Текст книги "Четверо с базарной площади"

Автор книги: Евгений Титаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Результаты наблюдения Сливы

Пост у карт подходил Сливе как нельзя лучше.

Прятаться целый день в толпе сменяющихся посетителей было глупо – это сразу же вызвало бы подозрение. Слива не заметил, когда выбилась у него из-под кепки челка, и стоял, задрав голову, буквально в двух шагах от парня, который метал карты, лишь время от времени меняя свою позицию, когда его толкали в бок или в спину.

Парень, худой, щербатый, в потертой кожанке и в шляпе с изогнутыми во всех направлениях полями, настолько привык к присутствию Сливы, что даже подмигнул ему в короткой передышке между клиентами:

– Учишься?

Слива с готовностью кивнул.

– Ну, гляди, учись! Все кусок хлеба на старости лет! – Показывая щербатые зубы, парень захохотал. – Эй, отчаянные, налетай, кто озолотиться хочет! Ловкость рук, никакого мошенства! Все на ваших глазах, товарищи!

Торчать весь день на одном месте было, в общем-то, скучно. Слива часто и грустно дул в свой платок. Даже развернул его и сложил заново, поскольку две прежние стороны осьмушки сделались уже черными от карманов.

Люди подходили и уходили, оставляя щербатому парню две-три десятки. Но большинство подолгу держали руку за пазухой, то чуточку вынимая ее, то засовывая глубже, краснели, топтались на месте и делали то шаг вперед, то шаг назад.

Те, которые, повернувшись, уходили прочь от карт, начинали вдруг радостно улыбаться, как будто деньги, что остались у них в кармане, – не собственные, а дареные.

Мимо прошел Сергей Васильевич с Аркашей, сыном заведующего базаром. Предмет Сливиного поклонения был, как всегда, красив и недоступно равнодушен.

Из-под бинта на левой руке у Сергея Васильевича высовывались одни пальцы.

– Куда вы с отцом смотрите… – сказал Аркаша Сергею Васильевичу, не глянув на щербатого парня и все-таки заметив его.

Сергей Васильевич круто повернулся.

– А ну марш отсюда! – крикнул он так, что парня будто подняло ветром в воздух. – Последний раз предупреждаю! Чтоб духу не было!

Слива обрадовался, что пришел конец игре. Но едва Сергей Васильевич и Аркаша сделали шаг в толпу – щербатый, подмигнув Сливе, опять уселся на свою скамейку и привычным движением перекинул карты с места на место.

– Начальство обязано следить за порядком, – объяснил он Сливе, – мы обязаны слушаться и делать свое дело! – Парень опять засмеялся. – Ну, кто хочет озолотиться! Ловкость рук и никакого мошенства!

Все это тянулось почти до закрытия базара.

Лишь после того как щербатый сунул карты за пазуху, Сливе немножко повезло.

– Ну-ка, малый! За ученье деньги платят! Бери амуницию!

Слива не заставил уговаривать себя. Подхватил табурет и скамейку, воззрился на щербатого в ожидании новых приказаний.

– Куда бы нам сбагрить это на пару дней… – вслух прикинул щербатый. – Двигай за мной! Машутка! – постучал он в дверь зеленого ларька, что примыкал одним боком к тиру.

Машутка выглянула.

– Прими на хранение. Век благодарен буду.

Но Машутка, лет пятидесяти – шестидесяти, разразилась такими длинными проклятиями, что Слива на месте щербатого тут же удрал бы: «Одному то, другому то!.. Черти окаянные!..»

А щербатый дождался, когда она выдохнется, и сунул табурет со скамейкой в приоткрытую дверь.

– Последний раз, Машок. Клянусь честью старого жулика.

Женщина хлопнула дверью. Но табурет и скамейка остались у нее.

– Порядок, – заключил парень и, достав из кармана рублевку, дал ее Сливе. – На конфеты.

Слива хотел было заявить, что он не нищий, но вовремя вспомнил про конспирацию и с рублевкой в руке рассеянно уставился в спину парня.

А тот задержался у тира.

– Честь труду, Арсеньич!

– Здоров… – будто нехотя отозвался Арсеньич.

– Не пойдешь – по махонькой?

– Нет. Со вчерашнего не пью.

– Как знаешь.

– Да, – сказал Арсеньич, – Купец велел к Толстому зайти.

Слива замер, чувствуя, что подслушал наконец что-то существенное.

– Лады! – беззаботно отозвался щербатый. – Время будет – зайдем. Во! – показал он на Сливу. – Смена подрастает! Золотые ребята!..

Слива шмурыгнул носом и пошел домой. От ворот монастыря он видел, что его «учитель» направился к одному из открытых еще ларьков.

Дроля

Раньше Генка ни разу не видел этого человека на базаре. Либо он редко появлялся там, либо делал это незаметно. Торгашей Генка знал всех, и знал таких, как Банник, – они толклись в очередях около магазинов и обязательно собирались где-нибудь неподалеку от вокзала к семи часам вечера, когда приходил единственный пассажирский поезд.

Генке хотелось еще раз как следует разглядеть лицо неизвестного, но до поры до времени он решил благоразумно воздержаться от этого, стараясь не выпускать из виду широкую, туго обтянутую новеньким черным бушлатом спину. Такая же новенькая, с черным верхом и с козырьком, обрезанным до нескольких миллиметров, фуражка едва держалась на круглом затылке неизвестного. Бушлат и фуражка были, видимо, куплены с рук у какого-нибудь «рэушника», потому что эмблемы отсутствовали, да и годами Генкин подопечный уже давно перерос ремесленников. Было ему лет около тридцати.

Возбуждение, что овладело Генкой в первые минуты, уже прошло, однако напряжение осталось, и Генка с утроенным вниманием подмечал каждую деталь в неизвестном: от сильной короткой шеи, которую теснил воротник бушлата, до начищенных кремом сапог «гармошкой» и слегка прихрамывающей походки (хотя это почти нельзя было разглядеть в неторопливой поступи незнакомца).

Выиграв сотню, он не стал задерживаться на базаре. Должно быть, так он поступал всегда, чтобы не примелькаться. Генка едва поспевал за ним, когда он пробирался через толпу к выходу, тем более что Генка не забывал об осторожности и шел как бы сам по себе, немного стороной, задерживаясь около разложенных на земле товаров и нарочито озираясь на каждый призывный крик торгашей, как делал он это раньше.

У выхода незнакомец остановился, чтобы купить «беломор». Глянул на яркое солнце, снял фуражку, подставив голову под теплые лучи, и, держа фуражку в руке, закурил.

Генка тем временем вышел за ворота и втерся между лошадьми на стоянке подвод.

Разглядел походя, что волосы у незнакомца светлые, почти желтые, – они как бы искрились на солнце, а глаза – какие-то зеленоватые и тоже светлые. Никто с ним не поздоровался, никто не задержал, чтобы поболтать.

Генка боялся, что парень повернет обратно в толпу, но оказалось, что он рассчитал правильно, и, когда неизвестный с фуражкой в руке зашагал по направлению к выселкам, Генке ничего не стоило пойти той же дорогой, держа руки в карманах телогрейки, перепрыгивая многочисленные лужи и небрежно пиная случайные камешки.

Сердце у Генки, в общем-то, колотилось изо всей силы, и если бы кто-нибудь проследил за Генкой, заметил бы, что «небрежность» его немножко взвинченная. Но, к счастью, никто не обращал на него внимания.

Дом незнакомца (улица Степная, № 8) оказался в самом конце ближних выселков. За Степной начинался большой пустырь, куда зимой возили на лошадях мусор, а за пустырем – дальние выселки.

Степная была едва ли не самой широкой улицей в городе. Вдоль домов по ней росли тополя, а сама улица зарастала летом зеленой травой и представляла собой настоящее раздолье для футболистов.

Вот и на этот раз, к великому Генкиному удовлетворению, прямо против дома незнакомца по едва проклюнувшейся зелени гоняли резиновый мячик десятка два орущих на разные голоса дошколят.

Удовлетворительным надо было полагать не одно то, что они носились прямо против дома неизвестного, но и то, что это были дошколята: с таким количеством сверстников из чужого района Генка предпочел бы не встречаться.

Дома по Степной стояли на значительном расстоянии друг от друга, словно бы наслаждаясь и гордясь простором, которого не дано было иметь домам на других улицах. Между большинством дворов, каждый из которых был огорожен со всех четырех сторон, имелись проходы в сторону пустыря и тропинки между частными огородами.

Ворота и калитка дома № 8 были распахнуты настежь, словно для того, чтобы солнце и теплый ветер быстрее просушили двор с двумя сараями и узкой дверью в противоположном от улицы заборе. Дверка эта вела в огород, но Генка отметил и ее на всякий случай.

Во дворе на завалинке сидела, опершись обеими руками о палку, старушка, дряхлая и сгорбленная, в тяжелой клетчатой шали, бахрома которой свисала почти до земли.

Генкин неизвестный что-то сказал ей, она закивала головой. Тот скрылся в доме. Потом вышел уже без фуражки и бушлата, в одной легкой рубашке, заправленной в брюки, отомкнул сарай, выкатил во двор несколько тяжелых колодин и, легко орудуя колуном, будто играючи, развалил надвое первую из них.

Генка, пристроившись на лавочке с противоположной стороны улицы, подумал, что против такой силы трудно было выстоять однорукому полковнику, даже с шашкой… И Генка зябко поежился.

Мимо него пролетали галдящей оравой дошколята, но все внимание Генки занимал двор дома № 8, где, загадочный и жутковатый в своей загадочности, работал колуном неизвестный. Между ним и Генкой было метров семьдесят. Но Генка видел, как раскраснелись щеки дровосека, и мог бы поклясться даже, что тот весело насвистывает про себя, то высоко поднимая, то опуская тяжелый колун.

Разлетелось последнее полено. Незнакомец отбросил колун, часть дров сложил около сарая, остальные большими охапками внес в дом. Потом вышел из ворот с двумя пустыми ведрами в руках.

За воду здесь не платили, потому что можно было рыть колодцы.

Неизвестный прошел близко от скамейки, на которой сидел, бросая в землю как бы для тренировки свой перочинный ножичек, Генка. И Генка теперь ясно увидел, что неизвестный улыбается – то ли солнцу, то ли каким-то своим мыслям.

Эта беззаботная улыбка привела Генку в смятение: лицо человека, за которым он следил, не вызвало теперь в нем ни малейших воспоминаний! Генка растерялся, обдумывая ситуацию.

А когда неизвестный прошел в обратном направлении, Генка мог бы уже твердо сказать, что раньше никогда не видел этого лица. Да он и в самом деле не видел! Иначе бы он сказал это еще капитану во время допроса… Но был какой-то один короткий миг в то время, когда они сидели в комнате, который запечатлелся в Генкиной памяти, хотя он вроде и не разглядел ничего.

Потом этот миг повторился… Именно так! Он повторился, когда неизвестный сгребал пятерней две сотенные бумажки с табурета: свою и выигранную. Тогда он не улыбался: губы его были приоткрыты, белесые брови чуть приподняты, и в каждой черточке лица виделось напряжение. Именно тогда Генкина память воскресила то мимолетное видение за окном, а не раньше и не позже!

Но, как ни утешал себя Генка, чувство уверенности пропало.

Отодвигаясь на край скамейки, когда мимо шел неизвестный, Генка чуть не столкнул на землю махонького пацана, что пристроился на лавке рядом с ним в то время, когда Генка раздумывал над возможной ошибкой.

Лишь теперь, невольно вздохнув после пережитого напряжения, Генка обратил внимание на своего соседа, который не сидел, а ерзал, насупившись и с ненавистью глядя из-под большущей кепки на играющих. Пацан был лет семи-восьми от роду.

По огромным кожаным рукавицам, кепке и обильной грязи на всех частях тела Генка догадался, что это бывший вратарь.

– Эй, Танкер Дербент! – крикнули пацану из дальних ворот. – Дай рукавицы на время!

– Не дам! – со злой решимостью заявил Танкер Дербент, видимо давно привыкший к своему необычному прозвищу.

– А сам почему не играешь?.. – спросил Генка, чтобы завязать разговор.

– Выгнали, потому не играю! – с яростью отозвался Танкер Дербент. – Гол пропустил – вот почему! На Юшку поглядел, а эти озерские – с мячом! Будто нельзя на своего поросенка поглядеть!

Генка помолчал.

– Что это за старушка вон во дворе?

– А Дролина мать! – ответил Танкер Дербент, не оборачиваясь и явно болея не за свою, а за чужую команду. – Ворожка. Так ей и надо.

– Какой это Дроля?

– А что по воду ходил – какой! Один Дроля здесь!

– Что его, так зовут, что ли?

– Не знаю я, как зовут! – огрызнулся не расположенный к беседе Танкер Дербент. – Дроля – и все.

– А почему – ворожка? Почему так ей и надо?

– Потому что колдуньей была – вот! Ее и согнуло. Что ты – не знаешь? – Пацан оглядел Генку теперь уже с некоторым любопытством: откуда, мол, чудо такое, что ничего в мире не знает?

– Я из военного городка, – соврал Генка.

– А! Корову заговорила у нас, и корова сдохла! – разъяснил Танкер Дербент. – Мать говорила. Вот ее и согнуло. Ур-ра! – вдруг заорал Танкер Дербент: мяч влетел в ворота его команды.

Генка поднялся. Его недолгие сомнения прошли, и опять, как тогда, на базаре, явилась какая-то слепая убежденность в Дролиной причастности к убийству, хотя оснований для такой убежденности и не было уже…

Решил, что долго засиживаться на одной и той же скамейке нельзя, и целых полдня изучал окрестности Дролиного дома, наблюдая при этом за каждым прохожим, которые появлялись на Степной довольно редко. В ворота дома № 8 за все время не вошел ни один человек.

Генка сделал большой круг через пустырь в обход участка дома.

Попасть к Дроле можно было с улицы и со стороны огорода, через дверцу в заборе (правда, такие дверцы имелись почти в каждом дворе). Генка решил учесть этот вход на будущее.

Еще он отметил для себя, что днем наблюдать за Дролиными владениями трудно – уж слишком пустынна Степная улица. А в темноте можно сесть хоть на ту же лавочку – и ни одна живая душа тебя не увидит, или забраться в соседний огород, чтобы следить за проходом со стороны пустыря.

Да, подозрения Генкины остались, но они ничем пока не были подтверждены…

Над крышей Дролиного дома скоро заголубел дымок, ворота и калитка закрылись, как бы давая этим понять, что уходить Дроля не собирается, а гости к нему не являлись…

Обо всем этом Генка подробно рассказал на триумвирате в бывшем монастыре.

Утаил он от своих друзей лишь одно: то, что белый, с небольшим садом, с резными наличниками на окнах и деревянной, точно кружева, резьбой по кромке зеленой крыши дом Тоси Беловой находится в каких-нибудь полутора кварталах от дома Дроли. И Генка, чтобы не примелькаться дошколятам на Степной, время от времени заглядывал на Калужскую улицу, что шла ближе к центру, параллельно Степной.

Здесь ему тоже не повезло. Впрочем, если бы Калужской он уделил хоть сотую часть того внимания, что уделял Степной, возможно, его набеги сюда оказались бы и не напрасными.

Некоторые итоги. Дальнейшее распределение обязанностей

Итоги были малоутешительными.

Один Слива неожиданно для Генки и Фата ухватился за какую-то нитку.

Но людей по кличкам Купец и Толстый они не знали, их еще предстояло найти. Среди завсегдатаев базара таковых не было.

Фат упустил мужика в болотных сапогах.

Генка узнал кличку и местожительство своего подопечного, но в дальнейшем его поведении ничего подозрительного не обнаружил, а кроме того, и сам начал сомневаться в прежней своей догадке…

Круг людей, которые могли быть (а могли и не быть) причастны к убийству, расширился, а результатов пока ни на грош.

– Не этот бы милиционер… – продолжал злиться Фат.

– А может, зря мы – за Дролей? – глубокомысленно спросил Генку Слива.

Генка промолчал. У него не было доказательств. Все, что он мог привести в свое оправдание, основывалось на расплывчатом «показалось»: «показалось тогда…», «показалось потом…»

– Все равно Дроля знает щербатого! – вступился за Генку Фат. – Я здесь тыщу лет – на базаре. И про карты эти мать говорила: когда надо щербатому – у него дамы пиковой вовсе нет на табурете!

Генка и Слива не поверили. Но Слива спорить не стал, а Генке спорить было невыгодно.

– Ладно! – сказал Генка. – Давай, Слива, твой блокнот. Запишем.

Итоги сводились к следующему.

Мужик в болотных сапогах. Личность не установлена. Но знаком со щербатым и Арсеньичем. Вдобавок сразу от базара он направился по дороге к выселкам, где живут Дроля и Банник. Возможно, он заметил Фата.

Щербатый парень. Базарный постоялец. Игрок. Знает Арсеньича, Дролю, мужика в болотных сапогах, Купца и Толстого. Отношения между ними неизвестны.

Арсеньич. Как и щербатый, знает всех, кроме Банника. Хотя возможно, что оба знают и его.

Дроля. Знает щербатого. Генка считает, что он заглянул к полковнику (но это под вопросом).

Купец. Им, кроме щербатого и Арсеньича, может быть каждый из перечисленных выше. Но скорей всего – какая-то новая, еще неизвестная личность.

Толстый. То же самое.

Банник. Исчез недели три назад. Где находится – вопрос.

Кесый. Известен от пяток до макушки. Но следить за ним труднее, чем за любым взрослым, потому что он сразу обратит на это внимание.

Итак: восемь человек. Из них до следующего базара один Дроля мог быть взят под наблюдение.

Генка покрутил свою кепку.

– Вот это да…

– Я буду искать мужика, – сказал Фат.

– В Дролином доме два выхода, – сказал Генка, – надо следить вдвоем.

– А я? – сразу выставился из-под челки Слива.

– Ты будешь искать щербатого. Так и запишем… – Генка записал. – Вы теперь вроде знакомых. Если и столкнешься с ним – ничего страшного. Рубль давай сюда. Это в общую казну. У кого карманы дома не проверяют?

– Я спрячу. – Фат взял рубль себе. – А как же с мужиком? Пусть гуляет?

– Мужик, если приметил тебя, увидит опять – будет еще хуже. Понял? А нам надо убедиться насчет Дроли… – Генка опять яростно крутнул кепку. – Ну, вот: то я вроде сомневаюсь, а то прям – стоит у меня перед глазами это окно! Понимаешь?

– Ладно, – сказал Фат. – Дроля тоже шишка… Лично я убежден.

Распределив таким образом обязанности и основав рублем, заработанным Сливой, казну, на полчаса разошлись.

Потом Слива отправился путешествовать по городу со строгим наказом глядеть во все глаза и подолгу «не зевать на афиши», а Генка с наступлением сумерек повел Фата к дому Дроли.

Луны не было, и, как только потухла узенькая полоска зари на горизонте, быстро загустела темнота.

Все это время друзья выжидали на почтительном расстоянии от дома № 8.

Распрощались уже в совершеннейшей темноте.

Фат через пустырь по тропинке между усадьбами пробрался в соседний с Дролиным огород и лег прямо на влажную землю за жердяным забором. Сырость первое время не чувствовалась, но чуть позже пришлось то сидеть на корточках, отогреваясь, то опять ложиться, когда немели ноги.

Хозяйская собака немножко полаяла во дворе и стихла.

Генке было проще. Он забрался в палисадник углового дома, наискосок от дома № 8, и за частым штакетником мог чувствовать себя свободнее. Сквозь щелку в ставнях едва пробивался свет, и увидеть Генку хозяева не могли.

Связи между приятелями не было, договорились поэтому действовать пока на свой страх и риск – то есть каждый ориентируясь на собственные возможности, но ни в коем случае не рисковать напрасно.

Встречу Генка назначил на Калужской, когда погаснет единственная около дальних выселков электрическая лампочка на столбе. Уличный свет во всем городе отключали в половине двенадцатого – в двенадцать.

Мимо Генки в одном и в другом направлении прошло за все время человек двадцать. Но дом № 8 никого не интересовал. Он стоял как вымерший, – темный за ставнями и молчаливый.

Встретились в двенадцать часов продрогшие до того, что зуб на зуб не попадал. Вечер пропал зря.

Всю дорогу до дома бежали и немножко этим согрелись. Слива поджидал их. Но путешествие его оказалось таким же безрезультатным.

И второй вечер не дал им ничего нового… А в среду…

Казна растет

В среду Слива наколдовал себе своим подозрительным насморком что-то похожее на ангину.

Если учесть, что в первую половину дня среды, то есть в то время, когда приятели должны сидеть на уроках, на базаре шумит точно такая же, как в воскресенье, толкучка, то станет понятным, что ангина Сливы была драгоценнее всех насморков на земле.

Хорошо быть болезненным.

Долго объяснять Сливе его задачу не пришлось. Генка, забежав утром и выслушав объяснение Сливиной матери, что болезни происходят от долгих блужданий по вечерам, незаметно ткнул пальцем в сторону базара.

Слива кивнул, выглядывая из-под одеяла. Уж до начала занятий он пролежит – на то и везет человеку, чтобы не упускать везенья.

В школе Фат и Генка сели за одну парту, гадая потихоньку, увидит Слива кого-нибудь, или ему просто-напросто не удастся сбежать из дому.

К занятиям они на этот раз чуточку подготовились и почти хотели, чтобы их вызвали к доске. Но, как оказалось, труд их пропал даром.

Мысли обоих на предпоследнем уроке вертелись то вокруг Сливы, то вокруг мужика в болотных сапогах, то около дома № 8, где проживал Дроля…

А на переменке вбежала принаряженная Тося с красными полосками председателя на рукаве и, потряхивая своим голубым бантом, объявила, что после уроков состоится сбор: выборы делегатов на городской слет.

На лице Фата появилось кислое выражение.

– Всем быть обязательно! – сказала Тося и глянула почему-то на заднюю парту, словно бы только здесь могли скрываться желающие убежать.

«Это быстро», – написал Генка на оборотной стороне тетради по алгебре.

Фат прочитал и не ответил.

Во время голосования они сидели на самой последней скамейке, но дружно тянули руки за каждую новую кандидатуру еще до того, как начинали голосовать остальные. Это чтобы их присутствие было замечено, раз уж они пришли.

Своих фамилий, как и следовало ожидать, ни тот, ни другой не услышал.

Генка боялся, что выдвинут Сливу, который почти напросился, говоря тогда с Тосей о первомайском транспаранте. Но Генкино опасение оказалось напрасным. Избрали других, и опять Лию с Тосей.

А вот что тем временем происходило со Сливой.

Туго обмотав горло бинтами и ватой, Слива часам к двенадцати дня доказал матери, что больным совершенно необходим свежий воздух, и даже нашел в учебнике по литературе какую-то цитату в подтверждение своей правоты.

Мать не выдержала и разрешила прогуляться «одну секунду».

И скоро Слива уже толкался на базаре, выискивая знакомые лица. Теперь ему не надо было то и дело задирать голову, так как толстый медицинский ошейник вовсе не давал опускать ее.

Дроля, возможно, и появлялся на толкучке, но Слива в прошлый раз как следует не разглядел его.

Банника не заметил.

Вдруг показалось, что мелькнул впереди мужик в телогрейке с разорванным хлястиком, но Слива его тут же потерял. Ничего не оставалось, как вернуться на прежний пост – у карт.

– Салют студенту! – радостно приветствовал его щербатый. – Не учишься разве?

– Учусь, – ответил Слива. – Горло заболело.

– Фортуна помогает! Это правильно… На базаре часто бываешь?

– Бываю, – неопределенно ответил Слива. И показал на бывший монастырь: – Живу вот здесь.

– Тогда ясно! – ответил парень, как будто его вполне удовлетворило объяснение Сливы. – Гляди пока. Скоро я сматываю удочки.

И Слива глядел.

Потом щербатый, посмотрев на тяжелые карманные часы, решительно убрал карты и поднялся.

– Бери! – кивнул он на табурет и скамейку, как если бы договорился уже, что Слива будет постоянно носить их за ним.

Пятидесятилетняя Машутка не впустила их на этот раз, с трудом подыскали другой киоск.

Принимая от щербатого парня новую рублевку, Слива уже не мучился угрызениями совести: не для себя ведь – для общей казны, на общее дело.

– Хочешь заработать еще пару хрустов? – неожиданно спросил парень.

Слива заморгал.

Щербатый снова поглядел на часы.

– У меня сейчас есть еще кое-какие дела… А вот, ну примерно как начнет темнеть, приходи на угол Капранова и Салавата Юлаева… Знаешь? Надо тетушке отнести кой-что, а мне несподручно. Лады?

Слива кивнул, насколько это позволял ему ошейник.

– Ну и добро. Пока!

Слива думал, он опять побежит к Арсеньичу, но щербатый пошел сразу на выход. Возможно, потому, что возле Арсеньича еще толпился народ.

Занятый мыслями о предстоящем вечере, Слива забыл даже на всякий случай потолкаться еще между спекулянтами.

Поглядел от ворот на улицу, по которой должны были вернуться из женского монастыря Генка и Фат, сходил домой, чтобы отметиться у матери в собственном благоразумии. Но матери – его и Генкина – скоро ушли на завод во вторую смену, и впереди у Сливы появились девять часов абсолютной свободы.

Он ждал друзей у ворот.

Прошли, по его подсчетам, все сроки, а Генки и Фата не было.

Запыхавшиеся избиратели появились, когда Слива уже отчаялся увидеть их.

Свое опоздание Генка и Фат объяснили в нескольких словах.

– Я так и знал, – комментировал Слива. – Тоську изберут, Лийку… Да… – споткнулся он, глянув на Генку. – В общем-то, правильно. Но я заранее знал… – Слива хотел распространиться по поводу своей прозорливости, Фат перебил его:

– Говори, что видел. Это потом.

– А-а… – протянул Слива, сразу возвращаясь к загадочному предложению щербатого. – Вот. В казну. – Он протянул Генке свой рубль, Генка передал его Фату. – В общем, сегодня я поработал за троих… – начал Слива и с многочисленными подробностями рассказал о своем дежурстве возле щербатого.

Фат сдвинул брови. Генка взад-вперед покрутил свою кепку.

– Тетушка… – сказал Фат. – Какая же она у него, тетушка, что надо в темноте навещать?.. Я пойду за тобой.

Слива подумал немного, поморгал из-под челки.

– Нет. Заметит – мне же хуже будет.

Сливина осторожность иногда оказывалась благоразумной.

– Не побоишься?.. Если один? – спросил Генка.

– А что мне? Я – за деньги! Я ничего не знаю. А там – в казну или для себя – кому какое дело?

Тут Слива был прав. С одной стороны, будущее предприятие казалось загадочным, а с другой – все могло быть именно таким, каким представил это щербатый.

– Ну, давай, – благословил Генка. – Хотя нет – рано еще…

– Рано, – согласился Слива.

– А мы? – спросил Фат. – К Дроле?

Генка помялся.

– Катя одна дома… Идемте навестим хотя, а то батька мне…

И Генка первым двинулся по направлению к лестнице. Слива вторым. Фат, мрачный, завершал процессию: «Даст бог людям сестер – одна морока… Нянчись с ними, нянчись… А дела стоят».

Катя сидела с ногами на подоконнике, глядя во двор в щелку между занавесками.

Она всегда, оставаясь одна дома, убирала подальше от окна табуреты, чемоданы, материну швейную машинку – словом, все предметы, по которым могли подняться к ней таракан или мышь; сама, поджав ноги, взбиралась на подоконник и несколько часов подряд, не отрываясь, глядела в окно. Потому что боялась глядеть в комнату: тени лежали под кроватями, под столом, через всю комнату – от фанерной перегородки между двумя кроватями, и, если не отвлечься, всюду слышались шорохи.

– А почему вы так долго? – спросила она, соскочив на пол.

Генка вздохнул.

– Ко мне не подходи, – предупредил Слива, усаживаясь на табурет у входа. – Я больной.

– Почему же ты не лежишь?

– А больным тоже ходить надо.

Фат, оглядев комнату, пристроился рядом со Сливой.

– Кать… – сказал Генка. – Может, ты посидишь еще одна?

Радость с Катиного лица как ветром сдуло.

– Долго?.. – спросила она.

– Ну, может… Ну, час… Ну, я не знаю, как.

– Ты, это, оставайся. Сегодня мы одни… – вдруг сказал Фат. Мол, обзавелся сестрой, так не отлынивай от своих обязанностей. – Пойду почитаю немного к завтрашнему. А ты жди нас – расскажем, если что…

И они ушли со Сливой, оставив Генку в этот полный событий вечер коротать время с Катей.

Часа через три он уложил ее спать, а сам занял ее место у щелки между занавесками.