Текст книги "Четверо с базарной площади"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Кто есть кто

Даже Фат был озадачен, услышав Генкин рассказ.

Впервые со дня гибели полковника они получили доказательства, что идут по верному следу.

Впервые смутно обрисовалась картина событий, разыгравшихся в то злосчастное воскресенье.

Корявый и женщина с тонкими бровями послужили всего лишь приманкой для толпы. И вот почему так пронзительно кричала она, будто ее режут. Ни одна живая душа в эти минуты не обратила внимания на человека, подошедшего к монастырю, будь он в овчинном полушубке или в телогрейке с разорванным хлястиком… Их на базаре много – таких полушубков и таких телогреек…

– Заявим в милицию?.. – спросил Слива.

Но Фат был категорически против. Надо довести дело до конца. Тем более что они уже почти у цели.

Мужик, судя по всему, лишь передал Корявому, чтобы тот к десяти часам вышел из своего убежища, а сам через Степную отправился в центр, почему Генка и упустил его.

Сливу за увлечение лунными пятнами стоило бы хорошенько наказать, но счастье Генкино, что он пятнами не увлекался…

Оставалась предельно расплывчатой последняя фигура: либо Купца, либо Гвардейца, потому что одним из них был мужик в телогрейке.

Надо было искать второго.

Генка честно рассказал и о том, как был взят в плен Тосиным отцом, и о том, как пил чай. А про записку не сказал. Но вины своей перед друзьями не чувствовал: ведь он же обещал человеку, что не скажет. А слово есть слово – девчонке ты даешь его или парню.

Обсудив планы на завтра, друзья вынуждены были признать, что в отряде не хватает кадров. Хоть привлекай всю дружину, как это надумала Тося…

Пост в районе татарки можно снять.

А у дома Дроли снимать нельзя. Если мужик в телогрейке с разорванным хлястиком – Купец, то главный их враг, убийца, которого зовут Гвардейцем, мог скрываться у того же Дроли.

Но объектом номер один стал теперь перекресток улиц Капранова и Салавата Юлаева. Генка взял его на себя.

К Дроле единогласно решили направить Сливу. Луна будет светить ему в затылок, а на Дролину калитку он может любоваться сколько угодно.

Новым и очень важным объектом становился теперь дом Корявого. Корявый, правда, мог скрываться и у Банника, например… Но следовало попытать счастье около его собственного дома, на левом берегу. Этот дом Фат знал еще с тех времен, когда Корявого не называли Корявым.

– Может, главного тимуровца привлечем? – спросил Слива.

Мысль эта мелькнула у всех троих. Словно бы никогда и не враждовали они с отличником Толячим. Нахальства у него, конечно, хоть отбавляй, но в последнее время он проявил себя и с положительных сторон… Решили выяснить, на что он способен.

Фату, как обладателю казны и старожилу, предстояло самое трудное и самое ответственное: сесть в автобус, последний рейс которого приходится на одиннадцать часов, и попытаться найти женщину с красивыми тонкими бровями…

На следующий день, в школе, они, должно быть, уже не выглядели рассеянными, а скорее всего были чуточку слишком активны, потому что Эмма Викторовна глядела в их сторону чаще обычного.

Правда, это всегда кажется, что на тебя глядят больше, чем на кого-нибудь. Но за три недели догадок и предположений лишь теперь почувствовали они, что развязка близко, и, наверное, это было видно по их лицам.

Генка отправил Толячему записку:

«Нужно поговорить. Важное дело. Выходи на переменке сразу в коридор. Генка».

«Выйду. Толька», – ответил Толячий.

На перемене он выбежал из класса первым.

Друзья окружили его в углу коридора. Слива наблюдал, чтобы кто-нибудь не подслушал. А разговор вели Генка и Фат.

– Молчать умеешь? – спросил Фат.

Толячий утвердительно затряс головой, как бы доказывая этим, что может проглотить язык – и ни слова от него не добьешься.

– Ну, гляди, – сказал Фат. – Это дело такое, что голову потерять можно.

– Из дому сбежишь после уроков? – спросил Генка.

– Хоть вовсе не пойду! – соврал Толячий. Все знали, что дома его крепко держат. Но раз пообещал – значит, сбежит.

– Немного там побудь около матери, почитай что-нибудь – и в монастырь. После объясним, какое дело.

– А хоть что, а?.. – спросил Толячий.

Фат с лицом Чингисхана сказал:

– Мы ищем, кто убил полковника.

Этого было предостаточно. Разведчики, уже привыкшие к своей тайной миссии, вернулись в класс, и ни один мускул не дрогнул на их лицах. А Толячий прошел по коридору осторожными шагами, словно на цыпочках, и просидел урок, ни разу не пошевельнувшись, не повернув головы. Что значило: все понял, но виду не покажет.

А на другой перемене Генку поймала в коридоре Тося. И тоже потащила его в угол, где меньше народу.

– Ну?.. – хлопнула она кукольными глазами. – Еще ничего не скажешь?

– Подожди, еще нельзя… – сказал Генка, стараясь не глядеть в глаза Тосе. И добавил: – Ты знаешь, я – как сказал… Но это не только моя тайна. Я потом тебе как договорились. Ладно?

– Ладно! – сказала Тося. – Но ты тоже – никому про мое! А мне еще в канцелярию надо! – И побежала улаживать свои бесконечные пионерские дела.

Генка проводил глазами ее бант и почувствовал себя виноватым перед Лией – в нее он ведь тоже был влюблен.

Прошелся раза два мимо шестого «а», потом заглянул в открытую дверь и увидел, что Лия сидит за партой с каким-то мальчишкой, прямо – голова к голове, и что-то рассказывает ему, уткнув палец в книгу.

От этой коварной измены к Генке пришло облегчение: виноват не он, а Лия, и пусть на себя пеняет, что он так здорово познакомился с Тосей.

Сразу после уроков Толячий побежал домой – демонстрировать перед родителями свое учебное рвение. А Генка, Фат и Слива – к станции, на автобусную остановку.

В одиннадцать часов и пять минут уходил вечером последний автобус на строительство содового завода, что находилось километрах в тридцати от города.

Автобус, ближайший к содовому, уходил в десять часов тридцать пять минут до геологоразведки.

А следующий в одиннадцать двадцать – на Анненку.

Фат хотел немедля отправиться на содовый, но Генка решил, что с Толячим надо говорить вместе – это во-первых. А во-вторых, если тетка Роза, мать Фата, пожалуется матерям Генки и Сливы, что Фат вовсе не бывает дома, – громы и молнии будут бушевать во всех трех семьях.

Фат признал доводы основательными.

Содовый завод существовал пока только на бумаге. Но над огромными котлованами уже возвышались – из чугуна и железобетона – скелеты будущих цехов. Городок строителей разрастался день ото дня, а на станции то и дело разгружали огромные дощатые контейнеры с пометкой: «На строительство содового завода».

Если удавалось заглянуть между дощечками – в контейнерах можно было увидеть самые необыкновенные механизмы, огромные чаны и многотонные узлы хитро переплетенных труб самых разнообразных диаметров и раскрасок.

Представление о людях, которые интересовали друзей, никак не вязалось с этой удивительной стройкой, где возводился завод, равного которому не было во всей Европе.

В план вносятся коррективы

Отягощенные новыми заботами, они совсем выбросили из памяти своего давнего и кровного недруга – садовладельца.

Даже перестали замечать на улице всякую дохлятину.

Каково же было их удивление, когда, распахнув монастырскую калитку, они услышали от Генкиного и Сливиного крыльца его мощный бульдожий голос:

– Я приведу санинспекцию! Я этого не оставлю так! Я научу вас, как воспитывать детей! Жуликов растите! Головорезов!

Фат быстро метнулся через полуподвальное окошко в котельную.

Генка и Слива, не долго думая, – за ним.

Мигом взлетели на третий этаж. Толячий уже поджидал их.

Генка хотел сказать: «Тихо!» Но Фат вместо того, чтобы замереть на минуту, кинулся к пролому в стене и, рискуя быть замеченным, высунулся во двор.

– Увидят! – Генка попытался оттащить его за руку.

Фат оглянулся и, бледный, со сдвинутыми к переносице бровями, проговорил сквозь зубы:

– Толстый…

Слива достал из кармана платок и раза два дунул в него через нос.

Генка отстранил Фата и сам высунулся в пролом.

На крыльце стояли матери: Генкина и Сливина, чуть в сторонке от них – Катя, с любопытством разглядывавшая гостя; а напротив, ударяя в землю известной нам дубиной, – садовладелец.

Генка мысленно обругал себя: как он мог забыть и эту всегдашнюю дубину, и эту квадратную фигуру с животом, выпирающим чуть ли не до подбородка!

– Расплодили голодранцев! – кричал Толстый. – Кто вы такие?! Зачем приехали?! Шляетесь по всему белому свету, и – как дома везде! Убирайтесь, откуда явились! Мы здесь без ваших железных дорог проживем! Захламили, запоганили все!

– Вот гад… – выругался Фат сквозь зубы.

– Мы не знаем… – робко вставила Генкина мать. – Если это они – накажем, конечно. Вы уж извините, мы приберем там…

– А это не они! – вдруг заявила своим звонким голосом Катя. – Они не бросали, я видела.

– Тебя не спрашивают! Брысь, когда взрослые разговаривают! – цыкнул на нее Толстый.

– Я не брысь, я же не кошка, – обиделась Катя. Но мать привлекла ее к себе и спрятала за спину.

– Мне ваша приборка не нужна! – продолжал Толстый. – А за ущерб судом ответите!

Генка отошел от пролома, остановился против Фата.

– Не ошибся?..

– Да я же говорил, что где-то видел его! А как из головы вышибло!

Генка рассеянно глянул по сторонам. Какая-то смутная, но очень важная мысль появилась в его мозгу, когда он глядел во двор. Он уже почти схватил ее за кончик… А она выскользнула. Что-то в связи с Толстым…

Слива тоже ненадолго высунулся через пролом.

Толячий, глядя то на одного, то на другого, ничего не понимал и, сгорая от любопытства, боялся лезть с вопросами.

– Ладно, – сказал Генка, отчаявшись поймать свою ускользнувшую мысль. – Садимся, некогда.

Толячий сел первым и, как непосвященный, в одиночестве.

Троица опытных разведчиков – друг подле друга – напротив.

– Слушай, – сказал Генка. – Раз уж мы сказали тебе главное – будешь знать все. Мы дали слово, что пока не доведем это дело до конца – никому не скажем. Ты будешь четвертый. Клянись, что перед нами ничего не будешь скрывать, а другим под пыткой не выдашь, что сейчас услышишь и что узнаешь потом.

Толячий сделал глотательное движение.

– Клянусь!..

– Все, – сказал Генка. – Теперь кровью связаны. Мы уже знаем, кто убил полковника, но еще не нашли его. Чтобы понятней – я тебе все по порядку… Коротко, конечно. С чего бы это… Ну, в общем, с начала.

Повторять Толячему не приходилось: хоть и отличник, он был своим, базарным, и прекрасно знал в лицо всех, кого ему называли, за исключением Дроли и мужика в телогрейке с разорванным хлястиком. Этих, в случае чего, он угадал бы по внешним приметам, которые не зря запоминал Генка.

К концу инструктажа Толячий настолько загорелся предстоящей операцией, что его приходилось то и дело сдерживать.

Фат нарисовал в Сливином блокноте схему, как найти дом Корявого на левом берегу. Толячий запомнил ее, самостоятельно повторил на оборотной стороне листка, после чего схему сожгли.

Совместными усилиями посвятили Толячего в основы разведывательного дела, где главное – не выдать себя и не вспугнуть противника.

Фат даже посоветовал Толячему, где укрыться. Там, на левом берегу, неподалеку от дома Корявого, на противоположной стороне улицы, кто-то возводил пятистенок. Если даже окна заколочены крепко – можно влезть под срубом, найти какую-нибудь щелку и глядеть, как из крепости.

За Генкой оставался прежний объект – перекресток улиц Капранова и Салавата Юлаева.

А Сливу освободили от обязанности дышать воздухом свалки.

Пусть Дроля «отлеживается», если ему так хочется.

Теперь наиболее интересным стал дом садовладельца – дом, за которым они могли бы уже давно и без малейшего риска наблюдать!

Сливе разрешалось гулять по улице, заходить во двор, сидеть у амбразуры на лестничной площадке – никакой Гвардеец не проскользнет к Толстому мимо бдительных Сливиных глаз.

– Сбор здесь, у ворот, как погаснут лампочки, – напомнил Генка Толячему. – За исключением, если уж очень надо будет задержаться.

– Дом бросать, когда выйдет кто-нибудь? Следить за этим, кто вышел? – еще раз уточнил Толячий.

– Если это незнакомый кто или тот мужик, а за остальными – не надо! Их мы и так знаем… – ответил Генка.

– Так я бегу. – Толячий поднялся.

Пришлось коротко втолковать ему, что спешкой ничего не добьешься, скорее – испортишь все…

Сейчас он должен зайти домой, еще раз отметиться у родителей, потом не спеша, вроде за чем-нибудь по делу, отправиться через Быстряк, так как главные события чаще всего происходят с наступлением сумерек.

– Ура, – вспомнил Толячий. – Меня Лийка просила «Королеву Марго» притащить. И мать отпустит, и пойду себе с книжкой!

– Вот это правильно, – согласился Генка. Затем подумал и добавил: – Только долго там не задерживайся…

– Не! – сказал Толячий. – Это я мигом: брошу, а сам – на все четыре.

Фат еще раз выглянул в пролом.

Голос Толстого давно стих, матери ушли в дом. Некоторое время поторчала у ворот Катя – видно, хотела предупредить Генку, но теперь и она ушла.

Ребята были почему-то убеждены, что именно сегодняшний вечер станет решающим для них, и торопились.

То, что садовладелец и Толстый оказались одним и тем же лицом, усиливало это настроение.

Друзья перекроют четыре основных пункта, где могут появиться вдруг Купец или Гвардеец. Неужели те опять просочатся как сквозь пальцы?

У Толячего оказалось полтора рубля в кармане, он передал их Фату, чье путешествие могло вызвать самые непредвиденные расходы.

– Все, – сказал Генка. – Расходимся.

– Лишь бы дома не очень влетело, – полувопросительно, полуутверждающе высказался Слива.

– А, ради такого дела… – махнул рукой Толячий.

Фат молча полез в люк.

Но им пришлось еще задержаться, прежде чем разойтись.

Тайна котельной

Фат уже вылез через полуподвальное окошко наружу, когда его остановил требовательный Генкин возглас:

– Стой!

Фат спрыгнул назад.

– Стой… – повторил Генка. Он, кажется, ухватил кончик той мысли, что случайно встревожила его наверху, когда он глядел через пролом во двор.

Хотя земля и повышалась во дворе монастыря в сторону Генкиной и Сливиной квартир, но крыльцо все же было очень высоким, в половину человеческого роста – вот что бросилось ему тогда в глаза.

– Слива, – неожиданно переходя на шепот, спросил Генка, – у вас же нет погреба?!

– Не-е… – тряхнул головой Слива.

– А крыльцо высокое! – сказал Генка. – Что под полом у вас?

Сдвинув брови, Фат медленно оглядел сумеречную котельную.

Слива чуточку поморгал глазами, не улавливая Генкиной мысли.

Бывший монастырь упирался стеной в сад Толстого, а пол в комнате Сливы находился на уровне потолка в котельной.

– Тот мужик мог не залазить сюда и ничего не оставлять, – сказал Генка. – Может, он только вылез отсюда…

Фат уже чиркал спичками.

Генка достал из портфеля вчерашний огарок, бросил портфель на кирпичную кладку. Туда же полетели школьные принадлежности остальных заговорщиков.

– Слива, ты – к окну! Наблюдай, – распорядился Генка. – И тихо все! – Опять неровное пламя выхватило из полумрака заплесневелые стены и потолок.

Слива, пристроившись на кирпичах, высунулся в окно.

Толячий, Фат и Генка бросились обшаривать каменные плиты стен.

Сначала делали это бессистемно: кто во что горазд. Потом Генка взял огарок свечи и потребовал систематического обследования – от угла к углу.

Фат ковырнул ножиком грязную плесень на стыке двух плит, и с первой попытки ножик легко вошел в стену почти на сантиметр… Плиты не были скреплены между собой раствором. Они держались силой собственной тяжести.

– Железку какую-нибудь! – распорядился Фат.

Толячий отыскал среди железного лома кусок неширокой стальной полосы.

Фат стал протискивать его в каждую щель. Но в большинстве своем плиты были словно притерты друг к другу. Чтобы хоть легонько зацепиться полоской, иногда приходилось истыкать вокруг – сантиметр за сантиметром – всю плиту.

Когда это удавалось, Фат с помощью своего рычага пытался расшевелить камень. Если он не двигался в сторону котельной – втроем налегали на него, чтобы сдвинуть внутрь.

Но все попытки были напрасными.

И уже казалось, что Генкина идея не подтвердится, когда дрогнула под рычагом Фата самая нижняя, предпоследняя от угла плита. Дрогнула так слабо, что если бы друзья не ждали этого – ни за что бы не заметили.

Фат поправил рычаг и навалился еще раз. Потом еще и еще… Потом зашел с другой стороны.

– А может, туда его проще? – спросил Толячий.

– Может… А как закроешь потом? – невозмутимо ответил Фат.

А Слива подумал у своего окна, что даже отличники не всегда соображают сразу.

Плита медленно, нехотя, но выдвигалась от попытки к попытке…

Когда за края ее стало можно уцепиться ногтями – отозвали от окна Сливу…

Вчетвером выдвинули и развернули плиту уже без труда. Квадратная, сантиметров шестьдесят на шестьдесят, плита оказалась толщиной около тридцати сантиметров.

– А все равно проще было сначала туда ее задвинуть, потом выдвинуть, – шепотом сказал Толячий.

– Тише… – предупредил Генка.

– А вдруг не выдвинулась бы, тогда что? – отпарировал Слива.

Генка показал ему головой, чтобы шел на свой пост, к окошку, и на всякий случай прикрыл огонек свечи.

Фат хотел нырнуть в темноту первым. Генка показал ему на свечу в своей руке, сам опустился на четвереньки и с трудом, изогнувшись, протиснулся в черное отверстие…

Толячий и Фат последовали за ним.

Тяжелый потолок навис над их головами. Здесь он был на метр с лишним ниже или толще, чем в котельной.

Они оказались в узенькой секции подвала, ничем не примечательного, кроме удушливого запаха гнилья и крыс. Противные животные эти шарахнулись в стороны от ног и забегали вдоль стен, будто потеряв свои норы.

Ни крысы, ни потолок пока не интересовали Генку и Фата.

Согнувшись в три погибели, Генка, не задумываясь, шагнул дальше, так как против него чернел неширокий проем в другую секцию подвала.

Фат походя ковырнул ножом стенку рядом с проемом и убедился, что она капитальная, из кирпича.

Огляделись и разом бросились к стене, за которой начинались владения Толстого: длинная кирпичная труба через потолок и стену уходила наклонно вверх…

Генка выпрямился в трубе, посветил над головой. Выход на поверхность прикрывали гнилые доски.

Фат показал на толстые серые пенечки по верхнему срезу трубы. Генка кивнул. Это были остатки когда-то существовавшей здесь решетки.

– Глядите-ка! – испуганным шепотом воскликнул Толячий.

Фат ударил себя ладонью по губам: «Тихо!»

Толячий держал в руке цепь, один конец которой был намертво заделан в стену, а другой раздваивался и заканчивался толстыми кольцами. Наручники…

Генка нагнулся и поднял с земли еще одну пару таких же колец на цепи, вделанной в стену у самого пола.

Человека приковывали за руки и за ноги. Полшага в одну сторону, полшага в другую – это все, что он мог…

У противоположного узкого простенка нашли точно такое же приспособление.

Лицом или спинами друг к другу погибали узники?

Фат показал рукой на выход: пора, мол, уходить.

Проверили, не оставили ль за собой следов. Следов не было.

Выбрались в котельную сосредоточенные и немножко подавленные.

Толячий был прав: плиту можно выдвинуть и в обратную сторону.

У окна по-прежнему ребят ждал Слива.

Генка на ходу рассказал ему о подвале. Тихо, не скрипнув ни одной ступенькой, пробрались на лестничную площадку Генкиного этажа и по очереди выглянули через амбразуру в сад.

Вдоль монастырской стены был сделан невысокий завал из обломков кирпича и бетона. Где-то под этим завалом находился выход кирпичной трубы…

Осторожно спустились по лестнице, вышли за ворота и наконец распрощались.

История гибели полковника прояснялась. Теперь стало понятно, зачем понадобилась комедия с Корявым. Чтобы пробраться от базарных ворот до калитки полковника, надо было пройти мимо сотен людей. А от Генкиной калитки до калитки полковника – двадцать шагов. И если где-то у ворот жутко кричит женщина, и если толпа инстинктивно подалась на этот крик – некто прошел двадцать шагов до убийства, не замеченный ни одним человеком…

И вовсе не обязательно было говорить через дверь полковнику: «Это я, Генка…» Или: «Это я, Слива…»

Чтобы все произошло быстро, Толстый мог назвать себя: полковник знал соседей. Но Толстый был не один. Вместе с ним через котельную шел Гвардеец…

Пост самоликвидируется

Фат едва не заночевал в городке строителей. Он колесил переулками из конца в конец, не ведая о времени, и опоздал на автобус. Хорошо, удалось добраться попутным грузовиком. Поездка эта ничего не дала.

У Генки и Сливы новостей тоже не было.

А Толячий неожиданно попал в трагикомедию. Правда, особенно смеяться было не над чем.

После уроков мать отпустила его «на часок» отнести отличнице Лии «Королеву Марго», потому что «девочек надо уважать» и, если они просят, – «нельзя отказывать в услуге».

Толячий пропустил эти нравоучения мимо ушей, взял «Королеву Марго» под мышку и скоро уже шагал по деревянному мосту через Быстряк, таинственнее и непроницаемей, чем сам Шерлок Холмс.

Экономя время, он постучал к Лии не в калитку, а в окошко.

Лия пригласила его домой. Толячий, забыв, что «нельзя отказывать, если просят», сказал, что ему некогда, отдал книгу и, повторяя про себя начертанную Фатом схему, быстро нашел кособокий, без ставен дом Корявого.

Заметил через дорогу недостроенный сруб. Окна в нем вовсе не были заколочены, так что местом для наблюдения Толячий был обеспечен.

Хотел забраться в этот сруб тут же, но, памятуя строжайший наказ Генки и Фата ни в коем случае не делать этого днем, прошел дальше по улице, которая упиралась одним своим концом в излучину Быстряка. Сел на берегу и, время от времени швыряя в воду камни, стал наблюдать за домом Корявого издалека.

До поздних сумерек ничего интересного не увидел.

В сумерках пробрался в недостроенный сруб, сел на какое-то бревно и через оконный проем приготовился любоваться домом Корявого хоть до утра.

Примерно около восьми часов из ворот вышла старушка, мать Корявого, – Фат описал ее точно: сухая, тонкая и прямая, как свечка. Минуты две она постояла у ворот, затем короткими шажками побрела куда-то.

Наблюдать за ней Толячему не велели. Но он все же проследил, как, отойдя квартала полтора от своего дома, старушка остановилась. Толячий догадался, что там, в тени, на лавочке, кто-то сидит. Догадка его была верной, потому что, сделав шаг от дороги, мать Корявого тоже растворилась в темноте. Это они любят, старушки, – посидеть, поболтать на скамейке.

Толячий опять сосредоточил внимание на доме Корявого…

И трудно сказать, прошло ли хоть минут двадцать после того, как вышла из калитки старуха… Толячий растерялся и первые мгновения не мог сообразить, что происходит, когда, темные раньше, окна в доме Корявого вдруг засветились сначала едва уловимым, призрачным светом, потом сразу ярче, ярче… И засверкали, ослепительные в темноте.

– По-жа-ар! – крикнул Толячий во все горло. Но это было уже бессмысленно, так как крик летел, многоголосый, из края в край по улице, и со всех сторон ее сбегались люди: кто с ведром, кто с вилами, кто с топором…

Толячий выбрался из своего укрытия и побежал к дому Корявого вместе со всеми.

Его оттолкнул какой-то мужчина:

– Не суйся!

Оконные рамы и стекла точно испарились в одно мгновение – пламя огромными языками рванулось наружу, к темному небу, на котором сразу померкли звезды.

А люди будто всю жизнь тем и занимались, что тушили пожары, – настолько быстро и слаженно действовали все.

Мужчины в несколько багров разваливали горящую крышу. А женщины уже стояли тремя цепочками, одна из которых заканчивалась у колодца, две другие – аж у реки.

Но дом Корявого спасти уже было невозможно, и воду лили на крыши и сараи соседних домов.

Ветра, к счастью, не было, а забор вокруг дома Корявого сломали и растащили в одно мгновение.

Подлетели на паре буланых пожарники с ручным насосом, где-то за рекой уже выла сирена городской пожарной машины, но ближайший к огню дом все же не удалось спасти полностью. И сначала, выстрелив, лопнули стекла, потом занялась крыша. Половина мужиков бросилась вытаскивать на улицу вещи, выводить из сараев скотину, а остальные, задыхаясь в дыму, продолжали поливать стены и сбрасывать на землю горящие доски. Струя из ручного насоса приостановила движение огня, а когда подлетела машина – новый очаг затих, так что плачущая хозяйка начала даже машинально втаскивать назад какие-то мелкие предметы, хотя рамы зияли пустотами, а вместо разобранной крыши к небу устремлялся черный скелет стропил.

Толячий метался в толпе, забыв о своих обязанностях. Дом Корявого трещал, и высоко над улицей взмывали красные искры.

Когда, зацепив баграми, обрушили на дорогу переднюю стену, пылающая крыша и три другие стены тоже рухнули разом, и на месте, где недавно еще стоял дом, образовался гигантский костер, попадая в который мощная струя воды громко шипела, но черная полоска следа, что оставалась за ней, тут же опять занималась огнем, и казалось, уже ничто не остановит прожорливую стихию, пока не уничтожит она свою добычу до конца. Но мужики и десятка два пожарников, прикрывая руками обожженные лица, с маху всаживали багры в раскаленные бревна и дружно оттаскивали их на проезжую часть улицы, где через огонь прыгали веселые дошколята, а женщины ведрами заливали стихающее пламя.

В общем шуме Толячий не слышал голоса матери Корявого. Но когда рухнули стены, пронзительный вопль ее взлетел вместе с искрами высоко над пожарищем, и Толячий опомнился, стал протискиваться ближе к женщинам, в надежде услышать что-нибудь интересное для себя.

– Акимовна! Эй, слышь, Акимовна… Ты, грят, знаешь, с чегой-то, а? Беда-то какая…

– Да уж что ж… Десятний раз повторяю. Не знает никто. Мож, примус оставила. Сидим энта с ей, судачим. А тут эт-та: «Пожар!»

– Жалко избу…

– Да ить жалко… Боле-то у нее ничо и не было…

– Вот уж право слово: одно к одному… Сынка бог дал… Да тут ищщо… Сын-то не заявился?

– Не-е! Се гуляет. В разъезде. Что ему? А мож, посадили уж. Давно катится.

Мать Корявого билась на земле, вцепившись руками в волосы. Ее утащили в чью-то избу.

Толячий пробыл на пожарище до тех пор, пока не угасли последние искры.

Струи брандспойтов некоторое время еще ворошили черную золу, потом один из пожарников остался дежурить на пепелище, остальные уехали. И когда скрылись за поворотом фары машины, необычайно темно и тихо стало кругом. Даже мальчишки приумолкли.

А от домов их уже звали тревожные голоса:

– Петь-ка!.. Слышь?! А ну марш домой!

– Ален! Але-на! Иди, мама зовет!

Толячий оказался невезучим: впервые вышел на такое ответственное дело, а пост его – взял и сгорел.

Лишь в одном пожар оказался выгодным для Толячего: дома его не только не упрекнули, что он слишком уж задержался у Лии, но даже выслушали, как и что произошло на левом берегу. Пожар – дело серьезное.