Текст книги "Иду на Вы"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Его матушка в печке спрятала! – шепнула Милуше худая женщина, и та крепче прижала к себе сына. – Если б их дом подожгли, и его бы, считай, не было!

– А матушка-то его – первой красавицей в округе была! – принялась причитать статная.

– И батюшка как за нее вступился! Один, с охотничьим ножом на половца за нее пошел! На части ведь изрубили его, окаянные! Да еще и копьями искололи!..

– А матушку – босую по снегу – в полон увели…

– Ну, нет…

Славко внезапно сжал кулаки и бросился назад к веси.

– Стой, ты куда? – только и успела крикнуть ему вслед Милуша.

– Я только туда и обратно! – обернувшись, успокоил ее Славко, но издали, из-за снежной пелены метели, донеслось его затихающее: – Проща-а-ай!..

– Вот оглашенный! – покачала головой статная. – Весь в отца! Тот ведь перед смертью все таки успел ножом до лица хана дотянуться. С тех пор, говорят, тот серебряную маску на лице носит да шепелявит – словно змея шипит!

– Но мы же ведь прятаться – в лес идем! – простонала, цепляясь за последнюю надежду, Милуша.

– Э-э, милая! Хан Белдуз, если захочет, и на дне моря разыщет, так что прощайся лучше со своим сыночком и… меня прости! – поклонилась худая женщина.

– И меня! – вслед за ней попросила высокая. – Я ведь тебе все время завидовала!

Несколько минут Милуша шла, пытаясь постигнуть, если не сердцем, то хотя бы умом услышанное, с каждым шагом все крепче и крепче прижимая к себе сына. Вдруг она увидела темневшую справа от протоптанной тропы лисью нору и метнулась к ней.

– Гав! Гав! Гав! – опускаясь на колени, по-собачьи залаяла она и по самое плечо засунула в нору руку.

– Что это с ней?

 – В уме повредилась девка? – забеспокоились женщины.

Но Милуша, судя по всему, прекрасно соображала, что делает.

– Пустая! – с облегчением выдохнула она и, поцеловав крепко спящего сына, бережно вложила его в лисью нору, стараясь засунуть как можно глубже.

Затем широко перекрестила темное отверстие и, разогнувшись, умоляюще крикнула:

– Родимые! Если кто останется жив, запомните это место! Спасите его!

– Что она делает?! – в ужасе вскричала худая женщина.

Но статная остановила ее:

– Не мешай, может, хоть так, да спасет сына!

Женщины подхватили рыдающую Милушу под руки, и она, беспрестанно оглядываясь назад, побрела вместе с ними к совсем уже близкому лесу…

 Бормоча: «Отца – саблями, а потом – копьями… мамку – босиком по снегу…», Славко ворвался в свою землянку и, не зажигая лучины, на ощупь принялся рыться по всем углам.

– Да куда ж он запропастился? Милуша что ли его нашла? – только и слышался отовсюду его едва не плачущий от нетерпеливой досады голос.

Убогое Славкино жилище никак не походило на землянку, в которой жила семья кузнеца.

Печь, в которой его когда-то спрятала от половцев родная мать, давно пришла в негодность, и он топил здесь по-черному – просто разводя костер на полу, а потом выветривая дым и плотно закрывая дверь. Полы были земляные. Впрочем, лежанка с наброшенной на нее овчинной шкурой, стол и скамья – тоже! Из всей посуды были только две-три потресканные глиняные миски, старая кружка, да обгрызанная по краям ложка, которую еще отец сделал из липовой баклуши. Много ли ему одному надо?

С тех пор как Милуша первый раз зашла к нему за чем-то и увидела, в какой грязи и нищете живет он один, без родителей, она, как могла, стала помогать ему. Протапливала землянку, пока его не было. Кормила, за что ее вскоре стали звать его второй матерью.

Убиралась тут…

Вот этих ее приборок он сейчас как раз и боялся.

Искал-то ведь он не какую-нибудь детскую забаву, а настоящий охотничий нож. Тот самый – отцовский! Найди его однажды Милуша, конечно, сразу бы отдала мужу, с просьбой сохранить, покуда он вырастет.

Вот Славко и перепрятывал его раз за разом. Каждый раз в новое место. И теперь, как назло, в самый нужный момент никак не мог найти его!..

Неужто Милуша и впрямь нашла его?

Да нет!

Вот он!

Славко достал наконец из напольной щели полуразвалившейся глинобитной печи нож. Он ощупал его костяную, сделанную под крепкую мужскую ладонь, рукоять, погладил широкое лезвие, с желобом для стока крови, и с облегчением опустился на скамью.

Длинная была эта скамья. Видать, отец с матерью, строя землянку, желали, чтобы много у них было детей.

Да всему помешали половцы.

Вон – на ноже – несколько глубоких зарубин, не иначе следы от тех самых их сабель…

– Ну, все, хан Белдуз! – клятвенно прижимая к груди нож, прошептал Славко. – Теперь погоди у меня, хан Ласка!

Половина дела была сделана. Нож был у него в руках. Теперь оставалось только придумать, как дотянуться им до самого сердца Белдуза. Нож длинный – три раза достать 12 хватит!

«Нет! – вдруг покачал головой, вспоминая крепкие доспехи осторожного хана, Славко. – В грудь его не ударишь. Зато горло… горло у него приоткрыто – вот куда надо метить!»

Славко, тренируясь, дотронулся до себя ножом и только тут обнаружил, что его шея до сих пор обвязана ханской плеткой, а рукоятка ее болтается где-то на спине!

Примечающий все на свете, дед Завид, наверное, не успел разглядеть ее в темноте и спешке, а самому ему просто было не до этого!

Славко оглядел костяную, сделанную искусным мастером в виде змеи рукоять, длинную полоску сыромятной кожи. Хотел бросить на пол плеть ненавистного хана да еще и плюнуть на нее. Но, поразмыслив, передумал и обвязал ею полушубок вместо потерянного вместе с налимом пояса. Какой-никакой, а трофей. У степняков, как он слышал, потерять плетку – это пусть не такой большой, как потерять саблю или коня, – но все же позор!

Так как же убить ему хана?

А вот как! Когда он въедет с отрядом в весь, неожиданно выскочить из землянки, броситься на него и воткнуть ему нож в горло: вот так! так! так!

Славко несколько раз яростно ударил ножом в печь и обессиленно опустил руку.

Нет, не пойдет!

Во-первых, как он дотянется до горла сидящего на коне хана?

Во-вторых, тот, что стрелял в него с налимом, и двух шагов сделать не даст – насквозь проткнет своей каленой стрелой.

И, наконец, это уж точно будет последним, остальные не дадут ему добежать до хана, не то чтобы дотянуться до его горла ножом… Отцу – уж на что, говорят, сильный он был, – и то не позволили сделать этого…

Что же тогда делать?…

Может, не выбегать никуда, а встретить его прямо тут? А что? Начнут ведь они обыскивать дома. Он спрячется за дверь – вот так…

Славко встал за дверь и с готовностью выставил перед собой нож.

…И как только половец войдет, р-раз ему в спину, дв-ва! А дальше – одеть его шапку, халат, вскочить на коня и – кто там в темноте разберет – броситься к хану! А там – будь, что будет!

– Нет, тоже не пойдет… – с сожалением покачал головой Славко.

Половец – народ осторожный, русскими печальному опыту хорошо обучен! Он сначала саблей или копьем раз десять проверит, нет ли кого за дверью, и, только убедившись, что там никого нет, войдет в землянку. Они разве что только убитых не трогают…

«Хм-мм… гм-мм… убитых?»

Славко мгновение подумал и стукнул себя кулаком по лбу:

– Вот что делать надо! Притвориться убитым!

Он картинно лег на пол и рукоятью кверху всунул себе под мышку отцовский нож.

– Эх, крови для убедительности не хватает. И зачем я только от ханской отмылся? – вслух пожалел он и ахнул: – А чем клюква не кровь?!

Славко мигом вскочил на ноги и, выскочив из своей землянки, бросился в дом Милуши.

Без нее и малыша здесь было так непривычно и пусто, что он чуть было не заплакал.

Конечно, опытный дед Завид, спрятав людей в сугробах под снегом, сделает все, чтобы им было там даже теплее, чем в землянках, но…

Но времени долго думать об этом у Славки не было.

Он ощупью разыскал в шкафчике под столешницей кринку с клюквой, которую Милуша строго берегла на случай простуды сына, и, отсыпав себе целую пригоршню, а затем, подумав, и другую – последнюю, мысленно попросил у нее прощения за такое воровство…

Надо было спешить.

 Половцы могли появиться в любой момент.

И Славко, по привычке плотно закрыв за собой дверь, бегом вернулся в свою землянку.

Здесь он быстро растер у себя по груди раздавленные ягоды и, еще убедительнее изображая из себя убитого человека, разлегся на полу.

Однако время шло, а половцев все не было.

Славко стал мерзнуть.

Тогда он, решив, что всегда успеет распахнуть полушубок, только покрепче запахнул его.

Потом, подумав еще, потянул с лежанки и подстелил под себя овчинную шкуру.

Наконец лег, задумался сам не зная о чем. И даже не заметил, как провалился в глубокий, омутный сон…

 Очнулся Славко от звука конского топота.

И – будто не спал.

Одинокий всадник ехал по веси.

Вот он приостановился. Послышался скрип шагов. Тишина. И – снова топот коня, на этот раз явно к его землянке.

Мысль работала быстро и ясно.

Полулесная, полузвериная жизнь с малолетства приучила его самого, как лесного зверя, в любой момент быть в готовности принять решение, отразить внезапный наскок, отстоять свою жизнь.

Вот и теперь он весь напрягся, готовый к броску. Зверек, чистый зверек. Только сердце оставалось человеческим. Не столько страшно, как обидно было умирать Славке.

Одиннадцать лет, да вот двенадцатую зиму прожил, а что хорошего видел в жизни? И главное – чего хорошего сделал в ней?..

Дверь открылась, и в землянке стало немного светлей. Неужели он проспал почти до рассвета?

Потоптавшись на пороге, вошедший человек стал осторожно спускаться по ступенькам вниз.

«Почему он один? – лихорадочно соображал Славко. – Половецкий разведчик?»

Хорошо, если бы это был тот, с глупым лицом.

Но нет, шаги тяжелые. Скорее всего, это стрелок. Или кто-то из других крепких воинов хана.

Темная грузная тень вошла в землянку, подошла, вскрикнула и склонилась над ним.

Славко настолько ушел всем своим существом в то, что должен сейчас сделать, что даже не успел толком удивиться тому, с каких это пор половцы носят русские бороды и знают его по имени.

Он выхватил из-под мышки нож, сделал короткий замах и непременно ударил бы. Но чьято мощная, точно кузнецкие клещи, рука перехватила его руку и без особого труда заставила пальцы выронить нож.

– Фу ты, Славко! Слава Богу, живой! – послышался сверху знакомый бас.

Славко?..

Славко вгляделся в склонившегося над ним человека и, узнавая в нем давнего друга Милушиного мужа, тоже кузнеца, недоверчиво прошептал:

– Онфим? Ты?..

– Я, кто же еще! Ну и напугал ты меня!

– Этим? – слабо удивился, кивая на нож, Славко.

– Да нет, тем, что живой! Ну представь себе сам: лежит покойник с ножом в груди, весь в крови, и вдруг бросается на тебя…

 – Да это не кровь – клюква! – сконфуженно пробормотал Славко.

Чтобы окончательно убедиться, что тот не лжет, мужчина провел по красному пятну на груди Славки пальцем, лизнул его и, кисло сморщившись, сплюнул:

– И кого же ты так ждешь?

– Кого-кого, половца, кого же еще? – садясь, огрызнулся Славко.

– То-то, я смотрю, все в Осиновке словно вымерло! – понимающе кивнул Онфим. – Остальные-то хоть успели уйти?

– Да, но…

– А я, понимаешь, – не дослушивая, Онфим стал развязывать свою котомку и выкладывать на стол небольшую кринку, свертки и две монеты, – гостинцы Милуше привез. Муж ее наказал завезти по дороге. Захожу, а их нет. Так вернутся, передай им: вот мед, пряник для сына, пара сребреников, чтоб зерно для муки купить. Ну и, конечно, колечко…

– Постой, Онфим, погоди! – попытался остановить туговатого на ухо кузнеца Славко.

Но тот не унимался:

– Что погоди? Что постой? Тут и для тебя подарок имеется!

– Для м-меня?!

От удивления Славко даже забыл про то главное, о чем хотел сказать Онфиму. Не так часто баловала его жизнь подарками.

– Вот, держи!

Онфим бережно развернул большой узелок платка и протянул Славке кованый бронзовый крестик.

Ожидавший увидеть засапожный нож, который давно обещал выковать ему муж Милуши, Славко раздосадованно засопел. Но, не желая огорчать добродушного Онфима, с деланной улыбкой принял крест.

А тот принялся расхваливать его:

– Настоящий мощевик, любую святыню внутрь вложить можно! Не хуже греческого будет.

Сам Милушин муж сделал!

Славко осторожно положил крест рядом с гостинцами и уже открыл рот, чтоб сообщить наконец Онфиму о Белдузе, но тот заторопился так, что ничего не хотел и слушать:

– Все-все! Мне пора назад, в Переяславль возвращаться! А то, если опоздаю, такое Мономах сотворит…

Было странно слышать это от могучего взрослого человека.

И тем не менее Славко успел крикнуть ему вслед:

– По большой дороге не возвращайся! Там – половцы!

– Где?

– У моста.

– Ладно, объеду! Береженого Бог бережет! Кто хоть на этот раз-то пожаловал?

– Кто-кто! Я тебе в сто сотый раз пытаюсь сказать: хан Белдуз!

Онфим остановился, и лицо его сморщилось так, будто он выпил отравы:

– О Господи! Погоди, постой! Кто?!

– Это я все говорю тебе – постой-погоди! – даже обиделся Славко и, подбежав, прокричал ему в самое ухо: – Хан Ласка! Белдуз!!

– Да не глухой, слышу! – отмахнулся Онфим. – Ты лучше скажи, ваши куда ушли? Где схоронились?!

– В лесу, как всегда!

Онфим в ужасе посмотрел на Славку:

– От Белдуза?! Я думал, это какой другой хан! Да разве можно от него по лесам прятаться?

– Это еще почему? – предчувствуя что-то недоброе, похолодел Славко.

– А потому, что после набега Боняка нечего искать ему в вашей веси! Что он тут может 15 найти? То ли дело люди – живой товар! Который, как он прекрасно знает, при первом известии о половцах сразу бежит прятаться… И значит, где Белдузу искать его?

– В лесах!.. – падающим голосом ответил Славко. – Да оврагах…

– Верно! – кивнул Онфим. – Да по другим тайным местам, о которых ему, если не лазутчики, то нюх его известит!

– То-то все шли, как чуяли – словно на смерть прощаясь…

– Тут не то что на смерть… Давно хоть ушли? – с последней надеждой спросил Онфим.

– С вечера… – глянув на предрассветный свет за дверью, охнул Славко и с готовностью предложил: – Может, мне сбегать, сказать, чтоб вернулись?

– Эх! Да разве ты успеешь? Что я теперь другу скажу? Какой поклон передам от жены с сыном?! Эх, Господи, благослови! Спаси и сохрани на всех путях и дорогах…

Перекрестившись, Онфим в сердцах махнул рукой и тяжелыми шагами стал подниматься по ступенькам к двери.

Через несколько мгновений наверху раздался его гремучий бас и быстро удаляющийся стук конских копыт…

 Оставшись один, Славко присел было на лавку, но тут же вскочил.

– А я-то чего здесь сижу? – во весь голос накинулся он на себя, по давней привычке рассуждать дома сам с собой, вслух. – Онфим в Переяславль уехал. Белдуза, видно, и правда ждать тут нечего…

Он покосился на пряник и кринку меда, оставленные на столе кузнецом, но, как ни был голоден, сглотнув голодную слюну, не стал даже притрагиваться к ним.

– Скорей в лес! Вдруг да успею? Вернутся, сами съедят!

На столе лежал еще новенький, сияющий, словно червонное золото, бронзовый крестик.

Славко хотел было взять его, но, тронув свой, повешенный ему на шею еще матушкой, вспомнил, что у него уже есть один. Да и тот не особо помогает. Зачем ему тогда два?

Плечам и груди от высохшей клюквы было липко и неприятно.

Славко собрал с пола снег, оставленный с валенных сапог Онфимом, и, взвизгивая от холода, стер с себя клюквенную кровь. Смахнул красный снег на пол, вытерся насухо лежавшей на полу овчиной. Затем быстро запахнул полушубок и, снова подпоясав его ханской плеткой, под которую всунул нож, выскочил из землянки.

За дверью было ветрено, но бесснежно. То, что он принял за рассвет, оказалось светом луны, которая после того как ветер прогнал облака, почувствовала себя настоящей хозяйкой на небе. До восхода было еще далеко.

Тиун встретил его радостным лаем. Но Славко даже не обратил на него внимания.

Этот, как и он, не пропадет. А вот другие…

Грустно было идти по обычно просыпающейся в это время веси. Намерзшись за ночь, люди сейчас бы, как всегда, заново протапливая по-черному землянки, собирались стайкой и говорили о половцах, погоде, будущем урожае или просто спорили, а то и дрались…

А теперь…

Славко как можно быстрее, и не потому, что спешил, а не могло сердце спокойно видеть такой родную весь, миновал Осиновку и, согнувшись под порывами так и норовившего сбить с ног ветра, куда медленней направился по полю.

Тропы давно уже не было видно. Ее уже, наверное, в сто сотый раз заметала и переметала то убегающая вперед, то кружащаяся на месте, словно водоворот, поземка. Но кому, как не Славке было знать эти места! Он бы и с закрытыми глазами узнал их!

Вот проселочная дорога. Но дед Завид нарочно не пошел по ней, а повел людей прямо 16 через голое поле.

Здесь они пристроились с Милушей в хвост вереницы.

Здесь дед Завид, оставив его за старшего, ушел вперед. Ох и достанется ему за самовольный уход, если только тот жив. Да пусть хоть всю шкуру сдерет, мысленно согласился Славко. Он только петь и кричать будет – от счастья!

Здесь идущие рядом женщины стали вспоминать о последнем набеге Белдуза, и он, не выдержав, бросился назад – мстить ненавистному хану…

Тут они пошли дальше уже без него…

Здесь…

– Постой, а это что?

Где-то невдалеке послышался вроде бы писк ребенка.

– Детский плач? – Славко приподнял край заячьего треуха и прислушался. – Точно!

Милушин орет! Ай да дед Завид! Догадался-таки не уходить в лес! Спрятал наших там, где сам хан Ласка не догадается искать их! Прямо на ветру, в открытом поле! Сделав их видимыми издали кочками да бугорками! Бедные, как же они тут!.. То-то обрадуются, что можно возвращаться домой!

Славко бросился на крик и остановился.

«Ну и запрятались, никого не видать! Прямо как кроты позарывались в землю!»

– Эй, вы! Эге-е-й!! – радостно закричал он. – Будет вам зря мерзнуть! Где вы тут?

Выходите!

Однако никто не отозвался ему.

И ни одна кочка, ни один бугорок даже не шевельнулись…

Тогда Славко бросился вперед, но и там не было никого…

И в двадцати шагах вправо, и в пятидесяти влево – тоже!..

– Эй, эй-эй-эй… – уже неуверенно повторил он. – Где вы? Это же я, Славко…

И тут снова раздался плач ребенка. Славко мгновенно повернул на него голову и увидел, как там, откуда он доносился, мелькнула быстрая легкая тень.

– Л-лиса?..

Славко подбежал туда и увидел зияющее в земле отверстие, откуда, уже не переставая, орал Милушин сын.

Из норы хищно извивался конец лисьего хвоста. Славко ухватился за него и с трудом выволок наружу тяжелую сопротивляющуюся посильней Тиуна лисицу…

– Ах ты… мало нам хана Ласки, так еще и хан Лиса объявился?!

Славко выхватил из-под плетки нож и, несколько раз ударив им лисицу, далеко отшвырнул ее в сторону.

Затем чуть ли не весь просунулся в нору и, бормоча: «Ну, где же ты там?.. Иди ко мне!..», вытащил вслед за собой… сына Милуши.

Всегда тянувшийся к нему с улыбкой мальчик сейчас изо всех сил отбивался ручонками, царапался, кричал и уже хрипел.

Славко схватил его на руки и, словно тот мог ответить, затряс, задавая бессмысленные вопросы:

– Ты! Один? А где же все остальные?!

Ветер выл, словно пытался унести вдаль на далекий восток, где была Степь, все ответы.

Прижимая к себе мальчика, Славко стоял один посреди поля, и постепенно смысл происшедшего тут стал проясняться в его голове.

– Все ясно… – прошептал он. – Перехватил их проклятый Белдуз прямо в поле! Даже до леса не дал дойти! Всех угнал! Всех увел! А может…

Славко с надеждой посмотрел в сторону леса, но тут же отогнал спасительную мысль:

– Нет! Раз Милуша сына в лисью нору засунула, значит, совсем плохо дело было… Теперь 17 этого хотя бы спасти! О, Господи! – спохватился он. – Да он же ледяной весь!

Славко торопливо всунул малыша себе под овчину и быстрым шагом пошел назад.

– Сейчас мы домой придем! – бормотал он на ходу. – Дома у нас пряник, мед есть… и дверь я плотно закрыл, там хорошо, тепло! Эх, и зачем я только всю клюкву извел зря! Чем тебя лечить, если вдруг заболеешь? И помочь-то теперь – кому?

Славко на всякий случай оглянулся, но увидел позади только лису. Пятная землю кровью, она тяжело ползла на брюхе в свою нору – помирать.

– А-аа! – отмахнулся от нее Славко. В другой раз он непременно прихватил бы ее с собой.

Но теперь – до лисы ли ему было? Да и вся шкура той была безнадежно попорчена, истыкана ножом...

И больше не оглядываясь, он уже бегом кинулся в Осиновку… б 6 Б По полутемному зимнему, без всякого намека на начавшуюся весну, лесу, один, только с длинным прямым мечом на поясе, ехал всадник.

Он что-то явно искал в этом лесу, то и дело прислушиваясь, приглядываясь и принюхиваясь.

И наконец нашел.

Остановил коня, услышав доносившееся откуда-то снизу, идущее из-под сугробов, как из могил, чуть слышное, больше похожее на бабий плач, заунывное пение: От бере-о-озы до бере-о-озы Шли в поло-о-он, роняя сле-о-озы, Подгоняемы плетьми-и-и, Жены русские с детьми!

Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

Да летает сытый вран-н-н!..

Всадник тронул поводья коня, направляя его к самому большому сугробу, как вдруг позади раздался явно подделывающийся под суровый мужской голос – детский голосок.

– Эй, ты! Кто такой и что ты тут делаешь?

Всадник придержал коня и оглянулся.

Это был Онфим.

Увидев выходящего из-за дерева, с огромной, не по росту дубиной, мальца, он улыбнулся ему и знаком велел приблизиться… И пока тот шел, проваливаясь в снег, продолжал слушать песню.

От ряби-и-ины до ряби-и-ины Им восле-е-ед глядят мужчи-и-ины.

Но не ягоды ряби-и-ин На телах лежат мужчин!

Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

Да летает сытый вран-н-н!..

Песня слышалась наверху, а внизу, под разбросанными тут и там сугробами, сидели люди...

Под одним из них, раскачиваясь в обнимку, статная женщина с худенькой тянули песню, которую подтягивали под другими сугробами. Не пела, наверное, одна только Милуша. Плача и заливаясь слезами, она уговаривала деда Завида: 18 – Дед, родненький, миленький, отпусти, а!

– Сказано, не пущу, значит, и не проси даже! – слышался в ответ сердитый шепот.

– Замерзнет ведь… И Славки, как назло, нет! Он бы сбегал узнал, как он, а может быть, даже принес сыночка!

– Эх, меня не было рядом! Как ты только могла оставить его? И Славко тоже хорош!

– Да его тогда уже не было с нами!

– Как это не было?

– А вот так – ушел он!

– Как это ушел? Куда?

– Откуда мне было знать? Сказал, скоро вернусь.

– Ну, я ему вернусь!

– Ну, дед… миленький, родненький… ради Христа!

– Ради Христа я только помолиться теперь для тебя могу!

– И… поможет?

– А как не помочь? Христос сказал, если двое или трое будут молиться во имя Его, то и Он будет посреди них! То есть здесь, среди нас!

– Как… Сам Христос?! – силясь постичь сказанное, прошептала Милуша. – Здесь?!

– Неложно каждое слово нашего Бога! – строго оборвал ее дед Завид и, как ни тесно было под сугробом, истово перекрестившись, с чувством сказал: – А мы еще святого Климента, покровителя земли Русской, первых святых наших Бориса и Глеба да Саму Божью Матерь на помощь призовем. Попросим их умолить Христа простить грехи наши тяжкие, за которые нам столь великие скорби посылаются.

Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.

Дед прицыкнул на них и в полной тишине начал молиться:

– Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси нас! Все святые, молите Бога о нас!

– Про ребеночка, про сына моего не забудь! – напоминая, простонала Милуша.

Но дед Завид словно не слышал ее.

Прочитав молитву «Отче наш», он принялся просить Господа спасти и сохранить вверенных ему людей от врага лютого, дикою злобой гонимого, никого не щадящего!

– И сына ее… младенца… – сказал наконец он.

– Добрыню! – подсказала Милуша.

– …в христианстве – Георгия! – перебил дед Завид, грозно зыркнув на нее глазами за то, что при молитве упомянуто языческое, а не данное при Святом Крещении имя. – Спаси и сохрани его, безгрешного, живым и невредимым верни. Впрочем, да будет на все не моя, но Твоя воля! – докончил он, и женщины, давясь слезами, снова тихо запели: От ряби-и-ины до бере-о-озы То ли ро-о-осы, то ли сле-о-озы Бедной матери-земли-и-и – Снова половцы прошли!

Не успели они дойти до дыма пожарищ и сытого ворона, как в сугроб неожиданно заглянула мальчишеская голова и, отыскав быстрыми глазенками деда Завида, шепнула:

– Дед! Там – всадник!

– Половец? – сразу насторожился дед Завид.

– Нет, наш – русский! Говорит, ты его знаешь! А еще говорит, чтоб ты вышел. Разговор, говорит, к тебе есть.

– Знаю, говоришь? Ну-ка, ну-ка, посмотрим, кто к нам ли пожаловал? Не сам ли князь Владимир, во Святом Крещении Василий, по дедушке – Мономах?

 Дед Завид, кряхтя, поднялся и с трудом выбрался из сугроба.

– А-а, ты, Онфим? – и правда, сразу узнал он.

Кузнец встретил его с улыбкой:

– Хорошо спрятал своих, дед! Насилу отыскал! Да только все равно Белдуз бы нашел!

– Тьфу тебе на язык! – сплюнул дед Завид и недовольно покосился на могучего всадника: – Ты что, каркать сюда приехал?

– Нет. Предупредить. Он-то еще, люди говорят, не ушел отсюда совсем. Бродит все где-то.

Но ни в одну весь не зашел. А вы по лесам хоронитесь! В лучшем случае, с одного тайного места в другое перебегаете!

– Это ты к чему? – насторожился старик.

– А ты до сих пор не смекаешь? Давай-ка отойдем в сторону…

Онфим спешился и, уводя деда Завида от сугроба и любопытных ушей мальца, стал что-то втолковывать ему.

Вернулся дед совсем другим – растерянным и слегка виноватым.

– Да, твоя правда, как же я сразу об этом не подумал? Дырявая моя голова… Совсем стар стал!! – беспрестанно вздыхал он и уже совсем миролюбиво спросил: – Про нас-то узнал откуда?

– Очень просто, – вновь забираясь на коня, ответил Онфим. – Славко сказал!

– Славко-о? – вновь построжел голосом дед. – Где ты его видел?

– Да у него дома. Он там меня чуть отцовским ножом не убил!

– Как это – не убил?!

– За хана Белдуза принял! Он ведь его в вашей веси ждать остался.

– Вон оно что! – протянул дед Завид. – Ну, я ему теперь дождусь!..

Но Онфим неожиданно заступился за Славку:

– Да будет тебе! Такого не пороть – беречь надо. Смышленый парень. Был бы княжеского рода – великим князем бы стал! А из купеческого – так купцом, равных которому во всем свете нет! К тому же вырастет еще немного, тебе замена будет! Все, дед, некогда мне здесь боле задерживаться! А то Мономах не посмотрит, что я задержался, дабы выручить его бывшего воина!

– Воина… Мономах… – внезапно влажнея глазами, повторил дед Завид и, заметив, что все это видит малец, строго наказал ему обойти все сугробы с людьми и сказать, чтобы скорей шли к нему. А затем сбегать в весь и узнать, нет ли там половца, а Славку предупредить, что он убьет его, если тот опять будет искать хана Белдуза.

Первыми из сугроба выползли женщины-подруги. Песня, вырвавшись на свободу, набрала, было, полный голос… Но тут же, под строгим взглядом деда Завида, сникла и, словно напоминая всем, что опасность, оказывается, еще не миновала, зазвучала еще тише, чем изпод снега: Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

Да летает сытый вран-н-н!..

 Как ни спешил дед Завид скорее покинуть сразу ставший опасным лес, как ни торопила его Милуша, а уйти так сразу не удалось. Он так разбросал по берендеевым чащам людей, чтобы хоть кто-то да остался в живых, так строго наказал не откликаться ни на какой шум, что малец с ног сбился, пока собрал всех вокруг деда Завида.

Одна старушка так и осталась под сугробом. То ли задохнулась под ним. А может, смертный час ждал ее именно здесь. В любом случае, дед Завид решил пока не трогать ее, а как все успокоится, вернуться за ней и похоронить на кладбище по-христиански, как 20 положено.

Малец, выполнив первое поручение, даже не передохнув, бросился бежать в весь выполнять другое. Вскоре он превратился в точку, а после и вовсе исчез из глаз.

Вслед за ним двинулись и остальные.

Смерть старого человека – естественная вещь. Оставшиеся старушки с женщинами коротко всплакнули. И дальше шли уже радуясь, потому что и не чаяли увидеть этот обратный путь.

Дед Завид, задетый за молодые струнки памяти словами Онфима, на ходу рассказывал о том, как воевал в отрядах нескольких князей, но больше всего – про Мономаха.

– Владимир Всеволодович мог бы сейчас и великим князем быть! – убежденно говорил он.

– Да не захотел нарушать завет, данный Ярославом Мудрым, передавать главный стол не от отца сыну, а главному в роду. Уступил Киев Святополку. И правильно сделал. Иначе вся Русь стала бы тогда Нежатиной Нивой.

В который раз рассказав про битву, в которой сошлись в страшной схватке сразу несколько князей и двое из них смертно легли на поле боя, а сам он потерял руку, дед Завид продолжал:

– Мономах всегда знает, что делает. Боже упаси ослушаться его когда! Ведь он, дай Бог памяти, стал князем, когда был чуть старше Славки, и вот уже лет сорок как князь. И кровь в нем особая – с одной стороны Рюриковичей, а с другой – византийских императоров!

– Дед, а что ты сам все время делаешь то, за что нас ругаешь? – вдруг с лукавинкой спросила статная женщина, подталкивая локтем худую.

– Что именно? – вскинул на нее лохматую бровь дед Завид.

– А вот – «дай Бог памяти», «Боже упаси» – божишься! Ведь это же, сам говоришь, – грех!

– Правильно, грех поминать имя Божие всуе. Но я же ведь не божусь, глупая! Вот – те крест!

– А что же ты делаешь? – поддерживая подругу, усмехнулась худая.

– Ох, верно люди говорят – кого Бог хочет наказать, того в первую очередь обделяет разумом! – покачал головой дед Завид и значительно поднял указательный палец. – Я на самом деле к Богу так обращаюсь. И если хочешь знать, этому тоже Мономаху обязан!

Однажды услышал его разговор, прислушался и понял – уж коль он, князь, все время молится и каждую мысль Богу вверяет, то каково же тогда быть мне, простому смертному?!

Дед Завид принялся и дальше говорить о Мономахе, о том, что всегда было туго на Руси, потому что до половцев были торки, до них печенеги, а там сказывают – какие-то скифы… Но теперь его слушали только старавшиеся не отставать от него старушки да малыши.

Милуша всем своим существом уже была в полуверсте отсюда, куда еще предстояло дойти, и ничего не слышала и не видела вокруг.

А женщины-подруги, когда опасность миновала, неожиданно принялись за старое.

– Ты что это меня все с тропы сталкиваешь? – вдруг подала недовольный голос худая.

– Я тебя? – возмутилась статная. – Да это ты мне идти не даешь!

Обиженно сопя, они прошли еще немного и вдруг стали сожалеть о прощенных друг дружке долгах.

– Ты это… – первой, как бы невзначай, начала статная, – полмеры зерна все-таки мне верни!

– Ладно, – с вызовом согласилась худая. – Но тогда и ты мне корзину брюквы отдай!

– Слыхали, я ей полмеры, а она целую корзину!

– Цыц! – прикрикнул, гася разгоравшийся было спор дед Завид. – Вон, кажется, наш малец возвращается.

Вдалеке действительно опять показалась точка, которая, обежав почему-то одно место в поле кругом, вскоре превратилась в тяжело дышавшего мальчугана, вставшего как вкопанного перед людьми.