Текст книги "Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая"

Автор книги: Евгений Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

8 августа

Сегодня Саня, Гена и Колька ушли в маршрут. В лагере остались мы с Басей. У меня очень трудное задание: испечь хлеб в той печке, что оставили нам наши предшественники.

– Великий Колька Хвост знаешь как делал? – инструктирует меня Саня, собирая свой рюкзак в маршрут. – Печку жарко-прежарко истопит, потом дверцу настежь растворит и ждет, время от времени засовывая внутрь ветку с листьями. Пока листья обугливаются, дверцу закрывать нельзя, но как только они обугливаться перестанут, а будут лишь скручиваться в трубку – хорош! Дальше нужно действовать по-суворовски: быстрота и натиск. Формы с тестом – в печь (они конечно же давно уже готовы); все щели до единой замазать жидкой глиной, чтобы ни капельки тепла не выходило, а дальше остается только ждать – тепла в печке ровно столько, сколько нужно на выпечку хлеба, и ни о чем беспокоиться уже не нужно: хлеб не сгорит. Ну, желаю успеха! – И с этими словами он побежал догонять Гену с Колькой, которые ушли чуть раньше.

Я завел тесто, выставил кастрюлю на самый солнцепек, а сам пошел рубить дрова. Вытопил печь, раскалил ее чуть не докрасна; оставил студиться и стал возиться с тестом. Смазал формы подсолнечным маслом, налил тесто в формы (заполнив их на две трети – остальное даст припек), притащил формы с тестом к печке и, заготовив десяток веток с листьями, стал ждать того самого момента. Поначалу я был нетерпелив и совал ветки в печь через каждые пять минут, так что мне дважды пришлось приносить зеленый материал, из-за чего ободрал я два замечательных куста черемухи. Но наконец вот он – тот самый миг! Я быстро ставлю формы в печь, закрываю ее заслонкой (это большой тонкий кусок песчаника, как раз под размер печи), затыкаю все щели мокрым мхом и замазываю его глиной (все это я уже приготовил заранее). Я полагал, что дальше хлеб будет печься сам собой (так, по крайней мере, говорил Саня). Не тут-то было: уже через десять минут мох начал гореть, а куски глины, которыми я замазал щели, отваливаться. Из печки ударили струйки пара и дыма. Я стал заново замазывать щели (спасибо хоть мокрой глины я приготовил много), но через пять минут все повторилось сначала. Так промучился я полдня, а результат был более чем плачевным: никакого хлеба у меня не получилось – тесто попросту сварилось в формах. Я, спасая продукты и свой престиж, попытался было потом поджарить это мерзкое варево на сковороде, отчего оно стало еще гаже. Пришлось выкинуть его, к вящему удовольствию Баси, которой это ужасное изделие почему-то понравилось. Ешь хоть ты, Бася, не пропадать же добру!

Ребята вернулись из маршрута рано, часов около пяти, и тоже очень расстроились из-за моей неудачи. Но уже вскоре стали дружно утешать меня, объясняя, что первый блин всегда бывает комом.

Чтобы развеять плохое настроение, мы с Геной, взяв ружье и карабин, отправились на Ину, к наледи, намереваясь добыть свежего мяса (вяленое и копченое нам уже порядком надоело). В большую жару, когда в тайге свирепствует комар, возле наледи держится все живое. Теперь комара почти нет (хотя, по уверениям Геологической Дамы, его не должно бы быть вовсе), и наши шансы на успех значительно меньше. Но мы надеемся, что какой-нибудь олешек и забредет туда по старой памяти. (Удивительно, что за целую неделю по долине Мирного не прошел ни один олень.)

И вот она – гигантская наледь. Да, та, что мы видели на Пауке, просто игрушечная льдинка по сравнению с этим огромным ледяным полем площадью в квадратный километр, обрамленным густым кедровым стлаником и частым строем лиственниц. Удивительно, что здесь, на краю вечного, по всей видимости, льда, растительность сочней и гуще, чем у нас, на Мирном, хотя, казалось бы, должно быть все наоборот, поскольку даже сейчас, в жару, веет здесь погребной холодной сыростью. Время от времени слышен оглушительный грохот – это от наледи откалываются огромные куски (жара все-таки делает свое дело). Идем очень осторожно: если такой кусочек упадет на ногу – конец, но мало того, что он начисто раздробит ногу, еще и замерзнешь насмерть, пока товарищ сбегает в лагерь за топором и вырубит тебя изо льда.

Быстро темнеет. Поворачиваем назад, так и не встретив никакой дичи. Очень торопимся, чтобы миновать эти коварные места засветло. Наледь миновали благополучно, но в лагерь пришли уже глубокой ночью, едва не заблудившись (с трудом нашли устье нашего ручья).

9 августа

Вчера, несмотря на то, что мы вернулись поздно и порядком устали, я, прежде чем отойти ко сну, поставил кислое тесто, чтобы утром испечь лепешек (хлеб у нас кончился совершенно). Встал рано и к общему подъему успел нажарить их целую гору. Лепешки вышли отменные, ребята очень хвалили их (как мне показалось, вполне искренне), но больно уж много идет на них растительного масла, а оно булькает в нашей канистре где-то уже в самом углу.

Все ребята опять ушли в маршрут, а я пообещал им к ужину пирожки с голубикой. Теста от лепешек у меня осталось довольно много; я подмесил его, добавил муки, потом отправился за ягодой и довольно быстро насобирал двухлитровую банку.

Все дела переделал; пирожки начну стряпать, когда ребята вернутся, чтобы подать их им горячими. Весь день голый валялся на брезенте (комары, слава Богу, кончились совершенно) и писал вторую пьесу-сказку «Сказка о счастливом королевстве».

Ребята вернулись уже в сумерках. Я быстро развел костер и стал жарить пирожки, но в спешке слегка ошпарил руку себе кипящим маслом. Вскочили волдыри, которые я носил впоследствии (и пятна от которых ношу до сих пор) как заслуженные боевые награды. Пирожки же вышли просто превосходными, а поскольку ребята были еще и голодны как волки, то пирожков этих истребили огромное количество. Колька, например, еле-еле дополз до своего спального мешка.

– Видели? – спросил Саня. – У Кольки брюхо где-то возле колен болталось. Надо же столько сожрать, как не лопнул?! – И он погладил себя по животу.

Мы же так и не поняли, к кому относилась последняя фраза: к Кольке или к самому Сане.

10 августа

Сегодня в маршрут не пошел никто: Гена с Колькой, прихватив с собой Басю, карабин и мелкашку, отправились к наледи в надежде добыть мяса; Саня разбирает образцы и приводит в порядок свои записи; я же хочу сделать еще одну попытку испечь хлеб.

Поскольку я решил, что та роковая неудача была связана с тем, что тесто было слишком жидкое, теперь я замесил его круто-прекруто. Печку раскалил до совершенно немыслимого жара и скрупулезнейшим образом выдержал все пункты технологии Кольки Хвоста. Однако и второй блин тоже вышел комом. Во-первых, у меня почти сразу же треснула каменная заслонка печи; мох горел непрерывно; то и дело отваливалась глина, которой я замазывал щели. Словом, это была не работа, а сплошное мучение. В этот раз, правда, хлеб почти вышел – он даже сам вывалился из форм и местами поднялся, но был до кондиции весьма далек, сыроват, хотя (с некоторой натяжкой) и съедобен. Басе в этот раз разживы не было: весь этот хлеб мы съели сами, правда безо всякого удовольствия (если признаваться честно).

– Все, – сказал я Сане, – на этом хлебопечение на Колыме заканчиваю. Во-первых, треснула заслонка у печки, а во-вторых, у нас и мука, считай, закончилась. Жаль, так и не сумел примениться я ни к печке, ни тесто заводить, какое нужно...

Теперь, по прошествии стольких лет, я прекрасно понимаю, что дело было не в густоте теста, не в недостатках печки, а исключительно во мне. Не умел я тогда печь хлеб – вот в чем была причина всех моих тогдашних неудач. Впоследствии я освоил это ремесло (вернее, искусство), и, например, на Таймыре хлеб у меня получался великолепным. Я доставал из печи (а умудрялся я там печь хлеб на примусе!) большие, пышные, легкие булки, по вкусу намного превосходившие магазинный хлеб. И даже вертолетчики, бывало, возвращаясь с задания, давали крюка и садились у нас в лагере, чтобы отведать моего хлеба.

В сумерках вернулись Гена с Колькой с пустыми руками, но, как ни странно, довольные и возбужденные. Следом прибежала скулящая от боли Баська. Кинулась к Сане и свернулась возле его ног калачиком, поджав израненные ноги. Колька рассказывает:

– Мы трех оленей видели. Одного прямо посреди наледи. Стреляли в него два раза, да оба раза промахнулись, а двух других – возле устья нашего Мирного. Они из нашей долины выходили. Да такие красавцы: рога – во! Глаза навыкате, шерсть лоснится – я все успел рассмотреть. И как они шли! Мы даже рты от удивления разинули. Ну, пока мы винтовки взводили, пока целились – они уже знаешь где были...

– Да, – продолжал рассказ Гена, – красавцы такие, глаз не отвести. Выскочили на правый берег Ины и как припустят по самому краю, туда, вверх по течению. Головы с рогами за спину забросили и прямо стелются в беге вдоль по берегу. А за ними наша Баська вслед маленьким комочком катится. Я так даже рад был, что мы в них промахнулись.

– И что удивительно, – перебил Гену Колька, – оба самцы. Почему же они парой ходят, если оба самцы?

– Не знаю, – засмеялся Саня, – приятели, наверное. – И потрепал Баську по шее: – Ну что, опять набила лапы? Эх ты, дуреха!

11 августа

С утра Саня с Колькой ушли в маршрут. Мы с Геной должны были идти к наледи за мясом, но отправился он один: мне что-то нездоровится. Коварная здесь земля: стоит теплынь, и кажется, что почва прогрелась; мох мягкий так и манит прилечь, а ляжешь – не заметишь, как простудился: подо мхом – вечная мерзлота, а с нею шутки плохи. Эти два дня я, урывая то часик, то два, валялся на брезенте и писал пьесу-сказку. Вот, похоже, и простыл. Саня дал мне каких-то таблеток; я выпил и ушел в палатку спать (сон для меня лучшее лекарство и всегда помогает безотказно).

В сумерках из маршрута пришли Саня с Колькой, сбросили рюкзаки, и Колька кинулся ко мне делиться впечатлениями:

– Вот уж где красота так красота! Там одно место есть, где кусок горы почему-то отломился и упал. И получился замечательный туннель, по которому наш Мирный бежит. Зайдешь туда: темно, гулко, страшно!

Саня усмехается, раскладывая образцы.

– Это еще что, вот ты бы на Сне побывал, там знаешь сколько всяких чудес?!

– Как бы я там побывал, если ты меня не взял? – огрызнулся Колька. – Только травит душу зазря.

– Виноват! – поднял вверх руки Саня. – Возражение принимается. Больше травить не буду.

Совсем поздно вечером, уже почти в темноте, когда мы начали беспокоиться, Колька с крутого обрыва увидел наконец согбенную фигуру нашего охотника. Он брел еле-еле и тащил за спиной здоровенный рюкзак – значит, добыл кого-то! Колька, которому не терпелось узнать результаты охоты, кубарем скатился с обрыва и кинулся навстречу Гене. Мы с Саней отправились тоже: надо помочь парню.

И вот Гена уже в лагере. Стаскивает сапоги, разматывает прокисшие от пота портянки и рассказывает:

– Олешка убил. Совсем молоденького телка.

– С матерью ходил? – спрашивает Колька.

– Нет, один. Прошлого года рождения, должно быть. Дурачок какой-то: подпустил меня почти вплотную. Я в него метров с десяти стрелял, считай, что в упор. Тут уж промахнуться было просто невозможно.

– С одного выстрела уложил? – интересуется Колька. – Куда попал?

– С одного, – устало отвечает Гена, – в голову.

– Значит, опять язык пропал, – вздыхаю я, – ты же ему с десяти-то метров, голову, поди, в труху превратил.

– Да нет, – отвечает Гена, – язык цел остался. Вырезал я его. Там он, в кармане рюкзака.

– Ну, молодец, – похвалил охотника Саня, – а я-то уж думал: мы в поле так языка и не отведаем – планида у нас нынче такая.

– Охотник! – похвалил я Гену.

– Да какое там, – махнул он рукой. – Я ведь еще одного оленя на наледи видел. Такого быка! Три раза стрелял, да все мимо. Да и этого-то свежевать стал, всего искромсал, изрезал – смотреть противно! Вон как Юра с Женей ножами да кулаками работали – загляденье, а я... – Он снова махнул рукой и пошел к ручью умываться.

12 августа

Саня с Колькой ушли в маршрут, а мы с Геной остались, чтобы переработать вчерашнюю добычу.

– Послушай, Гена, – сказал своему напарнику я, – может, сходим к наледи. Там мяса-то много еще осталось? На льду ему ничего не сделается. Медведь, волк да росомаха до него, наверное, еще не добрались, а?..

– Нет, – покачал головой Гена, – я забрал все, что можно. Там такие пустяки остались, что не стоит ноги бить.

– Ну, тебе видней, – ответил я. – А олешек и вправду совсем молоденький, смотри, мясо-то без единой жиринки, телятина.

Потом я накрутил таз фаршу: нажарил котлет и, сложив их в кастрюлю, залил оленьим салом, оставшимся от оленя, убитого Юрой на Элине. Из оленьего седла нажарил горку настоящих кровавых бифштексов. Гена же тем временем нарезал оставшееся мясо ремнями, солил его и вывешивал под марлевый полог вялиться.

На обед был у нас вермишелевый суп на крепчайшем бульоне и те самые бифштексы.

– М-м-м, как вкусно, – говорит Гена, – вот что значит свежее мясо, да молодое к тому же.

– И не просто мясо, – уточнил я, – а чистая вырезка. Существует общепринятое заблуждение, что вырезка – это всякая мышца без костей. Нет, нет и еще раз нет, дорогой Гена. Вырезкой, той, из которой можно приготовить настоящий бифштекс, лангет или антрекот, имеют право называться лишь те мышцы животного, которые не несут нагрузок: седло, то есть мышцы, лежащие в ложбинке у основания ребер, и мышцы, поддерживающие брюхо. Так что, например, у здоровенного быка всего не более десяти килограммов настоящей вырезки, но зато уж это такое мясо... – И я впился зубами в очередной бифштекс.

– Угу, – с полным ртом подтвердил Гена, размазывая по подбородку сок прекрасного кушанья.

– И в настоящей вырезке не может быть ни жиру, ни пленок, ни тем более сухожилий, – продолжал я.

– Не может! – мотнул головой Гена, который, как мне кажется, слегка опьянел от свежей убоины.

– А то ведь как бывает, – философствую я, – продают якобы вырезку говяжью. Смотришь, а в ней пленки и даже, бывает, основания сухожилий. Какая же это вырезка?!

– Никакая! – категорически согласился со мной Гена.

За обедом объелись мы так, что без сил завалились спать и едва не прозевали приход наших геологов.

Вечером я решил провести полную ревизию наших продуктов. Нашим глазам открылась довольно-таки грустная картина: муки две небольших мисочки; сахару три пачки (сахарный песок закончился весь); растительного масла – половина пол-литровой банки. Рис, яичный порошок и сухое молоко кончились совершенно (сливочное масло закончилось давным-давно, еще на Инынье). В избытке (относительном, конечно) остались лишь вермишель, горох, гречка, чай, соль, ну и, конечно, мясо да рыба (этого-то добра в поле обычно хватает). Впрочем, если вертолет прилетит за нами вовремя, то есть числа пятнадцатого или даже шестнадцатого, особенных трудностей с продуктами у нас быть не должно.

На ужин я приготовил тушеную картошку с оленьим языком. Деликатесное, надо сказать, получилось блюдо, особенно в этих условиях. На этом конец луку и картошке. (Впрочем, если быть скрупулезно честным, не совсем конец – осталось пять картофелин на последний гороховый суп.)

Ах, славный российский продукт, милая картошечка (как наши предки могли бунтовать против этого чуда?! Помните знаменитые картофельные бунты?), служила ты нам все эти дни верой и правдой: и как вкусная еда, и как поставщик редких в тайге витаминов, и даже (чего греха таить) как валюта в отношениях с местным населением. Почему, интересно, дома, где ее сколько угодно, не кажется она нам такой вкусной? Может быть, именно потому, что там ее сколько угодно? Ведь никто же не считает деликатесом, например, красную икру на Курилах или черную икру где-нибудь в устье Оби или Лены.

После ужина я выступил с речью:

– Вот что, граждане таежники, на этом кончаем нашу безалаберную жизнь. Вводится режим строжайшей экономии продуктов.

– Каких продуктов? – не понял Колька, как всегда обожравшийся до пределов, дозволенных природой.

– Всех, кроме мяса и рыбы, конечно. Этого добра ешьте сколько хотите. Хлебом и сахаром Басю угощать категорически запрещаю – пусть ест только мясо и рыбу. Хлеб и сахар буду выдавать порциями и, если замечу, что кто-нибудь берет их без спроса, – эта фраза адресовалась, конечно, Кольке, – отлучу от стола вообще.

– Ну да? – усмехнулся он. – Голодным, что ли, оставишь?

– Почему голодным? – пожал я плечами. – Мяса да рыбы ешь сколько влезет. Хлеба и сахару не дам.

– Темнеет сейчас рано, а он свечей жечь не дает, – наябедничал на меня Колька Сане.

– Ну, во-первых, у костра и так светло, – пожал я плечами, – а во-вторых, вон их сколько осталось, свечей-то, от наших предшественников – жгите их себе на здоровье. Они вполне хорошие, а сколько мы тут еще просидим – неизвестно...

– Почему неизвестно, – встрял Колька, – на пятнадцатое вертолет заказан.

– Это ничего не значит, – махнул рукой опытный Саня.

– Все равно – скряга! – заклеймил меня Колька. – Плюшкин!

– Есть маленько, – засмеялся Гена.

13 августа

Все ребята последний раз ушли в маршрут – завтра полный аврал (будем упаковывать вещи и сворачивать лагерь); завтра же торжественное закрытие полевого сезона и подведение итогов; послезавтра за нами должен быть вертолет (по крайней мере, так нам было обещано).

Я же должен повторить кулинарный подвиг Кольки Хвоста: испечь хлеб без муки и практически без масла. Вчера поздно вечером замочил я в эмалированном ведре вермишель. Сегодня к обеду она превратилась в густое клейкое месиво, из которого мне предстоит испечь хлеб или хотя бы нечто такое, что этот хлеб могло бы напомнить и заменить. Завел дрожжевую закваску и поставил ее созревать на самый солнцепек. (Не перестаю удивляться здешней погоде: вот скоро две недели, как мы живем здесь, на Мирном, и за все время не было не только ни одной капли дождя, но даже и не единого облачка на небе.) Тщательно отжал из вермишелевого месива всю воду, вылил в тесто (будем называть его так) бойко пузырящуюся закваску (пришлось угробить на нее шесть кусков сахару и мисочку муки), хорошенько размешал, вновь поставил на солнцепек и с интересом стал ждать, что же из всего этого получится. Чтобы отвлечься от нехороших дум, отправился собирать голубику на кисель и довольно быстро набрал все ту же двухлитровую банку.

Ну, была не была! – начинаю печь лепешки. Впрочем, мое тесто выглядит хоть куда: пышное, белое, легкое. Подмесил в него остатки муки и стал стряпать лепешки. И (о чудо!) лепешки получаются великолепные! Они не просто съедобны, нет, в них даже явственно чувствуется вкус молока и яиц, который в самой вермишели вовсе не ощущался (а ведь клали же их туда!). Вышло у меня пятьдесят два шедевра; последние я допекал на сковородке, буквально выжимая из банки капли масла. Эх, а ведь там, на Сне, лежит сейчас целая поллитровка масла и килограмм сахару. Ах, как пригодились бы они нам здесь сейчас! Ну, подумаешь, полтора килограмма, что за груз!..

Вечером пришли усталые ребята из маршрута, принесли тяжеленные рюкзаки и ахнули, увидев плоды моих трудов.

– Я молчу! – развел руками Саня.

– Мастер, – развел руками Гена.

И даже Колька одобрительно похлопал меня по плечу.

На ужин выдал я всем по четыре лепешки (себе взял три), и Колька опять стал ворчать, обзывая меня Плюшкиным и скупердяем. Но ребята его не поддержали – кто знает, сколько мы просидим здесь еще? А без масла хлеба не испечь (разве что попробовать на оленьем сале?).

14 августа

Итак, завтра вертолет должен снять нас с нашего Мирного и доставить в сверкающее лоно цивилизации (прошу прощения за выспренний стиль повествования). Завтра (если, правда, вертолетчики выполнят свое обещание) мы, может быть, навсегда покинем прекрасную и дикую колымскую землю [35]35
  Так оно и случилось. Вот уже более двадцати лет прошло, а я с тех пор так ни разу больше и не побывал на Колыме. И теперь уже, видимо, не побываю. Разве что (не дай бог, конечно!) не по своей воле.


[Закрыть]. Сегодня, как я уже говорил, объявлен большой аврал. Саня с Колькой разбирают и упаковывают образцы, собранные здесь, на Мирном. При этом Саня заодно приводит в порядок и свои записи, сделанные в пикетажках [36]36
  Напомню: пикетажка – это полевой дневничок геолога.


[Закрыть].

Каждый образец Колька аккуратно заворачивает в бумажку и укладывает во вьючную суму, которую по наполнении туго стягивает ремнями. Образцы, как и все прочее наше имущество, которое не пригодится в дороге, будут отправлены из Магадана контейнером до Владивостока, а оттуда по железной дороге до нашего Академгородка. Путь у наших вещичек длинный и нелегкий, поэтому надо упаковать их так, чтобы никакие превратности им не повредили. Кроме того, перед нами стоит и другая, тоже очень нелегкая задача: мы должны улететь отсюда одним вертолетным рейсом Ми-4. Поэтому все места мы набиваем плотно, так чтобы нельзя было внутрь просунуть ни спички, а канистры, чтобы не везти их пустыми, засыпаем гречневой крупой (единственный продукт, не считая рыбы и мяса, который у нас оставался в избытке).

– Вертолет грузить будем, – учит нас Саня, – вещи несите легко, с улыбкой, как будто в тюке не сто килограммов, а десять. Вертолетчики – народ мнительный и капризный, особенно бортмеханики, а нам вот так, – он чиркнул себя по горлу ребром ладони, – надо улететь одним рейсом. Денег-то осталось – кот наплакал.

Ах, каким только воздушным транспортом не пользовался я в экспедициях! Я застал еще те романтические времена, когда всю работу по доставке экспедиций выполняли трудяги Ан-2 («гидрачи», то есть самолеты со специальными поплавками для посадки на воду, и колесные машины), выносливые и неприхотливые, как мулы. Какие асы ими управляли! На какие косы, в какой курумник сажали они свои замечательные бипланы, в какие незначительные лужи плюхались! Впрочем, это отдельный рассказ, полный преклонения перед мастерством летчиков, который я когда-нибудь обязательно напишу. Потом началась эра вертолетов. И первыми машинами были те самые Ми-4, о которых я сейчас и повествую. Машины эти были хоть и добротно сделаны, но малоподъемны да и к тому же с небольшим плечом («короткие» машины), то есть при дальней заброске приходилось их перезаправлять в пути. В последних наших экспедициях возили нас красавцы Ми-8 (Ми-4 везде уже списаны были в утиль), которые брали зараз более тонны груза и могли лететь с ним километров на четыреста – пятьсот. В будущих же экспедициях (я надеюсь еще раза три-четыре побывать в поле, не меньше) будут нас, я думаю, возить какие-нибудь новые, еще более замечательные машины. Но вернемся на ручей Мирный, что бежит по Магаданской области, у нас там еще пропасть неотложных дел...

Чтобы не ругаться с летчиками, мы часть вещей решаем оставить здесь, сложив их в ту самую печь, где я безуспешно пытался печь хлеб. В печке они сохранятся дольше и (всяко может статься) еще и пригодятся каким-нибудь путешественникам, которых забросит сюда судьба или жажда приключений. Первым делом укладываем в печь двадцать пачек соли (зачем мы ее взяли столько?!). Затем пять флаконов «Дэты» (а ведь как экономили мы ее в комариное время!), четверть крафт-мешка вермишели и все свечи! Те самые свечи, из-за которых я принял столько насмешек и проклятий на свою голову! Оставляем также все нерасстрелянные ракеты (ужасно огорчен этим Колька и предлагает их немедленно выпустить в небо) и (а вот этого мне жальче всего) толстую прекрасную войлочную кошму площадью шесть квадратных метров. (Кошма в печку, разумеется, не влезла, придется просто положить ее рядом).

Все наши вещи, сложенные в тюки и аккуратно увязанные, спустили вниз, на галечную косу Мирного и, уложив в штабель, закрыли брезентом и увязали веревками. (По закону «бутерброда» единственный дождь может пойти именно сегодня ночью и промочить наше имущество.) Лагерь свернули почти полностью, оставив всего одну палатку, в которой все будем жить последнюю ночь (а может, и не последнюю, кто знает?).

А поздно вечером был у нас прощальный ужин, посвященный окончанию поля. Я нажарил шашлыков (оленину намариновал и нажег углей я еще вчера вечером), но пока ребята мылись, брились и чистились, шашлыки, к великому моему сожалению, совершенно остыли. Саня достал последнюю бутылку коньяку, и за столом в как-то сразу осиротевшем нашем лагере мы распрощались с полем, в котором много было разного, но более все-таки хорошего. Начался ужин, как водится, салютом из ракетницы. Часть ракет все-таки оставляем: может, придется вертолетчикам подавать сигналы да и вообще, кто знает, для чего эти ракеты нам могут пригодиться.

А после ужина Кольку ждал сюрприз. Саня торжественно встал и попросил внимания:

– Руководство Колымского экспедиционного отряда Института геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук Союза Советских Социалистических Республик, – значительно сказал он и посмотрел на Кольку, – решило выдать вам, Николай Васильевич, диплом таежника-тундровика, который вы, безусловно, заработали в этом полевом сезоне.

Он достал из полевой сумки заполненный фирменный бланк Академии наук СССР с настоящей гербовой печатью и прочел:

– «Настоящий диплом выдан в том, что предъявитель сего прошел полный курс геологических таежно-тундровых наук со следующими отметками по основным дисциплинам:

1. Основы общей геологии с элементами палеонтологии и биостратиграфии – отлично.

2. Техника постановки лагеря и разжигания костра в таежных и тундровых условиях – отлично.

3. Основы кулинарии и техники заготовки пищи – хорошо.

4. Стрельба из огнестрельного оружия (карабин, гладкоствольное ружье, пистолет и ракетница) – отлично.

5. Техника охоты и рыбалки – хорошо.

6. Психологические контакты в отряде – хорошо.

7. Общая организованность – удовл.

На основании этого предъявителю диплома присваивается звание тундровика-таежника.

Начальник отряда, кандидат геолого-минералогических наук...» Ну, тут моя подпись и гербовая печать.

Колька был ошеломлен. Он, конечно, не ожидал такого счастья. (То-то будет чем похвастать теперь в школе.)

– Ну, – сказал Саня, вручая диплом, – держи. И попробуй только переэкзаменовок не выдержать!

(У Кольки по итогам года две переэкзаменовки – по химии и по английскому.)

– Да-а, – мнется Колька, – английский-то я, может, еще и сдам, а вот химию навряд ли. Выучить-то я ее выучу, но там ведь еще задачки, а я их решать не умею.

– Не сдашь, – жестко говорит Саня, – диплом отниму.

Этот диплом мы с Саней готовили Кольке сегодня днем. А Колька, словно бы чувствовал это, и все время лез к нам с какими-то вопросами и делами. Тогда Гена (он тоже был посвящен в это дело) увел Кольку из лагеря на два часа – они пошли напоследок фотографировать окрестности.

Спать улеглись глубокой ночью и торопливо заснули: вертолет может прилететь совсем рано – они летают сейчас рано утром или поздно вечером, поближе к темноте, когда не так жарко: в горах в жару да еще при таком перепаде температур (ночью теперь совсем холодно) винтовые машины работают очень плохо.