Текст книги "Ур, сын Шама. Формула невозможного"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Ах, веселые времена необязательного посещения и ночных шатаний! Ах, озорные песни и невинные забавы!

Правда, были в жизни старого студенчества свои мелкие неудобства. Ну, скажем, непременно нужно было в срок вносить плату за обучение. Особо одаренным юношам, не имеющим средств, разрешалось представлять «свидетельство о бедности», освобождавшее от платы. И, чтобы получить эту унизительную бумагу, приходилось долго обивать пороги канцелярии полицеймейстера.

Перелистайте студенческие дневники Чернышевского за 1848–1849 годы – вы поразитесь, сколько перед двадцатилетним Николаем Гавриловичем возникало сложных финансовых и бытовых забот, неведомых нынешним студентам.

Общежитий не было. Студенты снимали комнаты и углы «по средствам». А чтобы добыть денег, давали уроки на дому гимназистам из богатых семей. Дашь с утра урок часа на два – беги в университет, хоть одну лекцию успеть бы послушать. Потом – на другой конец города, еще урок часа на два. Зайти в кофейню Вольфа, где посетители имели право бесплатно читать газеты, похлебать наскоро щей, горячего чаю попить. Потом – к товарищу лекции переписать. Забежать на почту – письмо родителям отправить (почтовых ящиков еще не было), сходить к немцу в Чернышев переулок – чернил купить и узнать, что партия распродана, послезавтра надо прийти. А тут приспело время сдать профессору зачет на дому, да хорошо бы его дома застать, а то прошлый раз ушел несолоно хлебавши (телефонов-то еще не было). Поздним вечером у себя в каморке завалиться бы спать, да надо писать очередную работу. А темы для студенческих работ всякий раз даются новые – что профессору в голову придет, – так что и переписать не у кого…

Не колесили по старому Петербургу автобусы, трамваи и троллейбусы. Не мчались под городом поезда метро. Были только извозчики – медленные и дорогие («Овес-то нынче почем?»). За перевоз через Неву лодочники брали по 15 копеек.

И все концы студент проделывал на своих на двоих.

Библиотеки, кроме университетской, были только платные, с залогом. 18 сентября 1850 года Чернышевский записывает расход – 10 рублей серебром на возобновление билета в библиотеке для чтения. А когда ему удалось достать на считанные дни «Современник» с лермонтовским «Героем нашего времени», Николай Гаврилович переписал эту вещь для себя. Купить журнал было «не по средствам».

Часто приходилось ему обдумывать, чем выгоднее писать и на какой бумаге. То ли чернилами, то ли карандашом. А карандашей в России тогда не делали, были только заграничные, и стоил такой карандаш 10 копеек серебром – по ценам того времени столько же, сколько два фунта хлеба.

А так – что ж, жизнь веселая. Хочешь – спать ложись, хочешь – песни пой…

Конечно, были не только бедные студенты. Были и богатые, их называли «белоподкладочниками». Чтобы уменьшить приток разночинцев в университеты, было введено обязательное ношение формы – довольно дорогой, со шпагой на боку. Бедные студенты заказывали себе форму на неизносимой черной саржевой подкладке, чтобы хватило на пять лет. А богатые – на белой шелковой. Им-то, «белоподкладочникам», не надо было бегать по урокам и библиотекам. Нужные книги и журналы они покупали на деньги родителей, ездили на родительских лошадях, и времени свободного для развлечений у них, понятно, было куда больше.

Ладно, хватит о старых временах. Просто к слову пришлось: святой Харлампий подвигнул к сему отступлению.

При своей близорукости Вера Федоровна очков не носила – полагала, что они ей не идут. Однако все, что ей было нужно, она видела превосходно.

Вот и сегодня: предприняв большой директорский обход института, внезапно появляясь в отделах и лабораториях, Вера Федоровна зорко подмечала недостатки, подлежащие устранению.

В холле второго этажа она увидела совершенно возмутительный недостаток: у круглого низенького столика, развалившись в креслах и дымя сигаретами, сидели младший научный сотрудник Горбачевский и незнакомый юноша в пестром галстуке и многопуговичном пиджаке, какие теперь закройщики модных ателье называют «фасон свиноматка». Перед ними лежали на столике два-три развернутых ватмана, покрытых, как принято писать в производственных романах, сетью затейливо переплетенных линий, а проще говоря – чертежами двухступенчатого редуктора с косозубыми цилиндрическими колесами.

Палец Горбачевского блуждал по чертежам, а многопуговичный юнец со скучающим видом смотрел сквозь заграничные теневые очки сложной конструкции.

– Деталь девятая, – произнес Горбачевский, – маслоуказатель…

Тут он увидел Веру Федоровну и запнулся. У него напряглись было мышцы, управляющие подъемом туловища, но в следующий миг Валерий понял, что все равно попался и теперь вежливым приветствием делу не поможешь. Он остался сидеть в кресле, только ноги подтянул, а директриса, холодно глянув, прошествовала через холл в коридор.

В приемной Вера Федоровна справилась у Нины Арефьевой, вернулась ли из отпуска Селезнева, и, получив ответ, что да, как раз сегодня вышла на работу, распорядилась вызвать ее.

С улыбкой вошла Нонна в кабинет директрисы. Вера Федоровна, прищурившись, окинула взглядом ее стройную фигуру в брючном костюме из кримплена сиреневого тона, с неизменным аляповатым скарабеем, приколотым к отвороту жакета. Сухо ответив на Ноннино приветствие, приступила к разносу:

– Ваши подчиненные, моя милая, распустились. Не далее как десять минут назад ваш хваленый Горбачевский – заметьте, в рабочее время принимал посетителя по личному делу. Одного этого достаточно для наложения взыскания, не так ли?

Нонна открыла было рот, чтобы ответить в том смысле, что она только что вернулась из отпуска, но Вера Федоровна не дала ей вымолвить ни слова.

– Но еще хуже то, чем занимается Горбачевский, – продолжала она обличительную речь. – Нетрудно понять, что он сдавал бездельнику-студенту работу, выполненную за деньги, – листы по начерталке или курсу деталей машин. С легкой руки вашего Горбачевского этот белоподкладочник современного типа с юных лет привыкает жить за чужой счет. И я вас спрашиваю: какой инженер из него получится, к чертовой бабушке?

– Мне нет никакого дела до этого студента, а что касается Горбачевского…

– Ах, вам нет дела? – Голос Веры Федоровны достиг басовых нот. – Вам наплевать, что появится еще один неуч и бездельник с инженерным дипломом, который будет в меру своих сил портачить на производстве, а потом сунется, чего доброго, в науку, и сердобольные тетеньки вроде вас напишут за него кандидатскую диссертацию…

Нонна рывком поднялась. Все кипело у нее внутри, но она постаралась сказать как можно спокойнее:

– Разрешите внести поправку в вопрос о сердобольных тетеньках. Да, я написала диссертацию за чужого дядю, но – не по своей воле. Против своих убеждений. Под сильным нажимом непосредственного начальства…

– Поправка принимается, – ворчливо сказала Вера Федоровна, закуривая сигарету. – Я не устояла против нажима своего начальства, вы не устояли против моего нажима, а в результате – сквернотища, халтура. Хорошо еще, что иногда прилетают пришельцы и сбивают таких вот соискателей с панталыку… Я все это к тому, Нонна, чтобы разозлить вас на халтуру. Не будем ждать пришельцев. Сколько раз увидим халтуру, столько раз и накинемся на нее – с шумом, с воплями, по-бабьи, – но только не дадим ей расцвесть. Нельзя плодить новых Пиреевых.

– Совершенно согласна.

– А раз согласны, то учините вашему Горбачевскому немилосердный разнос. Административных мер принимать не стану, но предупредите его, что в следующий раз не будет пощады… Чего вы стоите? Сядьте, разговор не окончен.

Нонна села, платочком вытерла лоб, поправила прическу. «Ничего себе, чудесно начинается новый рабочий год…»

– Я предупрежу Горбачевского, – сказала она, вскинув голову. – А вообще-то, Вера Федоровна, я подам вам докладную – насчет прибавки Горбачевскому и Марку Варламову.

– В прошлом году я прибавила Горбачевскому десятку. Кстати: он, кажется, соискатель? Тема утверждена, насколько помню? Ну, так чего же он тянет с диссертацией?

– Тянет, – пожала плечами Нонна.

– Ладно, тащите докладную, я подумаю. Теперь вот что, Нонна. Вы по-французски читаете?

– Нет. По-английски умею.

– Тогда вот вам перевод с французского. – Директриса пошарила среди бумаг на столе и протянула Нонне листок с машинописным текстом. – Читайте, да поживее.

Нонна быстро пробежала письмо глазами.

М а д а м!

С удовольствием пользуюсь поводом написать Вам письмо. Дело в том, что в этом сезоне Ваш покорный слуга намерен провести комплексное исследование Течения Западных Ветров в диапазоне от пролива Дрейка до берегов Австралии. Судя по некоторым высказываниям Вашего сотрудника мосье Ура, побывавшего этим летом у меня в Океанариуме, такое исследование может представить для Вас определенный интерес.

Был бы счастлив, мадам, провести работу совместно. Хотелось бы, в частности, испытать в океане методику, о которой в самом общем виде мне поведал мосье Ур при наших – увы, весьма немногочисленных – беседах в Санта-Монике.

Если идея совместной работы не вызывает у Вас отвращения и будет сочтена Вами полезной, то не откажите в любезности сообщить Ваши соображения по прилагаемому мною плану исследования, а также о технических и прочих условиях сотрудничества, которые пожелает предложить советская сторона. Я готов принять на своем судне Вас лично, мадам, и двух-трех Ваших сотрудников-океанологов. Из сообщений советской прессы я узнал о поразительной истории мосье Ура, а также о том, что он, к счастью невредимый, благополучно возвратился в Ваш прекрасный город. Соблаговолите, мадам, передать мосье Уру сердечный привет и особое приглашение участвовать в экспедиции, если, разумеется, он сочтет это для себя возможным. Пользуюсь случаем для того, чтобы переслать мосье Уру предмет его личного обихода, забытый им в Океанариуме.

Намечаемый мною срок отплытия «Дидоны» – конец декабря с. г.

С наилучшими пожеланиями, мадам, искренне Ваш

Жюль-Сигисбер Русто, директор

Санта-Моника, 22 сентября.

Улыбаясь, Нонна положила листок на стол.

– Я и не знала, что Русто так куртуазен, – сказала она.

– Что скажете о предложении старика?

– Оно не вызывает у меня отвращения. Наоборот.

– Русто хитер. То есть я не сомневаюсь, что он радушно примет в экспедицию меня или другого океанолога, но нужен-то ему Ур, это ясно. Вера Федоровна посмотрела на погрустневшее лицо Нонны. – Я звонила в Москву относительно предложения Русто. Вероятно, начальство отнесется к нему благосклонно. Но вопрос сейчас, милая моя Нонна, упирается в Ура.

Нонна молча кивнула.

– Я никогда не верила в пришельцев, – продолжала Вера Федоровна, барабаня пальцами по настольному стеклу. – Не укладываются пришельцы у меня в голове. Я и сейчас подозреваю во всей этой истории с Уром какую-то мистификацию. Ведь он склонен к мистификации, а?

– Нет, – покачала Нонна головой. – Он даже не знает, что это такое. Он совершенно натурален.

– Хотите сказать – непосредствен? У меня другое мнение, хотя, конечно, вам виднее. Однако незаурядность этого… гм… потомка Навуходоносора…

– Скорее уж – предка, – вставила Нонна. – И очень отдаленного. Мы по времени гораздо ближе к Навуходоносору, чем Ур – с противоположной стороны отсчета.

– Я просто потрясена этим фактом. – Вера Федоровна иронически хмыкнула. – Спуститесь-ка на землю, Нонна, и слушайте внимательно. Нам непременно надо заполучить Ура, чтобы он довел до конца свой проект. Я имею в виду обоснование этой странной штуки, обнаруженной вами на Джанавар-чае. «Джаномалию» эту самую имею в виду. Теперь, когда установлено, что Ур якшался с высокоразвитыми пришельцами, к его проекту могут отнестись весьма серьезно. Понимаете?

– Да. Только мне неприятно это выражение – «якшался».

Вера Федоровна яростно прищурилась на Нонну, потом тряхнула своей медно-рыжей гривой, усмехнулась:

– С вашим пуризмом, милочка, вам следовало бы держаться подальше от океанологии. Сама не знаю, почему я вас терплю… Ну, короче. Все сейчас зависит от Ура – наша океанская тема, экспедиция, а может быть, и более значительные вещи. Ур живет сейчас у родителей в колхозе. Это недалеко от города… да вы же бывали там. Поезжайте в колхоз и уговорите Ура вернуться в институт, хотя бы на время подготовки проекта. Передайте ему приглашение Русто и кстати – присланный им пакет. У Нины возьмете письма для Ура. Письма и посылка Русто – достаточный повод для визита, как вы считаете?

– Достаточный… Но мне не хочется, Вера Федоровна… Пошлите лучше Горбачевского.

– Нет. Горбачевского можете взять с собой, но уговорить Ура сумеете только вы. Нечего смотреть на меня голубыми глазами – я знаю, что говорю. Идите и творите мою волю.

С рассеянным видом вернулась Нонна к себе в рабочую комнату. Там Валерий и Рустам усердно трудились над вертикальным разрезом солености воды в восточной части Каспийского моря. Нонна попросила Валерия отвлечься и принялась «учинять разнос». Тот хмуро вертел на столе флакон с тушью.

– Ну, хватит, – сказал он, не дослушав до конца. – Сколько можно воспитывать? Все ясно – нарушил, попался, готов к наложению взыскания. В перерыв отработаю полчаса, затраченные из служебного времени. А брать или не брать у студентов заказы – это мое дело.

– Не только твое, – вяло возразила Нонна. – Ты приучаешь студента к халтуре и безответственному отношению…

– Да ничего я не приучаю! – вскипел Валерий. – Парню плохо дается курс деталей машин – ну и что? Почему сразу уж – халтура и безответственность?

– Тихо, тихо, дорогой, – мягко вмешался Рустам. – Не надо шуметь. Нонна права в одном, ты – в другом. Если студент сам не хочет или не может чертить, так он найдет, кого попросить. Валера откажется – другой ему начертит. Скажи? Так уж лучше пусть Валерка заработает, нет? Только не в ущерб, конечно. А шуметь не надо, – ласково повторил он. – Зачем омрачать атмосферу?

– Миротворец! – проворчал Валерий, искоса взглянув на Нонну.

Взглянул – и поразился. Нонна сидела за столом, сжав пальцами виски; горькая вертикальная складочка врезалась в гладкий, безоблачный лоб, и по щекам медленно катились слезы.

Глава третья
ЕСЛИ ГОРА НЕ ИДЕТ К МАГОМЕТУ…

Словно буря, все то, что дремало подспудно,

Осадило мой разум, и он отступил,

И носился мой дух, обветшалое судно,

Среди неба и волн, без руля и ветрил.

Ш а р л ь Б о д л е р, Цветы зла

С двумя ведрами воды шел Ур от колодца. По-утреннему длинная тень скользила слева, изламываясь на ограде из нетесаных камней. Шуршали под ногами облетевшие листья.

Из всех земных дел ему больше всего нравилось это – носить воду. Это была хорошая работа: мышцы напряжены, а мысли пролетают легко и свободно, и ты идешь сквозь утреннюю игру света и тени, ни на чем особенно не задерживая взгляда, только посматривая, чтобы не выплеснулась из ведер вода.

Потом, запивая крепким чаем добрую половину свежеиспеченного чурека с маслом и сыром-моталом, Ур благодушно слушал, как мать убеждает отца в необходимости купить пылесос. Она видела такой в городе, когда жила у тети Сони, – красный, гудящий, с длинным хоботом, в который будто ветром несло обрывки бумаги, пыль, просыпавшуюся в кухне крупу.

– Не надо нам пылесоса, – запинался на трудном слове Шам.

– Надо! Надо! – Каа ввинчивала в мужа неистово горячий взгляд. Разве мы хуже других людей, у которых есть пылесос?

Ур посматривал на гостя. Павел Борисович Решетник слушал перепалку хозяев с тонкой непроницаемой улыбочкой и прихлебывал чай с сухариком. От жирной баранины, которой вот уже больше недели Каа потчевала гостя, у Павла Борисовича что-то разладилось в желудке, и он второй день обходился минимумом еды и питья. На госте был синий спортивный костюмчик, обтягивающий раннее брюшко. Очки его сидели немного косо.

«Наверное, смакует необычность сочетания слова «пылесос» со старошумерским диалектом», – подумал Ур, приметив тонкую улыбочку гостя.

– Веник очень хорошо подметает пол, – высказался Шам, вытирая ладонью губы и поднимаясь из-за стола.

– Пылесос лучше! – твердо стояла Каа на своем.

После завтрака Шам отправился на ферму. Он снова работал теперь на животноводческой ферме, более того – был как бы правой рукой ее нового заведующего, чем очень гордился. Гость принялся помогать Каа прибирать со стола и мыть посуду, и они заговорили о разных разностях, а Ур побрел в дальний угол двора, где под навесом стояла деревянная тахта.

Из города Ур привез два ящика книг, выданных по специальному распоряжению библиотекой местного университета. Дни напролет он лежал на тахте под навесом и читал, читал, и размышлял о прочитанном и увиденном, и наслаждался покоем. Он знал, конечно, что покой этот недолог, но ему хотелось, чтобы он продолжался до того самого момента, когда т а м решат его дальнейшую судьбу.

Он протянул руку и взял с табуретки томик из серии литературных памятников. Тут был древнегерманский эпос о нибелунгах, и Ур быстро перелистал его, а когда дошел до того места, где погибает Зигфрид, задумался.

Это, как видно, была старинная мечта человечества – мечта о неуязвимости. Ахилла в младенчестве выкупали в реке Стикс, сделавшей неуязвимым его тело – кроме пятки, за которую его держали. Зигфрид выкупался в крови дракона, и кожа его стала непробиваемой, но и тут героя подстерегла случайность: при купании упал ему на спину, между лопаток, зеленый лист с дерева. И что же? Ахилл был убит стрелой, пущенной Парисом прямо в пятку. Копье коварного Гагена из Тронеге поразило Зигфрида прямехонько в уязвимое место – между лопаток.

Мечта о неуязвимости не сбывалась и в более поздние времена. Стальные латы спасали рыцаря от удара мечом, но сделались ненадежными, когда изобрели огнестрельное оружие. Потом броня появилась в новом качестве: ее поставили на колеса, на гусеницы. Пришлось оружейникам как следует потрудиться, чтобы изобрести бронебойные снаряды, нащупать у танков ахиллесову пяту. Оружие и защита от него как бы состязались в нескончаемом беге наперегонки. И вот наконец появилось оружие, от которого нет защиты. Зеленый листок уязвимости накрыл всю планету…

Нет защиты? Есть, конечно. На языке Эир это называется п р и о б щ е н и е м к о б щ е м у р а з у м у…

Ур закрыл глаза. Томик с нибелунгами, зажатый в руке, свесился с тахты.

По внезапной ассоциации возник перед мысленным взором Ура просторный зал, освещенный красноватым светом. Накануне п р и о б щ е н и я он, Ур, и группа сверстников сидят перед контрольными машинами, проверяют еще и еще раз свою подготовку. Собственно, сидит один Ур, ему было бы неудобно стоять перед невысоким аппаратом. Он смотрит сквозь очки на тексты вопросов, плывущие по экрану, и старательно формулирует в уме ответы, радуясь, когда сигнальный огонек подтверждает их правильность. У него прекрасное настроение. И он не сразу замечает, что за соседней машиной, слева, что-то произошло. Там вдруг сосед-сверстник как-то поник, медленно закружился на месте, чешуя на нем стояла дыбом. Подоспел Учитель, потащил его, безжизненно прикрывшего глаз веком, к выходу из зала. Лишь потом Ур узнал из случайного разговора, что сверстник не заболел, нет, – он просто не смог совладать со своим отвращением к Уру – к его гладкой белой коже, к тому, что он, отвечая в уме на вопросы, шевелит розовыми нашлепками, расположенными под безобразно коротким носом.

Учитель, разумеется, уладил конфликт. Но чувство горечи у него, Ура, осталось надолго. Ах, много бы он дал, чтобы не отличаться от сверстников… чтобы иметь настоящий большой глаз, а не жалкие щелки, на которые приходится надевать специально для него сделанные очки… чтобы так же, как сверстники, стоять перед машиной, удобно опираясь на три точки…

Потом, после приобщения, когда он начал работать на станции синтеза, такого больше не случалось. Взрослые эирцы умели владеть собой, они ни разу не давали Уру почувствовать, что он д р у г о й, непохожий. И все-таки он чувствовал это…

Плывут воспоминания. Вот он прилетел навестить родителей в их странном жилище, стоящем на отшибе, чтобы не привлекать чрезмерного внимания. Отец оживился, позвал на пустырь – поупражняться в метании камней, но он, Ур, отказался. Хватит, время детских забав миновало, ни к чему эта праща, ни к чему камни. Мать, конечно, пустилась в свои любимые причитания – ах, сыночек вырос, надо взять девушку в жены, а в этих местах ни одной девушки не видать, ах, ах… Он, Ур, не знает, что такое девушки, да и знать не хочет, они ему не нужны. Как бы только мать помягче успокоить… И тут отец вдруг как ударит кулаком по стене, как закричит, потрясая руками… «Хочу опять умереть! – кричит страшным криком. – Пускай бог Аму возьмет меня к себе, а здесь больше жить не могу! Или умереть, или обратно в долину – вода в ней уже давно спала!..»

Пришлось Уру пойти к Учителю.

«Мои родители хотят вернуться на свою планету, – сказал он, – на Землю».

«Знаю, – сделал Учитель утвердительный жест. – Но сумеют ли они теперь жить в изменившемся мире? Ты ведь знаком с принципом относительности времени».

«Да, я подсчитал. На Земле прошло около трех тысяч лет».

«Ты плохо считал. Пройдет еще столько же, пока корабль совершит обратный путь».

«Ох! – воскликнул Ур. – Действительно… Шесть тысяч земных лет… Жизнь там, конечно, очень изменится. Ведь земляне были склонны к быстрому развитию».

«Развитие там идет не столько быстро, сколько неравномерно, – сказал Учитель, сделав знак, означавший состояние глубокой задумчивости. – По нашим прогнозам, за шесть земных тысячелетий оно может принять опасный характер. Оружие твоего отца к моменту возвращения очень устареет, и он не будет способен к самозащите».

Услышав это, Ур тоже задумался. Вот и Учитель подтверждает, что на Земле нельзя обойтись без оружия. Он вспомнил, как отец наставлял его: «Когда бросаешь первый камень во врага, который тебя не видит, – молчи. Но если враг тебя заметил, то кидайся на него с криком, чтобы он понял, что ты страшен и безжалостен и спасение для него – только бегство. Иначе твои бараны будут угнаны, и Хозяин воды разгневается на тебя…» Уру эти наставления были ни к чему, и он упражнялся в метании камней только для того, чтобы не обидеть отца, но удивительно было то странное удовольствие, которое он испытывал, когда попадал в цель. Было такое ощущение, словно он чего-то достиг.

«Мне трудно понять, о чем ты сейчас думаешь, – сказал Учитель. Объясни словами. – И, когда Ур объяснил, он впал в еще более глубокую задумчивость, а потом сказал: – Тебе по земному счету еще нет двадцати лет, не так ли? Значит, ты будешь еще молод, когда возвратишься на планету своих родителей…»

«Но я не хочу туда! – с испугом воскликнул Ур. – Я хочу жить дома!»

Однако Совет Мудрых решил по-иному. Главная машина, прогнозируя варианты развития человечества, делала выводы, с которыми приходилось считаться. Они, прогнозы, относились, в общем, к далекому будущему. Тем не менее чувство ответственности побуждало уже теперь позаботиться о безопасности грядущих поколений. И тогда было решено пойти на серьезные энергетические затраты, связанные с посылкой корабля в отдаленную область Галактики – к опасной планете по имени Земля…

Последний разговор с Учителем накануне отлета…

«Ты внешне от них ничем не будешь отличаться. Но к тому времени, когда вы прилетите, там произойдет множество перемен. Я даже допускаю, что исчезнет народ, говорящий на языке твоих родителей».

«Да, это возможно», – поник головой Ур.

«Тебе придется трудно. Нужно будет как можно быстрее освоиться, научиться все делать так, как они, подражать им во всех мелочах. Ты очень расстроен?»

«Мне страшно», – признался Ур.

Учитель сделал знак сочувствия.

«В-корабле-рожденный, – сказал он, – мы верим в твои способности и твою преданность».

«Не сомневайся, Учитель, – грустно сказал Ур. – Здесь мой дом, здесь все, что мне дорого. Я знаю свою задачу».

«Она имеет огромное значение для будущего Эира».

«Знаю, Учитель».

«Мне жаль расставаться с тобой, В-корабле-рожденный. Я умру, пока ты будешь в полете. Тебе сообщат, когда придет время настроиться на общение с новым Учителем. Прощай, и счастливого тебе возвращения домой».

Долог, долог был путь к Земле. Отец изнемогал от однообразия жизни в ковчеге, и мать горевала, видя, что на щеках Ура появилась борода, знак возмужания: не годится мужчине в таком возрасте не иметь жены. Что до него, Ура, то ему скучать было некогда. Он готовился к выполнению задачи. Старательно изучал информацию об опасной планете – прежнюю, собранную той экспедицией, и новую, которую исправно поставляли на борт корабля маяки. Эта новая информация была слишком общей – она давала представление лишь о сильных сотрясениях коры планеты, о состоянии атмосферы и магнитного поля. Кроме того, она была как бы спрессована – события разного времени накладывались одно на другое, так что было необычайно трудно определить их даты. Теперь-то Ур, конечно, знал, какие именно события были зарегистрированы маяками, знал их точные даты.

К примеру, сильное локальное сотрясение коры было, вероятно, извержением вулкана Кракатау в 1883 году.

1908 год – опять сотрясение, но другого характера: увеличения сернистых соединений в атмосфере не отмечено, но наблюдался радиоактивный фон. Это – падение космического тела, названного «Тунгусским метеоритом».

1940–1945 годы – частые и многочисленные толчки на большой площади планеты, выбрасывание в атмосферу огромного количества азотно-серных соединений. Мировая война.

1945 год. Взрыв атомного происхождения в атмосфере, а вскоре – еще два сильных взрыва. Это – испытание атомной бомбы в Аламогордо, а потом Хиросима и Нагасаки.

Далее маяки зарегистрировали длительную серию взрывов возрастающей мощности в атмосфере, под водой и под землей. Шли испытания ядерного оружия.

И – уже подлетая к звезде, именуемой землянами Солнцем, – корабль получил данные о выходе на околоземные орбиты космических тел искусственного происхождения. Наконец – информация чрезвычайной важности о полетах искусственных аппаратов с Земли к другим планетам той же звездной системы.

Было похоже, что главная машина Эира не ошиблась в своих грозных прогнозах…

Последние недели, дни, часы перед посадкой. Десантная лодка шла по околоземной орбите, поддерживая устойчивую связь с кораблем, оставшимся на орбите последней планеты этой системы. Проплывали под лодкой знакомые по картам очертания материков, тут и там скрытые облаками. Удивительные облака – с какой скоростью мчат их могучие ветры Земли! Но более всего поражала Ура вода. Синие океаны планеты приковывали его взгляд, на них не надоедало смотреть и смотреть…

Отцу и матери картины, развернутые на экранах, были непонятны. Они не знали, что Земля шарообразна, и нечего было и пытаться убедить их в этом. Но они требовали направить ковчег в долину у Реки. В отчетах той экспедиции сохранилась только широта места – одна двенадцатая круга к северу от экватора. Ур направил лодку вдоль этой параллели.

Горы, горы, океанский берег, океан… опять горы, длинная однообразная равнина, пустыня, что ли… море… вот это место как бы между четырьмя морями – тут и горы и равнины вдоль больших рек… «На следующем витке пойду сюда на посадку», – решил вдруг Ур. Надо сесть на воду, как советовал командир корабля. На воду легче сесть такому неопытному пилоту, как он, Ур. Какое бы море выбрать?..

Вон то зеленое, замкнутое, – пожалуй, самое подходящее.

«Так, схожу с орбиты».

Автоматы прощупали воду, определили плотность, температуру и прочее. Всего, конечно, не узнаешь, мало ли что таит эта странная незнакомая среда. Но… выбирать не приходится…

Ур тронул клавишу посадочного автомата. Ох, кажется, трасса спуска излишне крута… Теперь уже поздно поправлять…

Лодка со свистом врезалась в зеленую воду.

Он задремал. Никогда раньше не бывало такого, чтобы он спал днем. Но теперь, часами напролет лежа на тахте под навесом, он с удивлением замечал, что строчки на книжной странице как бы затуманиваются, а веки сами собой опускаются, прикрывая глаза…

Сквозь сон Ур услышал смех, куриное квохтанье. Вмиг продрал он глаза, приподнялся на локте.

Спиной к нему стоял возле летней кухни некто в коричневой замшевой куртке и джинсах, с кружкой в руке. Мать обмахивала фартуком табуретку, предлагая садиться, а рядом с ней стояла Нонна. Тутовое дерево, еще не до конца облетевшее, шелестело над ними листвой, и пятна солнечного света скользили по Нонниному лицу, обращенному к Уру.

– Ну вот, – сказала она, – ты его разбудил.

Замшевая куртка живо обернулась, явив Уру рыжеватую бородку и смеющиеся глаза.

– Здорово, Шамнилсиныч! – гаркнул Валерий.

– Привет, Валерий, – подошел к гостям Ур. – Здравствуй, Нонна.

Он пожал ее узкую прохладную руку.

– Здравствуй, Ур. – Она спокойно смотрела на него со слабой улыбкой. – Давно тебя не видела…

Валерий принялся рассказывать, как выплеснул из кружки недопитую воду и случайно попал в курицу.

– Ничего не случайно, – прервала его Нонна. – Я видела, как ты прицелился. Ур, мы привезли тебе почту. И вот этот пакет – посылку от Русто.

– От Русто? – Ур наконец отвел взгляд от лица Нонны и развернул пакет. – А, это моя бритва, я забыл ее там…

Каа притащила с веранды вторую табуретку и, лопоча что-то, пригласила гостей садиться. Потом сунула ноги в домотканых пестрых чулках в туфли и побежала со двора.

Ур познакомил гостей с Решетником.

– Разрешите с вами поговорить. – Валерий подхватил Решетника под руку и повел к веранде. – Вы, конечно, читали книгу Вулли «Ур халдеев» в переводе Мендельсона? Так вот, там сказано, что культура Джемдет-Наср резко отличается…

– Ур, мы приехали по делу, – начала Нонна, однако что-то в его лице заставило ее остановить взятый было разбег. – Ты очень изменился, сказала она, испытывая неясную тревогу от его пристального взгляда. – Ты решил снова отрастить бороду?

– Нет… – Ур провел ладонью по заросшей щеке. – Просто не брился… Я сейчас!

Он схватил бритву, присланную Русто, принялся нервными движениями заводить пружину; Нонна попыталась остановить его, но он не слушал, зажужжал бритвой у подбородка. Нонна со вздохом отвернулась, посмотрела на веранду.

Там Валерий и Решетник вели оживленный разговор о происхождении шумеров.

Ур между тем, выбрив одну щеку, снова заводил пружину.

– Погоди, Ур, потом добреешься, – сказала Нонна, и он послушно замер, опустив белую коробочку бритвы на колено. – Пока нам не помешали, давай поговорим, если ты не возражаешь. Ур, я ни о чем тебя не спрашиваю… Только не перебивай… Ни во что не вмешиваюсь, не посягаю ни на твое время, ни на твои планы. Но есть одна просьба. Не только моя. И Вера Федоровна просит, и… если хочешь, весь институт…