Текст книги "Иду на Вы"

Автор книги: Евгений Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Это еще почему? – нахмурился Славко.

– А потому что сам посадил бы тебя сейчас на нее, чтоб не сбежал! И вы, ребята, поглядывайте за ним, ведь это же – Славко!

Но как ни приглядывали могучие пешцы за Славкой, он все же вскоре сбежал от них.

Надоело ему идти пешком вслед за бежавшим врагом. Хотелось видеть, как можно больше.

И забравшись на одного из половецких коней, которые, в великом множестве оставшись без всадников, носились по полю под гневные окрики богатырей, он бросился нагонять далеко ушедшую вперед битву.

Где он только не побывал в этот великий день!

Накинув простой русский плащ, был и возле дружинников, и неподалеку от отбивавшихся половцев, и даже на пригорке, где поставили походный шатер для самого Мономаха!

Только здесь он пришел в себя, и то от знакомого голоса, точнее – от двух радостных криков, которые слились в один:

– Славко!

– Златослав!!

Славко оглянулся и ахнул, увидев призывно махавших ему руками Звенислава со своим отцом.

– Купец! Звенислав! – бросился он к ним. – А вы тут откуда?

– Да мы тут уж давно! – сияя, отозвался Звенислав. – Считай, с самого начала! А я и того раньше!

– Сумел-таки передать Мономаху нашу весть? Не забоялся по дороге?

– Да всяко было… Но – передал! А ты – из Степи скачешь? Отец мне все рассказал!

– Да нет, – спешиваясь с коня, устало вытер со лба пот Славко. – Я уже и тут успел везде побывать!

И действительно, где только не был Славко в тот великий для всей Руси день, когда, по слову летописца, вселил Бог великий страх в диких половцев. И помчались они прочь. А русские уже только добивали бегущего врага и брали его в плен… Погибло множество ханов, в том числе и Ороссоба.

Победа была полной.

Во все концы земли помчались гонцы с неслыханным известием, что Русь одолела Степь.

Один из таких гонцов, только что получивший грамоту от Мономаха, уже садясь на коня, вдруг увидел Славку, идущего в обнимку со Звениславом, который, в свою очередь, не выпускал из своей руки крепкие пальцы вернувшегося из Степи отца.

– Отрок? Ты?! – оторопело позвал он.

– Доброгнев! Живой! – обрадованно воскликнул Славко, который вновь было пригорюнился от дум о так и ненайденной матери. – Добрался-таки? И тогда, в Чернигов? И сюда, от половцев?

– Добрался, добрался! Я же – гонец! День-то сегодня какой, а? А ты почему такой невеселый?

– Да матушку повсюду искал! Нигде не нашел… видать, не судьба нам встретиться больше…

– Не горюй, Славко, поищем еще! – подал голос Звенислав. – Отца попрошу, и он поспрашивает! Найдем, а там, глядишь, и… снова уверуешь? – подмигивая, шепнул он. – В Бога-то!

– Да я и так уж… без матушки… – смущенно пробормотал Славко. – Уверовал…

Тем временем гонец, всмотревшись в разодетого опять в нарядные одежды Звенислава, наконец узнал и его:

– Как! Не может быть! И ты здесь?

Увидев вышедшего из шатра Мономаха, он не спеша слез с коня – тревожили, видать, его недавние раны – и, подойдя к нему, сказал:

– Князь! Вот те самые отроки, про которых я тебе говорил!

– Эти? – с удивлением посмотрел на совсем еще юных ребят переяславльский князь.

– Ну да! Эй, Звенислав, и ты, так и не знаю, как там тебя по имени, идите скорей сюда! Вас сам князь зовет!

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим! – улыбнулся Мономах.

– Вот – Звенислав, – показал на купеческого сына Доброгнев. – Это он меня от половца спас и к коню привязал, чтоб я твой приказ до конца выполнить смог. Хорошо привязал, умело!

– Не может быть, княже, гонец что-то путает! – услышав, что сказал Доброгнев, подходя, возразил купец. – Стыдно признаться, но тебе я не могу солгать… мой сын – наипервейший трус!

Гонец с укором посмотрел на него и покачал головой:

– Эх ты! Отец еще называется… Сына своего не знаешь! Наипервейший храбрец – вот кто твой сын!

– Да я тут при чем? То все молитва да одолень-трава! И… еще вот – Славко! – засмущавшись, кивнул на своего друга Звенислав. – Это ведь он тебе раны тогда перевязал, он коня раздобыл и ханскую плетку дал!

– Ах да! – вспомнил Доброгнев, доставая плеть. – Держи, отрок, ее назад! Хороша плетка, да обещания выполнять надо!

В этот самый момент к Мономаху подвели хана Белдуза. Увидев свою плетку в руках Славки, затем одетого в дорогую одежду Звенислава, тот разом все понял и, изменившись в лице, дернулся вперед… Если бы не двое крепких дружинников, вовремя ухвативших его за плечи, он так бы и бросился на Славку да вцепился ему в горло…

– Так вот к-де я видел тебя, з-змееныш-ш! – прошипел он. – Вот кто перехитрил меня и погубил вс-сю С-степь. Ну, ничего, мы с-с-с тобой еще вс-стретимся и ты заплатиш-ш-шь мне за вс-с-се! И ты, купечес-ский сын, и ты, купец-ц! А! И ты – гонец-ц! Теперь – берегитес-с-сь!

Перекошенное лицо хана было столь грозным, а слова его такими страшными, что Славко со Звениславом невольно попятились, купец в испуге схватился за бороду, и даже гонец побледнел…

И лишь Мономах оставался, как всегда, невозмутимо спокойным, только голубые глаза его потемнели, словно небо перед непогодой.

– Никто тебе больше ни за что не заплатит, хан! – с тихой уверенностью сказал он. – Довольно ты русской крови пролил! И несчастий принес моей земле!

Мономах обернулся к вышедшим вслед за ним из шатра Ратибору со Ставром Гордятичем и сказал, показывая глазами на хана:

– Вот, брат Святополк прислал мне его на суд. Знает, сколь важная и опасная птица этот Белдуз, как могут мстить за него степняки. Не решился сам с ним расправиться или за выкуп волю дать!

– Нет, – возразил Ратибор. – То он тебе первенство отдает. Понимает, что это – твоя победа!

– А значит, и добыча твоя! – вытаскивая из ножен меч, подхватил Ставр Гордятич. – И сейчас я ее…

– Погоди! – остановил его Мономах. – Много чести будет!

Он жестом подозвал своих младших дружинников и, уже не глядя, кивнул на Белдуза:

– Казнить его!

– Но, к-няз-зь! – не веря собственным ушам, вскричал хан. – Великий к-нязь и ты вс-сегда отпускали меня! Я… з-заплачу за себя любой выкуп! Только назови цену! Я даже торговаться не буду!

– И правильно сделаешь! – кивнул ему Мономах. – Потому как один только выкуп может быть за все то зло, что ты сделал для Руси, – смерть!

И он знаком велел дружинникам, чтобы те поторопились с выполнением отданного им приказа.

Дружинники отвели продолжавшего вопить о выкупе и тут же мешавшего эти слова с угрозами и проклятьями Белдуза на несколько шагов в сторону и прямо тут, на виду у всех, зарубили своими мечами.

После того как со страшным ханом было покончено, Мономах с любопытством посмотрел на Звенислава, на Славку, сел на пригорок и велел им, а также гонцу с купцом расположиться подле него:

– Ну а теперь рассказывайте все по порядку! – уже куда более мягким тоном приказал он.

– Значит, так… – уверенно, словно всю жизнь беседовал с князьями, начал Славко.

– Нет, так значит… – перебил его Звенислав.

Мономах, пряча в бороде улыбку, посмотрел на обоих и с напускной строгостью сказал:

– Я сказал, по порядку!

– Вот я и говорю!.. – в один голос воскликнули друзья и, переглянувшись, испуганно 117 замолчали...

Долго ли нет длилась беседа Владимира Мономаха с отроками, то знали только устало клонившееся к земле солнце да нетерпеливо переминавшиеся с ноги на ногу прискакавшие с докладом тысяцкие пешцев и старшие дружинники, дожидавшиеся своего князя.

Вышедший из шатра с написанными грамотами игумен протянул их на подпись Мономаху, но тот лишь предложил ему посидеть рядом и хоть немного отдохнуть, послушать отроков.

И беседа, точнее, теперь только уже рассказ разгоряченного Славки, все продолжалась… продолжалась…

Но, как кончается все на свете, закончилась и она.

– Да, Славко… – выслушав все до конца, задумчиво покачал головой Мономах. – Задал ты мне задачу. Даже не знаю, что сразу и сказать на все это…

Он посмотрел на донельзя довольного собой, ожидавшего похвалы и наверняка наград от него отрока, и, наклонившись к самому уху игумена, шепнул:

– Что скажешь, отче?

– Молодец! – тоже шепотом отозвался тот. – Но больно уж горд и самонадеян! Как бы это его озорство однажды до больших бед не довело!

– Вот и я тоже так думаю…

Мономах немного помолчал и, прокашлявшись в бороду, неожиданно строгим голосом молвил:

– Ну что ж, выслушал я тебя внимательно. Теперь суд судить буду!

– К-какой еще суд? Над кем? – опешил Славко.

– Как это над кем? – сдвинул брови Мономах. – Столько дел натворил да еще и спрашивает! Коня украл? Украл… А это… Эй, тиун!

Славко посмотрел на Мономаха, на подбежавшего тиуна и не знал, верить ли ему собственным ушам и глазам или нет.

А Мономах тем временем, словно ни в чем не бывало, продолжал:

– Что там у нас по «Русской правде» за кражу коня положено?

– Кража коня? – деловито уточнил тиун и ни секунды не думая ответил: – Кража коня приравнивается к краже оружия и одежды и наказывается штрафом – в три гривны!

– Ну ладно, допустим, оружие ты у половца украл, то не считается, – кивнув тиуну, снова обратился к Славке Мономах. – Но ведь ты же украл еще и одежду! Причем очень дорогую!

– Я? У кого?!

– Да вон же, у Звенислава! Ты сам говорил – на большой дороге!

– Да не крал я! Он сам мне отдал! – заколотил себя кулаками в грудь Славко. – У него самого спросите!

Звенислав попытался вставить слово в защиту друга, но купец сильно дернул его за локоть, что-то шепнул на ухо, и тот, опустив голову, закашлялся и промолчал.

– Видишь, молчит! – заметил Мономах. – Значит, это уже не кража, а грабеж! И куда больший штраф! Но и это не все. Ты же ведь еще и стог сжег!

– Так я ж не для себя… Для Руси старался!

– И мою грамоту хану прочитал. Да… Хорошо хоть про Корсунь вовремя вставить догадался. Так вовремя, что больше и не бывает…

Славко смотрел на Мономаха и никак не мог взять в толк – вправду тот все это говорит или нет? У него ничего нельзя было понять. Прямо совсем как у деда Завида! А может, мелькнула мысль, то дед Завид у Мономаха научился так говорить, когда еще не был дедом? Вот и спасай после этого Русь…

Славко беспомощно огляделся. Но увидел вокруг себя только серьезные лица. Игумен, глядя на него, укоризненно качал головой. Купец кусал губы и прятал их в бороду. Гонец и вовсе отвернулся. Только плечи его почему-то изредка вздрагивали. А по лицу Ратибора вообще ничего доброго нельзя было прочитать.

А по сторонам уже вовсю шептались младшие дружинники:

– Что там?

– Да вон, половецкого отрока судят!

– Да не половецкого, нашего! Одет он просто так!

– А за что?

– Коня, говорят, украл, знатного человека на большой дороге ограбил, поджог учинил, а главное – княжескую грамоту Степи выдал!

– У-у, плохи тогда его дела!

– Казнят!

– Не казнят, а казним, нам-то ему голову рубить прикажут!

– Тихо, смотри, Мономах поднимается!

– Сейчас суд вершить будет!

Все поднялись со своих мест, и Мономах, неожиданно для потерявшего всякую надежду Славки, сказал:

– Ну ладно! Палка, говорят, и та о двух концах. Вот украл ты коня у своих земляков, в голод, накануне весенней работы – за это и голову отсечь мало. Но, если бы не украл, гонец бы не выполнил мой приказ и смоленский князь не успел бы подготовить свое войско.

Звенислава раздел? В другой раз умней будет! И хотя вины это твоей не умаляет, это помогло вам затем провести самого Белдуза и вовремя сообщить мне, что он знает и верит про Корсунь! И все-таки, мнится мне, добро должно быть добром, без всякой примеси зла, как плохая монета! Но на этот раз ладно. Половцы сильны, а значит, мы должны были быть сильнее. Быстры – быстрее. Хитры – хитрее! Поэтому, если на это дело посмотреть с этой стороны, то большое дело сделал ты для Руси!

Славко поднял низко опущенную голову и недоверчиво покосился на Мономаха.

– Да, да, – глядя на него с отеческой улыбой, подтвердил тот. – Смотри, какая слава гремит теперь по всему миру. И в этой славе есть частичка и твоего труда. Посему повелеваю зваться тебе отныне не Славкой, а Гремиславом! А теперь говори, какую награду просишь?

Славко взглянул на князя и тихо сказал:

– Коня бы моим землякам вернуть…

Мономах понимающе кивнул и окликнул:

– Эй, тиун, выдели для веси, из которой этот отрок, пять… нет, десять коней! Да гляди, самых лучших отбери, а то знаю я тебя! Стой! Да еще три подводы зерна и одежды добавь!

– Будет выполнено, князь! – кивнул Мономаху тиун.

– От себя я тебе, Славко, то есть, прости, Гремислав, столько же добавляю! – шепнул Славке купец. – И еще, если захочешь, сын мне все про тебя рассказал, возьму тебя в помощники. Через два-три года сам наипервейшим купцом будешь!

Он замолчал, потому что Мономах снова повернул голову к Славке.

– Но то, отрок, не награда, а долг, который возвращает твоим землякам Русь! – снова без тени улыбки сказал он. – Это тебе от меня! – надел он затем на шею Славке тяжелую золотую гривну и добавил: – Ну, а теперь проси…

– Что? – не понял Славко.

– Для себя что-нибудь! – подсказал гонец. – Есть у тебя какое-нибудь самое заветное желание?

– Да… – кивнул Славко, опуская глаза. – Матушку бы мою, полонянку, в Степи сыскать…

– А откуда она, кто такая? – поинтересовался Мономах.

– Переяславльская из Осиновки… – боясь дышать, во все глаза уставился на него Славко. – Любавой звать!

– Все слышал? – снова обратился к тиуну Мономах. – Немедля пошли людей, чтобы проверили весь отбитый полон. Да и другим тоже помоги по родным домам возвратиться!

И, поворачиваясь к Славке, тихо сказал:

– Но это, отрок, тоже мой долг как князя… Ты что-нибудь для себя проси! Да не скромничай, мне хорошо ведомо, какой ты «скромник»! Проси все, что ни пожелаешь!

– Все, что ни пожелаю?! – ахнул просиявший Славко и выпалил: – Тогда… назначь меня, князь, гонцом!

– Гонцо-ом?! – изумленно протянул Мономах. – Эк, куда хватил! В твои-то годы? Хотя, – вслух задумался он, – того, что ты уже сделал, иному для Отечества и за всю жизнь, до самых седин не успеть. Ладно. Слово князя твердо. Быть тебе, Гремислав, – гонцом! Поедешь в Новагород, порадуешь великой вестью моего старшего сына, Мстислава!

– И грамоту с собой дашь? – с восторгом уточнил Славко.

Но Мономах остановил его:

– Успеешь еще сам с грамотами наездиться! Для начала отправишься не один, а… – он кивнул на Доброгнева, – вон, на пару со своим старым знакомым. Ну, что сразу заскучал? Он еще от ран до конца не оправился, хорохорится только. Поможешь ему, если что. А коль сляжет в дороге, или еще какая напасть случится, то тогда сам, лично, мою грамоту вручишь!

Мономах подбадривающе кивнул Славке и повернулся к игумену:

– Ну что, отче? Правильно я свой суд совершил? На всю жизнь уроком будет! – шепнул он и снова громко добавил: – Или, может, ты ему какое церковное наказание – епитимью – назначишь? Ведь все-таки несколько лет без Бога в сердце прожил!

– А он уже сам себя этим и наказал! – махнул рукой на Славку игумен. – И потом, такую долю себе выбрал… Эй, Доброгнев, – обращаясь к гонцу, спросил он: – Легка ли твоя служба?

– Нет ничего тяжелее! – честно ответил гонец и шепнул Звениславу: – Если б не твой совет иконе в Смоленске поклониться да не молитва перед ней, и не быть мне здесь! Вот какая у меня служба!

– Видишь? – кивнув на Доброгнева, сказал Мономаху игумен. – Какое еще может быть к этому наказание? Пусть и несет до конца эту ношу! Крест-то хоть на шее есть? – строго уточнил он у Славки.

– Есть, а то! – показал свой нательный крестик Славко и добавил: – И еще один дома лежит, для святынь! Я туда, как только приеду, одолень-траву положу!

– Что-что? Какую еще одолень-траву? – нахмурился игумен. – Да сколько же мы еще будем жить стариною? И кресту поклоняться, и всяким языческим вещам да гаданиям верить? На Русь истинная вера пришла, а мы… Кого ни спроси… да вон хотя бы его… Эй! – окликнул он пробегавшего мимо тиуна: – Как дела-то?

– Тьфу-тьфу, слава Богу! – отозвался тот.

– Вот! – назидательно поднял указательный палец игумен. – И не поймешь, кто перед тобой! Наполовину язычник, наполовину православный! И так еще лет сто, а то и двести продолжаться будет… Поэтому, Гремислав, как тебя во Святом Крещении-то?

– Глеб!

– Поэтому, Глеб-Гремислав, – продолжил игумен, открывая ларь с заготовками для печатей, ладаном и церковными предметами. Он что-то отыскал в нем, крестясь, закатал в шарик воска и завернул в чистую тряпицу. – Даю тебе святые мощи князя-страстотерпца Глеба. Вложишь их в свой крест-мощевик и носи его на себе, всю жизнь служа князю и Руси – во славу Божию!

– Все понял? – уточнил Мономах. – А теперь поезжай!

Он строго, уже не как озорному отроку, а как своему младшему дружиннику, погрозил Славке пальцем и направился к заждавшимся его воеводам. А для самих отроков, Звенислава с Гремиславом, как положено было звать теперь Славку, настал краткий миг расставания. К Славке подвели боевого коня, дали самую маленькую, какая только нашлась, кольчугу, зато саблю вручили самую настоящую – боевую!

Забравшись в седло, он гордо огляделся вокруг и нашел глазами Звенислава.

– Ну, будь здрав, Звенислав! – крикнул он, и тот отозвался, крича ему вслед:

– И ты, Гремислав! Не забыва-ай!..

А слава звенела, гремела по всей Руси.

Везущий ее в Новгород Славко, стремя в стремя, ехал рядом с гонцом по весенней дороге.

Он словно бы разом повзрослел и стал серьезным после разговора с Владимиром Мономахом, который действительно стал ему уроком на всю жизнь. Как ни хотелось ему скакать быстрее, помня о ранах гонца, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не пустить коня прямо в галоп.

Одно только оставалось Славке – мечтать.

Нет, не забыл Бог Славку, родную весь и всю Русь! – с радостью думал он, представляя, как встретят его земляки. Конечно, сначала враждебно, потом изумленно и, наконец, с радостью, узнав обо всем. Причем не убитого, в подводе, как мечталось ему совсем недавно.

А на боевом коне, с наградной гривной на шее. Он ясно видел оттаивающие лица: деда, старух, женщин, Милуши… Но даже и помыслить себе не мог, что у порога своего домаземлянки его встретит… родная матушка, вернувшаяся из Степи… Не ведал и того, что муж Милуши, узнав от жены, что Славко спас их сына, поклялся изготовить для него такую кольчугу и доспехи, которые самого его будут спасать от неминуемой смерти. И действительно спасут. И не раз. Потому что впереди было еще несколько великих походов на Степь, после которых половцы окончательно откатятся на восток и перестанут тревожить русские пределы, разные другие битвы. И день за днем, год за годом – тяжелая служба княжеского гонца.

Но все это ему еще предстояло испытать.

А пока он ехал рядом с гонцом, то твердя про себя текст грамоты, которую с первого же раза выучил наизусть, то подпевая древнюю песню, и впервые за долгие годы своей короткой жизни был по-настоящему счастлив…