Текст книги "Зверь из бездны"

Автор книги: Евгений Чириков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Ужасное пробуждение

Спал я долго и крепко. Во сне я видел, будто после долгого путешествия я наконец вернулся домой; тихо вошел на террасу и заглянул в окно: вижу – папа, мама, Володя и няня сидят в комнате с платочками в руках и все плачут. Я понял, что они плачут обо мне, и так жалко стало мне всех их, что я не вытерпел и закричал:

– Здравствуйте!..

Все посмотрели на окно, но не узнали, потому что я был грязный, ободранный и босой, похожий на маленького нищего. Встала няня, отворила дверь на террасу и подала мне ломоть черного хлеба.

– Прими, Христа ради! – сказала она и затворила дверь.

– Няня! – закричал я, и тут мама сразу узнала мой голос и кинулась на террасу.

– Милый! Ненаглядный! Родной мальчик! Бедненький сыночек! – закричала мама, схватила меня на руки и стала целовать и плакать.

Папа стоял в изумлении, а няня всплеснула руками и сказала:

– Что с вами, барыня? Это нищий!..

– Нет, не нищий! – закричал я. – Папочка! Я твой сын!.. Ей-Богу!..

Но папа не верил. Он стоял и строго смотрел на меня. Потом сказал:

– Если ты наш сын, то скажи, как зовут твою маму?.. И как зовут тебя?

А я все позабыл: не знаю, как зовут мамочку и как зовут меня самого. Стараюсь вспомнить, но не могу. Тогда будто бы мама сбросила меня с рук, вытолкнула за дверь и сказала:

– Негодный обманщик!

Я стоял на террасе, а мама у окна. Она грозила мне пальцем и кричала:

– Убирайся вон!..

Володя будто бы тоже не желал считать меня братом и, стоя у окна, показывал мне кулак. Наконец вышла няня и ткнула меня ногой с террасы.

И тут я проснулся весь в слезах и долго не мог перестать плакать.

Я все еще думал, что мой сон – правда, и теперь с изумлением озирался вокруг себя. А кругом было непонятно и удивительно: в то время как на этой стороне реки было светло, на другом берегу все по-прежнему была ночь. Над рекой клубился зловещий желтый туман, и в этом тумане смутно рисовались силуэты страшных деревьев.

Значит, все это был сон!..

Было жалко, что я не дома около милой мамочки и папочки, но зато было и приятно, что меня не выгоняли из дому, как чужую собаку.

Что-то мне нездоровилось: ноги и руки тряслись, не было силы встать и болела голова. Протер я мокрые от слез глаза и закашлял… Закашлял и испугался этого кашля: будто бы кашляю не я, а кто-то другой. Зачесался подбородок, хотел я его почесать и почувствовал в руке волосы… Опустил вниз глаза, вижу – борода, длинная седая борода!.. Сперва я подумал, что это не моя борода, но, дернув за нее, убедился, что – моя. Смотрю на руки – они худые, с синими жилами и все в морщинах, как у нашего старого сторожа на даче… Встал, попробовал ходить: ноги трясутся, одна рука дрожит, а другая – самоварная ручка – бренчит. Увидал впереди маленькое озеро, пошел к нему, чтобы напиться, наклонился над водой и отскочил: в тихой воде отражался не я, а старенький старичок, плешивый, – как дедушка, с длинной седой бородой и с какими-то желтоватыми, словно из пакли сделанными, усами…

– Это не я! – зашамкал я беззубым ртом и закашлял: – Кхе! Кхе! Кхе!..

Из камыша, которым заросло озеро на середине, выглянула красивая русалка с зелеными волосами, посмотрела на меня насмешливыми зелеными глазами и звонко расхохоталась.

– Я думала, что мальчик, – а это дряхлый старик! – звонко закричала она, хлестнула рыбьим хвостом по воде и исчезла. Только камыш шевелился в том месте, где она пропала…

– Чего же ты, дура, смеешься? – раздался вдруг позади меня знакомый голос.

Я оглянулся и очень обрадовался: там стоял знакомый Великан и ласково улыбался мне.

– Здравствуй, друг! – сказал я. Но Великан меня не узнал.

– Старичок! Давай купаться! – весело сказал он и сбросил с себя оленью шкуру.

Я хотел сказать ему, что мы знакомы, но он уже прыгнул в воду и начал нырять и весело смеяться. «Чему он смеется?» – подумал я, но скоро понял, увидев мелькнувший рыбий хвост, и догадался, что Великан ловит русалку. Русалка не поддавалась. Выглянув на одно мгновение из воды, она с звонким смехом сверкала на воде хвостом и пропадала, а Великан показывался из воды, отдувался и выжимал рукой свою мокрую голову, стараясь поскорей отдышаться и осмотреться вокруг себя. И вот, в то время как Великан нырнул, русалка плеснулась под самым берегом, почти у моих ног, и прыгнула в прибрежный камыш. Когда Великан выглянул из воды и стал озираться, я молча показал ему рукою на то место, где качался камыш. Тогда он осторожно подплыл к камышу и вдруг бросился в него и радостно закричал. Завизжала русалка. Потом Великан появился в камыше и полез на берег. Перекинув хвост русалки за спину, он нес ее на плече, крепко держа за обе руки одной левой рукою… Захватив на берегу свою шкуру, Великан пошел в гору и скоро исчез за деревьями. Я долго стоял, опершись на палочку подбородком, и думал, как все это удивительно! Как вдруг я услыхал детский плач: в камыше плакала маленькая русалочка…

– Старичок! Не видал ли, где моя мама? – утирая зеленые глазки маленьким кулачком, сквозь слезы спросила меня русалочка.

Жалко мне было маленькую русалочку, и я обманул ее:

– Она нырнула в другой конец озера! – сказал я и тихо побрел прочь.

Я шел, а позади меня долго еще раздавался детский крик:

– Мама! Где ты?..

Лесное эхо спрашивало: «Где ты?», – и потом слышался детский плач. И тогда казалось, что в лесу плачет маленькая заблудившаяся девочка.

Опираясь на палку, я медленно поднимался в гору, но быстро уставал и останавливался… Куда девалась моя прежняя сила и ловкость? Давно ли я бегал целые дни без устали и только приходил домой, чтобы наскоро пообедать и напиться чаю? А теперь еле иду, спотыкаюсь и охаю… Давно ли я звонко смеялся, кричал так, что было слышно за версту, хохотал до слез и кувыркался на траве от веселья и радости вместе с нашей собакой Нормой?.. А теперь смотрю хмуро, голос у меня слабый, кашляю, иду, подпираясь пешкой, и задыхаюсь, и все хочется прилечь и поспать…

– Эх, старость – не радость! – сказал я, как, бывало, говорила няня и, усевшись на пенек, тихо заплакал… Я плакал, и у меня тряслась голова и побрякивала самоварная ручка. И мне было так грустно, что приходила мысль о смерти.

«Умру я здесь, в чужом краю, и буду валяться где-нибудь в траве, – думал я, – и не будет у меня могилки… Никто не придет ко мне с цветами поплакать: ни папа, ни мама, ни Володя… Только звери и птицы будут собираться около меня, пока не останутся от меня одни сухие кости… А потом и кости – сгниют и рассыпятся серой пылью»…

Вспомнился мне родной дом и, упав лицом в траву, я начал рыдать от отчаяния и тоски.

– Да не хочу же я быть стариком! Не хочу! – бессильно шамкал я беззубым ртом и вдруг испугался и перестал плакать: кто-то позади меня весело смеялся и говорил:

– Старик, а ревешь, как маленький мальчишка!..

Я вытер нос, глаза и оглянулся: передо мной стоял маленький мужичок в сапогах и в синей рубахе, с русой бородкой и с усами и покачивал головой. Ростом он был вдвое ниже меня, имел приятное лицо и добродушно ухмылялся. «Должно быть, это – Мальчик-с-пальчик», – подумал я.

– Жена! – закричал мужичок. – Поди-ка погляди, какой тут огромный человек сидит!

Появилась такая же маленькая баба в красном платочке, подошла к мужу и тоже покачала головой.

– Смотри, это не здешний! – сказала она, разглядывая меня.

– Чей ты, старик? Чего это у тебя заместо руки-то?.. О чем плачешь?.. У нас здесь народ не плачет… Откуда ты явился?.. – расспрашивали они.

– Я мальчик, а не старик… – начал я говорить, но они весело расхохотались, не дав мне докончить.

– Полоумный, должно быть… – сказала баба.

– Не полоумный, а умный! – сердито крикнул я и начал объяснять, как я, проходя через мост из страны Ненависти, поседел и обратился в старика от ужаса, который пережил… – А вы кто такие? – спросил я.

– Мы жители… – сказала баба. – Мелюзгой называемся…

– Из деревни Веселенькой, – добавил мужичок и спросил: – А куда же ты пробираешься?

– К Розовому Озеру!

– Вон что!.. Не дойдешь: далеко!

– Кабы ты помоложе был, а то ведь тебе не меньше ста лет… Где уж тебе пешком ходить, тебе пора на печку! – сказала баба, потрогала мою самоварную ручку и заметила: – Ну и рука!.. На гвоздь тебя можно вешать за эту ручку!

Поговорили еще немного. Я хотел есть и спросил, нет ли у них хлеба. Они дали мне кусок розового хлеба и немного розового меду.

Я помазал хлеб медом и начал есть. И так было вкусно есть, что я засмеялся.

– Словно маленький! – сказала баба и стала еще намазывать мне хлеб медом.

– Старый – что малый! – сказал мужик.

Когда я поел и подкрепился силами, мужик с бабой предложили мне идти вместе:

– Тебе все равно надо идти через деревню Веселенькую! Пойдем, веселее будет!

– Кхе! Кхе! Кхе!..

– Ну покашляй, мы повременим…

Когда я покашлял, мы двинулись на гору. Тяжело было мне, старому, идти в гору, и баба пожалела меня:

– Ну-ка я тебя подержу за ручку-то!

И, схватив меня за самоварную ручку, баба тянула меня в гору.

Гора поросла маленькими деревьями, и меж них пробиралась наезженная узенькая дорога. Кое-где деревья были с дуплами, а кое-где торчали пеньки и было видно, что лесок рубили.

– Такой молоденький лесок, а его рубят, – сказал я.

– Какой молоденький: это старый лес!

– Такой низенький?

– Как низенький?

Странный лес: сосны и березы не более сажени высоты, а похожи на наши старые-престарые деревья. Впрочем, когда я взглянул на своих спутников, то понял, что лес вполне подходил к их росту: Мелюзге этот лес, конечно, представлялся огромным, таким, какой у нас называется дремучим…

Когда мы взобрались на гору, лес стал редеть, и скоро мы вышли на зеленую полянку…

– А вот и наша деревня Веселенькая! – сказал мужичок и показал рукой влево. Я посмотрел туда и увидал весело блестевшие на солнышке новенькие домики…

Деревня Веселенькая

Удивительная деревня! Только во сне могла бы присниться такая деревня… Домики ее были сложены из чисто обструганных сосновых бревнышек и напоминали раскладные избушки, какие дарят детям на елках… Все домики были крыты тесом, имели по два окошечка, по крылечку и воротам, украшенным замысловатой резьбой… Смотрелись эти домики до того весело, что при взгляде на них хотелось радостно засмеяться… И все пахли смолой, янтарной смолой, которая маленькими желтенькими капельками сверкала там и сям на крышах… Вот из таких-то веселеньких домиков и состояла деревня Веселенькая… В ней было три длинных улицы и несколько проулков; позади избушек, около узенькой речки, которую Мелюзга называла рекой Радостной, стояли маленькие бани и тянулись огороды с капустой, морковью, репой и прочим… Все здесь было так же, как в наших деревнях, только все в уменьшенном виде и все очень новенькое и веселенькое. Мелюзга ходила по улицам с улыбающимися лицами; ребятишки, как куклы, одни сидели на лужке, другие играли в ямки, третьи скакали верхом на палочках… Кое-где на завалинках сидели старушки с грудными детьми, которые никогда здесь не плакали, а как только рождались, так сейчас же начинали смеяться. Никто здесь никогда не плакал и не горевал, и нельзя было увидать в деревне ни одного печального лица…

– Зайдем в избу, поглядишь, как мы живем, – предложил мужичок.

Я согласился, и мы пошли вдоль улицы.

С удивлением я посматривал на эту улицу и сам начинал веселиться и улыбаться. В пыли, под тенью, сидели курицы, в траве, под заборами, спали свиньи, на лужке щипали траву белые лошадки… Если бы все они не шевелились, можно было бы подумать, что все это не настоящее, а принесено из хорошего игрушечного магазина… Или было похоже на то, словно смотришь на обыкновенную деревню в бинокль не тем концом.

Скоро мои спутники повернули к своему дому, и мы поднялись на крылечко. Мне приходилось нагибаться в дверях, потому что я был почти вдвое выше Мелюзги, и это обстоятельство, конечно, успело обратить на себя внимание здешних жителей. Первые заметили это игравшие на улице ребятишки.

– Ух, какой огромный старичище! – кричали они и сбегались со всех сторон, так что, когда мы вошли в домик, под его окнами уже толпилась масса детворы. Понемногу собирались к дому и взрослые, особенно бабенки.

Меня, как гостя, посадили в передний угол [73]73
  Передний угол– в русской избе почетный, красный, где висят образа.


[Закрыть]. Встать во весь рост мне было нельзя, но сидеть было вполне возможно. Хозяйка, которую звали Смехуньей, хлопотала об угощении, а хозяин, которого звали Улыбой, занимал меня разговорами. За перегородкой висела люлька с ребенком, и оттуда все время несся детский смех, словно там щекотали живую куколку. Смехунья принесла розового творогу, розового молока с устоявшимися сливками, розовую булку…

– Что это все розовое у вас? – спросил я хозяев.

Смехунья переглянулась с Улыбой, и оба начали весело хохотать.

– Все-то вы смеетесь! – сказал я.

– Плакать мы не умеем, – ответил Улыба.

– А как же, когда кто-нибудь у вас умрет, – тоже не плачете?

– Зачем? У нас умирают весело: посмеется старичок с вечера, ляжет спать, заснет крепко и не проснется.

– Не хвораете?

– Никогда…

Вдруг в избе раздался старческий смех. Я оглянулся и увидал свесившуюся с печки седую голову с бородой. Старик весело смотрел с печки и хохотал.

– Насмешил меня ты! – проговорил он. – Теперь долго буду смеяться, к утру, Бог даст, и помру!

Старик спрятался, но с печки все время слышался его смех, то тихий, то погромче…

Пока я ел творог, сметану и пил сливки, Смехунья стояла с ребеночком на руках. Взглянул я на ребеночка и давай хохотать: точь-в-точь, как голенькая гуттаперчевая куколка!.. А как только я стал хохотать, так и все другие стали смеяться. Услышали наш хохот стоявшие под окнами жители и тоже начали хохотать… Скоро вся деревня хохотала, и так было весело, что я не вытерпел, встал и давай плясать казачка… Куда делась моя старость!..

Смехунья смотрела-смотрела на меня, потом сунула ребеночка в руки Улыбе и присоединилась ко мне. Весело притопывала она каблучком, хлопала в ладоши и помахивала розовым платочком. Глядел-глядел на нас Улыба и тоже не выдержал и с ребенком на руках пустился в присядку.

– Не вырони ребенка! – кричала Смехунья, притопывая ногою.

Быть может, я плясал бы очень долго, но пришлось остановиться: позабыв о своем росте, я сильно стукнулся головой о потолок, прошиб его и сильно ушибся… Сел я на полу и схватился рукой за голову.

– Смейся, скорей! – закричала Смехунья.

– Смейся, старичок! – наклонившись надо мной, советовал Улыба.

Но смеяться я не мог: мне было не до смеху.

– А у нас, как кто ушибется, так сейчас же давай смеяться! И все проходит…

От боли я начал стонать, и на глазах у меня появились слезы.

– Гляди-ка: из глаз-то у него вода течет! – сказала Смехунья и начала приставать ко мне, чтобы я научил ее плакать.

Мне было досадно, что мне больно, а всем смешно, и я рассердился. Но здесь, должно быть, не умели сердиться, и поэтому сердитый человек показался им еще более смешным…

– Дураки! – обругал я их и отвернулся.

А они переглянулись и захохотали… Улыба принес розового пива и начал угощать меня. Как только я хлебнул этого пива, так мне снова захотелось радоваться, боль прекратилась, и я сел на лавку и съел все, что стояло на столе.

– Спать хочу, – заявил я хозяевам.

– Иди ко мне на печку! – позвал меня старичок.

Я полез на печку и лег рядом с хихикающим старичком. А в избу все приходили мужики и бабы и тихо спрашивали:

– Откуда у вас этот старичище?.. Где он?

– Напился, наелся и спит на печке! – шепотом отвечала Смехунья.

И долго было слышно, как в избе хихикали и шептались веселые жители…

Проснувшись, я толкнул локтем лежащего рядом старика и сказал:

– Будет спать!

Но старик не отвечал. Потрогал я его за руку – рука холодная. Посмотрел в лицо старику – улыбается, а сам мертвый. Соскочил я с печки и кричу:

– Помер у вас дедушка-то!

Выглянула из-за перегородки Смехунья, улыбнулась и спросила:

– Что мало спал?

– Умер у вас дедушка-то! – повторил я.

– Ну так что за беда! Он помер, а ты спал бы себе…

– Рядом с мертвым-то?

– А что за беда?..

– Разве вам его не жалко?

– А что его жалеть-то? Пока жаль, было ему весело, а теперь уснул и помер и ничего не чувствует. Все умрем, а до смерти надо веселиться и радоваться, что живешь на свете…

День клонился к вечеру. На улице было очень шумно: ребятишки звонко кричали, играя в лапту. Около избы сидели парни с девушками и играли в разные игры. Чуть не под каждой избой бренчала балалайка. Пастух гнал стадо, и коровы с овцами сами бежали домой. По дороге золотилась поднятая стадом пыль, всюду слышалось мычанье и блеянье… Бабы, засучив рукава и подоткнув подолы юбок, бежали доить коров.

Пришел Улыба и спросил:

– Ну, как спал-почивал?

– Хорошо… А теперь пора в путь-дорогу!.. – сказал я.

– Если хочешь, я тебя довезу до Сахарных гор… Сейчас поеду за сахаром…

– А по пути ли это мне будет?

– По пути. От Сахарных гор идет прямая дорога к Розовому Озеру…

Я страшно обрадовался и начал собираться в дорогу. Смехунья дала мне лыковый коробок и насовала в него всякой всячины: и хлеба, и меду, и кувшинчик молока.

– Не поминай лихом! – сказала она и вышла провожать на крылечко.

Около крыльца стояла маленькая белая лошадка, запряженная в телегу. Улыба подложил под себя кафтан и взял в руки вожжи.

– Ну, садись, старичок!

Я залез в телегу, и лошадка весело побежала вдоль улицы…

Мелюзга, толпившаяся на улице, махала нам шапками, платками и лентами, а ребятишки цеплялись за задки телеги.

– Куда, Улыба? – спрашивали мужики.

– За сахаром! – кричал он, подергивая вожжами.

– Ну дай Бог!

Скоро телега выкатилась за околицу, простучала колесами по мосту через реку Радостную и начала медленно подниматься в гору.

В реке с веселым гамом купались ребятишки; завидя нас, они начали хвастаться ловкостью и показывать в воде разные фокусы: кто делал «березку», выставляя из воды свои ноги, кто нырял, как утка, с разбега кидаясь в речку вниз головой.

– Дяденька Улыба! Привези нам заливных орехов! – кричали девочки.

– Ладно! Привезу!..

Поднялись на гору и опять стали спускаться под горку. Деревня Веселенькая начала пропадать из виду. Вот в последний раз блеснула она своими новенькими озаренными вечерним солнцем крышами и исчезла… Солнце садилось, заливая все вокруг золотом и румянцем… А солнце здесь было так велико, что казалось, будто огромное Пурпуровое озеро стоит над сверкающими, как снег, горами…

– Это что же за горы так ярко блестят впереди? – спросил я.

– Это и есть Сахарные горы…

Чем ниже опускалось огромное солнце, тем великолепнее делались горы. Розовый свет перемешивался на этих горах с голубым сиянием, а вершины горели золотыми краями. И когда я начал пристальнее всматриваться в эти Сахарные горы, я вспомнил, что видал их с крыши нашей дачи, когда наблюдал за закатом солнца…

Скоро мы въехали в облака, и твердый синеватый сахар застучал под копытами лошади…

На Сахарных горах

Все круче поднималась дорога, и все чаще белая лошадка приостанавливалась от усталости. Твердая вначале дорога местами делалась мягкой, потому что с утесов сыпался на нее сахарный песок, в котором вязли и колеса, и ноги лошади… В облаках, плавающих в ущельях и повисших на утесах, было трудно рассмотреть окрестности, но в тумане ярко рисовался контур высоких гор с золотистыми вершинами. Белые орлы парили в высоте над нами. Казалось, что мы всюду окружены снегом и льдами, так бел и чист был горный сахар. Но вот в тишине, обвевавшей горы, послышалось постукивание, словно каменщики обделывали мраморные глыбы. Долго не мог я понять, что это за сроки звучат в тишине, но вот в тумане закопошились маленькие фигуры людей с лопатками и кирками в руках.

– Бог в помощь! – сказал Улыба и остановил лошадку.

– Спасибо! – ответило несколько голосов сразу.

Я спрыгнул с телеги и поклонился рудокопам.

Оказалось, что мы подъехали к шахте: целые груды залитых сахаром грецких орехов были сложены около маленького сахарного домика. Из отверстия шахты вереницей выходила обсыпанная сахарной пылью мелюзга с такими же орехами. Под ногами хрустел сахарный песок и обломки заливных орехов.

– А это что за старичище? – спросил один из рудокопов, показывая на меня пальцем.

– Прохожий… – ответил Улыба.

– Странствующий?

– Странствующий… Идет к Розовому Озеру.

Рудокопы, опершись оземь лопатами и кирками, с любопытством рассматривали меня и расспрашивали, из каких я краев и чем занимаюсь. Я рассказал им в коротких словах свои приключения, и они удивленно качали головами.

– Теперь уже поздно идти тебе дальше… Ночуй у нас, а утром до восхода солнца поднимешься на вершины гор и спустишься в Розовую долину.

– Верно. Теперь темно: покатишься с гор и разобьешься. Чем выше, тем сахар крепче, а на вершинах он такой гладкий, словно лед…

– Завтра мы дадим тебе санки, взберешься на горы, а оттуда скатишься!

– Разобьется! – кричал кто-то, махая руками.

– Как-нибудь спустится!.. – успокаивал другой.

Все кричали, советовали, и трудно было прийти к какому-нибудь решению.

– Ну, ты тут оставайся, а мне надо домой! – сказал Улыба и, взяв топор, начал рубить и складывать в телегу сахар. Потом мы с ним простились, как давнишние друзья, и Улыба поехал и скоро пропал в облаках. Только временами было слышно, как стучала его лошадка копытцами по твердому сахару…

Скрылось солнце. Рудокопы кончили работу и, разжигая костры из сахарного кустарника, рассаживались группами там и сям по склону гор. В сахарном домике загорелся синенький огонек. В вышине вспыхнули большущие серебряные звезды. Выкатилась вдруг откуда-то громадная луна серебристо-зеленоватого цвета, и Сахарные горы засверкали разноцветными огоньками, как сверкает зимою иней на лунном свете… Внизу горы были окутаны облаками, а вверху горели алмазами, и все это было так чудно и удивительно, что душа трепетала от восхищения.

Маленькие рудокопы ужинали заливными орехами и жженым сахаром и пели свои веселые песни.

Только теперь я хорошо разглядел луну: более я уже не сомневался, что луна смешная и превеселая рожа. Она моргала глазами, кривила рот и делала такие гримасы, словно ела то что-то очень приятное, то что-то очень кислое…

Рудокопы поужинали и легли спать, а я долго не мог сомкнуть глаз и все смотрел на луну, а луна смотрела на меня. Подошел ко мне старый рудокоп и спросил:

– Не спится, старичок?

– Не спится…

И мы разговорились. От него я узнал, что иногда Луна опускается на горы и лижет длинным языком сахар. Бывали случаи, когда, увлекшись этим занятием, Луна скатывалась кубарем с гор и долго не могла подняться на высоту – и от этого происходили лунные затмения…

– Ну а как у вас? Видно луну-то? – спросил старый рудокоп.

– Видно, только у нас она кажется втрое меньше. А бывает, что ее и не видно…

– Это значит, она прячется за Сахарными горами или купается в облаках, – объяснил рудокоп.

Я стал расспрашивать его о работах в шахтах. Оказалось, что кроме заливных грецких орехов они находят в недрах гор желтые жилы из леденцов, разноцветную карамель и обсыпанную сахарной пылью клюкву…

– Иногда попадается и яблочная пастила, только редко, после дождей…

– Куда же деваете вы эту сладкую руду?

– Мелюзга разбирает. Работаем по очереди, а берем, сколько кому понадобится… У нас ведь не сеют хлеба…

– Как так? А меня угощали в деревне Веселенькой розовым хлебом!

– Этот хлеб у нас тоже природный… Есть у нас река Радостная, так вот кое-где по берегам и попадается этот розовый хлеб… Режем его лопатами и печем…

Долго мы болтали со старым рудокопом. Наконец он сладко зевнул и сказал:

– Спать надо!

– Пожалуй, и я лягу…

– Пойдем в дом!

Мы пошли в сахарный домик и улеглись на сахарном песке…

– Ты меня разбуди пораньше, чтобы не проспать мне!.. – попросил я.

– Спи спокойно…

Мы замолчали. Я лежал и прислушивался к тишине. Иногда ветер шумел в горах, и тогда казалось, что где-то играют на гитаре.

– Что это такое? – спросил я засыпавшего уже рудокопа.

– А это крепкий сахар на вершинах звенит от ветра… Теперь еще тихо, а иногда, в сильный ветер, начинают лопаться и падать сахарные скалы, так тогда гремит такая музыка, точно в горах великаны разбивают стеклянные замки…

Я лежал и прислушивался к приятным звенящим звукам и незаметно задремал под эту тихую мелодичную музыку.

– Пора!

Я открыл глаза. Старый рудокоп зажег синий огонек и собирался на работу.

Не хотелось вставать. Я лежал, охал и покашливал.

На рассвете в горах бывает ветер, и потому теперь немолчно звенели сахарные скалы и утесы, и казалось, что где-то далеко настраивают много-много гитар.

– Ветерок начал играть! – заметил старый рудокоп и сладко зевнул.

А около домика уже толпились и побрякивали инструментами рудокопы, и все громче раздавались их перекликающиеся голоса.

– А ты, старичок, вставай, а то опоздаешь… Пойдем вместе: я иду на верхнюю шахту…

Я поднялся, потянулся, съел три заливных ореха и сказал:

– Пойдем!

– Возьми саночки-то! – сказал рудокоп и ткнул ногой в небольшие сахарные сани с желтыми леденцами вместо подрезов [74]74
  Подрез– железные полосы, закрепленные на полозьях саней.


[Закрыть].

– Не развалятся? – спросил я.

– Крепкие! Из синего сахара!

Мы вышли. Вереница рудокопов с синими фонариками в руках тянулась в сумерках к шахте и словно проваливалась сквозь землю.

– Прощайте! – крикнул я, сняв шапку.

– Счастливый путь! – ответило несколько голосов.

И мы со старым рудокопом начали тихо взбираться на горы.

В горных долинах встречались рощи из сахарных деревьев, похожие на покрытые мягким пушистым снегом сосны и елки. Стволы и ветви у них были коричневые, из пережженного сахара, а листья из зеленоватого мармелада… Я мимоходом обломил ветку и, обрывая листочки, с удовольствием ел их… «Вот если бы в нашем саду росло хотя одно такое дерево!» – думал я, оглядывая чудесную рощу.

Старый рудокоп с удивлением смотрел на меня и ухмылялся:

– Ну и жадный же ты, братец мой! – сказал он, когда я, объев листочки, принялся ломать и сосать веточки.

– А разве вы не едите этих деревьев?

– Выдумал! У нас они на дрова идут…

– Эх, вы!.. Не понимаете… – сказал я и опять стал думать, как хорошо было бы поставить такое дерево на Рождество вместо елки… Как кончилась бы елка, сейчас уронили бы на пол сахарное дерево, и в одну минуту от него остался бы один только ствол…

Когда мы выходили из рощи, на дорожку выскочил олень, белый с золотыми ветвистыми рогами… Пугливо посмотрев на нас, олень прыгнул через дорогу и помчался на горы…

– Сахарный олень! – сказал старый рудокоп и рассказал мне, как у них охотятся на этих оленей: – Ноги у них сахарные и очень хрупкие; стоит только попасть ему в ногу камнем из леденца, и нога сломится. А без ноги бери его руками!..

Миновали рощу.

Солнце еще не вышло, и синие облака спали в сумерках на горах и под горами. Еще две-три звезды догорали в небесах… Чем выше мы поднимались, тем сильнее скользили ноги и тем труднее было идти. Кое-где высокие, пропадавшие в облаках скалы открывали свои мрачные ущелья, и мы пробирались ощупью, пока не выбирались из этих черных пропастей. Несколько раз нам приходилось проходить по самому краю скал, и тогда сахарный песок сыпался из-под наших ног и шумел, скатываясь в пропасти, – как шумит горный водопад… Раза три из-под наших ног с клекотом поднимались белые орлы, и сердце вздрагивало от испуга.

– Ну вот я и дошел! – сказал вдруг старый рудокоп, остановившись около заброшенной шахты. – Кыш, вы! – закричал он и на кого-то замахнулся лопатой.

– Кого это ты пугаешь? – спросил я.

– Горных карликов! Развелось их теперь у нас в горах видимо-невидимо… Таскают у нас лопаты и кирки и роют зря, где попало…

– Чего же они роют?

– Орехи заливные берут… Кыш, ты!

Меж глыб сахара мелькнула фигурка коричневого карлика, потом появилась под самыми ногами у рудокопа, и он пихнул его ногой.

– Гоп-гоп! – крикнул карлик и кубарем покатился под гору. А за ним стали прыгать и другие прятавшиеся в сахаре карлики и с криком скатывались в пропасти.

– А что, не опасный это народ?..

– Самый пустой!.. Пугливый народ!..

– А ты зачем идешь в эту шахту?

– А там попадаются шоколадные ковриги… Теперь горные карлики разрыли сахар-то – поищу ковриги… Вкусная она… Люблю я эту ковригу…

Показал мне рудокоп тропинку, змейкой вьющуюся на горы, и сказал:

– Ну, теперь иди один!

– Недалеко вершины гор?

– Только два раза вспотеешь и будешь на самой огромной высоте.

– Прощай!

– Счастливый путь! Крепче держись, как покатишься на санках-то!

– А трудно катиться?

– Кто знает? У нас двое рудокопов скатились да так и не вернулись: может быть, не могли влезть обратно на горы, а может быть, разбились…

Стало светлеть небо, и начали обрисовываться контуры гор. Поплыли куда-то синие облака, и стали появляться блестящие склоны утесов… А я лез и лез себе в гору… Силы мои слабели, а тут еще приходилось тянуть за собой санки. Я уже приходил в отчаяние и несколько раз садился на сахарные глыбы и плакал, проклиная свою горькую участь. Как вдруг, подняв с мольбой к небу свою голову, я задрожал от радости: предо мною вставали зубчатые горные вершины…

– Слава Богу! – закричал я, напряг все свои силы и начал карабкаться вверх по отвесным скалам…

Спустя час, я стоял на вершине Сахарных гор… Подо мной отовсюду тихо плыли задумчивые облака, и от этого казалось, что сам я несусь куда-то в синем небесном тумане… Ветер трепал мою седую бороду и поднимал клубы сахарной пыли на горных равнинах, а вершины, звонкие и крепкие, как литое стекло, гудели под напором ветра, как телеграфные проволоки в поле в тихую и ясную морозную ночь… Изредка трескались где-то сахарные скалы и с грохотом рушились в бездны.

Отыскав удобный утес, я прижался к нему плотнее, уперся ногами в трещину и стал ждать солнечного восхода…

Уже красный краешек солнца показался из-за гор, и дальние, более высокие вершины стали золотиться и румяниться, но синяя мгла еще ползла около гор и закрывала все горизонты…

Но вот выплыло вдруг словно кем-то подброшенное снизу солнце, и Неведомое царство во всем великолепии открылось перед моим изумленным взором… Трудно описать, что я увидел с восходом солнца: нет таких слов, чтобы описать это, и нет таких красок, чтобы нарисовать эту изумительную картину…

Точно по приказу Волшебника, стал таять туман… Кто-то Могучий отдергивал синюю завесу, за которой пряталось Волшебное царство… Сахарные горы загорелись разноцветными драгоценными огнями, надели на свои головы золотые короны и накинули на себя пурпуровые мантии… Из-под золотых корон падали на них перламутровые кудри, и долины меж гор накрылись голубыми бархатными коврами… И все горы сверху донизу словно заиграли на сладкозвучных арфах, приветствуя появившееся в невыносимом блеске золотого огня горячее Солнышко… Впереди Солнышка, кутаясь в розовые одежды, плыла на облачке Румяная Заря, и свет от ее развевающихся по ветру одежд окрашивал плывшие в глубоком молчании облака… Небеса улыбались, сгоняя со своего лица синие туманы, и по мере того как туманы таяли, начинало вырисовываться огромное Розовое Озеро Доброй Волшебницы с гористыми берегами; на этих берегах высились зубчатые стены и узорчатые башни великолепного, похожего на легкий призрак замка… Озеро было спокойно и отражало в себе берег, стены и замок… Прямо туда понеслась Румяная Заря, и бесчисленные окна замка вспыхнули ей навстречу радужными огнями, а башни замка засияли золотыми крышами… Розовый и золотистый дым клубился из труб замка, опускался на Розовое Озеро и, тихо колыхаясь, таял, обнажая прятавшихся в нем белых лебедей… Два белоснежных Великана шли к огромным колоннам запертых ворот и золотыми ключами отперли и распахнули их настежь… И в раскрытые ворота стала видна длинная пунцовая лента дороги, ведущей на голубые небеса.