Текст книги "Ур, сын Шама. Формула невозможного"

Автор книги: Евгений Войскунский

Соавторы: Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

– Я, кажется, наговорил Грушину лишнего? – спросил Ур.

– Ты задел его за живое. Докторская степень – самое больное его место.

– Но это действительно несправедливо: ученый годами не может защититься, а Пиреев, который ничего в науке…

– Ясно, ясно, – поморщилась Нонна. – Сколько можно об одном и том же? И, между прочим, ты за Грушина не беспокойся: он свое возьмет.

– Для Грушина больное место – докторская степень, а для тебя пиреевская диссертация. Ты сердишься, когда я о ней говорю.

– Ты стал на редкость проницателен.

– А ты прибегаешь к иронии, если тебе говорят неприятное.

Нонна опять вскинула на Ура удивленный взгляд.

– Повторяю без иронии, – сказала она, – ты проявляешь проницательность, которой раньше я не замечала.

– Просто я начал немного разбираться. Помнишь, ты сказала однажды: «Не приносите в храм цены песьей»…

– Помню. Ну и что?

– Это правильно сказано. Храм нельзя осквернять.

– Совершенно с тобой согласна. В храмы надо входить в незапятнанных белых ризах. Но, к сожалению, жизнь бесконечно сложнее любых изречений, как бы прекрасны они ни были.

Она видела по глазам Ура, что он размышляет над ее словами. Ах, плюнуть на условности, пригласить его пообедать, пусть он думает что хочет, не все ли равно…

И она уже решилась пригласить, как вдруг Ур остановился.

– До свиданья, Нонна, – сказал он. – Я пойду.

– Куда?

– Туда. – Он указал на белое здание цирка на другой стороне улицы, на огромный красочный щит, извещавший о последнем месяце гастролей.

– Позволь, но еще рано. Представление начнется в восемь…

– Знаю. Я к Ивану Сергеевичу зайду, к приятелю моему.

– Кто это? Фокусник? Акробат?

– Лилипут. Ну, пока.

И Ур устремился в просвет в автомобильном потоке, оставив Нонну на краю тротуара, как на опустевшем причале.

К ответственным выступлениям Максим Исидорович обычно готовился у себя дома на кухне. Естественно, в его квартире был кабинет, обставленный весьма современно и со вкусом, но почему-то Максим Исидорович отдавал предпочтение тесноватой кухне. Быть может, вкрадчивое жужжание холодильника заменяло ему сдержанный шепот аудитории, создавая обстановку максимального приближения к рабочим условиям?

Вот и сегодня: Максим Исидорович в легком пижамном костюме уютно пристроился за кухонным столом. Перед ним лежал отпечатанный текст сообщения по диссертации, справа дымился крепкий чай в грушевидном стаканчике «армуды», помещенном в резной серебряный подстаканник соответствующей формы, а слева под рукой глянцевито поблескивала пачка сигарет «Уинстон». Эти сигареты Максим Исидорович предпочитал другим сортам.

Он положил в рот кусочек сахару и отпил чаю. Он был доволен собой. Конечно, в сорок восемь лет иные люди ходят в академиках. Он, Максим Исидорович, в академики не лезет. Но ходить в его возрасте кандидатом наук? Неловко как-то. Двадцать с лишним лет назад он проявил себя способным геодезистом, защитил кандидатскую – тогда-то и началось его восхождение по ступеням административных должностей. К чему ложная скромность? Он многого достиг. И, строго говоря, докторская степень не очень-то ему и нужна. Но быть кандидатом в сорок восемь лет… Это мешает строить правильные отношения. Взять, к примеру, эту грубоватую даму, директрису Института физики моря. Будем справедливы, она океанолог с именем, прислана из Москвы руководить Каспийским филиалом. Но не раз и не два он, Максим Исидорович, разговаривая с нею, читал на лице этого мужлана в юбке такое, знаете ли… не то чтобы пренебрежение, а вынужденное, что ли, терпение… ну, что-то такое, напоминающее о том, что она доктор наук, а он всего лишь кандидат.

Опять же взять иных однокашников по институту – поразъехались по разным городам, кое-кто осел в столице, сделались докторами, а один даже избран о прошлом годе в членкоры. С каким лицом встретится с ними он, Максим Исидорович, скажем, на всесоюзном симпозиуме? То-то и оно…

С теми однокашниками, которые остались и работают здесь, конечно, проще. Не обязательно, к примеру, Лене Грушину становиться доктором прежде, чем таковым станет он, Максим Исидорович. Грушин свой человек, подождет, торопиться ему некуда. На днях он, Максим Исидорович, в телефонном разговоре сказал ему: «Готовься, Леня, на осень назначим твою защиту». Было слышно, как Грушин там, на другом конце провода, подпрыгнул.

Он-то, Максим Исидорович, до осени ждать не намерен. Всего месяц прошел с того дня, когда он забрал свою диссертацию из Института физики моря. Никто бы не сумел за какой-то месяц проделать громоздкую подготовительную работу – никто, кроме него, Пиреева. Недаром он был превосходным организатором. Диссертация тщательно выправлена, перепечатана, переплетена. Она прореферирована в обязательных инстанциях и имеет положительные отзывы оппонентов. В академической типографии срочно отпечатан автореферат. И вот – послезавтра защита.

Максим Исидорович щелкнул японской газовой зажигалкой с электрозапалом и закурил сигарету «Уинстон». Затем он склонился над текстом своего устного сообщения.

Он хорошо знал, что в любой аудитории найдутся люди, которые не любят, чтобы докладчик читал по бумажке. Он и сам недолюбливал тех, кого метко называют «куриными» лекторами. Такой лектор опускает глаза к бумаге и запоминает некоторое количество слов, допускаемое возможностями памяти, а затем возводит очи горе и произносит запомненную порцию. Мерное чередование опускания и поднятия головы и впрямь наводит на мысль о курице, то склоняющейся для поднятия зерна, то возносящей клюв к небесам для облегчения пропуска склюнутого корма в горло.

Нет, Максим Исидорович был не из «куриных» докладчиков. Он добросовестно готовился к докладам. Можно сказать, выучивал текст наизусть, благо память у него была прекрасная.

Вот только сложная получилась диссертация. Чего стоят одни математические расчеты! Конечно, в высшей геодезии без математики не обойтись, но не слишком ли много ее напихано? Формулы, формулы, уравнения – аж в глазах рябит…

Неторопливо, с выражением, слегка шепелявя, Максим Исидорович читал устное сообщение финскому комплекту кухонной мебели, и в гуле холодильника чудился ему одобрительный рокот аудитории.

В элегантном костюме благородного темно-оливкового цвета, с неторопливым и спокойным достоинством приблизился Максим Исидорович к трибуне. Доброжелательно посмотрел сквозь голубоватые свои очки на председателя ученого совета, обвел взглядом членов совета, публику в конференц-зале. Затем, медленно повертывая голову, он оглядел тесный фронт схем и графиков – так полководец былых времен, начиная решающий бой, кидал последний требовательный взгляд на верных гренадеров.

Откашлявшись, Максим Исидорович начал негромко:

– Товарищи члены ученого совета. Представленная мною к защите диссертация охватывает ряд сложных вопросов высшей геодезии…

Плавно текла его речь. Время от времени он перебрасывал страницы текста, лежащего перед ним, но ни разу не заглянул в них – в этом не было нужды.

В зале среди публики сидели Вера Федоровна и Грушин. Ну, им-то по должности следовало присутствовать при защите. А Нонне Селезневой было вовсе не обязательно сидеть тут. Но Ур настоял, чтобы они пошли на защиту. Ох уж этот странный Ур! Всегда его тяготили совещания, и вдруг на тебе идем на пиреевскую защиту! Любопытно ему, видите ли, посмотреть, как проходит эта процедура…

Сидя рядом с Уром, Нонна клевала носом. Что-то она стала плохо спать по ночам, впервые в жизни познала вкус снотворного…

Журчала пиреевская речь, усыпляя Нонну. Вдруг она спохватилась, усилием воли стряхнула сонное оцепенение. Куда как красиво было бы всенародно заснуть тут! И, по давней своей привычке, Нонна стала присматриваться к окружающим. Вон сидит в первом ряду супруга Пиреева, очень нарядная, очень дородная, с профилем Екатерины Второй. Да нет, какая там Екатерина – скорее Анна Андреевна из «Ревизора». А рядом с ней кто? Никак, Марья Антоновна? Нет, конечно. Она хорошенькая, пиреевская дочка, и одета с большим вкусом. А эти два подростка – сыновья Пиреева? Очень дисциплинированные юнцы, сидят – не шелохнутся, глаз не спускают с папы.

Сам папа весьма представителен. Смотри-ка, дошел уже до гиперболоидов вращения, тычет указкой в схемы. Ловко это у него получается непосвященному и в голову не придет, что не сам Пиреев рассчитал эти гиперболоиды. Какой он кругленький, довольный собой… Ага, вот как надо: очки долой, костюм тоже, наденем белую курточку, на курчавую голову пышный белый колпак, теперь попрошу улыбку, готово: преуспевающий кондитер, благоухающий ванилью и корицей. Над головой дать затейливую, в завитушках, вывеску: «Заведение Пиреева – крендели и пышки»…

Представив себе все это, Нонна чуть улыбнулась.

Тут она заметила, что происходит нечто неладное. Пиреев вдруг запнулся на полуслове. Неуверенным движением он поднял руку и потер висок. Возникла томительная пауза.

Нонна повернулась к Уру, шепнула:

– Первый раз вижу, чтобы он…

И осеклась, увидев каменно-неподвижное, как бы затвердевшее лицо своего соседа, напряженный взгляд, направленный в одну точку. Однажды Нонна уже видела Ура таким. Почему-то ей стало страшно, она отодвинулась, насколько позволяли подлокотники кресла.

Между тем Максим Исидорович, похоже, справился с неожиданной помехой. Что это – будто провал в памяти… Никогда с ним такого не случалось… «Нервы», – подумал он и сделал паузу. Медленно подошел к столу, налил в стакан минеральной воды, медленно выпил в полной тишине.

Затем он – впервые за многие, многие годы – склонился над текстом доклада. Чертовы формулы, в глазах рябит… На чем он остановился?.. Кажется, вот на этой формуле.

Так, еще раз прочесть… Ведь он ее прекрасно помнил, затверживал вчера, а тут почему-то она ускользает, не дается… «Подставляя, имеем…» «Отсюда видно, что…» Взять листки с собой к доске и переписать уравнения? Нет, несолидно это…

Ну, нельзя больше тянуть. В зале покашливают, шепчутся – разве это дело? Еще раз вчитавшись в формулу и следующий за ней текст, Пиреев пошел к доске и взял мел.

Проклятье! Все выскочило из головы – и буквы и цифры.

И вдруг пришла полная ясность. Максим Исидорович покивал головой; да что ж это, он прекрасно все помнит, да и как можно забыть то, о чем так много, так приятно думано…

С маху он вычертил на доске округлую кривую и обернулся к публике, к ученому совету. Сказал с добродушной улыбкой:

– Я продолжаю, товарищи. Как видите, такая форма избрана отнюдь не случайно. – Он ткнул мелом в свой чертежик. – В верхней части мы видим широкий раструб, в котором чай, слишком горячий для немедленного употребления, быстро охлаждается. Ниже стаканчик как бы перетянут узкой талией, отделяющей зону интенсивного охлаждения от нижней, сферичной части, в которой хорошо сохраняется тепло…

Зал встревоженно загудел. Увлеченный своими мыслями, Максим Исидорович не заметил этого.

– Таким образом, – говорил он, – обеспечивается постоянство температуры. «Армуды» в сущности – идеальный термостат. Термодинамика процесса, как видим, выражается уравнением…

Он живо повернулся к доске и вывел:

T = const.

Затем, вспомнив, что заглавное «Т» принято для обозначения абсолютной температуры по шкале Кельвина, которая тут не подходит, он стер уравнение ребром ладони и написал заново: t = const.

– Максим Исидорович! – услышал он голос председателя совета.

– Сейчас, одну минутку…

Все же шкала Кельвина манила Пиреева – она была как-то научнее, докторальнее… Ах, вот как надо – выразить ее логарифмически! И, ощущая в голове прекрасную ясность, Максим Исидорович зачеркнул второй вариант и решительно вывел: lg T = const.

Он стукнул мелом, поставив точку, и обернулся к залу.

– Максим Исидорович, – сказал с печалью в голосе председатель ученого совета, – по-видимому, нам придется остановить защиту. Вы переутомились, вам надо отдохнуть…

Пиреев посмотрел на взволнованное лицо председателя – своего давнишнего друга, посмотрел на членов совета, повскакавших с мест, потом встретился взглядом с отчаянным взглядом жены – и тут только понял, что свершилось нечто ужасное.

Он схватил свой доклад и, теряя на ходу листки, понуро пошел к выходу.

Глава вторая
ГНЕВ ПИРЕЕВА

– Я забыл, какой у вас герб?

– Большая человеческая нога, золотая на лазоревом поле. Она попирает извивающуюся змею, которая жалит ее в пятку.

– А ваш девиз?

– Nemo me impune lacessit.[4]

Э д г а р П о, Бочонок амонтильядо

Очень живучее это чувство – гнев человеческий. Гремящая боевой медью «Илиада» начинается с обращения к Афине Палладе, которая в античные времена представляла на Олимпе науку по совместительству с вопросами обороны: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева.

Гнев издавна вызывал желание отомстить – чаще всего путем нанесения обидчику телесных повреждений. Вы помните, конечно: «Невзвидел я света, булат загремел…», «Возьму я шпагу длинную и выйду из ворот…»

«Мы недаром зар-рядили пистолеты, ведь честь задета, ведь честь задета!» – вопило средневековье.

И только в Древнем Китае, как говорят, месть проявлялась в несколько своеобразной форме: мститель вешался на воротах врага, дабы причинить тем самым ему неприятность.

Месть – в качестве пережитка прошлых времен – встречается и теперь, даром что уголовные кодексы относят ее проявления к преступным деяниям.

Если сам Гомер отказался лично воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына, и предложил сделать это копьеносной богине Афине, то как же нам описать гнев, охвативший Максима, Пиреева сына? Ведь мифический герой разозлился на одного человека, царя Агамемнона, по поводу неправильного, по мнению Ахиллеса, дележа награбленной добычи. И, как ни ужасен был его гнев, выразился он лишь в отказе от совместных военных действий.

А Максим Исидорович был зол на весь свет…

Сразу после неудачной защиты он приехал домой и заперся у себя в кабинете. Некоторое время он лежал на диване и пытался понять, что же произошло с его памятью, никогда прежде его не подводившей. Однако ничем, кроме переутомления, он не сумел объяснить себе причину странного помрачения.

Да, нервное переутомление. Завтра же надо назначить медицинскую комиссию и зафиксировать этот факт. Потом – подготовить объяснительную записку…

Осторожный стук в дверь прервал ход его мыслей. Максим Исидорович встал, отворил дверь и принял из сочувственных рук жены стакан чая и сахар на лакированном подносе. Умница, принесла именно стакан, а не злополучный «армуды»…

– Ничего, ничего, Эмма, – вяло сказал он в ответ на невысказанный вопрос в глазах супруги. – Переутомился немножко.

– Может, поедем на дачу? – осведомилась жена. – Тебе надо отдохнуть после такой нервотрепки…

– Непременно поедем. Только вот закончу кое-какие дела.

Горьковатый вкус чая произвел на Максима Исидоровича обычное взбадривающее действие. Он придвинул к себе телефон. Спокойно, деловито распорядился отменить банкет, к которому все уже было готово в ресторане «Дружба».

Кроме банкета на шестьдесят персон, Максим Исидорович намеревался пригласить в субботу к себе на дачу, на шашлык, десяток избранных лиц. Хорошо, что он не успел сообщить им о своем намерении. Жаль только, что баран уже закуплен.

Он позвонил в медицинское ведомство и договорился о созыве комиссии. Так, и это сделано. Теперь оставалось главное – найти виновников его поражения.

Максим Исидорович, укрепив себя еще одним стаканом чая, раскрыл папку с опозоренным докладом. Чем больше он листал его, тем более убеждался, что эта хитрая змея, директриса «Физики моря», нарочно подсунула ему такой сложный материал. Разве нельзя было сделать так, чтобы и диссертабельно получилось, и в то же время доходчиво? Кому нужно столько математики? В приличной диссертации все должно быть в меру…

Нарочно, нарочно она решила запутать его в бесчисленных уравнениях! И этого подозрительного молодчика специально привлекла… Где, позвольте вас спросить, обучали математике этого юного нахала? Не пора ли разобраться, кто он, собственно, такой и с какой целью приехал сюда?

Максим Исидорович закурил сигарету и положил перед собой плотный лист бумаги.

Зазвонил телефон. Не хотелось Максиму Исидоровичу ни с кем сейчас разговаривать. Все же он взял трубку.

– Слушаю вас.

– Максим, как ты себя чувствуешь? – раздался голос председателя ученого совета. – Лучше? Ну, слава богу. Я очень переволновался… Все шло так хорошо, даже блестяще… Что?.. Я так и подумал, что нервное переутомление тебя прихватило. Ну, ничего страшного. Отдохни, Максим, подлечись, а в сентябре соберемся снова…

Верно, верно, подумал Максим Исидорович, положив трубку: все шло блестяще. Даже Карпов, старый брюзга и критикан, выдавил из себя похвальное замечание – это что-нибудь да значило. А эта змея директорша сидела и насмешливо щурилась, и этот нахальный Ур сидел там и смотрел на него, Пиреева, недоброжелательным взглядом. Он видел, он все видел с трибуны!

И, снова испытав горячий прилив гнева, Максим Исидорович выдвинул из многоцветной шариковой ручки зеленый стержень – и побежали по белому листу быстрые тесные строчки.

– Прочтите. – Вера Федоровна протянула Грушину бумагу с цветным штампом в углу, с номером и датой.

Бумага была убийственная. Нет, нет, она не содержала угроз и проклятий, ее не пропитывали ядом. Напротив, она была исполнена благожелательности и имела целью «достижение экономии фондов исследовательских работ». Именно поэтому исследование электромагнитных явлений в океанских течениях исключалось из тематики института как неподготовленное.

– Поразительно! – воскликнул Грушин, прочитав бумагу и передавая ее Нонне.

– Вас это поражает, Леонид Петрович? – Вера Федоровна включила настольный вентилятор и подставила воздушной струе разгоряченное лицо. – А ведь в прошлом году вы примерно в таких же выражениях возражали против океанской темы.

В кабинете, выходящем окнами на запад, было жарко в этот послеполуденный час. Задернутые шторы не спасали от обилия солнца. Грушин вытянул из кармана платок и вытер мокрое от пота лицо. Сказал, беспокойно заерзав на стуле:

– Я действительно возражал, потому что… потому что у нас и на Каспии дел полно… Помилуйте, Вера Федоровна, вы ведь не думаете, надеюсь, что я…

– Не думаю, конечно. Это было бы просто непорядочно. По-видимому, Пиреев вспомнил вашу прошлогоднюю аргументацию. Он что же, вздумал мстить нам за провал своей защиты?

– Почему вы у меня спрашиваете?

– Это риторический вопрос. Дайте сюда бумагу, Нонна. Наизусть вы ее, что ли, заучиваете? – Вера Федоровна сунула бумагу в ящик стола. – Ничего себе дружок у вас, Леонид Петрович, – продолжала она, щурясь. – Мы делаем для него диссертацию, он вдруг начинает нести на защите чушь – и после этого на нас же хочет отыграться.

– Да я-то здесь при чем? – Грушин вскочил и взмахнул руками. – Что это за слова вы употребляете – «дружок у вас»?.. Никакой он мне не дружок, – ну, учились когда-то вместе в институте, ну и что из этого?

– Надо же и мне на ком-то отыграться…

– Только по-прошу не на мне!

– Ладно, ладно, не нервничайте, я не в укор вам говорю. А вы, Нонна, что скажете?

– Надо звонить в Москву. Надо отстоять тему.

– Это я и без вас знаю. – Вера Федоровна устало закрыла глаза ладонью. – Думала, вы мне что-нибудь путное посоветуете… Ладно. Не задерживаю вас больше. Остановите пока океанскую тему. Займитесь восточным берегом. Готов у вас, товарищ Грушин, план магнитографических работ?

– Давно готов.

– Отправьте туда «Севрюгу». Горбачевского пошлите. Сами, если хотите… – Вера Федоровна нажала кнопку звонка и сказала вошедшей Нине Арефьевой: – Вызови ко мне начальника планового отдела. И закажи Москву разговор с Мирошниковым.

…Бывший фармацевт, а ныне тишайший пенсионер Фарбер сидел, как всегда, у окна галереи, выходившего на открытую площадку дворовой лестницы. Худой и сутулый, с ввалившимися щеками, покрытыми седой щетиной, в старой парусиновой блузе, он сидел целыми днями у окна – закрытого зимой, широко распахнутого летом – и читал, читал. Время от времени он задремывал, уткнув в книгу бледный нос, но ненадолго. Проснувшись, сразу находил нужную строчку и читал дальше. Сын-инженер снабжал его историческими романами, книгами о древних цивилизациях – других жанров Фарбер не признавал.

Валерий, взбежав на площадку второго этажа, кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, и спросил:

– Ной Соломонович, Ур не приходил?

Фарбер чуть повернул к нему голову, взглянул косенькими глазами, сказал слабым голосом:

– А, это ты? – В горле у него будто клокотало. – Нет, не приходил.

– Где его носит? – пробормотал Валерий. – Дайте ключ, пожалуйста.

С тех пор как уехала тетя Соня, жизнь у них совсем разладилась. Валерий обедал в столовке или наскоро стряпал дома. Потом спешил к Ане почти все вечера они проводили вместе. А последнее время, когда Аня взяла отпуск для подготовки к экзаменам, она чаще приходила к Валерию – он помогал ей готовиться по математике и химии. В этом году Аня, провалившаяся два года подряд, решила обязательно поступить на биологический факультет.

А Ур после работы исчезал. То уезжал с Рустамом и другими ребятами на пляж, то провожал Нонну, а несколько раз Валерий видел, как он шел в цирк. Иногда Ур забегал после работы домой – для этих-то случаев и стал Валерий оставлять ключ у соседа. А обычно Ур приходил поздно, сразу валился в постель, на вопросы отвечал неохотно…

Фарбер взял с подоконника ключ и протянул Валерию.

– Когда приедет тетя Соня? – спросил он. Просто так спросил, для порядка, потому что, кроме древних цивилизаций, ничто его особенно не интересовало.

– Приедет, – неопределенно сказал Валерий.

Из тетушкиной последней открытки он знал, что сестра ее поправляется после инфаркта очень медленно и ей, тете Соне, возможно, придется задержаться в Ленинграде еще на месяц. Она умоляла Валечку писать чаще и подробней и не питаться всухомятку, чтобы не нажить себе желудочного заболевания.

В квартире было пыльно, не прибрано. Хрипел транзистор, который он, Валерий, забыл выключить, уходя утром на работу.

Валерий, насвистывая модную песенку «А нам все равно», поставил на газ кастрюльку с водой и кинул в нее штук пять морщинистых сосисок. Жаль, кончилась гигантская ведерная кастрюля супа, сваренного тетей Соней перед отъездом. Ладно, проживем и без супа. А нам все равно…

Он застелил свою тахту, убрал с дивана Ура кучу газет и книг сборники зарубежной фантастики, два-три тома Толстого, учебник английского языка. Потом повалился в кресло возле телефона, закурил и набрал Анин номер.

– Привет, – сказал он. – Ну как, зубришь? Добралась до альдегидов?.. Ах, удивила! А кто их любит? Их сам Бутлеров не любил – видеть их просто не мог… Ты придешь?.. А кто знает? Давай-давай, бери свою химию и приходи… Новости? Да никаких новостей… Нет, есть одна: бумага пришла, закрыли нам океанские течения… Ну, тему океанских… Да, представь себе. Так ты придешь?.. Известно кто – Пиреев. Я ж тебе говорил, что он провалил защиту, понес там всякий вздор… Ну вот. А теперь он чего-то на наш институт остервенился… Анечка, ну откуда я знаю? Спроси Ура, он был на защите. Так придешь ты или нет?.. Ничего не грозный тон, просто хочу, чтоб ты пришла. А то на днях уйду – в море меня выталкивают на родной «Севрюге»… Да, представь себе… Если б не хотел, так не стал бы тебя уговаривать… Ну, собирайся быстренько. Жду!

Сосиски в кастрюле разбухли, полопались – еще немного, и, чего доброго, взлетят на воздух. Валерий, обжигаясь, вывалил их на тарелку. Черт дери, хлеб забыл купить! Ладно, нам все равно… Он быстро съел три штуки с завалявшимся в шкафчике хрустящим хлебцем, запил газировкой из сифона. Так. Теперь надо сбегать в магазин, чего-нибудь к чаю купить Анька сладкое обожает. Или прибрать вначале? Вечно жизнь ставит перед выбором…

Тут раздался телефонный звонок. Анька, наверно. Валерий схватил трубку. Голос был женский, но не Анин.

– Говорит секретарь профессора Рыбакова. Лев Семенович просит вас срочно приехать.

Вот же не ко времени! Валерий стал, запинаясь, ссылаться на неотложные дела. Вежливо, но настойчиво секретарша повторила вызов. Что тут оставалось делать?

Валерий опять позвонил Ане – предупредить, чтоб пока не выходила из дому, а ждала его звонка. Но Ани дома уже не оказалось. Когда ее ждешь, она полтора часа собирается, а когда не надо, чтоб она торопилась, так уж будьте уверены – выскочит из дому за пять минут.

Пришлось снова отрывать Фарбера от древних цивилизаций.

– Ной Соломонович, я ухожу, а тут Аня должна прийти…

– Кто? – спросил старик нетвердым голосом.

– Ну, девушка, белокурая такая, она же всегда с вами здоровается. Вы ей ключ дайте и скажите, чтоб ждала меня. Ладно?

– Ага… ключ… Когда приедет тетя Соня?

– Приедет! – крикнул Валерий, сбегая по лестнице.

Спустя полчаса он вошел в кабинет Рыбакова. Усадив Валерия в кресло, Рыбаков сел напротив, вздернул черную бровь, как бы заранее удивляясь тому, что предстоит ему услышать.

– Ну-с, Валерий Сергеевич, как поживает наш пришелец?

Валерий, хоть и ожидал этого вопроса, ответил не сразу.

– Не знаю даже, что вам сказать, Лев Семеныч… Ходит на работу, как все. Работает, зарплату получает… Я даже, по правде, забыл, что он пришелец.

– Значит, ничем не выделяется? – Рыбаков сделал быструю пометку в блокноте. – А эти его приступы повторяются? Да? Ничего вам не удалось выяснить нового? Жаль, жаль…

Валерий устыдился своей малой информированности. И, чтобы заполнить пустоту, стал рассказывать об экспедиции на Джанавар-чай. О приборе, придуманном Уром, и о «джаномалии», и о том, какие приготовления шли у них к зимней океанской экспедиции, а теперь вот все приостановлено, потому что…

– Знаю, знаю, – покивал Рыбаков, продолжая не то писать, не то рисовать в блокноте. – А вот скажите, пожалуйста: утвердились ли вы во мнении, что знания Ура в каких-то областях превосходят сегодняшний уровень, достигнутый наукой?

Валерий призадумался. Ур своих знаний напоказ никогда не выставлял, но в области физики и математики он наверняка подготовлен выше нормы, доступной его, Валерия, пониманию. Конечно, это не доказательство. Удивительная способность к языкам – необычайно быстро выучился русскому, а теперь и английский освоил и уже за французский взялся. Тоже не доказательство… Но вот – блокнот Ура. Пленка с загадочными свойствами… Прибор, показавший «излишек» электричества… Идея Ура об использовании Течения Западных Ветров Рыбаков еще выше вздернул бровь.

– Получение электроэнергии непосредственно из окружающего планету пространства – так, кажется, вы сформулировали? Расскажите подробнее, Горбачевский.

– Собственно, я уже все рассказал. Деталей его проекта я не знаю. Знаю только, что он получил часы для работы в вычислительном центре и готовит расчеты для обоснования проекта.

Рыбаков ухватил себя двумя пальцами за костистый подбородок и принялся раскачиваться на стуле. Валерий невольно напрягся, готовый подскочить к профессору, если стул, раскачиваемый все больше, опрокинется. «Это что же – интенсифицирует таким образом умственный процесс?» – подумал он.

В тот момент, когда амплитуда колебаний достигла, казалось, критической величины, Рыбаков перестал раскачиваться и устремил на Валерия проницательный взгляд.

– Еще несколько вопросов, Валерий Сергеевич, если разрешите. Замечали ли вы в деятельности Ура черты, которые… ну, скажем так: можно ли какие-то его действия истолковать негативно, как приносящие или способные принести вред?

– Я такого не замечал.

– Может быть, вред отдельным лицам, которые ему почему-либо неприятны?

– Нет. У нас его все любят и отношения хорошие.

– Он располагает к себе людей, не так ли?

– Пожалуй…

– А способность к гипнозу – есть у него такая?

– Н-не замечал… – Валерий снова задумался. – Слухи какие-то ходили в институте…

– Какие именно?

– Да вздор все это… – Валерий вдруг как бы услышал со стороны свои вялые, неуверенные ответы и сказал решительно: – Лев Семеныч, прошу меня освободить. Не хочу больше… как это… соглядатаем. Я уж говорил вам: он хороший парень, я не держу его ни за какого пришельца.

– Вы отнюдь не соглядатай, с чего вы взяли? Личность Ура представляет собою научный интерес…

– Знаю, знаю, Лев Семеныч. Но у меня не получается… И вообще… Я женюсь скоро, мне не до Ура сейчас…

Он нагнулся и поднял блокнот, соскользнувший с колена Рыбакова.

– Спасибо. – Рыбаков кинул блокнот на стол и поднялся. – Что ж, очень жаль, очень жаль, Валерий Сергеевич. Но раз вы настаиваете… Н-да, экстраординарный случай… Я свяжусь с московскими товарищами, мы посоветуемся, как нам быть дальше. И об этом его проекте нужно особо поговорить… Уру, разумеется, о нашей встрече ни слова.

– Конечно, конечно! – Валерий облегченно вздохнул.

В гастрономе, шумном по-вечернему, он купил торт «Кармен», российского сыру, лимон и несколько городских булок.

Дверь квартиры была открыта, когда он добрался наконец до дому. В кухне свистел чайник, сигнализируя о готовности, а в комнате тети Сони сидели Аня и Ур.

Перед Аней на столе была раскрыта органическая химия, тут же лежали тетрадки, испещренные формулами реакций, но, вместо того чтобы вникать в альдегиды, Аня спорила с Уром.

– Приветик! – взглянула она на вошедшего Валерия. – Зовешь в гости, а сам куда-то исчезаешь, прямо безобразие. Где ты был? В магазине! В магазин так долго не холят. Ой, там чай кипит! Ты выключил? Ну ладно, сейчас будем заниматься. – Она снова обратилась к Уру: – Я ему ни капли не симпатизирую да и видела один только раз. Так что не воображай, что я пристрастна. Я совершенно беспристрастна. Просто я понимаю, что человек может быть очень занят и ничего страшного, если ему кто-то поможет сделать работу. Вот Валерка помогает мне готовить химию – это ведь не значит, что он сдает за меня экзамен.

– Одно дело – помогать, совсем другое – работать за человека, который сам не умеет, – сказал Ур.

Он сидел в любимом тети Сонином кресле и просматривал газеты. Его густая черная шевелюра была мокрая – от недавно принятого душа, должно быть.

– Он очень даже хорошо умеет работать, – возразила Аня.

– Организовывать и координировать! – крикнул Валерий из кухни. Он там заваривал чай, нарезал лимон.

– Вот именно, – сказал Ур. – Пирееву надо было написать статью о своем опыте администратора. Или даже – об этих стаканчиках. Он очень воодушевился, когда вдруг о них заговорил. Вот это была бы самостоятельная и, наверное, нужная работа.

– Согласна, но ведь за такую работу не дадут докторскую степень.

– Так и не надо! – Валерий принес поднос со стаканами и чайник. Анечка, пойди нарежь эту самую «Кармен».

– Как это не надо? Сейчас все защищаются. А уж если ты кандидат, то разве это не логично – стремиться к докторской степени? Принеси торт сюда.