Текст книги "Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая"

Автор книги: Евгений Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

18 июля

Сеанс связи прошел успешно. Наташа связалась с базовым радистом в Хатанге и передала, что у нас все нормально, правда, радист опять пожурил ее за плохую работу. Работает наша станция только телеграфом, то есть ключом, у Наташи опыта, как я уже говорил, никакого, так что все мы единодушно эту связь признали достижением.

После завтрака все ушли в маршрут, а в лагере опять остался я один: у меня все еще побаливает нога и потому я никуда не хожу, даже на рыбалку. Сети у нас сейчас сохнут на берегу, так что проверять их не надо.

Ветер стих, выглянуло солнце, и сразу наступила такая жара (градусов пятнадцать, если не больше), что захотелось раздеться догола. Надо ли говорить, что я тут же выполнил это свое желание. Ах, какое же это наслаждение – снять с себя все ватные и меховые одежды и кожей ощутить прохладный воздух!

Через некоторое время неизвестно откуда появились вдруг... комары! Сначала я увидел двух, потом еще пять, а потом аж целый десяток. Комары, правда, странные: огромные, мохнатые и какие-то уж очень вялые, полудохлые. Если злой и поджарый колымский комар летит, как самолет-истребитель, и прямо слету безжалостно вонзается в кожу, то огромный мохнатый таймырский его собрат на голое плечо усаживается долго и основательно, старательно готовится к удару, напрягая все свои силы и наконец, с третьей или четвертой попытки, с трудом добирается до крови. Его и бить-то жалко: ведь не комар, а просто какой-то герой, борец за собственное существование. Впрочем, это здорово, что появился комар. Это значит, что, спасаясь от него, олени двинутся к снежникам, то есть сюда, к нам, а сверху по ручьям пойдут жировать и хариусы. Так что для нас комар – предвестник большой еды!

Первыми из маршрута явились Лев Васильевич с Наташей. Наташа принесла полную горсть желтых полярных маков.

– Километрах в трех отсюда, – говорит она, ставя цветы в воду, – склончик есть, со всех сторон закрытый от ветров. Так он весь в цветах. Цветки настоящие, огромные, правда, на маленьких стебельках, сантиметра в два-три, не больше, и почему-то все желтые... Кроме, правда, незабудок, те, как и положено им, голубые... Все цветы, которые мы привыкли видеть красными, розовыми, голубыми, здесь почему-то сплошь желтые. Желтые маки, желтые подснежники... Почему это, интересно. – Она повернулась к Льву Васильевичу, ожидая от всезнающего полярника ответа. И ответ не замедлил прийти.

– Очень просто, – пожал плечами Лев, – холодно здесь цветам, а для того, чтобы набрать нужный цвет, определенная температура нужна. Вот до желтого цвета им тепла еще хватает, а больше...

– А отчего же тогда незабудки тут голубые? – ехидно спросил я.

– Так ведь маленькие же они, незабудки-то... Им, по их размерам, как видно, тепла для набора цвета хватает... – ответил Лев.

Часов в одиннадцать вечера Эдик с Валерой опять ушли за гусями.

– Учтите, – напутствовал их Лев, – это последняя ваша попытка. Гуси в основном птенцов уже вывели, еще два-три дня – гусята обсохнут и уплывут вместе с родителями в Хутуду-Яму да в озера. Только мы их и видели. Там, на большой воде, они линять будут, жировать и потом на крыло становиться.

Решив во что бы то ни стало дождаться наших охотников, я просидел над своими записками до трех часов ночи, не дождался и расстроенный ушел спать.

19 июля

Наши охотники явились поздним утром, когда уже все у нас встали, умылись и собрались завтракать. Торжествующий Валера бросил к моим ногам здоровенную окровавленную гусыню.

– Из засады добыл, – гордо сообщил он, – из-за камней, с перевала стерег. Ждал, ждал да и уснул. Просыпаюсь, смотрю, сидят оба – гусь и гусыня. А я спросонок все не могу понять, во сне мне эти гуси видятся или же наяву. Выстрелил на всякий случай, гляжу: оба снялись и полетели. Только гусыня что-то уж больно часто крыльями машет. До вершины нашего гребня не долетела и – камнем вниз. Я подошел – она уже готова, даже и не трепыхается. Я ей пулей всю грудь разворотил. Как же она после этого еще летела, не понимаю!

– Чего же удивительного, – возразил я, – вон твой предыдущий трофей, который мне столько безобразий натворил, та гусыня... Так она минуты две еще бегала после того, как я ей голову отрубил, и своим ходом без головы в палатку пришла.

– Валера у нас по гусыням специалист, – сказала Люся и как-то странно усмехнулась.

– Ага, – радостно согласился Валера. – Как-то так получается... А вообще-то жаль, что я в гусыню попал, а не в гусака. Гусыня бы к гнезду непременно вернулась, я бы тогда и ее добыл... А так гусак ушел и одного новорожденного гусенка за собой увел. Всего-то у них в гнезде три яйца было. Из второго яйца гусенок только-только вылупляться начал, теперь уж замерз, конечно. А третье яйцо они сами раздавили, неопытные еще, наверное...

– Неопытные, – буркнул я, – как бы ты себя вел, опытный, ежели бы в тебя из засады в два ствола лупили. Не только бы, поди, яйца раздавил, но и голову.

– Нет, – вздохнул Лев, – нужен олень. Позарез нужен...

Наши охотники отправились спать; дамы все втроем с молотками полезли обследовать соседний склон; мы же со Львом Васильевичем пошли на реку.

Все реки и ручьи разлились еще сильней. Вода уже залила нашу резиновую лодку, бочку и лежащие в ней сети. (Хорошо, что мы были так предусмотрительны и как следует закрепили все свое имущество камнями.) Вверх по течению Хутуду-Яму бурлацкой бечевой подняли мы лодку со снастями к месту нашей прежней рыбалки. Устали чертовски, но тем не менее решили все-таки порыбачить «авоськой» в «неводном» режиме. Сделали пять тоней и впервые не поймали ни одной (!) рыбины. Грустно вздохнув, поставили обе сети, никчемную «добытчицу» и славную «авоську», в прежних местах и отправились домой.

Все небо обложено тучами, собирается дождь или, может, снег (а скорее всего, и то и другое разом). Торопимся изо всех сил: дома у меня вывешены вялиться сиги, и, ежели они попадут под дождь, пропало дело, рыбу придется выбросить. К счастью, дождь обошел нас стороной. Тучи все время сносило к западу и наконец унесло вовсе на дальний край Тулай-Киряки.

Вернулись мы с Львом Васильевичем глубокой ночью. Причем последний километр я шел чуть ли не на четвереньках: очень сильно болела поврежденная нога.

20 июля

Сегодня самый обычный, ничем не примечательный трудовой день. Все геологи разбрелись по маршрутам (и Наташа вместе с ними). Я же, хромая, хозяйничаю в лагере.

Светит «щедрое» полярное солнышко, и я вытащил на улицу проветрить все наши спальные мешки. У Натальи Ивановны, как я уже, кажется, говорил, спальник из меха полярного волка. Фрама этот мешок буквально сводит с ума: наш пес рычит, лает, шерсть у него на загривке встала дыбом. Откуда он, родившийся год назад в городе, не имеющий ни малейшего представления о волках, да тем более полярных, может знать, что перед ним шкура его исконного врага?! Загадочная эта штуковина – инстинкт.

Мои сижки, которых я рискнул оставить вялиться и на ночь, вывялились отлично. Они вмеру подсохли, малосольны, их мясо светится насквозь. И вкус, разумеется, что надо: сижки просто тают во рту. Впрочем, ничего удивительного в том нет. Опыт в этом деле у меня, слава богу, богатый, и удача в этот раз не обошла меня: на рыбу не попало ни капли воды и ни одного прямого луча солнца (сижки вялились у меня в тени под ветерком). Солнце здесь мой враг, от его лучей жир рыбы плавится и прогоркает. Что же, все очень кстати: завтра у нашей Люси день рождения, так что рыбка поспела в самый аккурат. К сожалению, для именного (вернее, «деньрожденного») стола нет у нас свежей рыбы да и мяса тоже (кроме той, злополучной гусыни), ну да ничего, извернемся.

Мои друзья, приятели и знакомые, которым я давал читать эти скромные записки, в один голос утверждают (и они, безусловно, правы), что мои заметки, весьма любопытные поначалу, постепенно становятся все более скучными, поскольку они весьма однообразны: описывается в них лишь повседневный быт наших маленьких отрядов – охота, рыбалка, непритязательные хозяйственные хлопоты и еда, еда, еда.

Что делать, так оно и есть. Я бы и рад был ярко и подробно живописать творческую, геологическую сторону нашей жизни там, на Курилах, Колыме или Таймыре, да не смыслю я в ней ничего. И поскольку главной целью этих моих записок было полное и ежедневное воссоздание нашей жизни там, по возможности полный и подробный «фотографический» портрет всех событий, с тем чтобы потом, по происшествии многих лет, я мог как бы снова вернуться в свою молодость и в свои путешествия, вот я и вынужден писать нудно и подробно. Как говорил кто-то из безвестных русских литераторов конца девятнадцатого века: «Писание мое скучное, как и жизнь, из которой оно сделано».

Что же касается еды, то тут разговор особый. Мало того, что еда – это необходимость, в поле это еще и радость, а также и творчество. Каждый завтрак, обед и ужин – это в недостижимом своем пределе произведение искусства. Причем произведение, созданное специально для того, чтобы быть уничтоженным. И память о нем я могу оставить лишь в своих воспоминаниях и здесь вот, на бумаге. А потому читателя, если он хочет следовать за мной и дальше, я попрошу набраться терпения, потому что и в дальнейшем я буду писать все о том же: охоте, рыбалке, хозяйственных хлопотах и еде, еде, еде.

21 июля

Люся проснулась от того, что спать ей мешал кирпич (так она поначалу подумала), засунутый в спальный мешок. Но это был не кирпич (стали бы мы везти его из Хатанги и Косистого специально для того, чтобы подшутить над милой виновницей в день ее рождения!), это были шахматы, преподнесенные прекрасной имениннице в подарок (она – заядлая шахматистка). Но на этом сюрпризы и подарки отнюдь не кончились. Выйдя умываться, Люся увидела на нашей радиомачте флаг, издалека очень напоминающий Андреевский [10]10
  Фамилия Люси – Андреева.


[Закрыть]– это Эдик с вечера поднял на мачте красивую косынку, цвета которой были подобраны заранее.

У основания же мачты лежала в обрамлении полярных маков плитка шоколада, здесь же была намалевана надпись: «Люсе в день рождения от таймырских зайцев!»

За завтраком Лев Васильевич от имени всего отряда тепло поздравил Люсю и преподнес ей подарок – нефритовый кулон на цепочке белого металла – и, по своему обыкновению, добавил нечто интересное, хотя и не имеющее отношения ни к нашему отряду, ни к Таймыру, ни ко дню рождения Люси:

– По древним поверьям, сей камень предохраняет от дурного глаза, приносит счастье и здоровье, особливо ежели болят почки или что-нибудь по дамской части. В Китае, например, этот камень искони ценился дороже золота. С помощью его отдельные люди там достигали необыкновенной силы и высоты духа, могли не только общаться с теми, кто навсегда ушел от нас, но и с теми, кто еще придет много веков спустя. Так что носить его на виду было просто опасным безрассудством – могли прибить в любой момент за мое поживаешь...

– Ой! – испугалась Люся и закрыла лицо руками.

– Но поскольку в нашем отряде китайцев нет и никто общаться с духами, насколько я знаю, не собирается, – продолжил торжественно Лев Васильевич, – можешь носить его на полное свое здоровье и ничего не опасаться.

Валера с Эдиком, а также Лев Васильевич (в одиночку) ушли в маршруты. Причем Лев с Эдиком прихватили с собой карабин, а Валера – мелкашку, так что, я думаю, пошли они не столько в маршрут, сколько за подарками Люсе и мясом к именинному столу.

– Торжество намечаю к шести часам, – предупредил их я, – а потому категорически рекомендую быть к этому времени в лагере.

Целый день мы с Натальей Ивановной, Наташей и самой именинницей хлопочем, готовя праздничный ужин. Как назло, прямо в проем нашей кухонной палатки дует ветер, гасит примуса, не давая работать.

Вскоре пришел грустный и весь какой-то усталый Лев Васильевич и принес Люсе в подарок полную шапку цветов, но более – ничего.

– Ничего, – развел он руками, – то есть категорически ничего. Видел я, правда, крошечного зайчонка в ладонь величиной, часа полтора за ним с курткой бегал, хотел живой подарок преподнести. Умаялся до темноты в глазах, а результат... – Он опять развел руками. – Прямо мультфильм «Ну, погоди!», и я вместо Волка в главной роли.

– И результат тот же, – засмеялся я.

В шесть часов вернулись из маршрута ребята, и тоже совершенные пустые и грустные.

– Даже и не видели ничего, – махнул рукой Эдик. – Только полярного волка. Да и то – краем глаза.

– Я сперва ничего не понял, – сказал Валера, – сбоку стремительно мелькнуло что-то серое, огромное... Просто какое-то движение, и все! Я даже подумал: показалось, потом подбежали мы к той лощине, где это движение видели, смотрим: огромные следы в мшанике и прямо у нас на глазах они водой заполняются. Выскочил я на холм, все в округе осмотрел – нигде ничего. Вот и поохоться на них после этого...

– У меня тоже ничего, – грустно усмехнулся Лев, – видно, день нынче такой. Несчастливый...

Праздничный ужин удалось начать только в девятом часу вечера (все из-за этого ветра). Мы выжали все, что смогли, из наших продуктов и наших способностей, так что стол вышел совсем неплохим, даже, пожалуй, праздничным. Главным украшением его (не считая, правда, самой именинницы и моря цветов) был огромный пирог с гусиной печенкой и торт с кремом (совсем непросто было испечь его в наших условиях), а также глинтвейн, сваренный лично Львом Васильевичем из спирта, сухофруктов и специй. Тостов было превеликое множество: пили за саму именинницу, ее успехи, здоровье, удачу, характер, внешний вид и т. д. и т. п. Потом пили за ее мужа, сына, родителей. Потом пили за что-то еще, а вот за что, убейте – не помню. Вообще после тоста за родителей я помню все смутно, отрывками. Помню салют из двух ракетниц в честь именинницы, который носил почему-то спортивный характер: все по очереди соревновались, чья ракета улетит дальше и дольше продержится в воздухе. Помню самый роскошный подарок для Люси и для всех нас: два маленьких костра, которые мы жгли неподалеку от кухонной палатки. На костер пошли обрезки от каркасов, на которых крепятся наши палатки, пара ящиков из-под продуктов и какая-то мелкая щепа, неизвестно откуда добытая Валерой. Как завороженные смотрели мы на оранжевые с голубым отливом язычки пламени, которые плясали по жалким головешкам, и от древесного дыма у всех нас сладко кружилась голова. Да, для того чтобы в полной мере оценить что-то (например, прелесть открытого огня), надо хоть ненадолго лишиться этого.

Это пиршество, эту идиллию разрушил все тот же Валера: он зачем-то принес свои промасленные ватные штаны и кинул их в огонь. И сразу все вокруг наполнилось вонью и смрадом. Я сказал по этому поводу какую-то грубость и ушел спать. Все были еще пьянее, чем я, а завтра у нас в девять сеанс связи – мне же и будить их да еще и завтрак готовить. К сожалению, так и не удалось восстановить впоследствии, что за грубость я сказал и сказал ли вообще ее (может, мне все это почудилось спьяну), а может, просто никто не обратил на мою грубость внимания, как узнать это теперь?! Засыпая, я все еще опасался, как бы наши восторженные гости на празднике не подожгли лагерь, хотя и сам был ненамного трезвее их.

22 июля

Все мои заботы оказались напрасными. В восемь утра, когда я поднялся (на удивление, с совершенно ясной головой и вообще свежий как огурчик), весь наш лагерь был не только цел, но все было чисто прибрано и даже уже и готов завтрак. Оказалось, что Люся с Эдиком не ложились спать всю ночь, трепались до утра и, чтобы не терять времени даром, прибрали все и приготовили завтрак. Люся не ложилась спать, чтобы утром вместе с Наташей и Львом Васильевичем пойти на сеанс радиосвязи (боялась, что проспит), а Эдик за компанию. И Люся была вознаграждена: ей была РД (радиограмма) поцелуйного типа. (Тут следует заметить, что радисты в Арктике делят радиограммы на три категории: производственные, разносные и поцелуйные.)

Пока они колдовали в радиопалатке (как только все там поместились?!), я с удивлением обнаружил, что ночью к нам в лагерь приходил олень: возле маленьких черных кострищ лежали свежие кучки оленьего навоза, отпечаталось несколько следов на берегу Фрамки и даже валялось шесть-семь волосков оленьей шерсти. Видимо, это одичавший домашний олень пришел на запах дыма, знал, что дым – лучшее средство от комаров. То-то слышал я сквозь каменный сон, как лаял, захлебываясь от ярости, Фрам, но, поскольку отличить явь ото сна было мне тогда трудно, никакого значения этому не придал.

После обеда в одиночку я пошел проверять сети. В виде эксперимента в этот раз я обул не болотные сапоги, а кеды. Стоит «жара», и промокнуть я не боюсь, а потому все эти семь километров я шел, переходя вброд реки и по щиколотку утопая в болотной жиже. Комаров в тундре заметно прибавилось, так что я даже надел накомарник. Идти в нем душно: пот заливает глаза, а ноги по щиколотку в ледяной воде. Так я и шел всю дорогу: человек-термопара.

Сперва я хотел проверить наши сети, раздевшись догола, чтобы потом надеть все сухое. Но, во-первых, штаны мои и так мокры до колена, во-вторых же, комары не давали мне распутать сети и в одежде, а уж голышом-то!..

Поймал хорошо: рыбин пятнадцать, в основном крупных хариусов. Причем все рыбы попали в «авоську», в «добытчицу» же опять – ни штуки. Что за причина такая?! Сложил рыбу в рюкзак, сети вновь поставил в тех же самых местах и не спеша поплелся назад.

На обратном пути из мелкашки убил куличка (влет!). Вернее, не куличка, а вальдшнепа. Птицы эти очень вкусны, но, к сожалению, очень малы. По-английски кулик – snipe. И снайпером называли охотника, который мог добыть куличка. Причем добыть дробью, бекасинником. Я же, вот вам, пожалуйста, добыл его пулей, так что теперь я имею право именоваться сверхснайпером.

Вернулся в лагерь поздно вечером и, похоже, здорово простудился: меня колотит крупная дрожь; голова моя тяжела и горит огнем; во всем теле слабость. Пришлось лечится: выпил полкружки спирта, горячего чаю и завалился спать, строго-настрого наказав себе не просыпаться до тех пор, пока не поправлюсь. Знаю, такое лечение действует на меня безотказно. Вообще мне кажется, что такой вот сон с самовнушением – великолепное лекарство от любых, в том числе и самых тяжелых, болезней.

23 июля

Как и следовало ожидать, проснулся я совершенно здоровым, проспав почти двенадцать часов.

Сегодня Лев Васильевич с Натальей Ивановной, а также Валера с Люсей собираются на выселки, где полагают пробыть не меньше недели. Правда, Лев дня через два-три обещает вернуться назад, с тем чтобы вместо него на выселки ушел Эдик.

Собирались они очень долго – весь день. Наконец, часов около девяти вечера, пошли. Фрам скулит, рвется у меня с поводка, очень ему не хочется расставаться с хозяином.

Часа через полтора после того, как наши геологи ушли и Фрам, как мне показалось, успокоился, я спустил его с поводка. Он с отсутствующим выражением на морде вылез из мужской палатки, сделал несколько как бы безразличных шагов по склону, скосил на меня глаза и как вдруг припустит вслед за хозяином! Он летел стрелой вверх по склону, вынюхивая следы наших ребят, не обращая внимания на осыпь и курумник, летел изо всех сил, и остановить его у меня, разумеется, не было никакой возможности. К счастью, из-под самого носа у нашего героя вдруг вылетел заяц и кинулся в сторону. Этого Фрам, разумеется, вынести не мог – он оставил след хозяина и кинулся за добычей. Гнал он зайца долго, давным-давно потеряв и след хозяина, и наш лагерь, а затем и самого зайца. Примерно через час, измученный, с разбитыми лапами, полузадохшийся от бега в ошейнике, он виновато приплелся назад и сунул нос к нам в кухонную палатку. Здесь ждал его необыкновенный сюрприз: возле стола стоял и запихивал примус в мешок... Лев Васильевич собственной персоной. Фрам взвыл от радости и кинулся к хозяину на грудь.

Лев вернулся назад минут через сорок после выхода группы. Оказывается, он забыл ни много ни мало – примус! Единственный источник тепла и горячей пищи в тундре. Все взяли они с собой: примусные иголки, запасную головку для огненного аппарата, керосин, а вот сам примус забыли. Хорошо, что вспомнили об этом вскорости, так что возвращаться пришлось недолго.

Теперь-то уж я крепко-накрепко привязал Фрама к каркасу палатки и продержал на привязи до самого утра. Итак, мы остались втроем (не считая Фрама). И с примусами возиться придется только мне самому. Прежде мне в этом здорово помогал Лев Васильевич. Был он большим виртуозом в примусном деле, в руках у него исправно гудели самые привередливые аппараты.

– Вся моя жизнь, – рассказывал он, бывало, примусной иглой копаясь в головке аппарата, – прошла под гудение примуса. Ведь это он, неизменный герой коммунальной кухни, был источником горячей пищи и тепла в тяжкие военные и послевоенные годы. Да, длиннопламенные примуса навсегда останутся в моей памяти и, может даже, в памяти наших потомков символом коммунального благополучия тех лет. Да и потом, всю мою жизнь, когда я стал геологом и для работы своей выбрал Арктику, примус был самым верным моим другом и помощником. А также капризным и зловонным недругом. Ах, как непостоянен его нрав, от чего он только не зависит: от погоды, грязи, пыли, качества керосина, настроения человека и вообще черт знает от чего, может, даже от каких-нибудь магнитных полей, бурь в ионосфере или наводок из космоса! Ах, как неверен он, как непостоянен и неустойчив! Сколько раз кастрюля с горячим супом перед самой подачей на стол летела наземь от одного неосторожного движения или даже от легкого порыва ветра! Но надо отдать ему справедливость, чаще он все-таки кормил и согревал нас!

Изобрел примус Альфред Нобель. Тот самый, что потом завещал все свои капиталы на знаменитые Нобелевские премии. А капиталы эти Нобель нажил не только за свои военные изобретения, но и за разные сугубо гражданские изобретения, как то: форсунка, устройство для выкачивания нефти из-под земли и т. д. и т. п. И в том числе за изобретение примуса. Так что Иван Бунин, Борис Пастернак и Михаил Шолохов за свои труды получили как раз «примусные» деньги. Прежде самые лучшие примуса делали шведы и экспортировали их во все страны мира (к нам, разумеется, в том числе). Шведский примус в те давние годы был самым дорогим и заветным подарком для домашней хозяйки. Сейчас, правда, шведы нам примусов не поставляют – иссяк рынок. Но зато мы сами стали делать теперь примуса на экспорт. Кстати, один такой экспортный экземпляр у нас в отряде как раз имеется. Кто желает, могу ознакомить. Правда, работает он почему-то значительно хуже тех, что выпущены на внутренний рынок.

– Вот те раз, – в волнении воскликнул я. – Кто же, интересно, за какой-такой границей станет покупать у нас примуса да еще и платить за них валюту.

– Монголы, – просто ответил Лев Васильевич, – очень охотно их у нас покупают. У них же там степи, им наши примуса – в самый раз!

Постепенно разыгрался сильный ветер, а следом за ним случился дождь с мокрым снегом. Да, несладка, должно быть, нынче у наших геологов дорога на выселки. Мы с Эдиком забрались в спальные мешки, пригласили к себе на жительство Наташу, которая теперь осталась одна. Но Наташа от этого предложения отказалась. Правда, она не захотела оставаться и в женской палатке, а перебралась в радиорубку. Радиопалатка стоит на отшибе, метрах в двухстах от основного лагеря, и жить там Наташе одной, должно быть, страшновато.

– Смотри, – грозит ей пальцем Эдик, – придут ночью волки и съедят тебя там, а мы и не узнаем.

– Чего это они станут меня есть? – пожимает плечами наша бесстрашная радистка. – Кругом оленей полно, зайцев, гусей ленных. Да и потом я Фрама с собой возьму. Пойдешь ко мне, Фрамчик?

Фрам скулит, заглядывает Наташе в глаза и виляет хвостом.