Текст книги "Зверь из бездны"

Автор книги: Евгений Чириков

Разве все это не сказка?..

Стенькина казна [*]*
  Печ. по: Чириков Е. Волжские сказки. М., 1916. С. 121–131. Впервые: Ежемесячный журнал, 1916. № 2. С. 123–132.
  Интерес к Степану Разину Чириков проявлял к нач. 1910-х гг. В связи с этим огорченный М. Горький в письме к Е. П. Пешковой в кон. авг. 1909 г. признавался: «…очень огорчен слухом, что Чириков, будто бы, пишет Стеньку Разина. Моя тема» [Горький и русская журналистика начала XX века: Неизд. переписка. М., 1988. С. 184 (Лит. наследство. Т. 95)].


[Закрыть]
(Легенда)

Выводятся уже теперь кладоискатели, эти мученики-поэты из темноты народной, поверившие в фантастическую сказку о заклятых кладах, сокрытых в лесах нашими легендарными разбойниками… А в старину их было много. Да и старина-то эта не так уж далека: на моей памяти еще жили-были эти несчастные фантасты-мечтатели, всю жизнь прожившие во власти этой сказки, много из-за нее претерпевшие, но и на краю могилы не желающие расстаться с властною мечтой овладеть заклятым золотом и внезапно превратиться из бедняка в миллионера!.. В начале восьмидесятых годов на улицах города Казани можно еще было видеть одного из таких мучеников-фантастов. Всю жизнь проискал клады, разбил свою личную жизнь, потерял или, как про него говорили, «прорыл» собственный домик где-то на окраине города, «прорыл» все достатки, лишился любимой жены, детей и на старости лет превратился в одинокого полоумного скитальца, бродившего по трактирам и по купцам, где кормили и давали ему приют на ночь за занятные разговоры и чудачество, веселившие скучающих по сказке людей…

Миф о сокрытых в земле богатствах, рожденный фантазией наших предков из языческой религиозной легенды, особенно крепко засел в памяти нашего приволжского народа. Погибшие в веках истории царства: Булгарское, Казанское, Астраханское, Золотая Орда, исчезнув с лица земли, оставили следы своего существования – в земле, откуда эти следы случайно, при обработке земли или во время земляных работ при постройках, открывались изумленному взору темного человека нередко в виде золотых и серебряных монет и предметов. Эти находки, конечно, питали народную фантазию, давая новую живучесть религиозному мифу о сокрытых злыми силами в недрах земли богатствах, а отбирание этих находок «в казну» и археологические раскопки под охраною правительственных властей только подливали масла в огонь народной фантазии. Затем, среднее Поволжье было преимущественной ареною наших политических движений народных масс во главе с легендарными героями-разбойниками, окруженными в народной памяти ореолом царственного величия, могущества и богатства. Куда же девалась богатая казна этих царственных разбойников? Конечно, они спрятали ее в земле, в горах, да в лесах! Бегство раскольников в дремучие леса по Черемшану и Керженцу, богатые скиты, тайно поддерживаемые богатым купцом «древляго благочестия»; необходимость хорониться от чиновных «щепотников» [166]166
  «Щепотник» – бранное прозвище, данное раскольниками православным за то, что они осеняют себя тремя перстами – «щепотью».


[Закрыть], нападение их на такие скиты и исчезновение последних – тоже давали толчок народной фантазии в эту сторону. Наконец, самая жизнь в Поволжье, тревожная от бесконечных столкновений племен и народов, от борьбы с разбойством, и боязнь держать в доме скопленные деньги действительно повели к обычаю в старину зарывать их в котлах и горшках в землю в укромных приметных местах – доказательством чему служат действительные находки таких кладов…

Вот причины, по которым миф о заклятых кладах не исчезает в Поволжье до настоящего времени… Особенно посчастливилось в этом отношении двум пунктам среднего плеса: Нижегородской и Казанской губерниям, входившим некогда в границы Великого царства Булгарского, и Жегулевским горам…

Река Керженец, протекающая глухими сосновыми лесами вплоть до впадения своего в Волгу, была удобным сокрытием и для разбойничьих шаек, делавших набеги на волжские ярмарочные караваны, и для гонимых раскольников, спасавшихся в лесах Керженца от преследования духовных и административных преследователей «Антихристовой печати». А Жегулевские горы, как известно, были излюбленным сокрытием Степана Тимофеевича с его «работничками»…

И с этими местами Поволжья всего больше связано преданий и сказок о сокрытых в земле богатствах…

Вот одна из этих жегулевских сказок…

По народным преданиям, у Степана Тимофеевича остался единственный сын, который подрос и, узнав про жестокую казнь своего отца, сделался тоже разбойником и, сокрывшись с шайкою молодцов в Жегулевских горах, начал жестоко мстить за отца купцам, господам и власть предержащим…

Про этого «разбойничка», родного сынка Стеньки Разина, сохранилась в народе даже песня:

 
А что во славном было во городе Астрахани,
Отколь взялся-проявился тут незнамый человек:
Баско-щепетко по городу погуливает,
Бархатный камзолъчик нараспашку одет,
Черна шляпа с прозументом [167]167
  Прозумент– правильно: позумент. Тесьма, обычно шитая золотом или серебром.


[Закрыть]на русых на кудрях…
Приводили молодца к воеводе на двор,
Воевода молодца стали допрашивати:
– Ты скажи-скажи, детинушка, незнамый человек!
Ты с Казани ли, с Рязани али с Астрахани?
– Не с Казани я, не с Рязани, не из Астрахани:
Уж как есть я молодец, Стеньки Разина сынок!
Как хотел родной мой батюшка к вам в гости
                                                            побывать:
Приказал вам сделать стречу, лучше подчивати!..
 

Вот этот гордый сын Степана Тимофеевича долго после казни отца наводил ужас на господ, на купцов и царских слуг, имевших надобность проплывать по Волге, ибо всех их предавал той же лютой казни, которой был предан его родной батюшка; но в конце концов попался в руки властям вместе со своей шайкою. Доставшаяся ему по наследству от батюшки «Стенькина казна», однако, в руки врагов не попала, ибо хранилась она «во темных лесах, в Жегулевских горах», где и осталась до сей поры, заклятая ведуньей-старицей чарами бесовскими. Молва про этот клад в Жегулях идет из глубин исторических. Когда сын Степана Тимофеевича, как и все его добрые молодцы, был предан лютой казни, – от всей шайки уцелела только одна ведунья-старица; в разбоях эта старуха участия не принимала: разбойники уволокли ее к себе силою на потребу чаровных заговоров от пуль свинцовых, медных и каменных и от всех ратных орудий, для заговоров от разных болезней и на остановление руды (крови). Вот от этой колдуньи-старицы воровской и пошла в народе молва про «Стенькину казну».

Не предали казни воровскую старицу, а только, нещадно побив кнутом и допросив с пристрастием, сослали в Сибирь на поселение, где она должна была окончить немногие уже годы своей жизни. Не дошла старуха, искалеченная пытками, до поселения: умерла под Томском-городом на этапном арестантском дворе; а как помирала – и раскрыла тайну одному старому каторжнику с рваной ноздрей:

– Во темных лесах, в Жегулевских горах, что пониже кургана Молодецкого, в овраге родничок бежит; недалеко от родничка три сосны стоят, вершинами сплетаючись, а под соснами теми ход в подземную пещеру есть. В той пещере несметная казна Стенькина сокрыта от глаза человеческого, сокрыта и зачарована вещим наговором… Как бежишь ты с каторги в Рассеюшку, расскажи ты про тот клад свет-разбойничкам, пусть поминают меня словом ласковым да отслужат по мне панихидушку!..

Все поведала на смертном одре ведунья-старица, только не досказала, как тот клад в руки взять, как с него чаровный наговор снять. Не досказала самую малость, может, всего слова три, а без этих трех слов все-таки ничего не поделаешь: клад не дается…

Не судила судьба тому каторжнику вернуться на родину: он тоже скончал свою жизнь в Сибири на каторге, но, умирая, успел передать тайну молодому товарищу, который и принес ту тайну в Россию. Пробовал тот каторжник «Стенькиной казной» сам овладеть, все делал, как на бумаге было записано, – но клада не мог взять, хотя и видел уже его – последних трех слов наговора не знал и придумать не мог и только себя на всю жизнь загубил: онемел от страха перед теми ужасами, которых насмотрелся, когда клад пытался взять. От того немого человека незнамого из рода в род, от дедов к отцам, от отцов к детям тайна без трех слов переходила и сохранилась, однако и до сих пор цела в Жегулевских горах «Стенькина казна» из трех котлов золота, трех котлов серебра, трех бочек меди красной и трех бочек драгоценных камней самоцветных… А котлы те огромадные, на трех кормленых лошадях не поднимешь, а бочки те все по сорок ведер. Как возьмешь тот клад, так, пожалуй, сам царь позавидует твоему счастию! Потому хоронись ты от слуг его! Береги-сохраняй тайну вещую.

– По наукам найдут, електричеством! Бары хитрые да ученые…

Как не попытать счастия? Ведь все уже известно, все записано, да и место теперь уж разгадано: «Во темных лесах, в Жегулях-горах, что пониже кургана Молодецкого». Разгадать было надо три слова всего, из которых два уж разгаданы. В тех словах три травы были названы. Разгадали ведуны только две из них: цвет Папороти [168]168
  Цвет травы Папороти —или папоротника, растения, которое, согласно народным представлениям, зацветает раз в году в одну из летних ночей. Цветок папоротника наделялся чудесными магическими свойствами.


[Закрыть]да Плакун-траву, [169]169
  Плакун-трава– в русских духовных стихах сказочная трава, выросшая из слез Богородицы, пролитых во время крестных мук Христа. Упоминается в заговорах как чародейное средство, позволяющее повелевать духами и овладевать кладами.


[Закрыть], а вот третия… Надо все пытать! Коли счастье дано, нападешь на след…

Много было сделано уже опытов с разными чаровными травами, чтобы наткнуться на третью, неведомую, а пока не удавалось. Одна из таких неудачных попыток, оставивших видимый страшный памятник гибели двух братьев-кладоискателей, и служит сюжетом сказки о «Стенькиной казне».

Когда вы будете плыть на пароходе Жегулевскими горами, вам покажут там два камня, очень похожих друг на друга и напоминающих человеческие фигуры. Так и называются эти камни – «Два брата». Это вечный памятник погибшим людям, двум храбрым героям из народа, отправившимся в поиски за счастием, которому позавидовал бы сам царь, и окаменевшим от ужаса во время своего храброго подвига…

Жили-были два брата-бедняка, смелые да веселые. Как ни гнала их нужда, а они не тужили и на Бога не роптали. Так было, пока они бобылями жили одинокими. Молодость – тоже богатство: много силушки, много здоровья, много радости и смеху в крови прячется! Недоел – полбеды, не допил – не беда, посмеялся да песню запел! Недоел, недоспал – наверстаешь! Утро вечера мудренее… Ходили они в бурлаках, лямку тянули, на плотах плавали, а когда с голодухи и пошаливали: пошаливали-поворовывали, только было то не от жадности, было то все от бедности! И Господь прощал людским слабостям: не вменял им в вину пищу краденую… Перед Богом-Христом мы, все люди, равны, пища дадена Господом кажнему…

Но вот время пришло, Богом суженное: полюбились им красны-девушки, захотелось им по-людски пожить, по-людски пожить и в закон вступить, чтоб «зазнобушки» стали женами да родили им малых детушек… Да одна беда и горюшко: не берут в зятья бедняков-бобылей: ни лошадушки, ни коровушки, а земли всего – где изба стоит, без кола без двора, набок кренится…

– Женихи-голыши не подходят нам! Не уроды какие у нас дочери, чтобы нам их отдать в нужду горькую! – был ответ беднякам от родителей.

А любовь молодая как лютый зверь: коль захватит когтями, не выпустит! Закручинились братья бедные, приуныли, головки повесили, перестали петь да поплясывать, перестали в хороводах в гармонь играть… Полегли оба на лавочки в своей избе, давай плакать, жалобиться да тяжело вздыхать… Лежат сутки, лежат двое, а все легче – нет… Тоска лютая за сердце сосет, неохота обоим на свет Божий глядеть, ни есть, ни пить, ни с людями жить… Приходила в избу тетка, баба дошлая, приходила и жалела добрых молодцев, двух братьев-близнецов, одинаково Иванами названных…

– Знать, не зря вы, разнесчастные, одним именем названы, а обеих девок ваших зовут Марьями! Одним горем и тоской, как цветок полевой, вы любовью промежду собой связаны!

– Помоги-ка, Дарья, остуди ты нас! Остуди нас от любви-тоски! – ей взмолились в один голос два Иванушки.

Как пыталась ту любовь баба хитрая наговором остудить, тоску прогнать:

– Как течет быстра Волга, мать-река, как пески со песками сополаскиваются, как кусты со кустами совиваются, так бы рабы Иваны не водились с рабами Марьями: ни в плоть, ни в любовь, ни в юность, ни ярость! Как в темной темнице и в клевнице есть Нежить простоволоса и долговолоса, и глаза выпучивши, – так бы рабы Марьи казались рабам Иванам простоволосыми и долговолосыми, и глаза выпучивши! Как у кошки с собакой, у собаки с росомахой, так бы у рабов Иванов с рабами Марьями не было согласья ни днем, ни ночью, ни утром, ни в полдень, ни вечером! Крепко слово мое! Аминь!

Видно, что-нибудь не так баба сказывала: остудилась только на три дня любовь-тоска, а потом схватила снова еще лютее! Стоном стонут, волком воют, даже бесятся…

Проходил деревней этой старик нищий немой. Подошел к избе к окошечку, постучал к хозяевам палочкой:

– Помогите, люди добрые, для-ради Христа!

– Войди в избу к нам, прохожий старичок! На столе у нас краюха лежит: возьми ножик да отрежь-ка сам! Мы хвораем, встать не можем, у нас силушки нет!..

Зашел в избу проходящий старичок, помолился, поклонился, сел и хлебца поел. А потом стал их расспрашивать, отчего к ним хворотьба пришла, да советовать, как хворь унять. Видят братья, что – бывалый человек, исходил всю землю русскую и вдоль и поперек, много слышал, много видел, все-то знает он. А в лице нехватка есть: на носу всего одна ноздря. Слово за слово – признался им прохожий человек:

– За разбои был на каторге. А теперь иду в святые места во грехах своих покаяться…

Вот от этого прохожего со рваной ноздрей и узнали братья тайну заповедную. Рассказал старик, где клад искать, как дознаться-допытаться, где казна лежит, и как взять его, богатство Стеньки Разина. Как прознали про то молодцы, радость в сердце у них вспыхнула, прогнала тоску надеждою из крестьян уйти в купечество да из бедности в богачество, женихами стать завидными для всего края приволжского, а тогда уж сватать сызнова у спесивых у родителей дочерей, пригожих Марьюшек…

Полегчало сразу молодцам, хворотьба ушла, оставила. Стали к подвигу готовиться. Превеликое заклятие на кладу было положено: оскверниться было надобно сперва кровью человеческой, неповинною младенческой; добыть цвету травы Папороти, отыскать в лугах Плакун-траву, кошку черную вкруг церкви обнести, отрекаючись от Господа, и под Светлую заутреню идти в горы Жегулевские под три сосны заповедные… Первый страх братья вынесли, как искали цвет Папороти.

В теплу ночку воробьиную отправились они в темный лес, на болото, что в трущобе лесной пряталось. Что видали там, не сказывали, целый год были в молчании – отнялся язык от ужастей… На другой год, как оправились, взяли две косы отточенные, пошли ночью в позаволжские луга искать дивную Плакун-траву… Трава-Папороть – как царь в цветах, а Плакун-трава всем травам мать… Зародилася она у нас на земле из пречистых слез Заступницы. Когда распяли Христа-Батюшку, Мать Пречистая Богородица по Иисусу Христу плакала и роняла слезы горькиё на сырую землю-матушку. И от всех пречистых слез Заступницы зарождалася Плакун-трава. Даже демоны плачут от той трапы! На крови она скоро зарождается, на крови неповинной младенческой…

Захватили братья в лес несмышленыша, неповинного подпаско, круглого сироту, заманили несмышленыши в заволжские луга, обагрили свои руки в крови отрока и, взяв косы в руки красные, пошли в ряд траву окашивать… И второй страх братья вынесли, раздобыли и Плакун-траву, только цельный год в беспамятстве пребывали после этого. А потом, когда оправились, стали ждать Христова праздника, Воскресения Великого…

В ночь на Светлое Воскресение разверзается земля-матушка, раскрываются подземелья и пещеры, где клады схоронены, вылезает вся Нечисть поганая, стерегущая те драгоценности, и коль знать, как с той Нечистью спровиться, можно сделаться миллионщиком… Только твердым быть надо в решении, не пугаться всех страхов и ужастей, не внимать ухищрениям дьявольским, не кричать, не креститься, назад не глядеть…

Все известно то было искателям, одного лишь не знали несчастные: слова вещего, недосказанного помиравшей ведуньей-старухою… Только в этом одном и проштрафились: не имели какого-то зелия, от которого все, даже робкие, не боятся ни страхов, ни ужастей… В том промашка и вышла. Не сладилось!..

Говорят, и пещера открылася, и вошли в нее кладоискатели, все своими глазами увидели: и котлы, златом, серебром полные, бочки с медью, с алмазом и жемчугом и с другим самоцветным камением, сундуки с золотою посудою, с самоваром ведерным серебряным, из которого Стенька чаевничал, сундуки с плисом [170]170
  Плис– хлопчатобумажный бархат.


[Закрыть], шелком и бархатом, с росписными коврами персидскими… Хоть бы лошадь им взять! Человеку где справиться? Пудов десять возьмешь – и то смаешься, по трущобам волоча их к берегу! А у них и мешков с собой не было! Невдомек было, видно, от жадности… Сам покойник Степан Тимофеевич принимал их гостями желанными, пожалел их во нужде, в горькой бедности и сказал:

– Забирайте, сколь сможете!

Разбежалися зенки от жадности: все бы взял, кабы силушка сладила!

– Дай мешочек, Степан Тимофеевич!

– Дай хоть куль, аль посуду, аль ящичек!

Засмеялся Степан Тимофеевич:

– Приезжали б вы, братцы, с подводами! Ни мешков, ни кулей не случилося. Чай, не в лавку к купцу вы приехали!.. Забирайте всего, сколько сможете!..

Заметались от жадности бедные пред котлами, налитыми золотом до краев, словно с пивом иль с брагою, перед бочками сорокаведерными, где с горою алмазы насыпаны, жемчуга, изумруды да яхонты, – закружились у братьев головушки, во все стороны мечутся, тычутся, а карманы давно уж полнехоньки… Стали сыпать в штаны и за пазуху, растолстели, как боровы к праздникам… Изо всех углов Нечисть поганая им грозится проклятыми рожками; в сундуках кошки черные прыгают, скачут на плечи, фырчут, мяукают; за рубаху чертовки мохнатые тянут их от котлов и хихикают, а другие, приняв образ Марьюшек, плачут у двери, кличут по имени… Под ногами земля колыхается, наверху гремят громы небесные… Помогла, видно, жадность к богачеству побороть в себе страхи и ужасти: говорят, они со страхами справились, попрощались со Стенькою за руку, как с живым, а не с мертвым прощаются, пробрались через Нечисть на волюшку и пошли к берегам Волги-матушки… Здесь, внизу под горами, у бережка, у них лодка в кусту была спрятана… Добралися до кручи над Волгою… Им бы надо идти уже под горы – хвать! – а силы-то нет: много забрали, золотые вериги на них тяжелы, обложились кругом они золотом да и стали в том дьявольском злате тонуть, ни рукой, ни ногой нет сил двинути…

– Постоим, брат Иван! Отдохнем да пойдем… – говорит младший брат брату старшему.

– Я и сам задохнулся… – ответил брательник. – Нет мочи идти…

Ну и встали в горе, чтобы дух перевести да потом идти под горы к лодочке. А как встали они, так опять начались превеликие страхи и ужасти… Все стерпели, молчали себе, никаким голосам не внимали, но последнюю ужасть снести не могли: услыхали, что плачет мальчонко… Видишь, голос-то, плач-то им больно знаком: плакал ими убитый подпасок!..

– Слышишь, брат?

– Слышу, брат…

– Митька плачет…

Глядь, а Митька убитый идет прямо к ним и ручонкою своею им машет…

Все стерпели, а этого нет! Не могли! Побежать бы скорее, да в землю вросли у них ноги в штанах, полных золотом… А что было потом, не узнать нам с тобой; только в том можешь сам убедиться, что и ныне стоят неподвижно они, обратившись от ужаса в камни… В Жегулях эти камни Иваны стоят. Называют те камни – «Два брата»…

Девьи горы [*]*
  Печ. по: Чириков Е. Волжские сказки. М., 1916. С. 144–159.


[Закрыть]
(Легенда)

Средний плес Волги – от Нижнего до Самары – по преимуществу служил ареною борьбы племен и народов на Волге. Если вы выедете пароходом из Нижнего Новгорода вниз по Волге, то, спустя полсуток, пароход вас перенесет в Булгарское царство [172]172
  Булгарское царство– Болгария Волжско-Камская, государство в Среднем Поволжье. Образовалось в X в. В 20–40 гг. XIII в. подверглось монгольским завоеваниям и после упорной борьбы, сохранив некоторую автономию, вошло в состав Золотой Орды.


[Закрыть]. Ныне там Казанская и Симбирская губернии, а во времена «оны» было цветущее царство булгар, народа финского племени. Было царство, и нет его… Ярославский князь Святослав [173]173
  Святослав– князь Юрьевский, сын Всеволода III, брат Юрия, великого князя Суздальского. Эпизод, о котором рассказывает Чириков, подробно описан С. М. Соловьевым в «Истории России» (Кн. 1. Т. 2. М., 1960. С. 646).


[Закрыть]пробовал воевать с этим царством, но ничего не вышло: сжег только один булгарский город Ошель и вернулся домой с сильно поредевшими дружинами. Это было так недавно – в 1220 году. А спустя двенадцать лет азиаты ринулись во главе с Батыем [174]174
  Батый(1208–1255) – монгольский хан, внук Чингисхана. Предводитель общемонгольского похода в Восточную и Центральную Европу, с 1243 г. – хан Золотой Орды.


[Закрыть]на Волгу, и Булгарское царство исчезло с лица земли, а вместо него образовалось царство Казанское. И Казанское царство тоже погибло… А ведь образоваться и погибнуть царству не так легко, как это выходит в истории с географией. Погибли!.. Что от них осталось? Черемисы, чуваши, казанские татары, село Булгары, верстах в двадцати ниже Спасского затона, когда-то столица Булгарского царства, «Великий город Булгары», от которого уцелел один минарет, да еще «собрание булгарских древностей» – в Казанском историческом музее. От царства Казанского осталась, кажется, только одна башня Сумбеки, в Казанской крепости, ибо казанские татары есть уже помесь монгол-завоевателей с покоренными и полоненными булгарскими женщинами… Да простит мне читатель, что я не мог обойтись без маленького кусочка истории и географии. Эта мимолетная экскурсия в чужие области необходима, ибо героинями рассказываемой сказки, по-видимому, являются именно булгарские женщины…

Перед Петровым днем [175]175
  Петров день– вероятнее всего, день св. апостолов Петра и Павла, 29 июня (ст. ст.).


[Закрыть]на волжских пароходах бывает великая сутолока: трудовой люд из приволжских и внутренних губерний огромными артелями и в одиночку плывет на заработки. По обыкновению, большинство едет на авось, понаслышке про высокие цены на косьбу и жнитво, поэтому одни плывут вниз, пробираясь в Донские степи, другие плывут вверх в бывшее царство Булгарское, «где – сказывают – хорошо платят помещики». Самое доходное время для пароходчиков. Пассажир гуртовой [176]176
  Гуртовой– массовый. Скопление народа, ватага. От «гурт» – стадо скота, ведомое на убой.


[Закрыть]и самый нетребовательный. Как дрова! Этим пассажиром забивают нижние палубы так густо, что получается какой-то конгломерат из рук, ног и голов. Гудит палуба от немолчного гомона и говора, от споров на религиозные темы, от разных росказней, хохота, ссор и хоровых песен. Много люда темного, а попадаются и «бывалые», всю жизнь свою бродяжничающие в поисках за лучшей долей, напоминающие «кладоискателей», неугомонные идеалисты, верующие до сих пор в царство с молочными реками и кисельными берегами, фантазеры, мечтатели, неграмотные поэты, искатели «правды Божией»… С виду – серо, темно, все под одну сермяжную [177]177
  Сермяжный– сделанный из сермяги, грубого некрашеного сукна.


[Закрыть]краску, а приглядитесь попристальнее, вслушайтесь повнимательнее – и перед вами раскроется красочный мир народной души…

В такое именно время, в конце июня, плыл я из царства Казанского в царство Астраханское и по пути услыхал волжскую сказку про «Девьи горы», которую хочу теперь рассказать вам…

Это было где-то под Вольском. Классная публика была неинтересна: все больше чиновники, тратившие время исключительно на уху из стерлядей, селянку и винт; две пожилые дамы, все время вязавшие какие-то косыночки и разговаривающие о квартирах и телятине, да молодая парочка, поглощенная взаимностью, уединявшаяся и несклонная к знакомствам и разговорам… Скучно! И вот я покинул «чистую публику» и, сойдя на нижнюю палубу, стал бродить здесь, с трудом пробираясь между спутавшихся ног и рук… В одном месте поют грустную песню, поют, словно хором плачут. Редко услышишь теперь такую песню. От нее веет стариной, когда в своей песне народ изливал сокровенное своей души; от нее веет своеобразной поэзией и красотою речи, от нее рождается грустное беспокойство на душе, от ее напева хочется поплакать. Меланхолический тенорок грустно начинает жалобиться:

 
Ах, и куда мне, братцы, печаль-горюшко нести?
 

А хор подтягивает, покрывая тенорок:

 
Пойду с горя в темны леса,
Во темны леса, в чисты поля.
В чистых полях растет трава
И цветут цветы лазоревы…
 

И опять тенорок:

 
Там цветут, братцы, цветы лазоревы…
 

А хор покрывает:

 
Я нарву цветов, совью венок
Милу другу на головушку…
Носи, милый, да не спрашивай.
Люби меня да не сказывай!..
 

На корме словно торжественное заседание. Народу сбилось – не продернешься. Что там такое? Спорят об антихристе. С трудом пробираюсь в круг: сидит на свернутом канате благообразный старик апостольского вида с кожаной сумкой за плечами и с самодельным узорным посохом в руке и жарко спорит с какой-то чуйкой [178]178
  Чуйка– долгий суконный кафтан, армяк. Здесь – человек, одетый в чуйку.


[Закрыть]. Чуйка утверждает, что антихрист ни кто иной, как Вильгельм [179]179
  Вильгельм– имеется в виду Вильгельм II Гогенцоллерн (1859–1941), последний германский император и прусский король с 1888 г. Отрекся от престола 28 нояб. 1918 г.


[Закрыть], император германский, а старик апостольского вида сердится:

– Ничаво ты в этом не смыслишь! Единожды антихрист был уже рожден, но его еще во чреве материнском прикончили и тем спаслись, и родится он вторично, и опять его узнают и вовремя погубят, а потом родится он в третий раз, и тогда – кончено!..

Тихо спрашиваю соседа-мужика, что это за проповедник:

– Кто его знает? С Черемшанских скитов никак. Про них сказывал… Знающий!

Действительно – «знающий»: говорит про антихриста так положительно и убежденно, словно пред ним раскрыты все судьбы мира. Всех слушателей покорил своей положительностью, только чуйка упирается, посмеивается и острит, поплевывая шелухою подсолнечных семечек:

– Тебе, старик, лучше знать. Ты, как видимо, знаком с ним, с антихристом, – острит чуйка, но сочувствия в серой толпе не находит. Никто не смеется, все покорены суровостью и серьезностью старика с посохом. Старик грозит пальцем и строго говорит:

– В нас самих он рождается, раб Божий. В кажнем человеке зло копится, и потому все мы пути рождения антихристу приуготовляем. Ты, может, больше всех этому делу помогаешь, а потому смеяться нечему. Молод ты, а на язык куда лют.

– Позвольте вам заметить: когда именно впервые родился он, антихрист? И от кого именно рожден? Как известно из священных книг, он должен родиться от блудницы…

Старик обернулся к правому нагорному берегу Волги, широко повел рукой и сказал:

– Вот эти горы – называются они «Девьи горы», – как раз ты и плывешь теперь мимо тех поганых мест, где был зарожден впервые антихрист.

Все слушатели с любопытством и страхом воззрились на высокую гряду диких гор, ровными скосами круто ниспадающих к реке. Серые, мрачные, голые, без всякой растительности склоны этих гор всем казались зловещими, таящими в себе великое зло мира… В толпе послышался вздох. Бабенка, стоявшая со скрещенными под грудями руками, прошептала: «О, Господи, прости нам, окаянным!» – и лишь чуйка осталась бесчувственной:

– А ну вас с эфтими глупостями! Неохота и слушать, – произнесла чуйка и стала пробираться чрез густую стену слушателей. Заметив меня, чуйка почувствовала почему-то солидарность во взглядах и мимоходом, пролезая мимо, заметила:

– Невежество! Он врет, а они уши развесили… Сходить – чайку испить. Оно полезнее…

Уход чуйки был понят публикою, как победа старика, а потому последний в ее глазах еще более возвысился и утвердил свой авторитет, говоря теперь уже таким властно-поучительным тоном, словно все рассказываемое им не подлежало ни малейшему сомнению и не было сказкой, вымыслом народной фантазии…

– Прокляты от Господа горы сии. Никакой злак не может произрастать. По единому слову Господню высохла смоковница [180]180
  …По единому слову Господню высохла смоковница… – точнее: «смоковница засохла» (Мф. 21:19). Смоковница расцветала при достаточном орошении даже на плохой почве. Поэтому Иисус и проклинает лишенную плодов, а имеющую только листья смоковницу, произнеся: «Да не будет же впредь от тебя плода вовек».


[Закрыть], под которой укрывался от зноя пустынного пророк Елисей [181]181
  Пророк Елисей– один из библейских пророков, был учеником Илии. С его именем связано множество чудес – от чудесного перехода Иордана до исцеления больных. Он был свидетелем вознесения Илии на небо.


[Закрыть]. Так и тут… А некогда эти горы были покрыты вековечным лесом дубовым. Семером один дуб не могли обхватить – вот какой лес произрастал тут! Вплоть до Дубовки тот лес тянулся. От этого и Дубовкой посад названье имеет до сих пор. А где там хотя один дуб?

– От какой же стервы он тут? – пропищала вдруг бабенка. Кто-то ответил: «Всё от вашего брата», – и все дружно расхохотались.

– Сказано: где черт не сможет, там баба поможет.

– Правильно!

– Верно, братцы! От их сколь греха на миру! У нас весной муж свою жену задушил… Теперь из-за нее должон перед страшным Судом отвечать, окромя следователя…

– Муж свою бабу убил, а у вас все мы, бабы, виноваты.

– А вы погодите! Дайте старца послушать.

– Тише, господа!

– Вам любопытно, как было… и от кого рожден был впервой антихрист на этих горах? Так. Конечно, всякому надо знать, – начал старик, когда публика притихла. – Уж не знаю, сколь веку прошло с тех пор. Ну да все равно. Черт всегда с Богом спорит. Вот и тогда было так: очень Черту-Дьявол у, то есть Сатане самому, очень захотелось заместо Бога на престоле сесть и над миром и человечеством царствовать едино, нераздельно, самодержавно. «Мой мир и больше ничего! Мое царство! Мой народ! Хочу огнем палю, хочу милую». Все в обратную сторону: кто больше зла на земле сделает, тот ему будет любезнее. Хорошо. По-разному Сатана пытался мир человеческий покорить, и все не выходило. И вот надумал еще одно средство попытать. «Попробую, – думает, – на землю сойти и людей покорить той же путей, как сам Господь наш Иисус Христос». Стало быть, чрез воплощение и рождение от девы. Однако тут как раз и загвоздка: непорочным путем воплотиться он не мог, то есть от непорочной девы. Стало быть, надо обмануть народ праведный… Надо, значит, деву ему. Хорошо-с. Где же ему эту деву добыть? И так, и этак старался, – не выходит: за кажной христианской девкой непорочной ангел-хранитель невидимо пребывает и мечом огненным Сатану отгоняет. Ничего не поделаешь, приходится поискать какую-нибудь нехристианской веры, чтобы в дело употребить. А в ту пору на этих самых горах, во лесах дубовых, непроходимых, жило-проживало девье племя не нашей веры. Вот откуда те девки взялись. Город Казань знаете? Так вот мы у татар Казанское царство отняли, а раньше, до Казанского царства, было тут другое царство народа иностранного, вроде как язычники, разному идолу поклонялись. И когда татары это царство покорили под нози своя, то начали над женщинами насильничать. Особливо князья и муллы ихние непорочных молоденьких девушек забирали себе в гаремы… Этакое заведение у них: особняк, битком набитый девушками, известными своею красотою и женскими прелестями. Вот тогда девы непорочные из этого покоренного царства и стали кто куда разбегаться, и много их спаслось в лесах дубовых, вековечных, на этих горах самых, почему и имя этим горам – Девьи горы… Девы ихние очень красивые из себя, черные только с лица, вроде как цыганки, и тоже отчаянные… ух! И стрелять, и драться, и верхом ездить, и так бегать – не всякий мужик так сумеет. Привыкли воевать с татарами, и потому безбоязненные, бесстрашные. Нашу девку ничего не стоит напугать, она куста боится, а те… Да уж коли одни в дремучем лесу на горах проживали – значит, отчаянные головушки были! Было при них всякое оружие и доспехи, и как им проживать было не на что, занялись они разбойным промыслом: суда и баржи грабили. Одним словом – разбойницы. Мужчин они все-таки опасались и всякого проходящего и проезжающего, и проплывающего, ежели он – мужчина, – казни предавали. Голову снимали, и кончено. Не доверяли им…

– Так им и нужно, пьяницам, охальникам! – обрадованно заметила бабенка, усмотревшая в действиях сказочных дев справедливое возмездие мужчинам за горькую бабью долю.

– А ты уж погоди! Чего ты? Молчи да слушай!..

– Хорошо-с. И дали они друг дружке такую клятву, чтобы всем никогда не познать мужчину, сохранить девство и считать так, что которая эту клятву нарушит, та… вместе с мужчиной должна погибнуть.

– Так и надоть! Кабы я знала, что в замужестве меня столько терзаний…

– Да ты помолчи, что ли! Не тебя судим.

– И вот на горах этих новое царство, бабье царство началось. Сатана туда и обратил блудные взоры свои. Вот где ему можно побаловаться и свое задуманное дело свершить! Естество человеческое всегда естеством останется. Через то естество и из рая мы изгнаны… Только как дело ему обработать? Хоша он и Сатана, а бабы тоже народ сметливый. Особливо была у них девка-атаман, Варварой звать.