Текст книги "Ничто человеческое..."
Автор книги: Евгений Богат
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
«Мне приходилось встречать людей, которые если и не высказывались так откровенно, как Уваров, написавший письмо Евг. Богату, но думали так же. И должен с прискорбием констатировать, что это были в основном люди логического, инженерного типа мышления, очень и очень распространенного в наш век НТР.
Прошу извинить за резкость, уважаемые коллеги, но самоуверенное копание в такой сложнейшей области человеческого бытия, как нравственность, с помощью логического метода отсечения „ненужного“, „устаревшего“ есть, но моим наблюдениям, свидетельство по крайней мере двух дефектов личности: душевной глухоты и полузнайства.
Когда такой человек на „ты“ с электронно-счетной машиной, ему может показаться, что он умнее самого Сократа (бедняга и вообразить не мог самой возможности механизировать формальное мышление). Лес человеческих отношений представляется ему тогда в виде трех сосен, плутать в которых могут только гуманитарии с их размягченными мозгами. И вот рождается в умной голове идея объявить рациональный разум судьей в вопросах нравственности!
Я не знаю, читал ли Уваров произведения Достоевского или только „проходил“ в школе, а если читал, то понял ли, что именно эту идею убедительнейше опровергает писатель в романе „Преступление и наказание“, который он создал не для развлечения любителей детективов, а потому, что совершил открытие огромной важности и считал своим долгом рассказать о нем. Если люди вздумают решать сложные нравственные вопросы с помощью одной только логики, они могут впасть в тяжелейшие ошибки. Таково, по крайней мере, мое понимание Достоевского.
Мы редко задумываемся в сутолоке повседневных своих забот над вещами, не имеющими к нам прямого отношения, и поэтому далеко не каждый сознает, какая бездна сложностей скрывается за строгим и сухим словом „нравственность“. В какой степени наша собственная судьба и судьбы наших детей зависят от того, насколько правильно люди понимают сейчас и будут понимать в будущем это столь часто, порой всуе употребляемое слово. Приходится убеждаться, что есть люди, для которых понятия „нравственность“, „нравственный“, „безнравственный“ – анахронизмы, уцелевшие со времен, когда над человеком возвышался указующий перст церкви, лишающий возможности жить, как ему хочется. И не случайно возникает у любознательного инженера, вооруженного сверхумной ЭВМ, интересная мысль: а ну-ка запрограммируем припахивающие будто бы нафталином нравоучения, поглядим, сколько лишенной информации шелухи вышелушит электронная жрица: „сострадание“, „сопереживание“, „душа“, „сочувствие“, „память сердца“…
Оказывается, есть люди, которые не понимают, что существуют на свете вещи, недоступные голому логическому анализу, неразлагаемые на биты информации, хоть заставь работать всю электронную технику мира.
Неразлагаемые потому, что их невозможно точно описать, сформулировать, определить раз и навсегда, потому, что творцами их являются все когда-либо жившие люди на земле, потому, что их можно только почувствовать, а для этого, в свою очередь, необходимо уметь чувствовать… Все упомянутые понятия, кажущиеся шелухой логическому уму, именно такого рода. И все они, и еще многие другие суть грани одного драгоценного кристалла, терпеливо шлифуемого рукой Истории, – человеческой личности, какой она должна быть.
Вместо того чтобы огульно отрицать общечеловеческие добродетели, как это делает инженер В. Уваров, не лучше ли попытаться понять, в чем их жизненная сила. Понять, чтобы извлечь опыт, использовать его. Иначе ведь можно и замерзнуть в ледяной пустыне рационального разума…
г. Саратов».
В потоке писем, полученных мной после опубликования статьи «Уроки „Урока“», в которой я полемизировал с инженером В. Уваровым, одним из самых содержательных было небольшое письмо из Тбилиси от известного ученого, академика А. Д. Зурабашвили. Он писал об особой важности в наши дни моральной стороны человеческого существования, о том, что, по его убеждению, новый человек должен быть в первую очередь homo morales, а уже потом homo sapiens, то есть он утверждал, что нравственное развитие должно не отставать от умственного и даже опережать его. Я еще вернусь к интересной, полемически острой формуле А. Д. Зурабашвили, а сейчас лишь отмечу, что у нее оказались и горячие сторонники, и не менее горячие оппоненты, после того как письмо ученого было напечатано. Но вот что любопытно: даже самые яростные оппоненты, то есть те читатели, которым показалось (на мой взгляд, несправедливо), что академик А. Д. Зурабашвили умаляет мыслящее начало, ум в человеке, согласны с ним, что сегодня, в эпоху НТР, моральная сторона человеческого существования важна, как никогда раньше. А читатели, одобрившие формулу академика А. Д. Зурабашвили, пишут об этой моральной стороне заинтересованно, даже страстно, как о чем-то глубоко личном, от чего зависит их собственная судьба. Она, наша судьба, и в самом деле от этого зависит.
3. Н. Стручневская: о семейном столе«Эмоциям надо учить. Помню, в детстве мне рассказывали сказки, а потом я сама сочиняла их, сидя одна в пустой квартире. За это я своему детству благодарна. Сказки научили меня „слушать“ в себе и добро, и зло.
Помню, мама читала моей сестре Джека Лондона, а я, совсем еще маленькая, подсаживалась рядом и слушала. И с семи лет я запомнила, что в обществе, к которому принадлежала дочь миллионера Руфь, играли на фортепьяно для приличия, а матрос Мартин Иден научился играть только потому, что музыка волновала его, могла выразить его чувства.
Ребенок познает чувства с колыбели. Находясь среди людей, он всегда должен задавать себе вопрос: „Что я вижу, что я слышу?“ Каждый день жизни ребенка это познание и накопление чувственного опыта. Сейчас дети одолевают алгебру с первого класса. Я вот думаю: а когда же им „щупать“ и осознавать чувственный мир, чтобы вскрикнуть при виде чужой боли?
Многие люди наивно полагают, что комфорт обеспечит им освобождение, а на деле вместе с комфортом получают массу запретов и ограничений. Комфорт прежде всего обязывает вести себя так же эстетично, как эстетичен сам комфорт. Интеллигентность требует труда души, размышлений, а на них-то и не остается времени. Вот и начинается спешное приобретение внешних атрибутов культуры. Учат балету, игре на фортепьяно, фигурному катанию, домоводству, скорочтению, а вот жить среди людей учат в последнюю очередь.
Сейчас распространено понятие – „бюджет времени“. В него входит что угодно, но только не беседы с друзьями или родителями и детьми. Интеллигентные люди сдают экзамены по философии, а философствовать дома считают несерьезным делом. А ведь философия не отвлеченная наука, а инструмент жизни. Бывает, что устраивают в школах, клубах диспуты, но они все-таки носят официальный характер и не могут заменить разговора в интимном кругу.
Может быть, это покажется смешным, но расскажу о моем старом столе. Ему не один десяток лет, сидя за ним, я еще училась держать ложку в руке. Помню, мои родители много переезжали с места на место, но, куда бы ни попала наша семья, мы всегда собирались вместе за этим столом – за обедом, за чашкой чаю, с чтением стихов и всякой там философией. Сколько жарких споров помнит этот стол! Многим хорошим во мне я обязана беседам в кругу родных и знакомых…
Математическому анализу нас обучают очень добросовестно, учить бы так же и нравственному анализу!
…Хотелось бы, чтобы за семейным столом читались вслух хорошие книги – и старые, и новые. Например, Монтень и Паустовский. Они давали бы бесценные Уроки мудрости.
г. Саратов».
УРОКИ МУДРОСТИ
Уроки мудрости
В подражание старинным авторам, начну разговором с книготорговцем. Заходя почти ежевечерне в магазин рядом с моим домом, я стал замечать в последнее время нечто весьма меня удивившее. Научно-популярные книги по физике, астрономии, математике и даже биологии, раскупавшиеся недавно в мгновение ока, начали медленно, но верно оседать на полках. Я, как и раньше, лихорадочно бежал к кассе, хватал на лету чек, боясь, что не успею, что уйдет в эти секунды самый последний экземпляр книги; и… через день, через два, через неделю, а иногда и через месяц со странным, несомненно, эгоистическим чувством горечи видел ее все еще красующейся на рекламном стенде новинок. И вот, когда две весьма талантливые, ожидаемые мною давно – по биологии и астрономии – даже перекочевали с этого стенда на витрину, я не удержался, зашел в тесную конторку к товароведу Ефиму Ильичу Баснеру за разъяснением непонятного для меня явления. Собеседник мой, семидесятилетний человек с живыми, легкими руками и важным, меланхолически-ироническим выражением лица, какое бывает у старых нотариусов и старых книготорговцев, то есть у тех, кто имеет дело со странными судьбами людей или книг, развил в ответ на мои взбалмошные вопросы «теорию волн», отражающую в несколько вульгарном и обедненном виде сложную диалектику жизни, неисчерпаемую и тонкую изменчивость бытия.
– Волны, – сказал он, величаво и точно изобразив руками ритм неспокойного моря. – Чтобы вы это поняли хорошо, начну издалека, с первых послевоенных лет. Куда устремлялся покупатель, войдя в магазин? К галактикам и пчелам? Ничего подобного. К искусству. К репродукциям и альбомам, к большим книгам с картинками, как говорят дети. Человеку особенно была нужна красота – так сказать, зримая гармония… Потом помню очереди с ночи за подпиской на Бальзака и Чехова. И вот уже наступает пора поэзии… Самое сумасшедшее время. Чтобы купили книгу, достаточно было содержать ей больше двух рифм. Читатель хочет стихов! Пожалуйста… Были хорошие, были плохие. Вначале покупали все. Потом – только хорошие. И вот уже начали уценить сборники стихов, и подошла очередь ваших пчел и галактик. Что такое время и что такое космос, что такое хромосома и что такое муравей… Берем сто экземпляров – мало! Заказываем тысячи – тоже мало! И вот однажды берем пятьсот – и видим: много… И когда это повторяется не два и не три раза, понимаем: началась новая волна…
– И теперь наступила очередь?..
– Очередь того, чего нет! – ответил старый книготорговец. – Вакуум, как пишут в ваших любимых книгах.
Гораздо легче ощутить вакуум, чем его – пусть даже мысленно – заполнить. После разговора с товароведом, видимо точно ощутившим рождение новой, на сей раз трудноутолимой духовной потребности читателя, я задавал себе вопрос: а вот что бы конкретно хотелось лично мне видеть на «философских» полках? И понимал все отчетливее, что ответить на это добросовестно и серьезно много труднее, чем может показаться поначалу.
Да, видимо, наступил или наступает «кризис информации» – то перенасыщение ею, когда новый популярный рассказ об удивительных подробностях мира не впечатляет уже так свежо и непосредственно, как раньше. Чаша полна с краями, и каждая новая капля уже ощущается как некая полновесная тяжесть. И хочется не новой информации, а нового понимания. Это не значит, разумеется, что научно-популярные книги потеряют читателя; они будут иметь постоянный, но уже ровный спрос; их будут покупать, как покупают и сейчас, независимо ни от какой «волны», Бальзака или Тютчева. Но «волна» – важный симптом.
Уже как бы в самом воздухе, которым мы дышим, растворены элементарные данные о том, что такое хромосома и что такое муравей. И теперь рождается вопрос, тысячелетний и вечно новый: что такое сегодня человек? жизнь человеческого духа? человеческая личность? Рождаются вопросы эти с особенной остротой, потому что читатель догадывается все яснее, что он узнал из книг достаточно много о галактиках и пчелах и ничтожно мало о себе самом…
А кто должен ему ответить? Разумеется, философия.
Естественно, рождается вопрос: как, не снижая истинно философского, «высокого» мышления, добиться того, чтобы читали миллионы? Вопрос этот мог бы показаться неразрешимым, если бы возможность широкого понимания не была заложена в самой философии.
Обширная история человеческой мысли – от школ античности – показывает, что философия в часы подъема человеческого духа, когда открывались, становились познаваемыми новые стороны и грани действительности, тяготела к общению с широким кругом людей. Нам, современникам великих событий XX века, понятен сокровенный смысл этого общения: постепенно «завоевывая» человечество, философия после титанического усилия Маркса стала силой не только объясняющей, но и изменяющей мир.
Несмотря на столь, казалось бы, богатый опыт и глубочайшие традиции, сегодня задача быть понятным широкому читателю, не снижая уровня философского мышления, требует, видимо, нового подхода и новых решений. Ведь первый раз в истории человечества и в истории самой философии речь идет о подлинно миллионном читателе, живущем и действующем в обстановке небывало сложной, меняющейся с небывалой быстротой действительности, которую хочет он с небывалой силой осмыслить и понять!
Ясно одно: нужны поиски новых контактов.
Этими поисками отмечена наша литературно-общественная жизнь последних лет. Особенно отрадно бережное, творческое отношение к мировой культуре. Мысль Маркса о том, что коммунизм немыслим без сохранения богатства достигнутого развития, становится с течением лет для нас все ближе и дороже. Мы делаемся все восприимчивее к этому богатству. Мы чувствуем себя его великими наследниками.
Поэтому великие мыслители и дают нам уроки мудрости…
Юные читатели получили подарок – книгу «Об искусстве жить достойно», выпущенную издательством «Детская литература». Автор ее… Монтень! Да, мудрец XVI века обращается к сегодняшним детям.
«Что любят читать самые молодые современники научно-технической революции?» – этой теме посвящены бесчисленные исследования педагогов и литературоведов. Успех нового издания убеждает: они любят мудрые книги.
Чему же учит мудрец XVI века сегодняшних детей? Самому необходимому и самому трудному для человека – искусству общения с миром и с собой. Он хочет, чтобы общение это было творческим. Именно – и с миром, и с собой: первое неотрывно от второго. Тот, кто не умеет или не желает жить и созидать для людей, никогда не создаст и себя самого, собственный богатый духовный мир. А тот, кто не овладел «самосозиданием», самовоспитанием, ничего хорошего не подарит миру. Эту истину Монтень развивает непринужденно и убедительно, искренне и глубоко, поэтому и велика сегодняшняя педагогическая ценность его мыслей. «Мое истинное призвание, – пишет он, – общаться с людьми и созидать. Весь я обращен к внешнему миру, весь на виду и рожден для общества и для дружбы…» А вот вторая сторона этой истины: «Мы обладаем душой, способной общаться с собой; она в состоянии составить себе компанию; у нее есть на что нападать и от чего защищаться, что получать и чем дарить. Нам нечего опасаться, что в этом уединении мы будем коснеть в томительной праздности…»
Из соприкосновения этих двух мыслей и рождается основная идея книги «Об искусстве жить достойно»: чем больше мы дарим миру, тем богаче становимся сами, а чем богаче становимся, тем больше можем подарить людям. В увлекательном и в то же время ненавязчивом развитии этой идеи и состоит заслуга создателей книги. Из трехтомных «Опытов» Монтеня, где говорится, казалось бы, обо всем на свете, умело, тщательно и любовно отобрано понятное детям, нужное им и интересное для них.
Монтень, как известно, писал не для детей, но он мечтал о времени, когда философия будет обращена и к детям. «Глубоко ошибаются, – записывает он, – те, кто изображает ее недоступною для детей, с нахмуренным челом, с большими косматыми бровями, внушающей страх».
И вот Монтень обращается к нашим детям, что можно рассматривать и как триумф великого мыслителя, и как показатель высокого интеллектуального уровня сегодняшнего юношества.
Одновременно с «детским Монтенем» (как называют его любовно библиотекари) вышла книга А. Лебедева «Разумные эгоисты Чернышевского». Она тоже посвящена искусству жить достойно – именно этому учит детей русский революционер-демократ. Хочется думать, что «синхронный» выход обеих книг (жанр их обозначен одинаково – «Философские очерки») не случаен: общечеловеческая мудрость Монтеня дополняется социальной, революционной мудростью Чернышевского. Или, пожалуй, точнее, обобщается ею. Читая подряд обе книги, опять убеждаешься в том, что этика революционеров вобрала в себя лучшие гуманистические традиции человечества.
В этом убеждает с особенной силой работа доктора философских наук, писателя Г. Волкова о Карле Марксе – «Путь гения». Гуманистическую сущность марксизма Г. Волков раскрывает и непосредственно, так сказать теоретически, и – что особенно интересно для молодого читателя – через этические и духовные богатства личности основателя марксизма. Вообще отличительной чертой автора является то, что, говоря о философии, он ведет речь не только о категориях, но и о ценностях. Черта эта в повествовании о становлении личности и мировоззрения Карла Маркса оказалась особенно уместной и убедительной.
Духовный мир юного Маркса, куда вошло все лучшее, выработанное, нажитое человеческой мыслью и совестью, показывает, какую исключительную роль играет молодость в развитии, обогащении личности и в судьбе дела ее жизни.
Именно в этом я вижу актуальную педагогическую ценность книги Г. Волкова. Рассказывая о сущности марксизма, раскрывая его революционную мощь, он все время возвращает нас к богатствам личности основателя великого учения. Посмертная судьба идей марксизма, изменивших облик мира, неотделима в изложении автора книги от судьбы гениального человека, которому при жизни не было чуждо «ничто человеческое». Это и делает особенно убедительной одну из лучших глав книги: «Коммунизм как завершенный гуманизм», в которой нас с новой силой волнуют известные мысли Карла Маркса о человеке и его отношении к жизни как человеческом отношении, когда любовь обменивается только на любовь, доверие только на доверие и т. д.
«Гуманизм, – пишет Г. Волков, – это сердце марксизма, тот внутренний родник, который дает ему силу и жизненность, делая его мировоззрением миллионов, борющихся за счастье человечества».
Быть личностью – удел избранных?
Волнующая это вещь – ощутить великую революционную этику, давшую миру бессмертных героев, в поведении и образе мышления окружающих нас сегодня «обыкновенных» людей. Но чтобы почувствовать это, нужны усилия мысли и сердца: в потоке дней, в повторяющихся мелочах иногда утрачивается ощущение социальной объемности жизни, начинаешь воспринимать ее не стереоскопически, а в совершенно искусственном, механическом делении на «будничное сегодня» и «легендарное позавчера». В «будничном сегодня» живет будто бы ничем не замечательный человек: сослуживец, попутчик, сосед по даче, а в «легендарном позавчера» жили Томас Мор, Кампанелла, декабристы, герои революции. И та минута, когда в «обыкновенном» современнике узнаешь черты легендарного героя, дает урок мудрости.
Для Радищева высшая радость, как известно, состояла в том, чтобы «соучастником быть во благоденствие себе подобных».
И вот эти самые, казалось бы, музейно-величавые слова я услышал однажды от детского хирурга, доктора медицинских наук В. И. Францева, и относились они не к легендарной, отдаленной от нас столетиями личности, а к рабочему-рабочему-лекальщику Сергею Степановичу Павлову. Он создал уникальный хирургический инструмент, помогающий при операциях на сердце, – инструмент, который до этого хорошо делали только в Англии, где мы и покупали его.
Размеры инструмента, его суть он узнал от инженера, сына которого оперировали в одной из московских клиник. Павлов работал над инструментом вечерами и по выходным дням в течение ряда лет. Когда с ним заговорили о денежном вознаграждении, ибо ценность его работы измерялась не только исцеленными жизнями, но и сэкономленным государству золотом. Павлов ответил: «Лучше покажите мне двух человек, которым помог мой инструмент».
Именно эти его слова, напомнив «музейную» фразу Радищева, сообщали событию легендарное освещение, открывали ту объемность видения, без которой оно философски непонятно.
Творческая ли личность Павлов? Вопрос риторический! А вот человек, ничего удивительного, яркого не создавший, «самый-самый обыкновенный», – ну, обыкновеннее не бывает! – творческая ли он личность? Ответить на это сложнее. И тут стоит обратиться к книге Г. Л. Смирнова «Советский человек». Разбирая различные определения личности, автор останавливается на двух полярных: можно ли личностями «считать лишь тех людей, которые обладают оригинальными свойствами – своеобразием мышления, глубиной чувств», или «личностью является каждый человек»? Философ решительно высказывается в пользу второго определения, как более научного и отвечающего демократизму коммунистического учения.
В сущности, речь идет о том: что такое творчество, что такое творческий человек? А это вопрос человеческой судьбы. Самый распространенный ответ: творчество – это рождение чудесной новизны, появление новых великих художественных и материальных ценностей, которые украшают мир. Именно так отвечают и многие философы, и большинство «обыкновенных» людей, нефилософов, задумывающихся над собственной жизнью, над тем, что они могут дать миру.
А между тем в этом ответе есть глубочайшее заблуждение. Оно станет понятным, если вообразить трехмиллиардное человечество разделенным на две неравные части: небольшую – избранных людей, одаренных божьей искрой, обладающих большими, яркими талантами, которые действительно украшают мир, радуют нас книгами, симфониями, научными открытиями. И рядом – его большая часть, состоящая из «обыкновенных», «рядовых» людей. Им будто бы и не дано рождать ту самую чудесную новизну, которая сопряжена у нас с самим пониманием творчества.
Мои раздумья о том, что такое творчество, творческий человек, начались несколько лет назад с того, что я получил письмо от молодой женщины, чертежницы. Вот оно:
«Волнуют меня эти слова: творчество, творческий человек, радость творчества. Я часто задумываюсь: к кому же они относятся? Ну, разумеется, в первую очередь к поэтам, композиторам, ученым, то есть к людям талантливым. А что, если я бесталанная, самая обыкновенная, умею лишь наслаждаться литературой и искусством, а сама не умею ничего? Но ведь и я же часто испытываю большую радость. И не только от книг или событий. Вот сижу в чертежной, подниму голову, увижу за окном краснеющие клены и будто получила подарок. Потом старательно черчу фундамент или канализационную трубу, и радость постепенно утихает. Однажды я подумала, как дура: ну, хоть бы ватман из белого стал голубым или оранжевым в ту минуту, когда я радуюсь, ну, хоть бы что-нибудь в мире изменилось».
Наивное письмо? Конечно. Его можно назвать наивным, потому что оно с полудетской отвагой неведения вторгается в один из самых сложных «философских миров»: человек – творчество – жизнь. Но это же письмо можно назвать и мудрым, ибо в нем начинает пульсировать то широкое понимание творчества, его разнообразных сфер, которое, по-моему, сегодня особенно актуально.
Слова «творческая личность», по существу, тавтология. Если личность – то непременно творческая! Потому так и задела меня, казалось бы строго теоретическая, постановка вопроса в книге Г. Л. Смирнова о том, кто же является личностью.
Творчество возможно и в самой скромной, самой будничной форме. Это может быть слово, это может быть улыбка, которая несет кому-то радость. Я думаю, что и домашняя хозяйка, которая сообщила дому какой-то обаятельный уклад, – она тоже творец. И водитель автобуса, который, видя, что в машине много старых людей, ведет ее особенно бережно, – и он творец. И учитель, который входит в класс с такой глубокой готовностью передать лучшее, что у него есть за душой, детям, что они это ощущают как бы растворенным в воздухе, – он творец, несомненно…
Людей бездарных – без дара – не бывает.
– Не бывает?! – сердито воскликнул один остромыслящий социолог, которому я изложил эти соображения. – Что ж, если исходить из того, что личностью является каждый человек, вывод ваш, несмотря на известное прекраснодушие, логичен. Но, думается, есть люди, в разные века их именовали по-разному, которых личностями не назовешь даже при самом демократическом толковании этого понятия. Данте называл их ничтожными. Это те, – помните? – кто «не знает ни славы, ни позора смертных дел». Им нет места ни в раю, ни в аду. Они не личности, потому что отреклись в малодушии от деятельности. Они не делают зла, но их не хватает на то, чтобы делать добро. Личность рождается одновременно с деятельностью. Во имя добра. Или, увы, во имя зла. Бывают личности со знаком плюс, бывают личности со знаком минус. Но там, где есть плюс и минус, есть и переходная точка – ноль. По сегодняшней терминологии – обыватель.
– Мне кажется, – возразил я ему, – что, несмотря на логическую стройность схемы с плюсом, минусом и нолем, она, как и любая схема, неадекватна многообразию жизни и сложности человека. Было бы нелепо утверждать, что вокруг нас нет «ничтожных». Но кто может поручиться, что в новых обстоятельствах, в иной ситуации «ничтожный» не обнаружит того самого плюса или минуса, о которых сейчас шла речь? Человек ведь не неизменная, раз навсегда твердо установленная величина (плюс два, ноль или минус три), он меняется в зависимости от окружения, обстоятельств, условий жизни. И не столь уж часто он до конца жизни остается нолем, даже если в какой-то из моментов ее и выступает как ноль. И вот чтобы ноль стал не минусом, а плюсом, лучше с точки зрения социальной педагогики видеть в нем личность. Поэтому и согласен я полностью с определением, которое поддерживает Г. Л. Смирнов: «Личностью является каждый…» И это отнюдь не означает прекраснодушного отношения к жизни, не влечет за собой отрицания ее конфликтов и противоречий.
Вот интересный, как любят говорить журналисты, человеческий документ. Письмо-исповедь электрика колхоза из села Новоивановка Ореховского района Запорожской области Николая Ефремовича Лисогурского.
«Живу в селе, большом и красивом. А люди у нас, как и везде, разные: умные, добрые, скучные, малодушные, бескорыстные и такие, которые ударились в накопление богатства.
Работаю я электриком в колхозе, много читаю, собираю библиотеку, насчитал 1300 томов, а теперь уже и счет потерял. Изучаю марксистскую философию. Интересуюсь литературой. Начал с античных авторов – Софокла, Еврипида, Лукреция – и так последовательно до наших дней.
Зачем я об этом нишу? А затем, что порой печатаются в газетах исповеди разочарованных людей, и, когда читаешь, невольно переводишь на себя и думаешь: как же мы-то с женой достигли счастья?
Всю жизнь стараюсь работать честно и много. Характер не очень уживчивый, не могу молчать, когда вижу несправедливость, за это приходится платить спокойствием. Так и живем, отвергая хорошее в поисках лучшего, но в этом, по-моему, заглавный интерес жизни, когда ты ею не удовлетворен. Люблю жизнь не сытым желудком, а духом, мыслью и чувством. Живу, когда трудно, и живу, когда легко, – словом, каждую секунду сполна.
Всю жизнь любил и люблю жену, но если бы это можно было показать так, как просто мы показываем мозолистые свои ладони… С годами любовь меняется, зреет и перерастает в сильную сознательную потребность жить друг для друга. И не только жить – воспитывать друг друга (вдумайтесь в это слово – „воспитывать“, то есть питать, кормить).
Одна женщина в газете писала, что муж ее много гневается и сердится. И все так убедительно объясняла, что не может с ним жить. Никак не пойму, зачем люди берутся объяснять необъяснимое. Правильно говорить – это одно. А правильно жить – совсем другое. Нельзя в слова уложить семейные радости и печали. Женщине дано рожать детей, это же такая вещь, что словами опять не скажешь, не придуманы такие слова. А в газете получается просто: я занята, загружена, на мелочи не могу обращать внимания, а муж сердится… Какие такие мелочи есть в жизни? Нету никаких. Дни и годы состоят из „мелочей“, которые и называются жизнью.
Придет время, и человек станет безмолвный, жалкий, и его зарывают в землю, так как он уже не представляет интереса, кто он ни будь. А до тех пор мы все вместе должны радоваться сообща, и грустить, и плакать, и смеяться…
Никому не хочу давать советы, а пишу, как думаю: надо любить всех, кто тебя окружает, и не искать уважения к себе. Всякий житель деревни знает: чем больше черпают из колодца, тем чище вода. Жить отрадно, когда живешь от полноты души, когда окружающие нуждаются в тебе, в твоем участии. И нельзя за это участие требовать плату или как бы сдачу обратно.
Трудно человеку? Жалуется он? Посоветуйте ему не разводить руками, не выявлять своей слабости. Если это женщина, пусть мужается и внушает себе, что она сильная, все может. Она может родить человека! А мужчина только словами это рождение может объяснить, разумом понять, а боли той не почувствовать. Вот в чем, мне думается, интерес жизни».
В этом письме жизнь как она есть, неприкрашенная, но и не обесцененная, не обедненная, жизнь с ее радостями и горестями, воспринимаемая без прекраснодушия и без праздного уныния «обыкновенным» и, в сущности, необыкновенным в своем глубинно-духовном понимании высших целей бытия человеком, электриком колхоза, далеким, казалось бы, от высоких духовно-интеллектуальных сфер. Личность ли он? Творческий ли человек? На эти вопросы отвечает само его письмо.
Но все это не означает, что личностями, как и поэтами, рождаются. Нет, ими делаются, как ораторами и солдатами. А точнее, и рождаются, и делаются. (Восстановим в памяти судьбы, еще далеко не оконченные, героев очерка «Урок», восстановим для большей наглядности и лучше поймем вашу мысль.)
Или углубимся в еще одно письмо, жизнеутверждающее, хотя речь в нем идет о вещах нелегких.
«…Пишу, а мои руки в это время занимаются хозяйством – чистят овощи, стирают белье. Эти занятия пугают многих девочек, кажутся им синонимом обывательства, мещанства. Но что же делать? У меня два маленьких сына. Старшему скоро четыре, а младшему полтора года. Я бесконечно люблю их. Они добрые, смешные, они могут стать настоящими людьми, а могут прожить ничтожную жизнь. Они сейчас беззащитны перед будущим. Если я не буду возиться у плиты, дважды в день стаскивать их с четвертого этажа на улицу и выгуливать там, на свежем воздухе, они станут хилыми, болезненными, если не научу любить музыку, деревья, собак, муравьев сейчас, пока не поздно, они не научатся любить – страшнее этого нет на свете.
Когда я родила первого сына, то испытала потрясение оттого, что приняла на себя ответственность за жизнь человеческого существа.
Теперь, в настоящем и будущем, мне придется много работать – такова взрослая жизнь и без всяких „увы“.
Мне 27 лет – кончилась та пора, когда я безвозмездно могла брать сокровища, накопленные человечеством, вот они – в библиотеках, музеях, концертных залах…
Теперь я живу взрослой жизнью, где главное – мои обязанности, и я смогу быть счастливой, только выполняя их. Я далека от мысли, что труд создания себя уже окончен – нет, он продолжается до последнего часа жизни, хотя, как правило, идеал уже выбран.
Взрослому человеку, в силу неизбежных обстоятельств, приходится основное время тратить на работу и гораздо меньше – на учебу, познание мира. Ему чаще приходится обращаться к самому себе, к собственным знаниям или незнаниям, душевному богатству или пустоте.
Взрослый более углублен в себя. И горе тому, кто, не найдя в себе ничего, кроме пустоты, начинает таскать то, что взять легко: грошовые переживания, интрижки, мелодрамы, ритм вместо музыки – мало ли? Этот набор примитивных чувств и культуры делает человека тем, кого мы называем обывателем. Человек страдает от одиночества – это стало известно не сегодня. Но одиночество все же предпочтительнее, чем суррогат общения. Встречаться с кем попало, болтать ни о чем – значит бессмысленно проживать свое время! Человеческая жизнь так коротка.
Я хочу подтолкнуть своих малышей в жизнь, дать им тот изначальный материал, из которого они уже сами смогут создавать себя.
Создать самого себя, прийти к высокой истине, к умению любить – то главное, что может сделать человек. А это труд – труд всю жизнь. Труд – научиться думать, труд – прочесть и разобраться в Достоевском и Фолкнере, труд – выслушать другого и удержать желание быть немедленно выслушанным самому. Нельзя все перечислить, но все это вознаграждается единственно настоящим счастьем. Его не дадут ни деньги, ни внешний блеск, ни волшебная палочка, исполняющая любые желания. С пустой душой, с неразвитым умом, со спящими чувствами вы можете в золотой карете объехать весь мир и не испытать в своем убожестве того наслаждения жизнью, которое доступно лишь великим труженикам, у которых хватило силы воли, настойчивости, целеустремленности создать самого себя.
Татьяна Семенова, инженер».
Так удел ли избранных – быть личностью?
