II – католиком, идолопоклонником, пуритане-колонисты в это самое время секли розгами и резали уши квакерам и другим религиозным радикалам, которые были еще большими врагами католиков, чем пуритане. Дело было не в вероисповедании Вильгельма III, а в том, что без метрополии, без английских войск уберечься от нашествия французов из Канады было очень трудно. Французское соседство ощущалось колонистами как прямая угроза.
В таком случае, когда эта опасность была окончательно устранена, т. е. когда Канада была у французов отнята, не должна ли была прекратиться лояльность английских колонистов по отношению к метрополии? Совершенно верно. Так это и случилось в действительности.
В 1763 г. Канада была окончательно объявлена английским владением, а уже с 1769 г. Бостон стал во главе упорной оппозиции против английского правительства. В 1774 г. началось восстание, ив 1776 г. состоялось революционное провозглашение союза борющихся против Англии колоний независимой державой. Редко когда историческая логика и диалектическое развитие событий порождали так быстро и непосредственно столь четкие и бесспорные результаты.
Напомню главные даты борьбы Англии против французов с целью овладения Канадой.
По Утрехтскому миру 1713 г., завершившему войну за испанское наследство, французы потеряли южную часть Канады, отошедшую к англичанам, а также отказались от всех своих стародавних притязаний на остров Ньюфаундленд.
Для обороны (впредь) оставшейся части Канады французское правительство выстроило с большими затратами крепость Луисбург на острове Кап-Бретон (у берегов Канады, недалеко от Ньюфаундленда).
Затем во время войны за австрийское наследство (1740–1748) англичане разрушили Луисбург, но остров Кап-Бретон по Аахенскому миру 1748 г. остался за французами.
Наконец, окончательная развязка наступила уже в Семилетнюю войну, когда английский генерал Вольф взял в 1759 г. город Квебек и в ближайшие годы англичане заняли все французские поселения в Канаде.
По миру 1762 г. (ратифицированному в Лондоне и Париже в 1763 г.) Канада окончательно и целиком отошла к Англии.
Вильям Питт Старший[24] сказал как-то, что «Канада приобретена англичанами в Германии». Он имел в виду, что тяжкая борьба с Фридрихом II, в которую ввязались французы и которая продолжалась семь лет, не позволила французскому правительству повести решительную борьбу за свои североамериканские владения против англичан.
Но, с другой стороны, в течение долгих переговоров 1761 г., ведшихся в Париже (еще за два года до окончательного прекращения Семилетней войны), французская дипломатия довольно вяло отстаивала Канаду и быстро согласилась ее уступить, но с тем, чтобы Англия вернула захваченные во время войны французские острова Антильской группы – Гваделупу, Мартинику. Эти богатейшие субтропические острова давали столько сахара, рома, кофе, хлопка, что вся торговая буржуазия французских портов решительно протестовала против уступки их англичанам.
На севере Американского континента французы уступили не только Канаду англичанам, но и часть Луизианы к западу от реки Миссисипи своим же союзникам испанцам. Испания уступила победителям англичанам роскошную Флориду на юго-востоке Северной Америки, прямо соприкасавшуюся с английской Виргинией.
Сверх того, англичане захватили часть острова Сан-Доминго, Гренаду, Доминику, Тобаго и Сент-Винсент.
Все это было блистательным успехом для английской торговой и промышленной буржуазии.
На севере Америки у англичан образовался сплошной массив колониальных владений от Флориды до Канады, включая все посредствующие звенья, т. е. старые английские колонии.
Не менее блестяще окончилась для англичан борьба в Индии, о которой мы скажем дальше: французы были всюду отброшены, мечты о создании французской колониальной империи в Индии окончательно рухнули.
И все-таки в Англии торговые круги не были вполне довольны, там многие считали, что удержать Гваделупу и Мартинику с их сахаром, кофе, табаком и хлопком было бы гораздо выгоднее, чем завоевывать «обледенелую Канаду», и когда 9 декабря 1762 г. палата общин в Лондоне обсуждала проект мирного договора с французами, уже подписанный английскими уполномоченными (Бьютом и Бедфордом) в Париже, то перед зданием парламента произошла враждебная демонстрация против правительства.
Еще до второй половины 60-х годов XVIII столетия, когда конституционные вопросы, касающиеся упорядочения государственных правовых отношений между колониями и метрополией, приобрели такую остроту, были моменты, когда возникали конфликты, так и оставшиеся неразрешенными до самой революции 1776 г.
Не очень складно и не без трений, протекала законодательно-административная и судебная деятельность органов колониальных собраний и не весьма законченно и логично с ней сплетавшаяся административно-фискальная деятельность губернаторов. Эта конституционная жизнь колоний была основана на внутреннем противоречии и на экономической сущности той связи, какая соединяла колонии с Англией: верховная власть (английский король, назначавший законы о колониальной торговле) целеустремленно и вполне сознательно действовала во вред и в убыток колониальной буржуазии (как сельской, так и городской, как северным фермерам, так и южным плантаторам, как ремесленникам, так и купцам), во имя выгод буржуазии английской и во имя приращения доходов английского государственного фиска. Колонистов возмущали не только монопольные претензии англичан в области импорта и экспорта, не только произвольное введение новых или увеличение старых пошлин, но и такие меры, как искусственные препятствия, которые ставились англичанами для уничтожения американской промышленности. Рядом особых актов английское правительство воспрещало почти все отрасли металлургического производства в своих североамериканских колониях, воспрещало производство некоторых галантерейных товаров, сбыт которых был почему-либо, особенно в данный момент, желателен английскому купечеству, искусственными и очень упорными мерами мешало американскому судостроению и т. д.
Почва для очень серьезного конфликта этих непримиримых интересов была уже в достаточной мере подготовлена к концу первой половины XVIII в. Семилетняя война и сопряженная с ней война англичан с французами несколько задержали естественный ход событий и отсрочили взрыв.
Колонии должны были именно по мере усиления и усовершенствования промышленной техники в Англии все больше и больше становиться в подчиненное (в хозяйственном смысле), пассивное положение относительно своей метрополии, которая очень ревниво и определенно недоброжелательно относилась к попытке колонистов тоже воспользоваться новыми техническими изобретениями и приемами.
Непосредственным поводом для взрыва долго накапливавшегося возмущения послужило усиление финансового и политического гнета.
Английское правительство решило держать в своих американских владениях постоянную армию в 10 тыс. человек, а для покрытия части расходов на эту армию ввело для американских колоний, даже и не уведомив их предварительно, новый сбор за гербовую бумагу. Выходило, что американцы должны сами оплачивать службу людей, которые силой оружия предназначены держать их в повиновении. Особенно возмущало колонистов то, что этот сбор был введен английским правительством с полного одобрения английского парламента, где не заседало ни одного американца.
Одновременно почти с этим актом английское правительство предприняло и ряд других мер. С одной стороны, оно новыми и новыми распоряжениями стесняло колонистов в свободной продаже продуктов, а с другой стороны, оно же особенно строго и придирчиво стало мешать торговым сношениям колонистов с французскими островными владениями – Сан-Доминго, Гваделупой, Мартиникой – и этим разоряло ряд торговцев и промышленников в колониях, потому что только что названным французским владениям были нужны именно американские мануфактуры (чисто колониальных продуктов почвы у них самих, было достаточно). Еще в конце 1764 г., т. е. до введения закона о гербовой бумаге, в городе Бостоне среди купцов и промышленников возникло движение, которое могло бы назваться экономическим бойкотом англичан, если бы термин «бойкот» тогда существовал. Решено было не покупать никаких английских промышленных товаров. В 1765 г… когда раздражение по поводу гербовой бумаги охватило всю страну, движение в пользу бойкотирования английских товаров усилилось в необычайной степени. В одном Бостоне 250 купцов и промышленников примкнули к движению. За Бостоном последовали Нью-Йорк и Филадельфия, самые значительные тогда города колоний. Не только сильно уменьшался сбыт привозимых из Англии товаров, но колонисты целыми городами, целыми провинциями давали торжественные обещания никогда не заключать сделок на гербовой бумаге, чтобы свести ненавистный акт к нулю. До открытого восстания еще не доходило, но враждебные манифестации широкой волной распространились по городам и селам колоний.
В Англии это неожиданно бурное и упорное движение сначала очень смутило умы. Министра Гренвиля, который ввел акт о гербовой бумаге, уже не было, Новый министр Рокннгем отменил этот акт.
Временно колонисты как будто успокоились. Но так как конфликт был несравненно глубже и серьезнее, чем спор о новой гербовой бумаге, то, конечно, это успокоение оказалось временным и даже очень кратковременным. Самый талантливый из английских государственных деятелей того времени Вильям Питт Старший (граф Чатам) с тревогой смотрел на американские дела, стремился к примирению, но и из его старании ничего не выходило ивыйти не могло. Не потому все-таки в конце концов вспыхнула американская революция, что Таунсенд был глуп, а король Георг III был упрям, а потому, что самый конфликт между интересами английского капитала и интересами американских колонистов был в те времена совершенно не разрешим никаким компромиссом. Канцлер казначейства в кабинете Рокингема Чарльз Таунсенд был убежден, так же как и сам король Георг III, что совершенно напрасно испугались брожения в колониях и подорвали правительственный престиж отменой акта о гербовой бумаге. Он решил принять бой и в этом получил полную поддержку не только со стороны короля, но и со стороны лондонского Сити и мануфактурных центров. Решено было ввести новые пошлины на ввозимые в Америку стекло, свинец, бумагу и чай. А так как ниоткуда из других мест, кроме как из Англии, эти товары в Америку не ввозились, то, следовательно, новые пошлины давали новый чистый доход английской казне. И как Гренвиль, вводя гербовый сбор, на доходы от этого сбора хотел содержать английскую армию в колониях, так и Таунсенд доход от новых пошлин решил употребить на уплату жалованья губернаторам, назначаемым в американские колонии, и не только губернаторам, но и еще некоторым высшим чиновникам администрации и суда.
