Текст книги "Песни"

Автор книги: Евгений Клячкин

Две песни об одной из возможностей

* * *

 
Мокро. В лужи ночь глядится.
Что ни лужа – то провал.
Стоит только отступиться – и пропал.
 
 
Полетишь, как в бездну в небо,
мокрый воздух теребя.
В ту же самую секунду все
забудут про тебя.
 
 
Прочь – от добрых и свирепых,
вверх! – (а кажется – что вниз)…
…Ты влетел ступнями в небо
и повис.
 
 
И тем, кто теперь от тебя отдален,
по черной земле бредет,
уже занимается новый огонь,
и светит он, и не жжет.
 
 
И может – навек, а может – на час,
для всех ли, для одного ль,
пробьется сквозь темень хотя бы раз
этот ночной огонь.
 
 
И, может быть, кто-то, ступив на луч,
удержит себя на нем.
И выпадет если кому этот путь,
он станет и сам огнем.
 

12 июля – 3 сентября 1969

* * *

 
От усталости можно простить,
можно даже любить от усталости.
Ветерок облака шевелит —
тоже, может быть, просто из жалости.
 
 
Облака не плывут в Колыму,
не плывут облака и в Америку.
Я глаза к облакам подыму,
и вы знаете, вы поверите! —
 
 
словно кто-то зубами сверкнет —
что внизу ему, ясному, нравится?!
С края облако он отогнет,
свесив голову, улыбается…
 
 
Вот ладонь его ляжет на грудь,
вот меня он окликнет по имени,
и окрепнет протянутый луч —
не зови меня, ах, не зови меня…
 
 
Брызнут слезы – он глянет в глаза
и к ногам мне положит ладонь свою…
Ну нельзя же, я знаю – нельзя! —
и стою уже, над землей стою
и не падаю.
 

3 июля – 4 сентября 1969

Деловая считалка

 
День воскресный – вид окрестный
радует глаза.
Шлет жена меня на местность —
я, конечно, «за».
Дверь квартиры запираю
и, презрев уют,
первым делом выясняю —
где чего дают.
 
 
Как отдыхаешь – так и проживешь.
 
 
Понедельник – день тяжелый?
Это как кому.
Здесь работа, а не школа:
место – по уму.
Свой секрет вам открываю:
не сочтя за труд,
первым делом выясняю,
как кого зовут.
 
 
Как начинаешь, так все и пойдет.
 
 
День второй, конечно, вторник —
очень важный день.
Жизнь твою решает в корне,
если ты не пень.
Дурни что-то там считают —
мне ж когда считать?
Первым делом выясняю,
что кому достать.
 
 
Раз обещаешь, значит, выполняй.
 
 
В среду вовсе на работу
можно не ходить,
я сотрудникам охотно
улучшаю быт.
Лак французский, зонт японский,
чешский унитаз,
безразмерные авоськи —
все, друзья, для вас.
 
 
Полюбишь ближних, раз диктует жизнь.
 
 
А зато в четверг приходишь,
словно Дед Мороз.
Каждый взгляда не отводит —
что кому принес.
Потомлю я их часочек,
расстегну портфель,
а потом поодиночке
отзову за дверь.
 
 
Во всяком деле главное – подход.
 
 
В пятницу, ежу понятно,
подоспел банкет.
Говорят, на Солнце пятна,
а на мне их нет,
я выслушиваю тосты,
хотя знаю сам —
нет пределов мне для роста —
вот я первый зам.
 
 
Чего достоин, то и получай.
 
 
У кого в субботу отдых —
у меня дела.
(Ох, толкового сыночка
мама родила!)
В нужных людях и в закусках
утопает стол.
Как там сказано по-русски —
«наш почетный долг».
 
 
Кто любит жизнь, того полюбит жизнь.
 

13 декабря 1977 – 18 января 1978

Детский рисунок

 
На столе от лампочки круг,
а за кругом в комнате мрак.
В круге сразу видно, кто друг,
кто во мраке – ясно, что враг.
 
 
Девочка рисует дома,
над домами вьются дымы,
и еще не знает сама,
кто чужие здесь, а кто – мы.
 
 
Вот опять возводится дом,
а над домом тянется дым.
Все плохое будет потом,
все хорошее создадим.
 
 
А под дымом варится суп,
чтобы каждый в доме был сыт.
Тот, кому захочется спать,
сам на полночь ставит часы.
 
 
А за домом высится сад —
там деревьев несколько сот.
Яблоки на ветках висят —
сами так и просятся в рот.
 
 
Что для жизни надо – все есть.
Чего нету – значит, пустяк.
Решено – мы жить будем здесь,
Решено – мы жить будем так.
 
 
Нарисуем старых друзей,
не заметим новых врагов.
В этом мире все любят всех
и до смерти здесь далеко.
 
 
Здесь покой – извечный закон.
Незнакомо здесь слово «вдруг»…
…Жалко, что кончается он
там же, где от лампочки круг.
 

7–9 января 1983

Стихи были написаны раньше. Формальный обыгрыш рифм «круг», «мрак», «друг», «враг», игра со словами оборачивается игрой со смыслом. Оказывается, что такого рода рифмы несут большую смысловую нагрузку. А вот мелодия пришла – прямо открытие, ритм, вернее, – потому что в стихе такого рваного ритма нет. Это мое личное открытие, этим я горжусь. Разнодольный метр. Этого, по-моему, не было ни у кого. Если я ошибаюсь, то, значит, я просто невежественен и изобретал велосипед.

1989

Дитя и мать

 
Легли ресницы, словно тени,
как тени в полдень,
какой изгиб каких растений
сейчас мы вспомним.
 
 
Искать сравненья – нету силы,
и труд напрасный:
дитя не может быть красивым —
оно прекрасно.
 
 
Многие лета
детям Земли.
Радость
ответа
тем, кто нашли.
Ave Maria!
 
 
Споемте славу нашей милой,
не помня худа,
чье тело грешное явило
вот это чудо.
 
 
И что бы с нею ни случилось,
вдоль жизни долгой! —
уже дарована ей милость
прожить Мадонной.
 
 
Счастье прощенья
всем Матерям.
Свет утешенья
тем, кто терял.
Ave Maria!
 

24 сентября – 1 октября 1979

Хотелось, чтобы был свет, была высота… Должна быть сбалансированность, какое-то равновесие в песнях для себя самого. Стиль хоральный, тот самый, XIX века. Не хочу отрекаться от первоисточников, от влияния. Святое влияние. Вошла в спектакль «Баллада о солдате» Ленинградского государственного драматического театра имени В. Ф. Комиссаржевской.

1989

Домик на колесах

 
Мне надоело помнить,
что в этом мире
гигантские карлики
долбят в микрофон, —
и я иду в мой домик,
где дважды два – четыре,
над головой полметра
и маленький плафон.
 
 
Мой домик весь оклеен
газетами снаружи —
пестрят передовицы
наказами для нас, —
но их внутри не видно,
и я хочу в мой домик,
мой домик на колесах,
а в нем три пары глаз.
 
 
А больше мне не надо.
А где-то рвутся бомбы,
и где-то новый карлик
растет словно грибок, —
а я хочу в мой домик,
в мой домик на колесах,
где светятся три пары глаз
и я не одинок.
 

Декабрь 1962

Дом построен, дом готов…

 
Дом построен, дом готов
встретить всех своих жильцов, —
этой песне детский сад нас научил.
Только веник в руки взять
и последний сор убрать —
кто-то хвостик этой песенки забыл.
 
 
А пора, давно пора —
катят тачку со двора,
что-то скучно у тебя и у меня.
Может, ждем особый день,
может, руки пачкать лень,
может – просто надо веник поменять.
 
 
Мы не видим здесь затей
про отцов и про детей —
старикам у нас, как водится, почет.
Просто надо веник взять
и в квартире грязь убрать,
пока вниз к соседям не течет.
 

23 октября 1963

Ехали евреи

 
Ехали евреи из России прочь,
где росли, старели, коротали день да ночь.
Но мамою не называли —
все пинка от мамы ждали,
а дождались – стало им невмочь.
 
 
Ехали евреи вначале кто куда.
Думали – успеют на любые поезда.
Но Америка накрылась,
хоть Германия открылась.
В общем – оказалось, всем сюда.
 
 
Думали евреи на Родине осесть:
косточки погреем, будем сладко пить да есть.
Родину не выбирают, дома стены помогают,
если только эти стены есть.
 
 
Верили евреи – уж здесь наверняка
в теплом доме на постели разомнем бока.
Но что мы видим, что мы слышим?
Нету стен и нету крыши —
схар-дира[10]10
  Схар-дира – квартплата (иврит).


[Закрыть], вот все, что есть пока.
 
 
Приехали евреи – черт их к нам принес.
Лишь Шамир, Шарон и Перец рады аж до слез,
да вот беда: Шамир – борец за мир,
ну а Шарон – против ООН,
так кто же за евреев – вот вопрос!
 
 
(О!) Перец – он раввин, и борода его бела.
Зорко смотрит он сквозь брюки, есть ли брит-мила[11]11
  Брит-мила – обрезание (иврит).


[Закрыть]?
Кто прежде в партию не смог пройти —
так здесь пожалуйте в «дати»[12]12
  Дати – религиозный (иврит).


[Закрыть],
и будет жизнь приятна и мила.
 
 
Ну здравствуйте, славяне, с абсорбцией вас прямой!
Евреями мы были там, в России, за кормой.
Здесь же, в качестве нагрузки,
докажи, что ты не русский, —
словом, с возвращеньицем домой!
 
 
Ехали евреи…
Две тысячи лет ехали, ехали…
…и едут до сих пор.
 

20 августа – 29 декабря 1990

Еще о жизни

 
Так что же есть жизнь? Продолженье —
вот главное свойство ее.
Оценит размеры крушенья
и требует снова свое.
 
 
И снова накладывай пластырь,
заделывай в корпусе течь.
Живи! А про меньшую плату
не может идти даже речь.
 
 
И снова ударами весел
поставь по теченью челнок.
И все, что ты в панике бросил,
сложи аккуратно у ног.
 
 
Глотая, как слезы, потери,
сочти немудреный свой груз.
Вот видишь – плывешь. А не верил!
Тебя еще хватит на грусть.
 
 
На песню об этих утратах,
которые даже назвать
ты можешь решиться когда-то…
И все-таки лучше – молчать.
 

5 августа 1981

Жалоба-69

 
На собственный уставясь пуп,
мне думать стало все труднее.
Тем более – опять евреи…
Когда покой они дадут.
 
 
Гадючье племя, ей-же-ей,
что больше давишь – то живей.
А взвесить трезво – дело в нас.
Ведь сами вывели породу:
щенками их бросаем в воду
и закаляем всех как раз.
 
 
Гадючье племя, ей-же-ей,
что больше давишь – то живей.
А наш народ – наоборот:
в своем стремленье прокормиться
ленив, занежен, как патриций,
обильем всевозможных льгот.
 
 
Гадючье племя, ей-же-ей,
что больше давишь – то живей.
Нет, все же правда в этом есть:
права людей лишь развращают,
ведь вон евреи – выплывают,
а наших тонущих не счесть.
 
 
А я вот выплыл, ей-же-ей,
хоть и подлец, а не еврей.
 

26–27 августа 1969

Женский вальс

 
Взять бы нам – над собой посмеяться,
над загадками пошутить:
вот всю жизнь хотим подчиняться,
а стремимся – поработить.
 
 
И ведь бьемся не худо-бедно —
до победы! А там – хоть инфаркт.
А на что нам нужна победа?
Мы же – дуры, и это – факт.
 
 
В браке главное – что? – уваженье.
Ну а как уважать раба?!
И какие же униженья
приготовила нам судьба.
 
 
Что ж, нести свое рабство – тяжко,
но признать – вдвойне тяжело.
И другая ему, бедняжке,
подставляет свое крыло.
 
 
Ах, насколько все было б проще,
как он в слабости был бы слаб,
будь в графе вместо пола – прочерк,
если б не было в мире баб.
 
 
Впрочем, раб – он с любой заботой
только раб, а не киногерой.
Для кого-то я стану сотой —
для него не буду второй.
 
 
И закончится эта шутка,
в общем, так же, как началась:
мне одной в этом мире жутко,
я ищу над собою власть.
 
 
Ну в самый раз над собой посмеяться,
над загадками пошутить:
ну ведь правда – хотим подчиняться,
а выходит… да что говорить!
 

16 марта – 2 апреля 1982

Жестокая цыганочка

 
Загадали нам загадку – (Ах, загадали!)
не сыскать названия.
Словно в сказке, для порядка,
дали три желания.
 
 
Три – а как одно похожи,
словно в омут головой,
и мурашками по коже
под водою ледяной,
 
 
и ничего ни «до», ни «после».
Время года не узнать:
может быть, еще не осень,
но уж точно – не весна.
 
 
Через страсть перешагнули,
и любовь нам не дана.
Поцелуи, словно пули,
разрывают сердце нам.
 
 
И слова, как камни, тонут,
комната качается…
Начинается со стонов —
стонами кончается.
 
 
Время каркнет по-вороньи,
и, едва замрет в тиши,
узником приговоренным
в эту комнату спешим…
 
 
И конца нет этим встречам,
как и песне нет конца.
Вот опять спустился вечер —
комната качается.
 

17 декабря 1975 – 7 февраля 1976

Забытое слово

 
Забытое слово
мне слышится снова,
все снова и снова
забытое слово:
«Земля Иеговы…
земля Иеговы».
 
 
По гулкой планете
проносится ветер,
проносится ветер
по круглой планете,
и кто же ответит:
а где твои дети?
 
 
Цепляясь корнями
за голые камни,
цепляясь за камни,
уходят корнями,
и почва под нами
полна именами.
 
 
Проклятое семя,
и где б ни осели,
и где б ни осели,
несчастное семя —
как будто на время,
хоть сто поколений.
 
 
И слышится снова
забытое слово,
знакомое слово,
гонимое слово —
земля Иеговы,
земля Иеговы!
 

9 мая 1974 – 23 марта 1976

Я никогда не считал себя выразителем национальной идеи. Но вдруг где-то всплыло: чувство, что в любой стране эта нация, рассеянная по миру, является чужой, на протяжении десятилетий подтверждается. Пора бы делать и выводы из соображений. Выводы в виде поступков. Впрочем, каждый делает выводы сам, и поступает сам. И слава богу.

1989

Завистливая песенка

 
Камень, сосны – ленинградский лесок.
Заплутал я и в болоте промок.
И как будто бы родным ветерком —
потянуло со спины матерком.
 
 
Так и есть: шоссе, а вон – грузовик.
К радиатору водитель приник.
Чередуя существительных полк,
он единственный спрягает глагол.
 
 
Жги глаголом, дорогой, жги сильней.
Раскуды-нибудь осколки развей.
И понял я – не знаю сам почему —
это творчество не в тягость ему.
 
 
Он рукой по лбу размажет мазут
и еще словечко тронет на звук.
Ключ и паклю он положит в карман
и, наверно, не напишет роман.
 

31 января 1966

Заводской пейзаж

 
Белый снег за окном, серый дым.
Поглядим? – отчего ж, поглядим.
И разрезанный красной трубой,
небосвод – как всегда голубой.
 
 
Комья глины укрыты снежком,
и по снегу, как будто пешком,
не спеша паровозик дымит,
и от этого сердце щемит.
 
 
Паровозик – из дома домой,
триста метров пути по прямой,
от ворот – до таких же ворот,
сколько взад – ровно столько вперед.
 
 
Белый снег за окном, серый дым,
серый дым, серый дым, серый дым, белый снег.
 

3 февраля 1970

Задумчивая песенка

 
Сколько названо дорог
твоим именем!
А иначе я не мог —
ты пойми меня.
 
 
Десять заповедей мне,
а тебе – одна…
Силуэт в седом окне —
чья же тут вина?!
 
 
Впрочем, это все пустяк —
что вину считать!
Столько ждали не шутя —
можно в шутку ждать…
 
 
Я скажу: «А я хочу!»
Ты кивнешь: «Валяй!»
Я под горочку качу,
словно тот трамвай.
 
 
Я к кому-то подойду,
приласкав букет.
Клином – клин, а дурью – дурь, —
я скажу: «Привет!»
 
 
Мой ответ – ее вопрос, —
мостик выстроен.
Портсигар мой
папироскою выстрелит.
 
 
Спросит: «Любите цветы?»
А я люблю траву…
И зачем я с ней на «ты»?..
И куда зову?..
 
 
И опять я не про то!
Снова тру виски…
Мы пошли своим путем,
но это путь тоски…
 
 
Сколько названо дорог
твоим именем!
Но всему выходит срок —
ты прости меня…
 

15 октября 1965

Зачем опасные слова?

М.Ж.

 
Зачем опасные слова?
«Любовь» – банальна и некстати.
И чтобы меньше рисковать,
переведем в разряд симпатий.
 
 
Себе скомандуем «отбой»,
и повернут послушно ноги.
Залечим мылом и водой
рук исцелованных ожоги.
 
 
Укрывшись стеклами квартир,
Переоценим увлеченья.
А Время – Вечный Ювелир —
бесшумно вытравит сомненья.
 
 
Ты понесешь меня во рту,
легко грызя, как шоколадку.
Заметишь фантик на лету,
а после скажешь – «было сладко».
 

13 мая 1964

Здрасте, Марина! Вот время нашел – звоню!

Марине

 
Здрасте, Марина! Вот время нашел – звоню.
Предлагаю одновременно выйти
на нашу общую авеню
(впрочем, учтя, как она шустрит, —
это все же скорее стрит).
 
 
Я надеюсь, меня простил
бы поэт, придумавший этот стиль.
Тем более – так уж Господь положил —
стрит – та самая, где он жил.
 
 
И в русской поэзии один, между прочим,
разглядел – даром что сам еврей —
под вывеской какой-то случайной молочной
коричневые, представьте, крылышки дверей.
 
 
И не только – он много чего вмещал
в разглядыванье дерева или там лица.
Жаль – избыток юмора помешал
разглядеть все именно здесь и до конца.
 
 
А впрочем, над Сеной, Гудзоном и Темзой
он занят все тем же.
А мы, разглядывая его стихи,
сами себе отпускаем грехи,
ибо, плотно усевшись в лужу,
видим, что, в общем, других не хуже.
 
 
Просто он говорил, что мокрое – мочит,
а мы принимаем это, как и ждут от нас, – молча.
Сами видите – такой разговор
требует выхода на оперативный простор.
 

21 июля 1985

Зимний сон

 
Белая, как сон, во сне моем бежит дорога.
И светла она, и от нее земле светло.
Только иногда во сне догадкой сердце дрогнет —
это ж снегом черную дорогу замело.
 
 
Все белее сон – ни пятнышка кругом, ни тени,
хоть сначала жизнь пиши, а вот и край листа.
Так с чего ж начнем, на белые упав колени,
белою рукой по белым проведя вискам.
 
 
Сон такой, что можно краску выбирать любую
и любого цвета вычертить себе судьбу.
Оглянусь на все, чем жил, и вдоволь налюбуюсь,
руку с кистью наугад макнув куда-нибудь.
 
 
Легкие штрихи один с одним ложатся рядом:
вот мой дом, семья, а вот они – мои друзья.
Вот страна, вобравшая и боль мою, и радость.
И, конечно, тот, стоящий сбоку, – это я.
 
 
Как подробен сон и как он скуп на перемены —
ни лица, ни точки лишней здесь не посадить.
Прожитая жизнь – она одна и непременна.
А судьба – как раз и есть все то, что позади.
 
 
Южный ветер налетел, дыша теплом и гнилью,
и растаял сон, и обнажил дорогу снег.
Цвет руки, одежды цвет – такие, как и были.
Только цвет волос таким остался, как во сне.
 

29 октября – 5 ноября 1979

Зимняя песенка

 
Я к тебе под одеялом прижмусь,
то ли радость это мне, то ли грусть,
я застывшею дотронусь ногой до тебя,
а ты горяч, как огонь.
 
 
Только что ты все спиной да спиной,
будто в самом деле мне неродной.
А будильник все по кругу бежит
и круги метает, будто ножи.
 
 
Ах, да это я смеюсь – не сердись!
Я усну, а ты мне ночью приснись.
Ты все спишь… Ну, значит, все обошлось.
А со мной – так это просто нашло.
 

15 января 1966

Игрушка

 
Несет Земля у пояса и гордо, и легко
подвешенные к полюсу пласты материков.
Ворча-фырча вулканами, журча-плеща волной,
бренча меридианами, плывут передо мной
пустыни африканские
и горы Гиндукуш,
огни американские —
манок для слабых душ.
 
 
И так все соразмерено, что держит, например,
цепочку в две Америки страна СССР.
Меридианы струнами под тяжестью звенят,
но вся игрушка кружится на пальце у меня.
Ресницы тронет влагою
полоска облаков.
Какая все же слабая,
ни сверху, ни с боков
ничем не защищенная
от стали и огня
жемчужинка зеленая —
планета у меня.
 
 
Живою драгоценностью на бархате из тьмы.
А кто в кого там целится? Да братцы, это ж мы!
Единое соцветие народов и сердец,
но нимб тысячелетия – наш атомный венец.
Сгорит ли все во пламени
или взойдут сады —
мое в тебе, твое во мне
спасенье от беды.
Кручу брелок на пальчике —
воистину Земля!
Куда она покатится,
туда же с ней и я.
 
 
И так поверить хочется – поверить и принять:
куда она покатится
хоть капельку, хоть чуточку, хотя бы на минуточку
зависит от меня.
 

Май 1985 – 22 июня 1987

Извинение

В.В.

 
Вы извините эти вольности —
я не могу на «ты», как прежде.
«Ты» – боль моя, а «Вы» – уходите.
Но это «Вы» – почти надежда.
 
 
Не «ты», а «Вы» – и все покажется
опять бегущим от начала.
«Вы» – значит, все, что было, скажется
умней и лучше, чем сказалось.
 
 
Тот день, так и не ставший вечером,
и миг, несущий эти строки…
Вы упоительно забывчивы,
очаровательно жестоки!
 
 
Перемежая солнце тенями,
Вы так легко меняли маски —
оранжерейное растение
из сочиненной Вами сказки.
 
 
И снег, и пыль – все мимо падало,
но вот, холодное, коснулось…
Ах, Вам ли думать и разгадывать —
Вы просто жалобно свернулись.
 
 
О век несытого количества,
когда излишества не в моде!
Вы – безусловное излишество,
Вы – как цветок на огороде.
 

23–24 мая – ноябрь 1968

С этой песни начался цикл песен моей второй жене, которой, увы, нет на этой земле. Мне никогда не встречались… я не сближался с какими-то выдающимися женщинами, они все были обыкновенными – необыкновенными своей обыкновенностью. Вообще у женщин должен быть только один талант – талант любить. Других ей не надо вообще никаких. Должен быть, правда, и мужчина, который может это понять и оценить. Я не о себе говорю, а вообще. Просто все должно совпасть.

1989

Из России едут русские

 
Из России едут русские,
вдоль дорожки вьется пыль.
Раздвигай-ка двери узкие,
государство Израиль.
Мы – те самые, которые
«нате, здрасте – вот вам я!».
И «пятерка» по истории.
Одним словом – алия[13]13
  Алия – в буквальном переводе «восхождение, возвращение в Израиль», в обиходе – сообщность всех эмигрирующих в Израиль (иврит).


[Закрыть].
 
 
Из России едут русские —
как иначе может быть?!
А вопрос – так он и тут стоит:
как нам – пить или не пить?
Я еврей по папе с мамою —
русским стать я был готов.
Не суди меня, страна моя, —
дай отмыться от плевков.
 
 
Из России едут русские —
кто поесть, а кто – забыть,
но у всех одно напутствие —
вспомни, кем ты можешь быть.
Есть толчок – придет движение,
и не надо, чтоб скорей…
Из России, с унижения
начинается Еврей.
 

23 апреля 1990

Иуда

Посвящаетпся М. А. Булгакову – любимому писателю

 
Быть бы Христу забытым —
мало ли их, пророков,
бледных от нетерпенья,
что-то кричали нам!
А подойдя к корыту —
главному из уроков, —
чавкали с наслажденьем,
глядя по сторонам.
 
 
Может быть – не корыто:
знай же поди, откуда
тот ручеек берется,
тот вытекает миг.
Быть бы Христу забытым,
если бы не Иуда —
верный его апостол,
лучший его ученик.
 
 
Дальше уже неважно,
плакал или смеялся,
тверд был или отрекся,
в небе – или нигде.
Может быть, было страшно,
может быть, унижался…
Важно то, что в итоге:
важно – что на кресте.
 
 
И сохранило время
только четыре раны,
и доказало болью,
где не хватило сил.
Это-то нас и греет.
И почему-то не странно,
что дописали вольно
все, чему он учил.
 
 
Мы говорим: предатель,
Нашею меркой судим,
мы, чей еще при жизни
тает короткий след.
А я говорю: «Создайте
памятники Иуде!..
И да откроют в Зимнем
музей тридцати монет!..»
 

14-20 марта 1977

Песня «Иуда» – попытка найти какое-то иное объяснение поступку Иуды, чем получение платы в тридцать сребренников за предательство своего учителя.

1978

Как тебе спалось, Светланочка?

С.Б.

 
Как тебе спалось, Светланочка?
Лана, как тебе спалось?!
Хворостинка-несгибаночка —
гнуться как тебе пришлось!
 
 
И впрямую, точно шпагою,
рассекать словами ночь,
и глаза ко мне протягивать,
словно голову под нож…
 
 
Как мне нужно было, Ланочка,
чтоб поднялась ты с колен —
от самой себя бегляночка,
пленница незримых стен —
 
 
много больше, чем уверенно,
отыскав губами рот…
Я доверчив – раз доверила,
и за мной не пропадет!..
 
 
Ах, нейлоновая девочка,
вся в березовых слезах.
На ветру – как на тарелочке,
и дождинками – глаза…
 

15 апреля – 5 мая 1966

Клитатная[14]14
  Клитатная – абсорбционная благодарная, клита – абсорбция, поглощение (иврит).


[Закрыть] благодарная

 
Вижу добрую улыбку,
слышу пару теплых слов,
чью-то руку на загривке:
«Эйх ба-арец?[15]15
  Эйх-ба-арец? – Как в стране? (иврит).


[Закрыть] Охель-тов?[16]16
  Охель-тов? – Еда хорошая? (иврит).


[Закрыть]»
Ах как хочется при этом
благодарно хрюкнуть: «Кен!»[17]17
  Кен! – Да! (иврит).


[Закрыть],
жадно глядя на предметы,
размещенные вдоль стен.
 
 
И снимая все сомненья,
не печалясь ни о чем,
в эти милые колени
ткнуться мокрым пятачком
и, согнувшись над корытом,
чавкать, слыша наперед:
«Ну не бойся, вынь копыто —
здесь никто не отберет».
 
 
Все за нас уже решили —
кто мы там и что мы здесь.
Дверцу в хлев нам приоткрыли —
не толкайтесь, охель есть!
Вот и все, на что мы годны —
это ты и это я!
(Так рисуют нас сегодня —
это наша алия[18]18
  Алия – репатриация, вообще – подъем (иврит).


[Закрыть]).
 

[Июнь] 1992