Текст книги "Четверо с базарной площади"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Зашторенное окно

Генка постучал сначала тихонько, потом громче, потом еще громче и совсем громко… Никто не ответил ему. Генка, выждав некоторое время, ударил в дверь кулаком – результат оказался таким же.

Чувствуя себя виноватыми, приятели вышли во двор и расселись на пустых ящиках, оставленных здесь еще с того времени, когда рядом с квартирой полковника стоял пивной киоск и ограды вокруг двора не было.

– Нас встречать пошел… – грустно подытожил Слива.

Генка раза два провернул вокруг головы кепку.

Фат промолчал.

– А может, он тоже ходил смотреть, как за Корявым гонятся? – высказал предположение Слива. Оттого, что он глядел из-под челки, то есть задрав голову, предположения его всегда казались глубокомысленными.

Генка отправился на разведку. Прошел несколько раз взад и вперед через всю толкучку, хотя это и не имело смысла – полковник тяготился близостью рынка, его силой, наверное, не затащить бы в эту сутолоку. Около тира по обыкновению толпился народ, слышался энергичный голос Арсеньича. Генка впервые постарался не попасться ему на глаза. И тут вспомнил, что Фат обещал проверить, мошенничает Арсеньич или не мошенничает. А как проверить, Генка, увлеченный сначала поручением полковника, затем преследованием Корявого, забыл спросить.

Именно этот вопрос задал Генка Фату, когда вернулся из разведки.

– Да просто, – сказал Фат. – Заберемся ночью и проверим.

– Как… заберемся? – Слива даже поперхнулся.

– Оторвем одну дощечку в стене – это плевое дело – и заберемся, – очень просто разъяснил Фат.

Слива достал свой знаменитый платок и подул в него через нос. Слива после неудачного знакомства с дубинкой садовладельца стал осторожно относиться ко всякого рода противозаконным операциям. Это потому, наверное, что ему меньше всех досталось. Если бы Сливе на две недели отшибли руку и до крови пробили бы затылок – он понял бы, что все, в конце концов, можно пережить.

– Мы ж не воровать, а проверить только, – сказал Фат, для которого личная правота значила больше, чем все писаные и неписаные законы на земле.

Они поговорили еще о том о сем, но разговор не клеился. Даже предстоящий дома нагоняй беспокоил меньше, чем то, что полковник до сих пор отсутствовал.

Они молчали уже минут десять, когда Слива вспомнил о руке полковника, которая ныла, хотя ее и не было. Вдруг с ним припадок какой-нибудь? Эта мысль встревожила друзей. Но тут Генка спохватился:

– Если припадок – зачем бы он окно зашторивал?

Генка точно помнил, что, когда они были в комнате полковника, занавески на окне были раздвинуты.

Опять минут десять помолчали.

Наконец Генка сам не выдержал.

– Давайте заглянем?

Фат взял ящик и потащил его к окну. Одного оказалось недостаточно, и на первый ящик взгромоздили сверху второй.

Фат, забравшись на это сооружение, минуты две пристально вглядывался в полумрак комнаты.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Генка.

И вдруг Фат сделался белее стены. Отшатнулся от окна, глянул своими чуточку раскосыми глазами вниз, на Генку и Сливу, но как бы не заметил ни того, ни другого и спрыгнул на землю. Брови его срослись у переносицы, губы вздрагивали.

– Н-ну?.. – чуть слышно повторил Генка.

Фат молча указал ему на ящики.

Генка, напряженный, кошкой вскочил наверх и, как до него Фат, минуту или две ничего не мог разглядеть в слабо освещенной комнате, потому что глядел на диван, на кровать, на стулья у книжных полок и возле стола. Потом побледнел так же, как Фат, и спрыгнул на землю.

Слива не полез наверх. Еще не зная, что произошло, Слива от одного вида приятелей был потрясен не меньше, чем Фат и Генка. Дрожащей рукой он зачем-то машинально вынул из кармана платок и так же машинально сунул его обратно.

– Вот это да… – пробормотал Генка.

Фат глядел на него выжидающе: надо было что-то предпринимать. Слива утер ладошкой пересохшие губы и, задрав голову, тоже уставился на Генку.

А у Генки защипало в глазах от внезапного бессилия.

Полковник лежал на полу посреди комнаты, лицом вниз, с шашкой в откинутой руке, и около головы его была темная лужа.

Допрос

Слива побежал в милицию, а Генка и Фат остались во дворе. Обоих немножко лихорадило, как после трехчасового купания.

– Поймают?.. – спросил Генка, чтобы не молчать. – А?

Фат хмыкнул в ответ.

– Корявый удрал, а эти подавно… Дураки, что ли…

Отец Фата погиб во время войны, поэтому Фат особенно уважал полковника, и бледное лицо его было теперь злым, как никогда.

– Может, поймают все-таки… И Корявого, и… этих… – неуверенно проговорил Генка. Кого «этих» – они не могли даже предположить.

Кто знает: возможно, обернись они побыстрей с продуктами – и убийца не успел бы скрыться…

– В женский монастырь не пойду, с Кесым свяжусь, воровать буду, а разузнаю, кто это! – неожиданно сказал Фат, не глядя на Генку, и словно бы простонал шаркнув рукавом телогрейки по глазам.

– Насчет женского ты зря… – сказал Генка.

– Зря, конечно, – помедлив, согласился Фат.

– А если что – давай уж до конца вместе…

Фат кивнул, поглядев на него.

– Ладно…

– Мы ж еще не знаем, что там…

Фат не ответил. Взвизгнув тормозами, у входа на базар остановился милицейский газик.

Первым во двор вбежал Слива, за ним трое штатских и милиционер, который задержался у калитки.

Один из штатских, – видимо, главный, – кивнув мальчишкам, велел им сидеть во дворе, сам с двумя другими в гражданской одежде прошел в коридорчик, дверь из которого вела в квартиру полковника.

Сначала друзья слышали какое-то звяканье, будто перебирали ключи, потом скрипнула дверь, и в окне загорелась лампочка.

Один из штатских тут же снова появился во дворе, несколько раз прошелся взад-вперед от входа в коридор до калитки, потом долго разглядывал кашицу талого снега под окном.

– А ну, подойдите… – кивнул он Генке, Фату и Сливе. – Покажите обувь… Д-да… Изрядно вы потоптались, ребята. – Вздохнул.

Генка тоже вгляделся в отпечатки обуви у самой стены, где крупчатый снежок не был покрыт ледяной коркой. Угадал свои следы и следы Фата. Откуда им было знать, что за их отсутствие произошло несчастье…

Минут через тридцать всех троих позвали в дом.

Глаза Генки невольно обратились на середину комнаты, где он видел убитого полковника. Но к их приходу труп накрыли одеялом.

Фат вошел с рюкзаком, Слива – с сумкой.

Тот из приехавших, кто, вероятно, был главным, сидел за столом, а двое других медленно ходили вдоль книжных полок, вглядываясь в каждую точку на пути. У кровати и рядом с одеялом на полу темнели капельки крови.

Главный снял фуражку, и оказалось, что волосы у него такие же седые, как у полковника. Генка поежился.

– Мое звание капитан, – отрекомендовался он спокойно, как если бы ничего не случилось. Но потом вздохнул: то ли от усталости, то ли еще от чего. – Припомните точно, когда вы ушли из этой комнаты?

– Примерно… в одиннадцать, – неуверенно проговорил Генка.

– А вернулись?

– Около часу…

– Долгонько ходили… – Капитан нахмурился.

– А мы бегали смотреть, как Корявого ловят, – вставил Слива.

– Какого Корявого?.. Ах, да… – Капитан задумчиво пошевелил губами, совсем как это делал полковник. – Оглядитесь-ка внимательно: изменилось здесь что-нибудь с тех пор, как вы были?

– Шашка вынута… – сказал Фат.

– И книги тронуты, – сразу добавил Слива.

– А там, за книгами, могло что-нибудь лежать? – быстро спросил капитан.

Слива покраснел.

– Я не знаю, я подряд брал – вот с этой полки… – И он ткнул пальцем в первую от двери верхнюю полку.

– Нет, – перебил его Генка, – я все книги перевынимал – ничего там не было.

– Глядите внимательней. Что могли взять здесь?

– Деньги! – вдруг громко сказал Фат в то время как Генка бросил взгляд на одну из главных ценностей полковника – патефон.

На это заявление разом обернулись даже те двое, что ходили вдоль стен. А капитан заметно насторожился.

– Какие деньги? – резко переспросил он.

– Обыкновенные. Советские, – неожиданно огрызнулся Фат, как бы злясь на то, что трое взрослых людей не могут догадаться о такой простой вещи.

– Ты неправильно меня понял, – сказал капитан, успокоившись так же быстро, как и вспылил до этого. – Я хотел спросить, откуда тебе известно про деньги?

И тут приятели, указывая на верхний ящик стола, загалдели все вместе:

– Когда он посылал нас за чем-нибудь, он оттуда деньги доставал, из сумки!

Капитан выдвинул ящик – сумки не было. Он выдвинул на всякий случай и два других ящика. Но в одном из них лежали какие-то письма, в другом – коробка папиросных гильз и табак.

– А вы не перепутали: именно здесь лежала сумка?

– Здесь, – подтвердил Генка. – Он и сегодня оттуда доставал.

– Много денег? – как бы невзначай поинтересовался капитан.

– А мы не подсматривали, – сказал Генка.

– Вам он предлагал их когда-нибудь?

– Раз предлагал на кино. Но что мы, за этим к нему приходили, что ли? – вмешался Слива, на минуту выглянув из-под челки. – Больше не предлагал.

– Ясно… – Капитан достал из кармана авторучку. – Опишите мне, как эта сумка выглядела.

Друзья старательно припомнили каждое колечко для ремешков, каждый хомутик на застежках, даже косую царапину из угла в угол, даже потертый и слегка потрескавшийся бок сумки.

– При вас кто-нибудь заходил к нему? Не сегодня, а хотя бы раньше? – спросил капитан, когда все, что могли сказать о сумке, Фат, Генка и Слива уже сказали.

– Нет, – твердо ответил Генка.

– А он рассказывал о ком-нибудь?

– О сыновьях. Они у него погибли… – Генке опять до пощипывания в глазах стало тяжело.

– Говорят, он плоховато слышал…

– Да, – сказал Генка. – Стучать к нему надо было громко.

– Он закрывался на замок?

– Закрывался. И всегда спрашивал: «Кто?»

Капитан, словно бы в раздумье, о чем еще спросить, поглядел на своих помощников. Но те, в свою очередь, тоже поглядели на него, и это не укрылось ни от Генки, ни от Сливы. Чуть позже они истолкуют этот взгляд по-своему.

– А Корявого вы знаете? – спросил капитан.

– Мы всех знаем, кто часто на базаре бывает, – отозвался Слива. – Не как-нибудь, а за глаза, по кличкам.

Капитан опять вздохнул.

– Хорошо… Если вспомните что-нибудь существенное и даже не очень существенное, зайдите ко мне, в милицию. А теперь можете быть свободными…

– А это? – спросил Фат. И, подойдя к столу, положил на него рюкзак с продуктами. Слива поставил рядом сумку. Генка выложил запотевшую в кулаке сдачу: шестьдесят три рубля сорок четыре копейки. Капитан развязал рюкзак, заглянул в него, заглянул в сумку.

– Да ведь это больше не понадобится ему, ребята…

– Ну и что? – сказал Генка. – Это его. Мы для него ходили. – И он даже кивнул на пол, туда, где лежал под одеялом бывший красный конник, бывший артиллерист, однорукий и одноглазый, похожий на сказочного пирата полковник.

Фат только глазами сверкнул на капитана.

– Ладно, идите… – сказал капитан.

Оперативное совещание

Чтобы пробраться на первый этаж бывшей бани или бывшего монастыря в той его части, которую по непонятной причине разрушили, надо было двигаться по тому же пути, по какому забирались наверх приблудные кошки: то есть сначала нырнуть через подвальное окошко в глухую котельную, потом уже, взобравшись на кучу железного хлама, через небольшой пролом в потолке, где раньше проходили трубы отопления, – наверх.

С первого на второй этаж вела довольно прочная каменная лестница, сохранившаяся здесь, видимо, еще со времен монахов.

А чтобы попасть на третий, чердачный этаж, приходилось пользоваться узенькой железной лесенкой без перил. Держалась она всего на двух болтах и при каждом шаге раскачивалась, как маятник. Обитый жестью люк над этой лесенкой был прежде заколочен. Но Фат выломал его еще до приезда Генки и Сливы.

Третий этаж от бессмысленного разгула отбойных молотков напоминал собой древнеримскую крепость после набега варваров. Широкие проломы в стенах казались результатом таранов, а то, что осталось от стен, напоминало фантастические колонны.

С третьего этажа можно было выбраться через пролом на крышу Генкиной комнаты, а также обозревать улицы города почти до самого центра, потому что высоких зданий в городе больше не было. Двухэтажный горком партии находился рядом с кинотеатром, в центре, двухэтажные третья и четвертая школы – еще дальше, красный корпус мехзавода располагался аж за военным городком, за станцией.

Над половиной третьего этажа сохранилась кровля, и место это было незримо для посторонних глаз. Генка, Фат и Слива обсуждали здесь все свои главные проблемы и вскоре после допроса уже сидели под решетчатой кровлей, как никогда серьезные и встревоженные.

Слива заглянул в вентиляционные колодцы, четыре отверстия которых зияли в стенах после разрушения, но сделал это скорее по привычке, чем сознательно. Колодцы были давно и тщательно обследованы. Раньше думалось, что это какие-нибудь монастырские тайники, но, прошарив багром на длинной веревке дно каждого, убедились, что это всего лишь следствие банной реконструкции монастыря.

Генка открыл совещание, высказав ту общую мысль, что возникла у друзей, когда капитан переглянулся со своими помощниками: полковник не мог впустить случайного человека. В противном случае он не спрашивал бы всегда: «Кто?» Значит, либо это был его знакомый, а знали его лишь офицеры из городка, то есть люди вне подозрений; либо… кто-то, кто, подойдя к двери и постучав, на вопрос полковника ответил, например: «Это я, Генка…». Или: «Это я, Фат…». Или: «Это я, Слива…»

И все трое подумали об одном и том же.

– Кесый, – сказал Фат.

– Кесый… – повторил Слива.

Генка, сознавая ответственность главного следователя, воздержался от своего слова. Он предложил составить список всех, кого они видели сегодня на базаре. Огрызок карандаша и потертую записную книжку всегда можно было найти в карманах Сливы.

Друзья чувствовали себя не только вправе, но – обязанными произвести расследование, ибо убийца воспользовался для своей цели их именем… А еще потому, что в последний свой миг однорукий полковник мог подумать, что и они замешаны в преступлении… Нет, не подумал, конечно. Но мог подумать… Ведь, кроме них, о существовании полевой сумки никому не было известно…

Список мало что добавил к их первому предположению.

Как назло, именно сегодня они почти не бродили по базару. И, как назло, именно сегодня подозрительных завсегдатаев почти не было.

Список получился коротким. Вот все, кого они приметили: Арсеньич, парень с картами, Живодер, трое слепых, торгаш с французскими подштанниками, старик с морской свинкой, лотошница, мужик в овчинном полушубке, Корявый, женщина, которую он обокрал, парень с кнутом, Сергей Васильевич и Кесый.

Фату казалось, что утром он заметил Банника, брата Кесого, но утверждать это Фат не мог, и Банника оставили под вопросом.

Арсеньич и парень с картами отпадали, так как им не удалось бы незаметно исчезнуть на время убийства: когда Генка ходил со двора полковника на разведку, около обоих по-прежнему толкался народ.

Живодера они знали давно, и, как правило, он после базара отправлялся на подводе в районы выселков или татарки. Проверить это было проще всего. Живодера всегда кто-нибудь видел, и не дурак он, чтобы среди бела дня где-то бросить свою подводу.

Трое слепых были включены в список лишь истины ради.

Торгаш с французскими подштанниками спекулировал старьем и был до того увешан одеждой, что едва передвигался в толпе. К тому же он не попытался скрыться, что наверняка сделал убийца, когда завладел сумкой.

Лотошница, женщина, которую обокрал Корявый, парень с кнутом и Сергей Васильевич также были вне подозрений.

Корявый, совершив убийство, не стал бы рисковать из-за трехсот рублей, поэтому вычеркнули и его.

Оставались Кесый и мужик в овчинном полушубке. По странному совпадению, они стояли недалеко друг от друга, когда Генка и Слива возвращались домой от Арсеньича. Это во-первых. Во-вторых, мужик был определенно как-то связан с Арсеньичем, раз подбивал Генку на стрельбу ради привлечения зрителей, – одно это уже вызывало подозрение. А если предположить, что он знает Кесого… С какой стати в прохладный апрельский день Кесый надумал продавать воду? Да еще и остановился у самого монастыря, где народу было мало.

– Надо попытать Кесого, – заключил Генка, подводя итоги своего анализа. – Одно дело – чутье, другое дело – логика. – И он с надеждой поглядел на Фата.

– Завтра попытаем…

Фат опять заметно воодушевился.

– Завтра – в женский… – глубокомысленно напомнил Слива.

– После уроков, – отмахнулся Фат. – У кого деньги есть?

Генка и Слива переглянулись: денег у них давненько не бывало.

– Зачем? – спросил Слива.

– Будем в чик играть. Я буду! – уточнил Фат. – Кесый сейчас дураков обдирает в Детском парке – там уже подсохли две прогалины, это самое удобное, чтоб столкнуться с ним.

– Копеек шестьдесят я достану… – пообещал Генка.

– И я копеек шестьдесят… – неуверенно поддержал его Слива.

– А у меня целый рубль, – заявил Фат. – Войти в игру можно!

– А милиция там не схватит нас? – осторожно поинтересовался Слива.

– Ты что, бегать, что ли, не умеешь? – искренне удивился Фат. – А потом: мы ж не ради денег, а ради следствия. Они вон Корявого схватить не могли, а мне уйти от них – плевое дело.

Начало операции было, таким образом, продумано.

Осторожно спустились вниз, осторожно выкарабкались через подвальное окошко на поверхность. Голубая Генкина телогрейка стала при этом полосатой на груди: черно-голубой. Генка долго тер ее пучком соломы и в результате добился, что угольная пыль распределилась по всей груди равномерно.

На телогрейке Фата никакие дополнительные пятна не бросались в глаза. А хитрый Слива перед тем, как лезть в окошко, снял свое пальто и перемазал одну рубашку: за рубашку всегда меньше попадает, чем за верхнюю одежду.

Впрочем, Генка придумал, как скрыть грязь: он еще на лестнице расстегнется, а распахнув дверь в комнату, сразу начнет снимать телогрейку, так что мать увидит одну подкладку…

Но этот хитроумный план оказался лишним.

Когда, согласно уговору, Фат притащил Генке свои школьные принадлежности и когда Генка в расстегнутой телогрейке вошел домой, его сразу ошеломили непривычные запахи: в комнате пахло настоящей гречневой кашей, пшенным супом и еще чем-то. А мать жарила на сковороде лук и плакала.

Вместо того чтобы поинтересоваться, почему она плачет, Генка спросил:

– Откуда это?

Мать уронила слезу на сковородку и не ответила.

– Это нам милиционеры принесли! – объяснила за нее Катя. – Нам, а потом Славе и Фатыму.

– Ты бы меньше ходил… – сказала мать. – Видишь, как нынче…

Безбожницы женского монастыря

Утром Фат поджидал Генку и Сливу за углом. Генка отдал ему перетянутые шпагатом учебники и обещанные шестьдесят копеек. Слива достал только сорок.

– Ничего, – утешил Фат. – Двух рублей хватит. Увидите, как я играю. А мать думает – сбежал опять. Пускай. А то вдруг еще не пустят в монастырь.

Но разговор в учительской был коротким. Генка и Слива слышали из-за двери, как Эмма Викторовна спросила, почему Фат без сумки. Фат соврал, что она порвалась у него. Эмма Викторовна прочитала ему короткую лекцию о пользе учения и велела идти в класс.

Вчерашние события не померкли в памяти друзей. Но ребята решили, что любыми путями найдут убийцу, и не чувствовали больше ни растерянности, ни страха.

Вся школа, оказывается, уже знала не только о том, что произошло в бывшей бане, но и о какой-то сопричастности к этому событию базарных друзей.

Шум в шестом «б» умолк, едва появились в дверях Генка, Фат и Слива.

Толька-Толячий, занявший место Фата, пока тот не ходил в школу, рядом с партой Генки и Сливы, быстренько убрался на первую парту, сделав вид, будто ему надоело сидеть «на камчатке».

– Еще больше следят: шевельнуться нельзя…

Когда приятели расселись, тридцать пять человек набросились на них с вопросами: что и как.

Но друзья отвечали, не вдаваясь в подробности, односложно: «да, были…», «видели…», «знаем…», «об этом говорить нельзя…», чем еще сильнее разожгли всеобщее любопытство.

Толячий, красивый и самоуверенный, точнее – нахальный парень, овладевший всеми земными талантами: отличник, музыкант, шахматист, – в десятый раз уже сообщал, вроде бы для себя:

– А у нас во дворе вчера Корявый Сергея Васильевича порезал…

Но на него не обращали внимания.

Минут за десять до звонка в класс из шестого «а» прибежала даже Тося Белова, председатель совета дружины. И это дало Генке возможность впервые в жизни убедиться, что даже самые прекрасные на земле девчонки не лишены обыкновенных человеческих слабостей.

Пока Тося мелкими шажками спешит к знаменитой отныне «камчатке», мы, несколько отвлекаясь от последовательности событий, сообщим, что Генка был влюблен в Тосю. В Тосю и еще в Лию – обе из шестого «а». Так уж несправедливо устроены человеческие чувства: ребята из шестого «а» влюблялись в девчонок из «б», а Генка, сколько ни глядел на своих одноклассниц, ничего мало-мальски выдающегося в них не находил. А Тося и Лия были особенные. Генкина мать хранила в альбоме старинные открытки «Съ днемъ ангела». Так вот, Лия и Тося будто сошли с этих открыток, и во всем городе не было ни одной девчонки, хоть капельку похожей на них. У Тоси волосы темные, у Лии – светлые, у Тоси глаза голубые, у Лии – карие, будто они поменялись, на голове у Тоси огромный, как крылья, бант, а у Лии широкая лента вокруг волос. Обе – словно игрушечные. И обе, к сожалению, отличницы. Толячий – тот еще мог подойти и запросто поговорить с любой, а вечный середняк Генка ни на какие «активы» не попадал, ни в какие «советы» не был включен и на красивых девочек глядел, как правило, издалека. Правда, ему и этого достаточно было. Но стоило одной из них приблизиться к нему – Генка терялся совершенно. Так, во время шашечного турнира Генка, играя с братом Лии, уже имел преимущество в две шашки, но подошла Лия – и Генка позорнейшим образом проиграл.

Генка любил обеих – в этом была его главная трагедия. Прошлым летом, когда школа закрылась на каникулы, Генка был вынужден взять скрипучий Сливин велосипед и ехать сначала на левый берег, чтобы, часа два разъезжая по улице Сакко и Ванцетти, увидеть Лию, а потом катить в противоположный конец города – на ближние выселки, – чтобы поглядеть на Тосю.

Бант у Тоси подрагивает во время ходьбы, и голову она держит прямо, словно боится, что бант ее свалится куда-нибудь.

– Мальчики, – сказала Тося, подходя к «камчатке», – вы втроем должны сделать транспарант к Первому мая: «Да здравствует дружба народов!»

Надо же – и причину выдумала. Нет бы – просто подойти, полюбопытствовать, как другие. Красивые – они всегда хитрые, это Генка сколько раз замечал.

– А мы рисовать не умеем, – сказал Слива из-под челки.

– Но вы же не выполняли еще никаких поручений! – сказала Тося.

– Как не выполняли? – спросил Слива, поскольку уж ввязался в разговор и вынужден был отвечать за всех троих. – А турник мы делали? А двор озеленяли?

– Но это когда вся школа озеленяла и когда все на спортплощадке работали! Скоро слет, а за вами отдельно ничего не числится!

Глаза у Тоси большущие и всегда одинаковые – никогда не расширены, не сужены: хлопнет она ресницами – и глаза опять, как были, – вроде как у той куклы, которой Катя нечаянно оторвала голову, а Генка потом приделал ее с помощью гвоздя и жженой проволоки.

Генка попробовал представить себе Тосю на базаре: как, например, гонится она за Корявым или разглядывает французские подштанники, всего одну войну ношенные, – и ничего у него не получилось. Лия и Тося были из другого мира. А у Генки случилось раздвоение личности: в одной половине личности шумел базар, а в другой – обсуждали пионерские дела аккуратные, чистенькие отличницы Лия и Тося. Как ни странно, эти две половины мирно уживались между собой.

– А нас не изберут на слет, – заявил Слива в ответ на последний упрек Тоси.

Тося немножко покраснела.

– Откуда ты знаешь?

– А знаю, – сказал Слива. – Всегда одних и тех же избирают.

– Вот и неправда! – возмутилась Тося. – Надо же просто заслужить, чтобы избрали…

Фат не дал ей договорить.

– Некогда нам, – заявил Фат. – У нас сейчас другие дела.

И все, даже Тося, поглядели на него с уважением. Председателю совета дружины возразить было нечего. Все-таки она вывернулась:

– Почему ты без галстука, Фатым?

Генка и Слива были предусмотрительными и сразу после школы, чтобы не забыть, прятали свои галстуки в портфели. Фат до этого не додумался.

– Может, я выбыл из пионеров?

– Ты не имеешь права выбывать! Тебя не исключали – тебя только воспитывали на собрании.

– Откуда ж я знаю, исключали или не исключали… Надо было сказать, – отозвался Фат, небрежно глядя в окно.

– Завтра чтобы пришел в галстуке. Раз вернулся в школу – должен соблюдать дисциплину, – завершила переговоры Тося.

Фат вздохнул.

А Генка за все время так ни слова и не промолвил. Зато чувства его были на сегодня полностью удовлетворены. Отличная штука – известность. Впервые Генке не надо было слоняться на переменах мимо шестого «а», потому что вслед за Тосей, как бы кого-то разыскивая, в класс заглянула Лия да так и проторчала у дверей до самого звонка.

На уроке Эммы Викторовны неожиданно отличился Толячий.

Но до этого едва не погиб Слива.

Рыжая Эмма Викторовна, худая и строгая, медлительная в движениях, поздоровалась, оглядела всех и, разбивая надежды троих друзей на временную неприкосновенность, сказала своим удивительно ровным голосом:

– Слава Андреев…

Слива аж подпрыгнул из-за парты и уже открыл было рот, чтобы признаться в том абсолютном тумане, который для него окружал сегодня математику, но, к счастью своему, не успел признаться.

– Когда ты подрежешь челку? – спросила Эмма Викторовна.

– А мне нельзя подрезать ее! – обрадовался Слива. – Мне надо, чтобы лоб зарос! У меня лоб очень большой! – И Слива приподнял челку, чтобы Эмма Викторовна как следует разглядела его большущий лоб.

– Гм… – произнесла учительница, улыбнувшись какой-то своей мысли, и больше ничего не сказала.

– Можно сесть?.. – вкрадчиво поинтересовался Слива.

Эмма Викторовна кивнула.

– Садись… Толя Первухин – к доске.

– А я на сегодня ничего не учил, Эмма Викторовна! – нахально, как всегда, выпалил Толячий, словно бы он подслушал фразу, которую готовил для себя Слива. Это было так неожиданно, что даже Эмма Викторовна слегка растерялась.

– Почему?..

– А у нас вчера во дворе Корявый Сергея Васильевича порезал!

– Так… – сказала Эмма Викторовна. – Какая же связь между математикой и Корявым?

Толячий не нашел этой связи и впервые в жизни получил двойку. Потом хвастался, что нарочно получил: надоело однообразие.

Другие ему не верили, а Генка, Фат и Слива сразу раскусили этот хитрый маневр: не привык Толячий оставаться в тени, и если раньше он мог похвалиться одними своими разнесчастными пятерками, то теперь решил и двойки себе заграбастать. А заодно напомнил всем, про случай с Корявым.

Жалко, что он базарный, – свой вроде, а то можно бы сразу отлупить.