Текст книги "Песни"

Автор книги: Евгений Клячкин

Надежда

 
Никогда мне кабак
не дарил ощущения праздника.
Никогда в ресторане
я новой судьбы не искал.
И лишь в горе и в радости,
чтобы почувствовать разницу,
я друзей собирал,
но из рюмок глядела тоска.
 
 
Слава Богу – свинцовое зелье
не стало спасением.
Ведь спасения нет,
а иллюзии я не хочу.
Мне виски обдувают, свистя,
мои годы осенние.
Но, как прежде, стою я,
вернее – как прежде, лечу.
 
 
Ах, ничто не меняется в нас —
это вам только кажется,
будто снежные волосы
птицу заставят осесть.
Боже, сколько ошибок!
Но нету желания каяться.
Мы за все заплатили,
а это свобода и есть.
 
 
Слава Богу! В Израиле
трудно живется, но пишется,
и про то, что здесь трудно,
и что нас здесь вовсе не ждут.
Но надежда-волшебница
в парус залатанный дышит нам:
все, что мы не нашли, —
наши дети, наверно, найдут. —
 
 
Но надежда-волшебница
в ухо горячее дышит нам:
все, что вы не нашли,
ваши дети, уж точно, найдут.
 

31 марта – 5 апреля 1991

На море

 
А ветер бродит за болотами,
и заперт наглухо чердак.
Но за сплошными поворотами
не разглядеть тебя никак.
А дом наш, как земля, вращается
вокруг оси, вокруг оси.
А ось кача-, а ось качается
(наверно, впрочем, как у всех).
 
 
Тропа коричневая с золотом
бежит от самых от дверей.
И мы не знаем, что на золото
ложится пыль календарей.
Но, боже мой, какая разница! —
календари у нас в руках,
и мы собрали вместе праздники
и просто взяли напрокат.
 
 
А волны нежно пахнут корюшкой
и нежно тычутся в баркас.
И камни с гладкой, нежной кожею,
как под коленками у нас.
Ты говоришь, что все изменится, —
я улыбаюсь и курю.
Нам ветряная машет мельница,
маяк мигает кораблю.
 
 
Но чем-то странна эта мельница,
как вбитый в землю вертолет.
И винт все вертится и вертится,
как будто небо достает.
И бродит ветер за болотами,
и пахнет плесенью чердак,
и за сплошными поворотами
не разглядеть тебя никак.
Не разглядеть никак…
 

21–22 июля 1966

Доброжелательная такая женщина из ДК пищевиков говорит: «Женя, мы ведь вам не рекомендовали петь песню „На море“ в Риге, а вы все-таки спели, и мы знаем об этом». – «Но она же лирическая. Ну что там такого…» Она: «Но мы вам не рекомендовали. А вы – спели!» И ведь говорила, то любит авторскую песню.

1990, Ленинград

Настя Зуева

 
У ней ноги – багряно-икряные,
у ней мелкие-мелкие локоны.
Дай протиснусь, дай около встану я!
Вот я воздух глотнул – гляжу соколом.
 
 
Я и сам парень хват – нарасхват,
у меня ли не рыжие волосы!
Взять, к примеру, хоть наших девчат —
так и льнут, словно зернышки к колосу.
 
 
А она головы не ворочает, —
и куда уж вертеть – шейка тумбочкой.
А потом говорит: «Если хочете —
посидимте вдвоем, только туточки!
 
 
Не лягай на меня!.. Отодвиньтеся!..
Я те что!.. Ну, кому было сказано!..»
(А у меня уже крутятся винтики —
как бы в парк ее… этого… самого…)
 
 
А идет! – ну корма, доложу я вам!
что тебе ледокол, что те рыба-кит.
Говорит, что зовут Настя Зуева
и что в бригаде у них – все ударники…
 
 
…Я ее в общежитье везу сейчас.
Парни глянут на нас – лопнут с зависти!
Сколько, скажут, добра отхватил зараз!..
…Только я не такой – жрите! хватит всем!
 

15 июля 1965

На Театральной площади

 
На Театральной площади,
немножко театрально,
стоял я, опершись плечом
на оперный театр.
А каменные кони
оскалились нахально,
и каменные ноздри
их выбрасывали пар.
 
 
Профессор Римский-Корсаков,
привстав на пьедестале,
никак не мог подняться,
чтоб руку мне пожать.
А я стоял и бредил
то славой, то стихами,
стихами или славой —
ну, как их не смешать!
 
 
Роились в небе звезды,
садились мне на плечи, —
ах, только б не прожгли
они мой импортный пиджак!
Качаясь, плыли лица
голубоватых женщин,
стекали мне в ладони,
а я сжимал кулак!
 
 
А я дышал вполнеба,
а я держал полмира!
Гигант я или карлик?
Герой или пигмей?..
Носы приплюснув к стеклам,
уставились квартиры.
Я стекла гладил пальцем —
я был их всех добрей.
 
 
Я прыгнул на подножку —
пропел звонок трамвая.
Я три копейки бросил,
как бросил золотой…
Качаются вагоны.
Кондукторша зевает.
Вожатый смотрит мимо…
Домой… Домой… Домой…
 

25 сентября 1965

На трамвайной остановке

 
Руки в карманы, шмыгаю носом,
в щелях гранита – седая трава.
Тридцать четыре веселых звоночка —
«тридцать четвертый» катит трамвай
(а «пятерки» все нет).
Рельсы застонут, визгнут колеса, —
выбьет металл из металла огонь.
Тридцать четыре забавных вопроса —
буфером ткнется вагон о вагон.
– Почему? —
Стыки бьются за отказ,
колеса бьются за движенье,
а вперед толкают нас
неподвижные сиденья…
 
 
Красный фонарик на перегоне,
красный – в упор – светофора вопрос,
красные лица в красном вагоне,
белый на свете только мороз
(а «пятерки» все нет).
Дважды на левой, дважды на правой,
ногу об ногу, сукном – по скуле.
А у военных – правда, забавно? —
может примерзнуть к руке пистолет.
– Почему? —
Начиналось во дворе:
«до первых слез», «до первой крови».
И никак не повзрослеть —
всё в прицел друг друга ловим…
 
 
Хватит вопросов! Мальчик с мамашей!
Ну, поскорее!.. А, черт возьми!
Мудрый наездник, старый вожатый,
вагоны пришпорил и двери закрыл.
И мальчик увидел, мальчик запомнил,
мальчик запомнил – он опоздал.
Что он напомнил? Что он напомнил?!
Тут все начала – их надо поймать.
– Но вдали —
весь урча, как мясорубка,
и домашний, как тарелка,
мой трамвай в зеленой шубке…
Да и я почти согрелся.
 

Ноябрь 1965 – 31 января 1966

Начало

 
Решает все конечно же зима,
когда деревья вычерчены тушью,
когда снега заваливают души,
когда вся жизнь есть ожиданье жизни,
и для людского глаза неподвижны
вдоль времени скользящие дома.
 
 
Однажды дом на вираже качнет,
и те, кто прямо, – все поедут мимо.
И ты поймешь, что все неповторимо
(непоправимо – если быть точнее).
Картинка в памяти застынет, коченея,
а жизнь отсюда новый счет начнет.
 
 
Четвертого всю грязь свело на нет.
Зима вернулась к нам в начале марта
и превратила в контурную карту
гнилую землю в рытвинах и кочках,
и оказалось – рано ставить точку,
поскольку не проложен первый след.
 
 
Как много обещает небо нам.
Но в этот день сбывались обещанья, —
настал конец эпохе обнищанья, —
я знал, что жив, что кровь еще не стынет.
А пятого ты принесла мне сына,
и это был единственный обман.
 
 
Да будет долгой жизнь, что началась!
Да будет жизнь богатою и полной!
Сынок, богатство есть любовь, – запомни!
Любовь есть все! Конец нравоученью.
Но если в этом ты найдешь спасенье,
то, значит, – моя песня удалась.
 
 
Четвертого всю боль свело на нет.
Четвертого не тая падал снег.
А пятого ты родила мне сына, —
и в этом корень песни и секрет.
 

4-14 марта 1984

Посвящение Танечке, моей жене, и моему единственному сыну Женечке. Действительно, когда появляется ребенок, все начинается сначала. Да с этого вообще все начинается.

1989

Небо

 
Ты сидишь. Вокруг тебя – «Боинг».
Под тобою – любимый шарик.
И ничто тебя не беспокоит,
не толкает и не качает.
 
 
Но зато ощущаешь четко,
но зато понимаешь ясно:
начинается день с Камчатки,
а кончается – на Аляске.
 
 
Да и что твоя жизнь? Песчинка.
Даже ощупью не нашаришь.
А вместила солнце, травинку,
да и весь этот теплый шарик.
 
 
Философия в мелкой луже…
Да, конечно. Когда б не ясность:
что ни сделаешь, только хуже —
тропка уже, короче праздник.
 
 
Километры и годы мчатся.
Хоть не детская – но коляска.
Что ж, была у меня Камчатка.
А сейчас я лечу к Аляске.
 

17 апреля 1991

Борт «Боинга-747»,

рейс Тель-Авив – Нью-Йорк.

Не гляди назад, не гляди…

 
Не гляди назад, не гляди —
просто имена переставь.
Спят в твоих глазах, спят дожди, —
ты не для меня их оставь.
Перевесь подальше ключи,
адрес поменяй, поменяй!
А теперь подольше молчи —
это для меня.
 
 
Мне-то все равно, все равно,
я уговорю сам себя,
будто все за нас решено,
будто все ворует судьба.
Только ты не веришь в судьбу,
значит, просто выбрось ключи.
Я к тебе в окошко войду…
А теперь молчи.
 

29 сентября 1963

«Не гляди назад» вселила в меня уверенность, что я смогу писать стихи. И с этого момента – вечный взгляд на себя с ощущением чуда и благодарностью за чудо. Я долго напевал ее с одной-единственной строчкой: «Просто имена переставь!» Таким образом я пытался себя успокоить, когда вынужден был расстаться с девушкой, хотя оба мы нравились друг другу. «Имена переставь! Имена переставь!» На место моего имени – другое имя, и все будет в порядке! И знал, что вру! Ничего в порядке не будет, а будет все наоборот! Вот в этой песенке все это есть. Эта ситуация типична. И рассуждения наши, и гордость – до смешного одинаковы. Песня написана на музыку Михаила Зива из кинофильма «Баллада о солдате», немножко измененную мною.

1905

Не уходи

 
Нет, не уходи,
когда унылой пеленой висят дожди,
и неба синего не видно впереди,
и мокрый холод разливается в груди —
не уходи,
 
 
когда окно
от серых туч и серых струй почти темно,
за ним колеблется размытое пятно,
и в тусклом сумраке за мокрою стеной
передо мной
 
 
твои глаза
пересекает капля, будто бы слеза,
и губы движутся, но нечего сказать,
и память снова возвращается назад
к твоим глазам,
 
 
и старый двор,
пустой и мокрый, на меня глядит в упор
и повторяет наш последний разговор
почти без слов, и тем понятнее укор,
и до сих пор
 
 
идут дожди,
кругом зима, а у меня идут дожди,
и хоть бы маленький просвет был впереди,
и все кричит во мне, кричит: «Не уходи!»
Не уходи!..
 

5 августа 1973

Несчастный случай

 
Я лежу – всюду сумрак сиреневый.
Я по городу мчу сквозь сирены вой.
 
 
Два мильона – сплошные знакомые —
в крышку гроба – лиловыми комьями.
 
 
Соберутся на кладбище все чины,
наплетут про меня всякой всячины.
 
 
Потерял посетителя Ленгорпит —
повара с горя начали водку пить.
 
 
Стынут комплексные по полпорции,
а жена не ест – с горем борется.
 
 
Помогают бороться ей разные —
морды бледные, морды красные.
 
 
Проявляют живое участие —
кто служебное, кто – просто частное…
 
 
Папа спит под землей, дочка – в комнате…
Если нечего делать – вспомните.
 

26 июня 1965

Неуверенная цыганочка

 
Что хочу – скажу, не пожалею.
Мимо прохожу – и то шалею.
Взглядом провожу – остолбенею.
Эх, может, погожу – переболею.
 
 
Может, погожу, как с кручи – бочка,
а она плывет, как в речке – тучка.
Кинусь мотыльком на свечку ночью,
и конец знаком, как в строчке точка.
 
 
И конец знаком, а ждешь начала,
чтоб судьба опять тебя качала,
чтобы ночь-обманщица мычала,
а луна глядела и молчала.
 
 
А луна молчала, как ведется.
Знаю, отвечать сполна придется.
Ну а как не петь, пока поется
и пока мотор о ребра бьется?!
 
 
Незнакомое, младое – здравствуй!
Племя, чье настало время, – царствуй!
Мишурой на солнце вспыхнет дар твой,
но и тень здесь яд, а не лекарство.
 
 
Сладостный обман – обман всесилья.
В голове дурман и шорох крыльев.
Вроде только взмах – и небо рядом.
Хватит ли ума сказать: «Не надо»?
 
 
Хватит ли ума? И пусть не хватит!
В облаке из роз к нам юность катит.
Лепестки-года усыпят платье,
а шипы останутся как плата…
 
 
Хорошо б не знать всего, что знаешь!
Как бы вот не помнить то, что помнишь,
юности навстречу пробегая
по цепочке пропыленных комнат…
 
 
…Что хотел – сказал, а было ль надо?..
 

6 июня – 28 августа 1983

Ни лекарствами…

 
Ни лекарствами,
ни подарками…
В чьем-то царствии
быть придурками.
 
 
Мне не стать другой —
а тебе-то что:
под твоей ногой —
просто ветошью.
 
 
Оботрешь сапог —
не поморщишься.
Скажешь – «мой запой —
одиночество».
 
 
Ни бегущую
и ни сонную…
Может, просто я
пересолена?!.
 
 
Так ведь слезы все!
А они – твои.
Как нести одной,
что дано двоим…
 
 
У тебя ж ни слез
и ни дерзости!..
Раз уж так сошлось —
мы поделимся.
 

30 августа 1966

Ни о чем не жалеть…

 
«Ни о чем не жалеть» —
этот мудрый печальный закон
много лет, много лет
лечит нас и, как доктор домашний, знаком.
 
 
«Ни о чем не жалеть» —
значит, все остальные слова,
как леса в ноябре,
опустели, и гулко грохочет листва.
 
 
Ни о чем никогда не жалеть, не жалеть —
только «не», только «не»!
Этой малой частицей кончается след
никуда не ведущих, но прожитых дней.
 
 
Ни о чем не жалеть!
Если узел нельзя развязать,
то рубить смысла нет —
надо просто повязку надеть на глаза.
 
 
Ни о чем не жалеть,
если память беззвучно кричит,
если жжет, словно плеть,
и сквозь трезвые строки рыдает мотив.
 
 
Ни о чем не жалеть – это значит уйти,
зачеркнув навсегда
все, что было с тобой, значит, память убить
и убить свою жизнь за годами года!
 
 
Ни о чем не жалеть,
умоляю, меня не проси —
ни о чем не жалеть —
это сверх человеческих сил.
 

Конец ноября – 3 декабря 1977

Мою визитную карточку «назначили» сами слушатели: они выбрали песни «Не гляди назад» и «Сигаретой опиши колечко». Для меня самого «визитной карточкой» являются песни «Возвращение» и «Ни о чем не жалеть». В последней песне, мне думается, удалось поставить точку в словах и музыке. Признаться, у меня немного произведений, которыми я был бы абсолютно доволен, где была бы гармония мелодии и стихов. Такое счастливое слияние произошло в некоторых песнях из цикла городских зарисовок, например в «Осенней песне» и вот в «Ни о чем не жалеть».

1981, Норильск

Ноктюрн

 
Мотались тени на стене
и на стекле метались тени
диковинных ночных растений,
и бились капли на окне.
 
 
Неровно вздрагивал фонарь,
и, сокращая расстоянья,
тень повторяла колебанья,
и царь лесной был снова царь.
 
 
Люблю волненье тех минут,
когда не властен над собою,
мы называем их судьбою,
и верю я – они не лгут.
 
 
Не разбирая почему,
себя я смело им вручаю,
я про себя так мало знаю,
что и сомненья ни к чему.
 
 
В потоках льющейся воды
я чувствую родство такое,
и столько светлого покоя,
что знаю – вот мой поводырь.
 
 
И черным воздухом дыша
я прозреваю эту местность,
и обретает легковесность
моя бессмертная душа.
 

26 августа 1969

Ночлег в пути

А. Милославскому и Е. Шантгай

 
«Вас очень опасным считает молва.
В наличии явно нехватка кроватей.
Так вот, – прозвенели металлом слова, —
Я с вами, но только, конечно, в халате.
Коснетесь – и быть, не взыщите, беде!»
(Ни звука, где ястреб свернулся в гнезде.)
 
 
«Коварный! Вы знаете к дамам подход, —
она продолжала, не слыша ответа, —
а смелость должна награждаться! За это
я – ваша. Ну что же, мой рыцарь, – вперед!»
Она распахнулась, как домна дыша.
(Но ястреб не сделал решительный шаг.)
 
 
«Вы просто Везувий! – вскричала она. —
Какой будет взрыв при подобном давленье!
Ах, я пропадаю! Ты видишь, луна, —
я стойко боролась с моим наважденьем.
Пред страстью беспомощен смертный и слаб».
(И тихий, но внятный услышала храп.)
 
 
«Ну что же! Как может, так тот и живет», —
сказала она, улыбнувшись понятно,
вздохнула тихонько и пухлый живот
укрыла ему уголочком халата.
Да, мертвая птица, друзья, никогда
не вылетит больше уже из гнезда.
 

27 января – 28 февраля 1980

Ночная песенка

 
Крошатся в лужах фонари.
Знакомый адрес повтори.
Застонут доски под ногой, —
к другой идешь, совсем к другой
(а сам ты разве не другой?).
 
 
В кармане звякают ключи,
ботинок в кухню простучит.
Поет пружина на дверях, —
Жек-Жек, ты, кажется, дурак
(улыбка дрогнет на губах).
 
 
Пойми нерадостную связь
со всем, что хочешь оторвать.
Сугроб обнимет твой сапог, —
ну как, ты меньше одинок?
(Ты вроде сделал все, что мог.)
 
 
На ленту памяти мотай,
потом кому-нибудь отдай,
хотя бы – собственной жене,
как случай где-то в стороне.
(«…В чужой, далекой стороне…»)
 

2–3 января 1964

Ночной пейзаж

 
Июнь. Четвертый час в окне.
Все спит. На улице – погода.
Поскольку не было захода,
то и восхода тоже нет.
 
 
Я удивляться перестал
наличию той странной силы,
что в девять с ног меня свалила
и усадила в три за стол.
 
 
В Смоленке плавают дома.
Кусты притемнены искусно…
В перечисленьях столько грусти,
что впору не сойти с ума.
 
 
Пока понять мне не дано,
которой же из строчек ради
в ночном спокойном Ленинграде
мое глядит на мир окно.
 
 
Недвижен воздух в этот час,
не разрываемый гудками,
и тихо остывают камни,
тепло хранящие для нас.
 
 
Блажен, кто не искал страстей,
не зная, что это такое,
ни жизнью тихою своей,
ни смертью мир не беспокоя.
 
 
Укрыты Запад и Восток
единой бледной пеленою,
и низко небо надо мною,
и горизонт не так далек.
 

Июнь 1977 – 10 июня 1978

Ночь-обманщица

Л.С.

 
Не весенняя
грязь-распутица,
а осенняя
ночь-распутница,
 
 
ах, ночь-обманщица —
все напутала:
обещала распутать —
запутала.
 
 
А береженого
убережет Господь,
все пережевано —
ну так об чем же спор!
 
 
Ведь жена пришлет
сваху новую,
сваху новую —
простынь чистую.
 
 
А простынь чистая —
то плаха белая,
утюгом-огнем
гладко стругана,
 
 
а пять морщин на ней —
то пять морщин на лбу:
эх, думал красть коней —
ан лежишь в гробу,
 
 
и поют по тебе
ветры в сосенках,
а жена во сне
дышит песенкой:
 
 
«Ах, я поверю всему —
лишь бы век лежал,
а на глаза ему
и пятаков не жаль…»
 
 
А ветерок-озорник
где-то ластится —
подымает
березкино платьице…
 
 
…Ах, ночь-обманщица —
все напутала:
обещала распутать —
запутала.
 

25 декабря 1964

«Ночь-обманщица» посвящается Людмиле Семеновой. Стилизация под цыганщину, а по сути – все верно. И то же ощущение риска и раздетости.

1966

Ночью

Открытое письмо в журнал «Огонек»

 
Вот ночь. Ты на ощупь куришь
и дым сметаешь со лба.
Сквозь чьи же зубы акульи
процежена наша судьба?
 
 
Эх, здесь бы кого поталантливей,
кого-нибудь поострей.
Ну, где же вы, суператланты,
проплывшие сто морей?
 
 
И пламенный Евтушенко,
создавший шедевр «Фуку»,
сопит себе где-то за стенкой
с юной женой на боку.
 
 
И Вознесенский Андрюша —
а что, ведь правда, Андрюш?
Овалы намного лучше
любых треугольных груш.
 
 
И громыхающий Роберт —
гражданственности пример,
сегодня как будто обмер,
как нет его в СССР.
 
 
Кто умные – те выжидают,
куда повернется и как.
И лишь дураки вылезают.
Вот я, например, дурак.
 
 
Но сколько же может ночью
все длиться и длиться ночь?
Михал Сергеич, уж очень
мне хочется вам помочь.
 
 
Рискуя впасть в передержку,
не зная, чей «банк», кто – «пас»,
не заручившись поддержкой
широких народных масс,
 
 
в холодном поту от страха —
я выплесну страх до дна,
поскольку зло – не абстрактно
и есть у него имена.
 
 
Хватит хныкать, нытики, —
пора точить перо!
Нету зон вне критики —
начнем с Политбюро.
 
 
Фамилии перебираешь,
поскрипывает кровать…
Раз ты их не выбираешь,
То им на тебя – плевать.
 
 
Сегодня как будто ясно
не всем наплевать, не всем.
И это отчасти прекрасно.
Но остальные – зачем?
 
 
А донкихотовым мельницам
три века – все нипочем.
И крутит, к примеру, Ельцина
какой-нибудь Лигачев.
 
 
А на шатровскую пьесу
три рвущихся с поводка
и яростно врущих профессора —
«уже» это или «пока»?
 
 
Так что же – вернемся в сказку?
В розовый паралич?
И с чьей это, кстати, подсказки?
Не с вашей, Егор Кузьмич?
 
 
(А в ответ на пение,
как и водится,
тихое шипение:
«Вседозволенность…»)
 
 
Не спорю – могу ошибаться,
не то и не так поднять.
Но где она, та информация,
чтоб правильно все понять?
 
 
Щербицкому орден ныне,
и вот интересно – за что?
За то, что на Украине
двойной и тройной застой?
 
 
Заслуга ль сделать похожей
Одессу, сдирая в кровь,
к примеру, на Запорожье
или на Днепропетровск?
 
 
Ведь города – как люди:
у каждого – свой аромат.
Чем больше их, разных, будет,
тем ясно – богаче страна.
 
 
Чернобыль, конечно, не тема —
уж это само собой…
Чернобыль – это система,
на Украине давшая сбой.
 
 
Ведь страшно же, если придется
и впредь рассуждать вот так:
с пожаром – авось обойдется,
а вот без отчета – никак.
 
 
Кунаев, Алиев, Рашидов —
где они? Нет как нет!
Уж ежели согрешили,
то надо держать ответ!
А славой себя убаюкивать
сумеет любой осел.
Если уж власть абсолютная —
и отвечай за все!
 
 
Не по вкусу эти вольности?
Прямо – бедствие?
Нет, не вседозволенность —
всеответственность.
 

Конец 80-х

Ну так что там – о желтой ромашке…

 
Ну так что там – о желтой ромашке,
о минутной печали без слов,
о словах – как сухие бумажки,
о бумажках на спинах мостов,
 
 
о мостах – как сведенные руки,
о руках – как немые глаза,
о глазах – семафорах разлуки…
кто-то должен про это сказать.
 
 
О бумажных корабликах в море
и про девочек возле перил…
Будет буря… С ней слабый поспорит.
Сильный бурю – благословит.
 

12 января 1966

О гармонии природы

 
Как румяные оладьи,
в небе облака.
Ветерок их нежно гладит,
треплет за бока.
 
 
Солнце маслит их лучами,
греет на огне.
Все в природе чрезвычайно
симпатично мне.
 
 
Гармоничные барашки
млеют на лугу.
И, естественно, ромашки
есть на берегу.
 
 
Там погадила корова —
здесь растет трава.
Это подтверждает снова:
жизнь – она права.
 
 
Сыто катят свои воды
реки в глубине.
Есть гармония в природе,
есть она во мне.
 

Январь 1972

Обеденный перерыв

 
Ботиночки дырявые,
от сырости дрожу
и пальцами корявыми
узоры вывожу
о-о-о-ох! да на асфальте.
 
 
Тихонько дождик сыплется
за шиворот ко мне,
троллейбус не торопится,
а капли на спине
о-о-о-ох! уже согрелись.
 
 
Я сам себя баюкаю —
«Хорошенький ты мой,
нельзя же все с наукою,
шагал бы ты домой
о-о-о-ох! с одной из этих!»
 
 
Но с этой не получится,
а дома есть обед.
Но дома нет попутчицы,
а здесь обеда нет.
О-о-о-ох! как надоело!
Ох! пришел троллейбус.
 

21 сентября 1963

«Обеденный перерыв» – это о работниках регулярного рабочего дня, которые живут так близко от работы, что не знают, куда себя деть в обед: то ли пойти домой пообедать, то ли тут в пинг-понг поиграть. Короче, у них есть возможность выбора, и это обстоятельство их сильно мучает… Фишка не получилась. Но я появился.

1978

Объяснение

В-те

 
«Как много тебе дано! —
она мне сказала так, —
что сколько ни взять – все равно —
для целого это пустяк.
 
 
А мне так мало дано, —
нельзя же все одному:
возьму хотя бы одно —
тебя у тебя возьму».
 
 
– А что ж тогда будет мне? —
«Чудак, тебе буду я!
Ты мой – это как во сне.
Как сон – это я твоя».
 
 
– И ты, значит, будешь мной?
А я тогда буду кем?
«Ах, глупый ты, глупый мой!
А ты тогда будешь всем!»
 
 
Вы думаете – слова?
Я был и землей, и травой,
и небом – пусть иногда, —
и только не был собой.
 

14 ноября 1968 – 16 марта 1977

«Объяснение» – песня-диалог. Песня довольно больная. Прожито. Как чувствовалось, так и написалось, а музыки была написана потом, пришла сама. Визбор говорил: «Спой мне ковбойскую…» – «Но у меня же ковбойских совсем нету». – «Ну как же, такой блюзик…» Надо же, ковбойская, – я так не воспринимал ее.

1989