355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Санин » Иду на Вы » Текст книги (страница 4)
Иду на Вы
  • Текст добавлен: 23 марта 2017, 17:00

Текст книги "Иду на Вы"


Автор книги: Евгений Санин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Не знаю, здесь была! – недоуменно закрутил головой половец, обошел костер, даже облазил все вокруг на четвереньках и беспомощно развел руками: – А теперь нет нигде…

– Тогда и помнить тебе его недолго! – равнодушно сказал хан. – Не найдешь саблю до вечера, убью!

– Хан, пощади! – рухнул перед Белдузом на колени Тупларь. – У меня ведь жена, старая мать, дети в веже остались!

Даже Славке почему-то стало жаль этого глупого половца.

Но хан Ласка был неумолим.

– Тебе же лучш-ше будет. Ну, сам подумай, как ты с таким позором вернешься домой? Тебя там конским навозом… – он сглотнул слюну отвращения и с трудом продолжил: – …заброссают! Для настоящего воина лучше потерять голову, чем саблю! И я тебе просто помогу потерять ее!

– Да какой я воин, я – пастух! – простонал Тупларь, но хан резко оборвал его.

– Я не знаю, каким таким пастухом ты был в Степи, но сейчас ты – воин, к тому же осставивший свой пост! И пока ты бегал от своего оборотня, с-десь явно кто-то был! Эй, Узлюк! – Белдуз знаком подозвал с готовностью потянувшегося к своему луку половца. – Постой, до вечера еще далеко! Сначала с-сходи посмотри, куда ведут эти следы?

Узлюк направился к кустам, и Славко поежился от мысли, что было бы с ним сейчас, не догадайся он вовремя сменить место.

– Ну? – торопил Белдуз.

– За куст, хан! – послышался удаляющийся голос.

– А дальш-ше?

– За дерево.

– Дальше, дальше! Что молчиш-шь?

– Прямо в ручей!

– Я же говорил – оборотень это, человек-рыба! – чуть не плача, подал голос Тупларь.

– Как, ты еще с-десь? А ну марш искать свою саблю! – удивился хан и крикнул шлепавшему прямо по воде стрелку: – Ладно, возвращ-щайс-ся, пока ты сам в человека-рыбу не превратился!!

Половцы, понемногу успокаиваясь, снова расселись вкруг костра и, за исключением хана, который решительно отказался от нового куска налима, тщательно обнюхав свои сабли, снова принялись за еду.

Тупларь в поисках сабли принялся бродить по дороге, а Узлюк, ворча, подсел к костру, вылил из сапог воду и тоже стал сушить у огня, к неудовольствию ближайших соседей, свои портянки.

Славко вдруг вспомнил, что на захваченной им сабле тоже остался кусок налима, и, 32 схватив его прямо обеими руками, так и впился в него.

– Ум-мм! Вкусно! – даже зажмурился он от удовольствия. – Эх, жаль, не донес я его до веси. То-то бы нашим радости было!..

Однако долго наслаждаться едой Славке так и не пришлось. Во-первых, кусок налима, хоть и был он большой и уже твердый, как камень, кончился до обидного быстро. А во-вторых, где-то, совсем рядом, снова раздался короткий волчий вой.

Что это – новый обоз?

Но нет. Вой прозвучал только лишь раз, и Куман сразу определил, что это кто-то из местных жителей идет по дороге.

Узлюк на этот раз даже не стал спорить с ним.

– Точно! Это русские! – уверенно согласился он. – Думают, что мы ушли, а тут – свои!

– На огонек, как у них говоритс-ся, идут? Ну что ж-ж! – усмехнулся хан. – Встретим их на их ж-же земле, как гостей. Пус-сть привыкают!

Он знаками расставил своих воинов в полушаге друг от друга, и те, подняв луки, замерли в ожидании.

Славко ничего не мог понять.

Это что же, в Осиновке перестали верить ему и послали мальца, чтобы узнать, что тут и как?

Нет, вскоре понял он, – вдали, на дороге появились не одна, а, по меньшей мере, с десяток фигур. Три взрослых – старик и две женщины, остальные – дети.

«Неужели сам дед Завид повел сюда наших?..»

Тоже нет – фигура старика была с двумя руками.

Шепча: «Уходите, да уходите же!», Славко попытался знаками, незаметно для половцев, предупредить их.

Да какое там!

Если половцы не видели его, находясь почти рядом, то как люди могли разглядеть его издали?

Он уже собрался, рискуя собой, выскочить на дорогу и открыто подать знак. Но идущие вдруг сами остановились и замерли, поняв свою оплошность.

Они хотели броситься в лес. Но было уже поздно.

Хан Белдуз опустил руку, и половцы одновременно спустили стрелы с тетивы своих луков.

Славко только кулак успел закусить от отчаяния.

Словно рой смертельно жалящих ос, со страшным свистом, понесся навстречу заметавшимся и начавшим один за другим оседать и падать на землю людям.

Пока остальные половцы перезаряжали свои луки, Узлюк успел выпустить три стрелы и каждый раз точно попадал в цель.

– Эх! – вслух сокрушался он. – Далеко стоят, чтобы я мог на одну стрелу нанизать сразу двоих!..

Через несколько мгновений все было закончено.

Хан сам съездил осмотреть место массового убийства безоружных людей и, вернувшись к костру, довольно сказал:

– Вот теперь вс-се, как после настоящего набега! Теперь мы с-спокойно мож-жем дожидатьс-ся с-самого главного! Ес-сть рыбу и ж-ждать его!

«Значит, никого в живых не осталось!..»

Славко упал лицом на землю и принялся колотить ее своими беспомощными кулаками.

Затем, нащупав рукоять сабли, хотел сам, один броситься на хана. Он был уверен, что нет на 33 свете такой силы, будь перед ним хоть сто половцев, которая смогла бы сейчас остановить его, столько в нем было гнева и ярости.

И все же такая сила нашлась.

И этой силой оказался… он сам.

Своим быстрым и тонким чутьем Славко вдруг понял, что он не имеет права так рисковать собой.

Здесь явно происходило нечто такое, что касалось не только его веси и личных обид, но и, кажется, всей Руси.

Но – что?..

«Почему, хан сказал, как после набега? Кого ждать? Зачем? Что для них самое главное? – недоумевал Славко, и все новые вопросы, словно стрелы, сыпались на него… – Осиновку не тронули. Остальные веси – тоже. Обоз проехал, даже догонять не стали! Люди сами к ним вышли, и пленные им не нужны! Ничего не понимаю! Что здесь происходит?..»

Глава четвертая 1 А произошло вот что.

Тремя днями раньше, посоветовавшись со своим ближайшим окружением, переяславльский князь Владимир Мономах решил наконец поговорить с великим князем Святополком о том, что не давало ему покоя все последние годы. Да что там последние годы – всю жизнь!

Он послал в Киев гонца, и тот, вернувшись, сказал, что Святополк в самом хорошем расположении духа, готов хоть немедля встретиться с Мономахом на берегу Долобского озера.

Зная переменчивый характер своего двоюродного брата, Мономах, не долго думая, объявил сборы и в тот же день, в крытом возке на санных полозьях, отправился в путь.

Сразу за городом он разоблачился – снял парадные княжеские одежды и остался в простом овчинном полушубке и старенькой, отороченной парчой шапке.

В санный возок сели трое. Сам Мономах. Его воевода Ратибор. И игумен с ящичком, в котором хранились принадлежности для письма и заготовки для печатей скреплять грамоты.

Его друг детства, боярин Ставр Гордятич, поехал верхом на могучем грудастом коне.

И правильно сделал. Им втроем тесновато было в небольшом возке, а сядь туда же высокий, дородный Ставр, то ему одному места мало будет, остальным хоть наружу тогда вылазь!

Пусть скачет – улыбнулся, глядя на него, Мономах. Все равно силу некуда девать – не зря уже в народе богатырем зовут!

Одно плохо, уж больно охочь до беседы этот боярин. Не то что Ратибор, который может молчать всю дорогу. Или игумен, что и сам молится и другим молиться или думать не мешает.

А Ставру все кажется, что они забыли что-то, готовясь к важному разговору. Вот и приходится перекрикиваться через маленькое оконце да утайкой, чтоб ни человек, ни ветер, ни сорока раньше времени не разнесли по миру то, из-за чего они с такой спешностью ехали к великому князю.

Мономах коротко успокоил очередное беспокойство Ставра и с легким вздохом посмотрел ему вослед.

Он сам только недавно стал предпочитать езде верхом такой вот возок. А так, считай, – год 34 за годом, десятки лет прожил в седле, дойдя до возраста, когда мужчина зовется уже не молодым человеком – а средовек. Хорошее время – и ум есть, и силы еще не остыли. Можно, конечно, и на коне. Но… в возке как-то уж поприятнее...

Знал князь – шепчутся за его спиной враги-недруги да всякие завистники: замок, мол, в Любече построил на манер немецких… зимний возок, дескать, сделал себе, совсем как они…

А почему бы и не построить? Отчего бы не завести? – удобно откинулся на спинку сиденья Мономах. Что зазорного в том, чтобы лучшему у чужеземных людей учиться? Не худое же у них нам перенимать?

Ему вдруг вспомнилось, как отец однажды показывал ему письмо своей сестры, его тетки, к Ярославу Мудрому, которую тот выдал замуж за французского короля и без подписи которой не был действителен ни один их закон. Как она плакалась в нем батюшке за то, что заслал ее в такую дыру, как Париж. Улицы здесь узкие, грязные, вонючие, помоями залитые, жаловалась она. Народ груб, неучен, не чета нашему. Даже читать-писать не умеют…

– Княже! – подскакав, вдруг позвал Ставр Гордятич.

– Ну что еще… – недовольно поморщился Мономах.

– Не надо было все-таки уступать тебе десять лет назад киевский стол Святополку. Ну что хорошего он за это время для Руси сделал? Первым делом бросил в темницу послов половецких, чем всю Степь на нас, не готовых к войне с ними, поднял… Тебя на помощь позвал, да только и свою, и твою дружину на Стугне-реке бесславно положил… Как мы-то с тобой еще живы остались? Вся Русь тогда кровью умылась! А потом как правил? А-а!.. Что толку теперь говорить… Был бы ты сейчас великим князем, только бы и оставалось, что отдать всем князьям приказ. А так… Поезжай теперь – упрашивай, доказывай, кланяйся. Да было бы хоть кому!..

– Не забывайся! О великом князе все ж говоришь! – строго напомнил Мономах. – К тому же о моем брате!

– Хорошо! – виновато согласился боярин. – Но мнится мне, что великий князь не простит тебе последней обиды…

– Какой еще обиды?

– А той, что ты оставил своего сына княжить в Новагороде, когда он собрался посылать туда своего… – боярин стал высказывать и другие, не менее серьезные доводы, что Святополк найдет причины для отказа, но Мономах без труда разбил их и отпустил его:

– Так-то, Ставка, то-то, Ставр Гордятич. Погоди… а о чем это я думал-то?

Он наморщил свой высокий лоб, ища потерянный с появлением Ставра конец мысли, и, словно бы сам себе, кивнул:

– Нет, и там есть чему у нас поучиться! И нам – что у них перенять! Главное, чтобы худое, которое у них самих льется через край, на Русь не перекинулось! Тут ведь дело какое…

Хорошее веками накапливается, а растерять можно за год. А плохое, наоборот, за год приобретешь, а потом потомки столетья выплевывать будут!

Хорошо бы всему этому худому на вечные времена плотный заслон по границе Руси провести, чтобы чистый и добрый, как родниковая слеза, характер русского человека не испортить. Как в древних книгах сказано – скифы когда-то делали. И если те свои злые обычаи так старательно берегли, что всякому иноземцу, даже не слушая, голову сразу рубили, нам тем паче добро свое беречь надо… Конечно, не так, чтобы сразу мечом, но все же…

– Ты что-то сказал, княже? – крикнул, проезжая мимо, Ставр.

– Да нет… Так – подумал о тех, кто после нас здесь ездить будет!

– А что им? – удивился боярин. – Сыны твои ладно пристроены. Мои тоже бедствовать не должны!

Всем хорош Ставр Гордятич, покачал головой Мономах, смел, предан, в битве горяч, но… думает только о сегодняшнем дне. Так же как и лучшие люди Святополка, с которыми ему 35 придется схватиться в словесном споре. А тут речь, пожалуй, даже не о завтрашнем дне. Так что пусть-ка он лучше в этот раз отмолчится на съезде князей.

Мономах, пальцем подозвав Ставра приблизиться, тихим, но строгим тоном приказа передал ему эту свою просьбу.

Боярин слегка обиженно пожал плечами и поскакал вперед.

Мономах, скрестив на груди руки, задумался. Он и Святополк – съезд князей всей Руси! А что – как ни странно, но это так. Этот вопрос решить могут только они. Святополк – потому что обладает силой власти. А он, Мономах, – властью силы. Вроде одни слова, а переставь их, и большая получится разница!

Помнится, лет пять… нет, дай Бог памяти, – восемь назад, когда на съезде было больше десяти князей, тоже поднимался серьезный вопрос. Кое-кто из князей стал всерьез предлагать прекратить на будущее всякий перераздел Руси. Пусть каждый навсегда остается владеть своей отчиной, твердили они, и тогда не будет ни споров, ни кровавых распрей из-за столов. Взгляды всех устремились на Мономаха. Ожидая его ответа, Святополк сидел тогда белей снега. Ведь согласись с таким предложением Мономах, у которого земель было больше всех, и от власти великого князя не осталось бы даже названия!

Но разве можно было нарушать завещание Ярослава Мудрого, чтобы верховная власть на Руси переходила к старшему в роде?

А интересы Руси для него всегда были выше своих. И митрополит Николай поддержал.

Словом, не дали тогда разодрать Русь на десяток мелких стран. И слава Богу – что бы тогда от нее осталось? Одно лишь имя? Половцы в считанные годы растерзали бы всех поодиночке!

Половцы…

Как ни хотел не думать об этой своей вечной боли Мономах до встречи с великим князем, но и эти мысли, и все вокруг так и напоминало ему о них.

По обеим сторонам дороги росли могучие деревья. Помнили они, наверное, как он, совсем еще мальчишкой, вместе с отцом, матерью и насмерть перепуганной сестрой Янкой да вот Ставкой и ближайшим окружением, убегал от их первого набега в Киев…

Сколько же ему лет-то тогда было?

Мономах на мгновение задумался, шевеля губами, – восемь!

Детская память – что быстрая река с островами да каменистыми порогами. Многое уплывает безвозвратно. Но то, что озарит ее, словно вспышкой молнии, или обо что поранишься – остается в ней навсегда!

Много радостного и приятного было для него в детстве и юности. Чтение книг на половине дома отца, который, на изумление всем, знал пять языков и много чего мог рассказать интересного… игры и пение на материнской половине, где все было обставлено на греческий манер, потому что она была дочерью самого византийского императора…

Но, к сожалению, самым ярким впечатлением детства осталось неприятное – половцы.

Ни когда его, по древнему обряду, в три года сажали на коня, ни первое занятие в школе, ни даже радостная весть о том, что в тринадцать лет он стал ростово-суздальским князем, – не могли затмить тех страшных воспоминаний.

Темные фигурки половцев, в мохнатых шапках, на низких лошадях под стенами родного города… Чудом спасшаяся от них, за едва успевшими захлопнуться воротами, дружина отца… Чужие длинные стрелы, летящие в город одна за другой… И наконец, вот эта самая дорога, по которой он ехал сейчас…

И которая теперь во многом должна была решить будущую судьбу Руси…

Ехали торопясь, поэтому остановки были не часты.

Первый раз остановились, чтобы пообедать.

Нашли большую чистую поляну.

Слуги расстелили прямо на снегу ковер, положили на него скатерть и попотчевали князя с воеводой, боярином и игуменом – по-дорожному просто, но сытно. Дружинники, расположившись чуть поодаль, ели то же, что и их князь. Некоторые из них даже не слазили со своих коней.

Поели, попили…

И вновь за маленьким слюдяным оконцем потянулась многострадальная Переяславльская земля. Как щит, лежала она между Степью и Русью, принимая на себя первые, самые страшные удары половцев. И потому то тут, то там виднелись следы пепелищ, развалины и вновь оживающие веси…

Изредка Мономах приказывал возничему остановиться и накоротке беседовал с жителями этих, чудом уцелевших деревень.

Несмотря на стать Ставки Гордятича и почтенный возраст Ратибора, обоих одетых куда богаче, чем князь, Мономаха все узнавали сразу. И, обращаясь только к нему, отвечая с поклонами на его вопросы, смиренно говорили:

– Да, были половцы, но, слава Богу, ушли!

– Надолго ли? К осени жди опять…

– И так, почитай, каждый год…

– Не успеешь отстроиться, новый набег…

– Ох, жизнь пошла – на родной земле, словно звери по норам, прячемся…

Светло-голубые глаза Мономаха темнели. Молча он выслушивал смердов и так же молча, жестом приказывал возничему продолжать путь.

А что он мог сказать, чем обнадежить своих подданных, не зная сам, чем закончится его разговор со Святополком?

Особенно запомнилась ему молодая печальная женщина, сидевшая на краю проехавших мимо саней. На ее руках сидел ребенок, который показывал пальцем на возок и о чем-то спрашивал.

О чем он мог спросить и что, интересно, могла ответить ему мать, если даже он сам, их князь, не знал, какая судьба ждет их даже в самое близкое время?..

Наконец переяславльская земля закончилась и началась киевская – пошли владения великого князя.

Видно было по всему, что в этот год половец успел похозяйничать и тут.

Увидев на краю поля грузившего сеном повозку смерда, могучего, едва ли не как его Ставр, Мономах опять приказал остановиться и, осматриваясь хозяйским взглядом по сторонам, медленно пошел к нему.

Игумен с Ратибором, тоже решив размять ноги, направились следом.

И хоть Ставр Гордятич на коне успел обогнать князя, чтобы грозно предупредить смерда, чтобы тот ведал, с кем ему предстоит беседовать, тот степенно отложил огромные деревянные вилы, стянул с головы треух и, словно не замечая боярина, сам сделал несколько шагов навстречу Мономаху и земно поклонился ему.

– Будь здрав и счастлив на долгие годы, князь Владимир Всеволодович!

– Будь здрав и ты! – отозвался Мономах. – Великого князя смерд?

– Да, княже, Святополка Изяславича!

– Ну, и как живешь? – даже не спрашивая имени, задал вопрос князь, в намерении, получив давно известный ответ, сразу же пойти обратно, как вдруг услышал неожиданное:

– А хорошо, княже!

– Что? – приостановился Мономах. – У вас что – давно половцев не было?

– Почему? Были!

– И не голодаешь?

– Как это не голодать, все голодают. А я чем лучше?

– А что ж тогда в твоей жизни хорошего?

– Все очень просто, княже! – пожал плечами смерд и принялся объяснять. – Что плохо было, так то уж прошло, слава Богу, хоть жив остался! Что будет, то, может, еще хуже будет и живым не буду. Так что, по всему выходит, что живется мне сейчас – хорошо!

– Да ты, я погляжу, – философ! – усмехнувшись, покачал головой Мономах.

– Уж каков есть! – не зная, похвалил ли его или, наоборот, ругает таким словом князь, неопределенно ответил крестьянин.

– Каков ни есть, а такого первый раз за последнее время встречаю. Как хоть звать-то тебя?

– Очень просто – Сувор!

– А во Святом Крещении? – строго уточнил игумен.

– А – Никола!

– Видишь, Николай, в честь самого Чудотворца! А ты, прости Господи, все за языческое имя цепляешься! Да уж христианин ли ты или Перуну до сих пор в дубовых лесах поклоняешься?

Смерд, не переча, хотя лучшим ответом был большой темный крест на его широкой груди, в ответ лишь поклонился игумену, и это тоже не осталось незамеченным Мономахом.

– А скажи мне, Сувор… гм-мм… Николай, – поправился он под недовольным взглядом игумена и кивнул на робко подошедших к скирде и упавших на колени в ответ смердов. – И все ли у вас да всегда ль хорошо так живут?

– Да нет, Владимир свет Всеволодович! Не все и не всегда! Когда, не в обиду тебе будет сказано, вы, князья, столы между собой делить начинаете, то покойникам и то, пожалуй, лучше живется…

– Но-но, ты как с князем разговариваешь? – возмутился Ставр Гордятич, но Мономах жестом велел ему замолчать и вновь с интересом посмотрел на смерда – продолжай!

А тот и не думал останавливаться:

– Все мы под Богом ходим! – ответил он боярину и уже снова Мономаху продолжил: – Чужой князь верх возьмет – беда. Весь разорит, женку с детьми в рабство угонит. А его поддержишь, так свой князь не пожалеет.

– Смело говоришь! – покачал головой Мономах и выжидательно взглянул на смерда.

Но у того и на это нашлось достойное слово.

– По закону живу, по совести и отвечаю!

– Хорошо сказал!

– Потому хорошо и живу! Так что прости, если что не так, и спаси тебя, Господи, княже!

– За что благодаришь-то?

– А вот, выслушал!

– Толку-то!

– Не скажи. Все теплей на душе стало. Иной князь, тот же Святополк Изяславич, не в обиду ему будет сказано, проедет мимо, даже не заметит. Будто мы не люди, а березы или осинки вдоль дороги. И то за вырубленные деревья он с тиуна строже спросит, чем за загубленные половцами жизни!

– Не Божье это дело – смерду на великого князя голос возвышать! – не выдержав, встрял в беседу игумен. Но теперь крестьянин осмелился возразить даже ему и с вызовом спросил:

– А по-Божьему бросать православных на растерзание поганым язычникам? Пускать его на святую Русь – веси разорять да Божьи храмы жечь?

– Ну и отчаянный ты! – забывая свою всегдашнюю сдержанность, воскликнул Мономах.

Видно было, что этот смерд нравился ему все больше и больше.

– Знаю! – сдержанно усмехнулся тот.

– Да, от старости и скромности ты, я вижу, не помрешь! – кивнул ему князь. – И откуда же тебе это ведомо?

– А ты сам мне это однажды сказал, отчего и осмеливаюсь величать тебя не как смерд, а как дружинник!

– Я? Когда? Где?!

– А в той печальной битве, когда едва не погибли все наши, да и сам ты едва уцелел – на Стугне… Мы ведь тогда, княже, совсем рядом с тобой против поганых бились.

Лицо Мономаха внезапно помрачнело. Но он быстро взял себя в руки и вдруг с неожиданной живостью спросил:

– А вот скажи мне, Сувор-Николай. А пошел бы ты снова со мной на поганых в поход?

– Прямо сейчас? – ахнул смерд.

Мономах оглянулся на Ратибора, на боярина и улыбнулся:

– Ну, почему прямо сейчас? Скажем, в конце…

– Лета?! – с готовностью обрадовался смерд.

– Зачем так долго ждать? Этого месяца!

Теперь уже крестьянин растерянно оглянулся на поле, на свою весь, на людей…

– Но ведь пахота… сев на носу… А… была-не была… пошли! – решительно махнул он рукой.

– Прямо к ним, на их вежи – в Степь! – уже без улыбки продолжал допытываться Мономах.

– Да хоть на край света!

– И не забоишься?

– А чего бояться? Кого ни спроси, на Руси или даже в той Степи, – все знают, что ты не проиграл ни одной битвы!

– А… Стугна? – помолчав, напомнил Мономах.

– Так то не твоя вина, князь! – тоже помолчав, уверенно отозвался смерд. – То Святополк, который тебя в неурочный час, неготовым уговорил против половца выйти, вместо того чтобы выкуп ему дать. Эх, да что вспоминать…

– И то верно! По-новому все делать надо!

Мономах оглянулся на Ставра Гордятича и спросил:

– А что, Ставка, поднимет этот молодец такими вилами половецкого коня вместе со всадником?

Боярин посмотрел на смерда, на вилы и кивнул:

– Думаю, поднимет!

– А если ему боевое копье в руки дать?

– Ну… тогда, пожалуй, он и меня с коня сбросить сможет…

– Вот видишь…

И Мономах, не обращая больше внимания ни на смерда, ни на его поклоны, отправился обратно к своему возку.

– Сюда бы этого Святополка, чтобы народ свой послушал! – с горечью заметил он, и Ставр Гордятич охотно подхватил:

– Да что ему народ? Он ведь на него только глазами своих бояр смотрит да их ушами слышит!

На это даже Мономах не сумел найти, что возразить своему давнему другу.

– Ангела в спутники!

– Доброго пути!

– Скатертью дорога! – ласково, с любовью неслось ему вослед.

Мономах рассеянно кивнул, сев в возок, и дал приказ возничему как можно быстрее продолжать путь.

Даже ему, умевшему заглянуть на несколько десятилетий, а может, и веков вперед, невдомек было, что в будущем это последнее пожелание ровного и гладкого, как скатерть, пути приобретет совсем иной, прямо противоположный смысл.

Да и не до того было ему сейчас, когда решалась судьба этого самого будущего…

3 Долго ли он так ехал, нет – раздумья, как омут, все глубже и глубже затягивали его в себя, но наконец раздалось громкое:

– Киев!

– Что? – не понял далеко ушедший в свои мысли Мономах.

– Киев, говорю! – показывая рукой на далекие маковки церквей, пояснил Ставр Гордятич.

– Вижу, – кивнул ему князь и благодарно перекрестился: – Слава Тебе, Господи!

Приехали…

– Едем сразу на Долобское озеро? – нетерпеливо спросил боярин.

Чувствовалось, что, несмотря на долгую дорогу в седле, он прямо сейчас был готов вступить в борьбу с великим князем.

– Нет! – остановил его пыл Мономах. – Сначала заедем в собор святой Софии. Без Бога не до порога, а тут на такое дело идем!

– Верно! – поддержал игумен. – Воздадим сначала Божие – Богови, а кесарю – кесарево всегда воздать успеем!

Ставр Гордятич недовольно подернул плечами: в собор так в собор – и высоко поднял руку, останавливая движение:

– Сто-ой! Последний привал! Всем отдохнуть и… поглядите, на кого вы похожи – привести себя в порядок! Чтоб в Киеве сразу поняли, кто к ним пожаловал!

Дружинники охотно спешились и, весело переговариваясь, как это бывает после дороги, принялись чистить своих коней, а потом заботиться и о своих плащах, доспехах да оружии.

Сам Мономах переоблачился в княжеский плащ, надел новую, опушенную мехом парчовую шапку.

– Вперед! – придирчиво оглядев всадников, снова скомандовал боярин, и, под стягом со строгим ликом Спаса Нерукотворного, дружина переяславльского князя вступила в стольный град Киев.

Возок не быстро и не медленно, а ровно настолько, как приличествует княжеской чести, катил по хорошо знакомым Мономаху с детства улицам.

Да и в юности он здесь немало пожил.

И в молодости, гостя у отца…

А вот и последнее место, где он последний раз в земной жизни видел его родное лицо.

В огромном Софийском соборе было пустынно и гулко. Служба давно отошла. И только немногие люди находились сейчас тут. Одни, среди которых было несколько монахов и монахинь, молились. Другие, приехав из далеких мест и, наверное, впервые в жизни видя такую лепоту, разинув рты и задирая головы, осматривали все вокруг.

Мономах первым делом, как учили его с детства, прошел к главной иконе, перекрестился и поцеловал ее.

Затем – направился к мраморному надгробию, над которым было нацарапано, что здесь покоится прах великого князя Всеволода Ярославича.

Ратибор со Ставкой, хорошо знавшие отца Мономаха, немного потоптались рядом, а затем, из деликатности, разошлись в стороны. Воевода сначала к могиле Ярослава Мудрого, у которого начинал службу, а затем – к иконе своего небесного покровителя, святого Климента, с частицей его мощей. А боярин – сразу к черноризцам, где о чем-то заговорил с отведшей его в сторонку монахиней…

На большом подсвечнике перед надгробьем горело великое множество больших и малых свечей.

«Сегодня поставили, прознав о моем приезде, или так и горят здесь всегда? – подумалось вдруг Мономаху. – А почему бы и нет? Отца всегда уважали и даже любили больше его братьев…»

Свечи радужно засияли, заиграли, превращаясь в огромный сплошной клубок.

Воспоминания охватили Мономаха. Он словно вернулся сюда на десять лет назад, когда этот Собор был переполнен людьми и в нем не гулко, а мягко, торжественно звучал голос произносившего надгробную речь епископа.

«Сей благоверный князь был с детства боголюбив, одеял бедных и убогих, воздерживался от пития и похоти…»

Мономах глубоко вдохнул, чувствуя, как мешает дышать засевший в горле комок.

За несколько месяцев до смерти отца он уже знал, что тот не жилец на земле, и хоть тот даже умер у него на руках, все равно и когда стоял тогда с зажженной погребальной свечой, и долго потом не мог поверить в то, что его нет…

Рядом в момент похорон стояли самые близкие ему люди: жена Гита, дети, Ратибор, Ставка…

Гита плакала. Ратибор, как всегда, сурово молчал. А Ставка… тот наверняка изо всех сил сдерживал себя, чтобы даже тут не продолжать уговаривать Мономаха удержать власть отца, не отдавать ее Святополку.

А как было не уступать? Святополк, хоть всего на несколько лет родился раньше Мономаха, но все же был старшим в роду. Оставить за собой стол отца значило нарушить Закон, преступить завет Ярослава – покосился Мономах на мраморное надгробие своего великого деда. И в его памяти зазвучали другие слова, произнесенные на этом Соборе:

«Он был отличаем отцом своим князем Ярославом, возлюбившим его более прочих детей и повелевшим положить сына рядом с собою…»

Нет, сделать так, как предлагали тогда многие, – означало восстановить против себя многих братьев. И самое страшное, подняли бы головы князья-изгои, вообще оставшиеся без столов. Эти готовы на все, чтобы всеми правдами и неправдами ухватить себе хоть частицу власти.

И тогда превратилась бы вся Русь в сплошную Нежатину Ниву.

А так – после нескольких лет споров и даже войн, на Руси снова хоть хрупкий, да мир и единство. Самое время собрать ее в единый кулак и…

Слезы на глазах Мономаха мгновенно высохли. Радужный клубок снова распался на горящие свечи. И он увидел стоявшую рядом сестру. Ту самую монашенку, с которой разговаривал Ставр.

– Янка? – обрадованно окликнул ее он и тут же поправился, вспомнив ее монашеский чин:

– Прости, Анна!..

Сестра подошла и степенно поклонилась брату.

Как князю.

Тот, помня, какой она непоседой была в детстве, только подивился и тоже сделал низкий поклон.

Как невесте Христовой.

– Сообщили, что приехать должен? – не зная, как и обнять-то ее теперь, смущенно шепнул Мономах.

– Да нет, сердцем почуяла! – тихо отозвалась Анна.

– Что сразу не подошла? – упрекнул ее князь.

– Не хотела тебе мешать!

– Да чем же ты можешь мне помешать, глупая?

– Как это чем? – не поняла Анна. – С батюшкой поговорить и хотя бы вон, – кивнула она на лицо брата, – вдоволь наплакаться.

Мономах утер с глаз и щек слезы и сказал:

– А я как раз вспоминал тебя сегодня. Ту ночь, когда мы из Переяславля в Киев от половцев мчались. И как ты тогда молилась. Почти всю дорогу в санях на коленях стояла! Бог, наверное, только по твоим молитвам и спас нас тогда!

– Надо же, – покачала головой Анна, – а я и не помню совсем…

– Ну так помолись тогда сегодня так, как тогда! – вдруг с жаром попросил Мономах. – То было самое их начало, а теперь нужно, чтобы наступил их самый конец! Очень прошу…

Понимаешь? Надо!

Теперь уже Анна, помня, что ее брат с детства всегда отличался сдержанностью, удивленно посмотрела на него и сказала:

– Ладно. Помолюсь. Ты только не сомневайся – услышит тебя Святополк!

Мономах быстро взглянул на сестру. Что это – действительно правду люди молвят, что его родная сестра прозорливицей стала или же… Ставка успел разболтать?

– Помолюсь, помолюсь! – повторила Анна. – А ты ступай!

Мономах сделал шаг к сестре...

И Янка, теперь в монашестве Анна, которая могла стать женой самого византийского императора, а выбрала этот строгий монашеский путь, широко перекрестила его и сказала одно только слово:

– Иди!..

– …и победишь! – явственно послышалось вслед за тем Мономаху, хотя губы его сестры даже не шевельнулись.

И он, самый уважаемый и непобедимый князь Руси, только покорно кивнул ей и, придерживая рукой бьющийся в ножнах по ноге меч, решительно направился к выходу.

Ратибор и обрадованный Ставр Гордятич быстро пошли за ним следом.

Выйдя из Собора, Мономах перекрестился на его кресты и молча сел в свой возок. У него еще оставалось несколько минут езды, чтобы подвести итог мыслям: чем все-таки убедить Святополка пойти на половцев, как некогда тот уговорил его пойти на них. Надо же, только и покачал он головой, вроде бы то же, одни и те же слова, а какая большая разница.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю