Текст книги "Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая"
Автор книги: Евгений Вишневский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
28 июля
Нынче мы опять все разбредаемся, в лагере остается один Колька (он никак не может залечить ноги): Саня с Геной уходят вниз по Инынье далеко за наши выселки (теперь уже бывшие) – им надо оконтурить разрез; Юра, взяв карабин и блесну, отправляется по Инынье вверх, я же с мелкокалиберной винтовкой и удочкой отправляюсь опять на Паук, где вчера видел столько хариусов. Перед выходом мы с Юрой заключаем пари на канистру пива (отдавать придется, конечно, лишь по возвращении с поля) – кто поймает больше рыбы, и, пожелав друг другу фарту, расходимся в разные стороны.
И вот я иду вверх по долине Паука и вылавливаю из ям красавцев хариусов. Вот уже сколько лет прошла с той рыбалки, где я только не рыбачил, какой только рыбы не ловил, но, пожалуй, ничего прекрасней этой рыбалки на Пауке не припомню. Поймав у себя на плече или животе паута (по-научному называемого оводом), насаживаю его на маленький крючок (крючок непременно должен быть маленьким, потому что здоровенные хариусы имеют, к сожалению, крошечный ротик) и бросаю в воду так, чтобы паут все время оставался на плаву (ни поплавка, ни грузила на моей удочке нет и быть не может). Течение несет его к омутку, накрытому тенью от скалы; он, пока его еще не смочила вода, пытается трепыхаться, не понимая, почему не может расправить крылья и улететь. И вдруг раздается мощный треск, а за ним удар (да какой!), мою удочку буквально рвет из рук и тащит под скалу какая-то неведомая сила. Я делаю резкую подсечку, и в воздух взлетает темно-синий полуторакилограммовый красавец, распустив свой огромный, будто лакированный плавник, похожий на веер. Почти каждый раз уже в воздухе хариус отцепляется от крючка, и мое искусство состоит в том, чтобы выдернуть его из воды так, чтобы после своего полета он упал на камни или на траву, либо в том, чтобы, бросив удочку, поймать его, как мяч, с лета в руки. Если же я промахиваюсь и хариус падает в воду ручья (даже если воды там сантиметра три-четыре), его уже не поймать – уйдет!
Чтобы донести добычу домой в товарном виде, я нарвал и намочил травы и ею переложил рыбу. Хариус настолько нежен, что уже через пару часов мясо у него начинает отставать от костей, если не принять таких предосторожностей.
Так, рыбача, шел я вверх по ручью до тех пор, пока солнце не ушло за сопки, после чего рыбалка стала невозможна. Увязав свой основательно потяжелевший рюкзак и поправив на плече ремень винтовки (зачем я только брал ее с собой: никакого зверя я не встретил, а если бы и встретил, вряд ли стал бы стрелять, так меня захватила рыбалка, а оставить оружие в тайге я не мог – вот и пришлось мне таскать винтовку за собой), я отправился домой, гадая по дороге: кто из нас двоих поймал больше рыбы, выиграл я у Юры пари или нет и как мы будем определять это: по штукам или по общему весу (ленки обычно заметно крупнее хариусов).
При подходе к нашему лагерю я решил круто забрать вправо и пройти мимо лагеря соседей, чтобы не встречаться с Евсеичем. Но он, словно почувствовав это, вышел мне наперехват и перекрыл тропу, ведущую справа в наш лагерь.
– А, рыбачок, здорово, здорово! – приветствовал он меня. – А ну, показывай улов, хвались!
Пришлось снять с плеча рюкзак и показать деду рыбу.
– Ну, что же, хорошо, – одобрил он меня, – молодец. Давай-ка оставь мне маленько на жареху. Да ты не стесняйся, больше, больше сыпь, тут все свои!
– Да мне бы не жалко, – кривлю я душой, – но мы пари с Юрой заключили на канистру пива, кто больше поймает, – и все-таки откладываю деду хариусов, правда, самых мелких и мятых.
– А это ничего, – суетится Евсеич, – мы тебе справку выпишем. По всей форме, с печатью. У меня и печать есть, круглая... Вот взял я у тебя двенадцать штук, а напишу, что двадцать, хочешь?
– Ну, ты мне эти штучки, Евсеич, брось, – строго говорю ему я. – Человек я честный, по крайней мере на рыбалке. Хоть и завхоз.
Юра уже был в лагере, но был он как-то странно тих, грустен, на лбу у него сиял здоровенный фонарь, а весь левый глаз был залит кровью. Впрочем, сперва, в ажиотаже, я этого не заметил (тем более что были уже сумерки).
– Ну, сколько у тебя? – весело спросил я своего соперника.
– Восемь ленков, – нехотя ответил Юра и ушел в складскую палатку.
– Вот чего мне там не хватало, – послышался оттуда его голос.
Юра вышел, держа в руках маленькое круглое зеркальце. Он подошел к костру и стал внимательно рассматривать свой заплывший кровью глаз.
– Юра, откуда у тебя такой фонарь на лбу? – спросил я (на фонарь я почему-то обратил внимание прежде, чем на заплывший кровью глаз).
– Да я карабином себя по лбу нечаянно ударил, – ответил Юра. – Фонарь-то ладно, а вот глаз...
– А с глазом что?
– Видишь, какая история случилась, – виновато начал Юра, словно оправдываясь, – ушел я далеко, километров за двенадцать, и здоровенного ленка там зацепил, килограммов, должно, на шесть. Да он, мерзавец, сорвался у меня с блесны, я неловко как-то дернул удочку, ну и всадил себе крючок под веко в самый глаз. А зеркальца-то с собой у меня не было, я же не барышня, зеркальце с собой носить, да и зачем мне оно в тайге?.. Словом, полтора километра я шел, крючок, впившийся в глаз, внатяг на леске держал. А потом уже сил не стало, ну я и вырвал его...
– Кого «его»?! – заорал я. – Глаз?!
– Да нет, слава богу, крючок... – И после паузы добавил: – Но боюсь, что и кусок глаза с крючком тоже. А шишка на лбу – это ерунда. Это я карабином себя по лбу трахнул, когда ленок у меня сорвался. Потом уж какая рыбалка – я домой пошел. Правда, по дороге еще двух ленков поймал все-таки, не утерпел. Знаешь, посмотри, что у меня там с глазом, уж больно как-то веко саднит...
–Да какое веко?! – опустив руки, тихо сказал я. – Ты же ведь и вправду себе кусок глаза выдрал. Колька! – свирепо заорал я, придя в себя, хотя орать вовсе не требовалось: Колька стоял рядом, раскрыв рот, и в ужасе смотрел на Юру. – Ну-ка быстро: скипятить воды, кипяток охладить в ручье! Да смотри у меня, не лазь в эту кипяченую воду пальцами, ты же ведь руки неделю не мыл!..
Колька бросился выполнять мои приказания, даже и не подумав огрызнуться. Я кинулся в палатку, быстро разыскал там аптечку, нашел стерильный индивидуальный пакет, тщательно, с мылом и мочалкой, вымыл руки. Достал из пакета бинты и вату, тюбик со стрептоцидовой мазью (до сих пор удивляюсь своим осмысленным действиям в эти минуты: я ведь был словно в шоке, ничего не соображал, а все за меня делал будто бы кто-то другой). Тем временем кипяток остыл, я промыл Юре глаз, напихал в него стрептоцидовой мази (чтобы не начался воспалительный процесс), потом наложил тугую повязку из ваты и бинтов. Все это я делал первый раз в жизни, но получилось очень хорошо. За всю ночь (а уснуть Юре не удалось ни одной минуты) повязка не сползла и не ослабла.
Поздно ночью в лагерь пришли Саня с Геной, усталые, но счастливые. Они бросили к камеральной палатке рюкзаки с какими-то тяжеленными каменными плитами, и Саня заорал на всю Инынью:
– Снимите шляпы! Разрез оконтурен, и все подтвердилось! Даже и черскиел [31]31
Черскиел – ракушка, выделенная в свое время Саней, характеризующая определенный временной слой. Названа так в честь первооткрывателя здешних мест Черского.
[Закрыть]есть!
– Юрка крючок себе в глаз всадил и кусок оттуда вырвал, – уныло сказал я.
– Иди ты! – заорал Саня. – Где он?!
– Да вон в своей палатке лежит. Саня кинулся в палатку к Юре:
– Ну что там у тебя, где, показывай!
– Да нет, – по-прежнему виновато ответил Юра, – давай до завтра отложим. Женька мне очень хорошо все завязал. Неохота развязывать...
– И представь, Саня, – добавил я, – ведь он, когда уже назад с таким глазом шел, еще двух ленков поймал.
– Вот, – сказал ожесточенно Саня, – вот! Давал же я себе зарок: не пускать вас на рыбалку поодиночке. Надо было вам вдвоем за рыбой идти!
После этого все пошли спать, а я остался. Выпотрошил, почистил и засолил всю рыбу: и Юрину, и свою. Моей конечно же много больше, но наш спор теперь, разумеется, потерял всякий смысл.
– Интересно, – с ужасом подумал я, вспоминая Санины слова, – а если бы мы на эту рыбалку вдвоем пошли и мне бы пришлось ему крючок из глаза доставать, тогда что?.. Вытащил бы, конечно, в обморок не упал, но... – И мурашки побежали у меня по спине.
29 июля
Утром Саня взял свою самую сильную лупу и тщательно обследовал Юрин глаз. Рассматривая его, Саня время от времени свистел и качал головой. Наконец он отложил лупу в сторону:
– Дело серьезное, ребята! Возле самого зрачка кусок вырван, и в одном месте краешек даже задет. Надо вызывать санрейс.
– Не надо, Саня, – умоляет Юра, – вот увидишь, все обойдется. Тем более нас через два-три дня все равно перебрасывать будут. Если мне станет хуже, тогда и увезут в больницу, а так я еще, может, к послезавтрому оклемаюсь.
После долгих раздумий решили, по крайней мере, сегодняшний день выждать. Нынче Саня с Геной собирались в маршрут на Элин, но теперь ни о каком маршруте, конечно, не может быть и речи. Саня пошел к соседям, советоваться, что делать с Юрой. С ним пошли Гена с Колькой – нам надо испечь хлеба: со дня на день должен быть вертолет (мы заказали переброску на первое августа). Перед их уходом у нас состоялось небольшое производственное совещание, на котором решили придерживаться такой версии: Юра долбил известковую плиту, геологический молоток был перекален, разлетелся на куски, и один из кусков попал ему в глаз. Тогда Юрину травму можно будет квалифицировать не как бытовую, а как производственную.
Ребята ушли. Я вялю под пологом рыбу, пойманную в тот злополучный день. Юра пытается помогать мне, но я гоню его прочь – больной должен лежать. Глаз у Юры уже воспалился, и я грозно говорю, что если он, этот неугомонный больной, не ляжет, то врачевать его я больше не буду.
Юра ненадолго ушел, полежал с полчаса, потом появился снова и снова стал пытаться помогать мне по хозяйству. Я взял здоровенную палку и пригрозил вытянуть его вдоль хребта, если он опять полезет ко мне со своей помощью.
Юра обиделся, ушел вдоль по нашей протоке вниз, долго шастал там в высокой траве и в болоте и вскоре принес в шапке дикого утенка. Привязал утенка за ногу на длинную суровую нитку и сказал:
– Я на него Баську натравлять буду. Стану ее учить охотиться на дичь.
Окончательно рассердившись, выгнал спать этого нерадивого больного. Потом обрезал нитку, и утенок моментально уплыл, прячась под высоким берегом.
Вечером пришли от соседей ребята, принесли хлеба. Саня возбужденно рассказывает:
– Геологическую Даму я черскиелом доконал совершенно. Она теперь новую политику проводить решила. «Давайте, – говорит, – Александр Васильевич, совместную статью напишем, где всю ситуацию и изложим». До чего же хитра, стерва, хочет из этой щекотливой ситуации вовремя и с приличным лицом вылезти, а всех своих единомышленников бросить, пока не поздно.
– И ты согласился? – спросил я.
– А чего мне, – пожал плечами Саня, – конечно, согласился. Я статью напишу, а она под ней просто подпишется.
– Подпишет акт о безоговорочной капитуляции, – усмехнулся Гена.
– А насчет нашей версии по поводу Юриной производственной травмы, – продолжал Саня, – все точно. Это мы попали в самую точку. Это, оказывается, очень распространенная травма: разбитые молотки частенько глаза нашему брату-геологу ранят.
– Вот и прекрасно, – подвел итог Гена.
– Да, смешная подробность, – не унимается Саня, – Геологическая Дама утверждает, что комар в этих местах пропадает четвертого августа. Вот третьего он еще есть, а четвертого – ни одного. Ну что же, поживем – увидим.
– Да его уже и теперь нету, – влезает в разговор Колька, – против прежнего-то...
– Ну, маленько все-таки есть, а она говорит, что четвертого не будет ни одного. Понимаешь, ни единой штуки.
Поздно ночью Саня составил протокол о несчастном случае на производстве, который мы все (кроме Кольки, разумеется) подписали как свидетели.
30 июля
Юра опять не спал всю ночь, и утром он почти не встает. Я сделал ему перевязку: глаз разбарабанило так, что на него страшно смотреть. До первого числа решили все-таки обождать (усатый красавец командир так уверял меня, что машину нам подадут к заказанному сроку!), а если первого числа вертолета не будет, вызовем аварийно-спасательный рейс и отправим Юру в Сусуманскую больницу.
– Да вы что, мужики, – духарится Юра, – все будет нормально. Дня два-три, самое больше четыре, и все зарастет на мне, как на собаке. Не отправляйте меня в больницу, ребята.
– Ну уж нет, – решительно говорит Саня. – В больницу-то мы отправим тебя во всех вариантах. Если у тебя и вправду ничего серьезного нет, сделают тебе перевязку, дадут с собой лекарств, расскажут, как ими пользоваться, а потом, когда Геологическую Даму с Борисом на Сон забрасывать будут, тебя к нам захватят. Вертолетчики ведь все равно из Сусумана сюда полетят. А если будет хоть малейшее опасение, сразу дуй в Новосибирск, знаю я здешних коновалов, это ведь тебе глаз, а не задница!
Решаем вместе с Юрой отправить санрейсом в Сусуман все образцы, чтобы потом с Мирного [32]32
Мирный – это тоже ручей, на котором нам в этом сезоне еще предстоит поработать.
[Закрыть]улететь с поля одним рейсом. Заодно с образцами отправим обе резиновые лодки (скорее всего, они уже нам больше не понадобятся) и всю ненужную амуницию. В связи с этим Саня объявил аврал. Саня, Гена и Колька тщательно пакуют образцы, осторожно заворачивая каждый в бумажку и тряпочку; я сортирую и складываю вещи. Посреди лагеря на надувном матрасе лежит Юра (ходить у него почти нет сил), он все ноет, умоляя, чтобы ему дали хоть какую-нибудь работу, но на него уже никто не обращает внимания.
Пришел Евсеич, якобы для того, чтоб выразить свое соболезнование Юре. Евсеича встретили холодно, спирту не дали; он потоптался маленько и, почувствовав свою ненужность, ушел восвояси.
В обед пришел проститься с нами Ор Николаевич. Он через час отправляется к себе на Лесную, и здесь, в поле, скорее всего, мы уже не встретимся. Саня спросил у него разрешения связаться по рации с авиаотрядом, если придется вызывать Юре санрейс (как я уже неоднократно говорил, Гена – прекрасный радист). Разрешение конечно же было нами получено. Перед уходом Ор Николаевич записал наши с Саней телефоны – он собирается зимой посетить Академгородок. Что же, дорогой Ор Николаевич, буду рад видеть вас у себя дома (Саня, я полагаю, тоже).
Однако ни в эту, ни в последующие зимы Ор Николаевич ни у меня, ни у Сани не объявился. То ли постеснялся он зайти или позвонить нам, то ли у него изменились планы, кто знает. Но больше мы его так и не видели.
После обеда мы с Геной пошли на Паук, чтоб наловить хариусов. Я ловил, а Гена мне ассистировал: таскал мелкокалиберную винтовку (мы не хотели ее брать, да Саня настоял), добывал мне паутов, рвал траву, мочил ее и перекладывал ею добычу. Поймали не так много, как я в прошлый раз (да и времени на рыбалку нынче у нас было много меньше), но, в общем, достаточно для нашего пропитания.
Возвращаясь, взяли еще сильнее вправо, чем я в прошлый раз (правда, для этого пришлось основательно тащиться в гору), и выиграли: путь сократили и с Евсеичем не встретились.
Встретил нас Юра отборным матом. Он не лежал, а стоял на ногах, и его единственный глаз горел гневным огнем. Оказывается, уходя, я оставил незавязанными мешки с рыбой (копченой и вяленой) в коптильне. Трубы же у коптильни полностью забились сажей (мы, надо признаться, за весь сезон ни разу их не прочищали), и в коптильную палатку проникла поганая муха и уже отложила там свои мерзкие яйца. Жаль, часть рыбы придется выбросить.
31 июля
В шесть утра мы все проснулись оттого, что над нашими палатками висел вертолет. Мы выскочили из мешков и моментально оделись.
– Не может быть сегодня вертолета, – кричу я сквозь шум винтов, – мы же его на завтра вызывали. Сегодня никак он не может быть...
– А это тебе чего? – указывает пальцем Колька на голубой Ми-4, который уже садится на косу возле наших палаток.
– Наверное, они как-то почувствовали, что машина нам позарез нужна, – предположил Гена.
– Да небось Ор Николаевич вчера по рации санрейс вызвал, – сказал Саня, – хотя я его об этом не просил.
Тем временем вертолет остановил винты, из кабины выпрыгнул все тот же восточный усатый красавец командир и, перепрыгнув через протоку, подошел к нам. Он поздоровался с Саней и со мной за руку, остальных приветствовал кивком головы.
– Прошу простить за неточность: вы вертолет на завтра заказывали, но завтра первое. А мы с первого по пятое каждого месяца золото с приисков вывозим... Так что я подумал: не будет большого греха, если мы вас на день раньше перебросим, а?
– Да какой там грех?! – кричит Саня. – Нам машина именно сегодня вот так нужна. – Он рубанул себя ребром ладони по горлу.
– Несчастный случай у нас, – встрял Колька.
– Цыц! – грозно сдвинул брови Саня, и Колька, смешавшись, ушел в палатку.
– Значит, так, – Саня с усатым красавцем уселись на траву, – сперва отвезете одного нашего парня в Сусуман, ему в больницу надо, ну и образцы с собой захватите... Потом вернетесь сюда и перебросите нас на Мирный. Ручей Мирный знаете?
– Все мы здесь знаем, – усмехнулся командир, – да только одним рейсом мы вас на Мирный не забросим, так что всего три получится.
– Три так три, – пожал плечами Саня, – только нам еще на Сон подсесть придется.
– Надо, так подсядем. – Красавец командир вскочил на ноги. – Груз у вас готов? Сопровождающий будет?
– Будет сопровождающий, – сказал Саня, – как же без него. И груз у нас давно уже готов.
Сопровождать Юру и груз (пять тяжеленных, килограммов по семьдесят – восемьдесят, баулов) отправился я.
И вот уже мы в Сусумане. Юра перенес полет очень плохо: он весь горит, его трясет и тошнит. Положил его в тенечке на траву, а сам пошел за машиной, чтобы отвезти наши вещи в камеру хранения. Вертолет же тем временем дозаправлялся.
Первым делом вызвал «скорую помощь», и она отвезла Юру в больницу. Потом пошел к начальнику отдела перевозок просить машину для своих баулов. Половина восьмого утра: нигде никого, кантовать же в одиночку эти ужасные мешки до камеры хранения невозможно (сложил их я на том самом месте, где стояли прежде наши палатки).
Наконец в самом начале девятого появилась дама-начальница в форме Аэрофлота. На голове у нее – прическа из крупных белых локонов, сложенных поленицей (почти во всех маленьких аэропортах у аэрофлотовских дам я видел такую прическу и всегда воспринимал ее как часть униформы).
– Машину? – вытаращила она на меня глаза. – Да мы вам что, такси? Езжайте в Сусуман, арендуйте такси и перевозите ваши мешки на здоровье. А мы – Аэрофлот.
– Вот именно, – горячо согласился я с нею, – и мы вам, Аэрофлоту, заплатили очень хорошие деньги за рейс. И в любом аэропорту вы, Аэрофлот, обязаны доставить багаж пассажиров с борта машины в порт.
Дама некоторое время в упор смотрела на меня, не зная, что ответить, а потом (то ли она придумать никакого ответа не смогла, то ли было у нее хорошее настроение) почесала пальцем темя и, ни слова не возразив, ушла за деревянную перегородку, откуда вернулась вскоре с толстым, ленивым, татуированным, как полинезиец, узбеком. (Откуда он взялся в этих краях, сидел наверное?) Узбек сел за руль грузовичка, кузов которого был обит колесной резиной, и быстренько подогнал его к моим баулам.
И вот уже я в одиночку кантую тяжеленные баулы в кузов, а узбек стоит возле кабины, сощурив глаза, и, раскрыв рот, полный золотых зубов, блаженно улыбается ясному солнечному утру.
– Тяжелые? – наконец лениво спрашивает он.
– Попробуй, – сердито отвечаю я.
– А чего пробовать, я и так вижу, что тяжелые. Золото небось? – расспрашивает меня он, продолжая улыбаться.
– Какое золото! – пыхтя, говорю я и запихиваю в кузов последний баул. – Тут вещи подороже золота будут.
– Тут ничего нет дороже золота, – наставительно говорит мне узбек и садится за руль.
Сдал вещи в камеру хранения, заплатив семь с полтиной (десять копеек за место в сутки). Конечно, эти деньги нам никакая бухгалтерия не спишет, но другого выхода у меня нет. По дороге в кафе «Лето» я шел и все волновался: как бы этот узбек не позарился на наши образцы – тогда все поле насмарку!
Кафе «Лето» открывается в девять, придется ждать: я обещал привезти на Инынью ребятам канистру пива. А до этого времени пробежался по магазинам и сделал закупки (благо тут магазины открываются в восемь утра). Купил хлеба, мягких белых булок, сахару и репчатого луку (по три с полтиной за килограмм).
Но вот наконец открылось и кафе, но пиво в нем оказалось старым: аж позавчерашним. Думал довольно долго, покупать или нет, и все-таки купил.
Только собрались мы улетать назад, на Инынью, как увидели, что в аэропорт стрелой летит «скорая помощь». Интуиция не обманула меня: в машине был Юра.
– Ой, боялся я, что не застану вас. Мы в Ягодное едем, я попросил ребят дать крюка и завернуть в аэропорт. Значит, так: своего глазного врача в Сусумане нет, так что придется мне ехать в Ягодное. Но это даже и хорошо: вертолет на Сон за Геологической Дамой, оказывается, оттуда пойдет... Правда, местный врач говорит, что мне немедленно в постель ложиться надо и скорее всего придется операцию делать, но, думаю, это он так, стращает...
– Ты вот что, Юра, – строжусь над ним я, – ты мне свои ковбойские замашки здесь брось, если не хочешь без глаза остаться. И врачей слушайся неукоснительно, а то все Сане расскажу.
– Ладно, – враз погрустнел Юра, – нате вот, – он протянул мне огромный куль ваты и бинтов, – вы же все на меня потратили, а не дай бог, кому-то из наших пригодится. Ну, бывай! Привет ребятам! – Он хлопнул дверцей, и «скорая помощь» рванула в Ягодную.
– Фарту тебе, Юрка! – крикнул я ему вслед, но он меня, конечно, не услышал.
Прилетели на Инынью. Пока вертолет заходил на посадку, я успел увидеть, что нашего лагеря уже больше не существует. Ах, ничего нет унылее разоренного жилища! Теперь на берегу зияют большие желтые прямоугольники (пожухлая трава и слежавшаяся хвоя подстилок), криво торчат в разные стороны колья, чуть дальше по течению Иныньи траурно сияет под лучами солнца здоровенная черная проплешина кострища, а вокруг нее, как останки какого-то скелета, торчат шесты (на них держался наш тент), скамейки, стол, стойки и жердины, на которых мы вялили рыбу и мясо. Позади палаток, в нашей «помойке», возвышается горка ненужного уже теперь хлама, все же вещи не только разобраны, но уже и упакованы в тюки, мешки, баулы и вынесены на галечную косу (они заботливо придавлены камнями, чтобы не раскатал их по долине ураган, поднятый винтами).
– Ну что с Юрой? – спросил Саня. Я рассказал.
– Пива привез?
– Привез да старого, позавчерашнего, свежего не было.
– Ну давай, давай, давай! – Он указал на наш сиротливо стоящий теперь стол, на котором грудились зеленые кружки, валялась пара копченых ленков и над всем этим возвышалась огромная дюралевая миска (более, пожалуй, похожая на тазик) с согудаем.
Я разлил пиво по кружкам.
– А пятая кому? – поинтересовался Колька. – Вертолетчикам нельзя, они за рулем...
– А ты что, – как всегда усмехнувшись, спросил Гена, – не узнал, чья пятая-то кружка?
– Юркина, – ответил Коля, – вот, с щербинкой... Так его же нету.
– Мало ли чего, – сказал Гена, – мысленно-то он здесь, с нами.
Выпили по полной кружке, а Юрину выплеснули на мох. Вертолетчики конечно же от пива отказались, но ленков и согудая отведали с удовольствием. Особенно согудая.
– Это что же за лакомство такое? – удивленно спросил красавец командир, подняв один ус. – Сколько летаю здесь, пробую первый раз. Это ведь что-то из рыбы, да? Совершенно варварский вкус. И необыкновенно приятный. Я представляю, каково под него холодную водочку.
– Ребята, – вкрадчиво сказал вдруг Саня (он решил, что подходящий момент), – мы тут прикинули: вполне одним рейсом заброситься можно. Вещичек не так уж и много, да и людей меньше стало.
– На одного, – уточнил Колька, и Саня насквозь прожег его взглядом.
– Тем более тут лететь-то всего ничего, а? – И он поближе пододвинул к вертолетчикам миску с согудаем.
– Нет-нет, – замахал руками второй пилот, – там же скалы кругом, воздушные струи и потоки. На перегруженной машине... Мы же и вас угробим, и сами угробимся.
– Одним рейсом не имею права, – сказал усатый командир и встал из-за стола, давая понять, что пора лететь.
Загрузили вертолет, в него уселись Саня с Колькой, и машина с места круто пошла вверх. Я тотчас сел писать письмо (вертолетчики бросят его в почтовый ящик), а Гена решил пройтись по лагерю, чтобы еще раз посмотреть, не забыли ли мы чего важного и нужного. Как только вертолет скрылся из глаз, на той стороне Иныньи появился Евсеич в болотных, натянутых до самого паха сапогах.
– Шо я бачу! – весело закричал он с того берега. – Хиба це сон? Неужто пивко!
– Пиво, Евсеич, пиво, – успокоил я его, – иди сюда, угостим. Только не обессудь, не очень свежее.
Дед быстро переправился через протоку, в спешке зачерпнув воду правым сапогом. Я налил ему пива в свою кружку. Дед блаженно зажмурил глаза, крякнул, выпил ее одним махом и попросил еще. Я налил ему еще одну кружку.
– Сказка, – причитал он, – сладкий сон – пиво в поле! Да, – вдруг спохватился он, – как там у Юрки-то дела?
– Нормально, – ответил я, – все будет хорошо. Не беспокойся.
– Ну и хорошо, когда хорошо, – сказал Евсеич и, не поблагодарив, ринулся на помойку и стал искать там полезные для себя вещи.
– Евсеич, – крикнул я ему, – ты что, полчаса подождать не можешь? Вот улетим мы, копайся в этом дерьме хоть неделю!
– Да нет, – говорит Евсеич, – я сейчас домой пойду. У меня дома дел прорва. Только ты уж это, налей-ка мне пивка с собой, а? На вынос...
– Ладно, – ответил я, – давай банку.
– Да у меня же с собой нет, – развел он руками, – хотя погоди, сейчас найду. – Евсеич бросился на помойку и вскоре разыскал-таки там банку из-под болгарских помидоров, вымыл ее в протоке и торжественно принес к нашему столу. – Эх, у меня же в лагере трехлитрушек до такой матери, – горестно вздыхал он. – Но откуда же я мог знать, что ты пива привезешь!
А вот и вертолет возвращается, садится на косу, и мы бросаемся грузить в него наши вещички. Сделали все буквально в пять минут и улетели бы, но возникла вдруг неожиданная проблема: не хочет лезть в вертолет Баська. Тащим за шиворот – кусается. Наконец Гена нашел кусок веревки, сделал из него ошейник и на нем, как на удавке, поволок несчастную псину к машине (не хочет она лететь без хозяина – надо было Сане с Колькой брать ее с собой).
– Да оставьте вы ее мне, – говорит Евсеич, – на что она вам!
Я бросаю на деда гневный взгляд и вдруг вижу, что в дальнем конце косы сиротливо сохнет замечательный Юркин трофей, который мы чуть не забыли.
– Держи Баську! – крикнул я Гене, в несколько прыжков долетел до вонючих рогов, схватил их и поволок к вертолету, дорогой успев прихватить миску с недоеденным согудаем (не пропадать же добру!).
И вот мы бросаем прощальный взгляд на Инынью, Лесную, на наш лагерь – словом, на то место, которое целый месяц было нашим домом, и видим, что Евсеич (он и не думал никуда уходить) все продолжает копаться в нашей помойке.
Летели мы всего минут пятнадцать. Под нами громоздились сопки, горы, хребты, все серо-коричневого цвета с зеленой опушкой понизу. И вот уже внизу, на галечной косе, я вижу две маленькие фигурки, а около них баулы и тюки, сложенные в аккуратную кучу.
Заходим на посадку. В наше отсутствие Саня попытался даже оборудовать нечто вроде посадочной площадки: вогнал в косу кол и к нему привязал белую (в далеком прошлом) портянку. При посадке портянку с кола, конечно, сорвало, да и сам кол вылетел из галечника со свистом.
Этим же вертолетом Саня с Геной летят на ручей Сон. Они берут с собой немного еды, спальные мешки, рюкзаки, двухместную палатку (бывшую камералку). Взяли с собой на всякий случай они и Юрин спальный мешок: вдруг он все-таки прилетит (хотя никто из нас в это не верит). Мы втроем (я, Колька и Бася) остаемся здесь, на Мирном. Наша задача – оборудовать лагерь и вообще обустроиться к приходу Сани с Геной. Они должны вернуться шестого августа.
Лагерь ставим в кедровом стланике, на краю высокого и довольно крутого обрыва, где недавно (два года назад) стояла какая-то экспедиция: повсюду торчат колья, каркасы палаток; здесь же сколочены два столика, возле них сиденья-чурбаки; повсюду в изобилии валяется мусор и хлам: рваные сапоги и калоши, комья гадкой серой ваты, обрывки газет, раздавленные свечи и ружейные гильзы, какие-то серо-бурые тряпки, полусгнившая хвоя лапника и огромное количество журналов, вполне пригодных для чтения («Огонек», «Здоровье» и «Гражданская авиация»). Внизу, в основании обрыва, сделана печь для хлеба. Каменные плиты, образующие ее, плотно пригнаны одна к другой, щели замазаны глиной и забиты мхом; в качестве заслонки служит огромный плоский и тонкий камень в аккурат под размер печи; тут же рядом валяется удобная деревянная кочерга, лежат нарубленные дрова и даже коробка спичек. Ради шутки я чиркнул одну из них, и – о, чудо! – спичка, два года пролежавшая под снегом, дождями и водой (в половодье всю долину до самой печки, безусловно, заливает), загорелась.
Стаскали все вещи в одну большую кучу, накрыли их брезентом на случай дождя, придавили камнями. Наверху, в брошенном лагере, поставили палатку и, поужинав остатками пива и согудая, улеглись спать. Очень тяжелый был день!
Засыпая, волнуюсь за рыбу – не пересолела бы она в мешках, – но вывешивать вялиться ее сейчас – выше моих сил.
