Текст книги "Поморы (роман в трех книгах)"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Ферму от прежней заведующей Фекла приняла порядком подзапущенной. Помещения, стайки и кормушки требовали ремонта, в котельной растрескалась печь, всюду была грязь. Доярки даже фляги для молока мыли холодной водой. Полей в колхозе не имелось, и возле скотного двора накопились горы навоза.

Фекле, привыкшей к чистоте и аккуратности, такое хозяйство не понравилось, и она принялась наводить в нем порядок. Сходила к Мальгину в сельсовет и попросила его отвести место для свалки навоза подальше от села, в тундре. Потом позвала на помощь Немка. Он привез глину, песок, известь и стал ремонтировать печи в котельной. Но одному Немку выполнить весь ремонт было не под силу, и Фекла решила пригласить еще Дорофея Киндякова.

Дорофей на ремонте судна был занят не полный день, однако приниматься за кормушки в коровнике ему не очень хотелось.

– Я на ремонте Боевика вкалываю. Навигация скоро…

– Выбери времечко-то. Очень прошу.

– А чего меня просить? В правление иди, пусть дадут тебе людей и наряд оформят как следует быть.

– Будет, будет наряд, Дорофеюшко! Уж я тебе обещаю. Ты только согласись. С людьми нынче туговато. Сам видишь, многие на зверобойку собираются…

Дорофей не сдавался.

– Сказал – занят.

– Я тебе хошь бутылку, хошь две поставлю, – пустила Фекла в ход последний козырь.

Дорофей обиделся:

– Нашла калымщика! Да ты что? Я сроду за бутылку не робил.

Фекла хитренько прищурилась, погрозила пальцем.

– Полно давай. Какой мужик откажется от бутылки? Где видано? Мне ведь не жалко. У меня нынче зарплата приличная. Я тебе все сделаю. Что мне какая-нибудь десятка?

– Тьфу! – Дорофей вскочил, как ужаленный. – Ей говорят одно, а она другое. Никаких бутылок мне не нужно. Взяток не беру.

– Так это ж не взятка, а могарыч…

– Шут с тобой. И так сделаю, А материал есть?

– Материал Немко подвез, – обрадованно сказала Фекла.

– За бутылку?

– Был грех… Он хоть не пьет, да копит. У него скоро день ангела…

Дорофей уж совсем добродушно залился смехом:

– Хо-хо-хо! Нашла… нашла ангела! Ох-хо-хо…

– Ох-хо-хо да хо-хо-хо! – передразнила Фекла. – Чем не ангел? Безотказный человек! Умелец на все руки. Только кликни – все сделает. А тебя уговаривать приходится, словно ижемского купчину. Уж до чего доломался!.. Ну я пойду за нарядом. Спасибо тебе.

– На здоровье, – буркнул Дорофей.

У порога Фекла задержалась:

– Женка-то где? Здорова ли?

– А что, и ее захомутаешь на ферму? – насторожился Дорофей.

– Да нет… Старовата.

– И то верно – стара. Здоровье неважное. Ушла к Мальгиным в чулан помолиться… Свои-то иконы я еще в тридцатом году вынес из избы, а у них сохранились. Родион хотел было в расход пустить, да оставил как память о матери. Только запрятал в темный угол, чтобы не видели. Праздник нынче какой-то…

– Верно, Евдокия… А иконы нельзя в чулан прятать. Им свет нужен.

– Да ты что? Разве можно так говорить? – Дорофей изумленно уставился на Феклу. – Активистка, член правления, заведующая фермой – и веруешь?

– Я же тебе не сказала, что верую. Не наговаривай. Так не забудь про ремонт. Прощевай!

– Будь здорова!

Дорофей, вспомнив о возрасте жены и о ее болезнях, погрустнел: недоброе предчувствие легло на сердце…

x x x

Ефросинья пришла к дочери, когда та, подоткнув подол, мыла в чулане пол после побелки. Чулан служил Мальгиным продовольственной кладовкой, в нем хранили соленую рыбу в бочонках, ягоды – морошку и чернику и другие припасы. К весне они были почти съедены, чулан опустел, и Густя занялась им, благо у нее был выходной день.

Ефросинья, постояв у порога, приметила, что угол в чулане опустел, иконы исчезли.

– Куды иконы-то дели? – спросила она у дочери.

– Вынесли на поветь, там положили, – ответила Августа. – Только чулан загромождают. Да и довольно их тут хранить. Увидит кто – неприятностей не оберешься. Скажут – муж предсельсовета, жена завклубом, а доски хранят. Уж не молятся ли втихую?..

Ефросинья недовольно поджала губы и укоризненно посмотрела на дочь, которая старательно выжимала над ведром тряпку.

– Сегодня Евдокия. Грех полы-то мыть… Большой грех!

– Полноте, мама. Спутники запускаем, космонавты летают, а вы все еще в бога верите. Пора бы от старинки-то и отрешиться.

Ефросинья насупилась и хотела было уйти, но спросила:

– Где они лежат-то? Я хоть одну возьму. А то еще пожгете, хватит у вас ума…

– А на повети. Берите, пожалуйста, хоть все, пока не пришло лето и не хлынули сюда бородатые москвичи. Те приедут – все подберут. Охочи до предметов старого быта.

– Бородатые-то москвичи иконы собирают из корысти. Я слыхала, что продают их там за большие деньги. За границу утекают наши иконки к католикам разным. Вот ты, культурный работник, позаботилась бы, чтобы иконы взяли в музей в Архангельск. Там бы они сохранились. Все лучше, чем барышникам отдавать…

– Ладно, может, из музея кто приедет, так отдадим. А вы себе возьмите какую надо…

Ефросинья подумала, пожевала запавшими старческими губами.

– Дак отец-от опять выкинет. Он еще в тридцатом, в коллективизацию, все иконы на растопку пустил, безбожник окаянный. И твои пустит… Я одну только возьму, чтобы он не видел.

– Как хочешь, мама.

Ефросинья пошла на поветь, долго искала там иконы и нашла их в самом дальнем углу, за ворохом сена, сложенными в стопку и накрытыми мешковиной. Она выбрала для себя изображение богоматери с младенцем, подошла к оконцу, пригляделась к иконе на свету и аккуратно смахнула с нее пыль. Икона была старинного строгановского письма.

В конце шестнадцатого века купцы Строгановы завели у себя иконную горницу, где работали лучшие мастера-иконописцы в манере северного письма. Оттуда, из Сольвычегодска, и попала Богоматерь на Поморье. Этого Ефросинья не знала, но ценила образ не только из религиозных побуждений, а и потому, что икона была старинная и Богоматерь с младенцем выглядели на ней как живые. Она завернула икону в старый платок и понесла домой.

Дорофей встретил ее с этой ношей не очень приветливо.

– Ты не гляди так косо, Дорофеюшко, – сказала жена, положив икону на лавку. – Куды человеку деться со своей верой? Не осуждай. Ну-ка, выкинули Богоматерь на поветь. Разве так можно?

В молодые годы Дорофей бы без лишних слов взялся за топор, расколол бы икону и пустил ее в печь на растопку, а теперь промолчал и махнул рукой.

2

Хоть и хвалился Панькин в райкоме удоями да запасами сена, скотный двор в колхозе давно устарел. О механической подаче кормов и электродойке скотницы только мечтали. Единственным достижением были автопоилки, установленные два года назад.

Стойловый период длился чуть ли не весь год. Только летом пасли коров на отгонном пастбище в приречных лугах, а осенью, зимой и весной – почти до июня их держали на привязи во дворе.

Работа доярок была утомительной. Приходили к первой дойке еще до света, возвращались по домам, задав корм, поздно вечером.

Фекла отправилась в правление колхоза со своими предложениями.

– Что такое делается? – сказала она Климцову. – По всей стране животноводство механизировано, а в нашем передовом колхозе доярки коров по старинушке руками за сиськи тянут? Не годится. Надо, Иванушко, непременно завести нам электродойку. Ну в это лето я ее от тебя не потребую: работать еще только начинаешь, дел шибко много. А к осени, к стойловому периоду, чтоб были электрические доилки!

Климцов, наморщив лоб, посмотрел в бумаги, лежавшие на столе, словно в них искал ответ.

– Сперва надо построить новый коровник, а уж потом об электродойке думать.

– Давай строить. Когда?

– Годика через два. Раньше никак. Уж пока поработайте в старом. Это у нас не первое дело. Главное – промыслы.

– Все главное, – холодновато возразила Фекла. – И по-моему, так ближняя соломка лучше дальнего сенца. Электродойку надо заводить сейчас. Построим новый двор – перенесем.

– Хорошо. Подумаем. На правлении обсудим, – пообещал Климцов.

На заседании правления Фекла настояла на приобретении электродоильного агрегата.

– Скоро, бабоньки, будем коров доить электричеством, – пообещала она скотницам. – Потерпите маленько.

Правление ввело недавно денежную оплату дояркам вместо прежней по трудодням, и заинтересованность в работе возросла. Сейчас каждая доярка держалась за место.

С переходом на ферму многое изменилось в жизни Феклы. Теперь она всегда находилась близ дома, в селе, каждый день ела горячую пищу, спала на мягкой постели – не то что раньше, когда целыми месяцами жила по тоням на морском берегу, на озерах, на Канине в душных избушках, где и сесть было негде, кроме как на нарах, и спать было неудобно и жестко. Но на новой работе были свои беспокойства.

Однажды Фекле среди ночи постучали в окошко. Откинув занавеску, она увидела Трифона, одного из братьев Сергеевых, которых она в войну уличила в краже рыбы на озере. Трифон теперь постарел, остепенился и мирно доживал свой век, выполняя обязанности сторожа на ферме.

В руке у него горел фонарь летучая мышь.

– Что случилось, Трифон? – спросила Фекла в форточку.

– Настурция никак не растелится, – ответил сторож. Фонарь качнулся у него в руке, и свет заметался по темному окну. – Агафья тебя зовет на помощь…

– Сейчас…

Фекла оделась, побежала к ветеринару, разбудила его. Настурция, небольшая коровенка местной породы, с помощью ветеринара растелилась-таки благополучно.

Но случались отелы и неудачные. А то вдруг заболеет какая-нибудь корова… Или корм перерасходуют, или поилки откажут в работе – движок подкачает… И все бегут к Фекле. Как же иначе? Она – начальство.

Да еще требовался подход к каждой скотнице, характеры у некоторых были строптивые, неуживчивые. И надо было следить за сторожем, чтобы ночами не дремал, не оставлял хозяйство без присмотра и сам бы ненароком не пожег от цигарки двор: курилка был неисправимый. А то и выпившим приходил на дежурство. Фекла не однажды заставала его спящим и давала разгон по всем правилам.

Все это доставляло ей массу хлопот. Но что поделаешь? Уж если взялась за ответственное дело, надо не подкачать.

С фермы Фекла уходила последней. И сегодня, собравшись домой уже поздно вечером, дала очередной наказ сторожу:

– Смотри хорошенько, Трифон! Если что – беги ко мне.

– Да ладно, не впервой. Знаю.

– Знать-то знаешь, а смотри в оба! Ежели еще раз уснешь на дежурстве – не сносить тебе головы.

– Уж больно ты строга, Феклуша. Совсем, значится, вошла в роль, – говорил Трифон, поглядывая хитрыми, чуть навыкате глазами и скручивая цигарку. – Недаром говорят: дай бабе власть – она все под себя подомнет. Мужику тогда никаких не останется удоволь-ствиев…

– Чего это ты про удовольствия запел? – Фекла посмотрела на подчиненного с напускной строгостью. – Какие тебе нужны удовольствия? Уж не такие ли, какие однажды Таська тебе доставила?

Фекла намекала на давний случай, происшедший с Трифоном. Как-то сразу после войны в трудное, полуголодное время кто-то повадился по ночам на ферме доить одну и ту же корову Пеструху. Придет утром скотница, потянет за соски – молока в вымени нет.

Сторож тогда был старый, глуховатый и подслеповатый. Он обычно сидел в котельной у теплой печки и ничего не видел и не слышал. Панькин попросил Трифона подежурить и выведать, кто крадет молоко. Чем руководствовался председатель, давая такое поручение именно Трифону, было непонятно: Сергеевы нечисты на руку, всякий знал. Хотел, видимо, Панькин таким необычным способом перевоспитать мужика.

Вечером Трифон пробрался на скотный двор, устроился на куче свежей хвои, привезенной для подстилки, затаился. Вскоре скрипнула дверь с улицы, кто-то тихонько прошмыгнул к стойлу, сел под Пеструху на скамейку, и струйки молока тоненько запели в жестяном ведерке. Трифон подкрался, зажег спичку и увидел Таисью. От испуга она перевернула ведерко, и молоко вылилось…

– Так вот кто по ночам коров доит! – сказал Трифон.

– Ой, Трифонушко, это я случайно. Не говори никому, бога ради! – стала упрашивать Таисья.

На Трифона ее уговоры не подействовали, он грозился обо всем рассказать Панькину. Тогда Таисья пустила в ход последнее, но самое верное средство: обхватила Трифона за шею и стала целовать его столь пылко, что он не устоял перед такими чарами…

Надо же было в те самые минуты ночному сторожу очнуться от дремоты и выйти из котельной с фонарем. От него и пошла эта история гулять по деревне. На очередном собрании колхозники шутки ради попросили Трифона рассказать, как он подкарауливал вора на ферме и что из того получилось. Трифону пришлось признаться во всем, и жена тут же отхлестала его по щекам, говоря: Ах вот ты какой! Вот ты какой!

– Ладно, Феклуша, про удовольствия забудем, – примирительно сказал Трифон. – А за порядок ночью не беспокойся. Я нынче вина не пью. Завязал.

3

Не торопясь шла Фекла домой и думала о том, что завтра надо бы послать лошадей за хвоей, пока зимник еще держится, да получить на складе отрубей на будущую неделю, и подсчитать, кто из доярок заработал дополнительную оплату. Забот было много, и, как она ни старалась, их не убывало. Ну, Тихон Сафоныч! и нашел же ты для меня спокойную работенку на берегу! – вспомнила она Панькина. – Надо будет навестить его, посмотреть, как живет.

На Фекле было новое драповое зеленоватого цвета пальто, приобретенное недавно взамен вышедшей из моды и поистрепавшейся плюшевой жакетки. Старинный материнский полушалок с кистями прикрывал плечи. На ногах были резиновые сапоги. В походке по-прежнему ощущалась легкость. Когда Фекла шла вот так неторопливо, то ставила ногу осторожно и аккуратно, будто старалась попасть в след, проложенный раньше.

На улице уже было темно, в избах горел свет. Из репродуктора, что был укреплен на столбе возле правления, звучала фортепьянная музыка. Она не мешала Фекле предаваться собственным мыслям.

– Фекла Осиповна! – окликнул ее кто-то.

Обернулась – по тропинке от сельсовета шел директор школы Суховерхов.

– Добрый вечер! С работы? – спросил он.

– Да, с работы, – ответила Фекла.

Она сняла варежку и подала руку. Суховерхов вежливо пожал ее, почему-то смутившись, и прошелся пальцами по пуговицам своего демисезонного пальто. Пуговицы были все застегнуты.

– Идемте вместе, – предложила Фекла. – Вы теперь живете у Ермолая?

– Да. Дружно живем. Оба одинокие, любим поговорить, пофилософствовать…

– О чем же говорите?

– О разном. Вчера, например, была у нас беседа о звездных скоплениях нашей галактики…

– Вон куда вас занесло! О звездах, значит. Ну и как они там?

– На этот вопрос можно ответить стихами старого поэта. Вот послушайте…

Суховерхов глуховатым и ровным голосом начал читать:

Ты для кого горишь, во тьме ночной звезда?

Ты что в себе таишь? Твой путь лежит куда?

– Я для себя горю. Мой путь – от всех вдали.

На Землю свет я лью, не ведая Земли.

Ишь как… Спасибо. Хорошие стихи. Значит звездам до Земли нет дела. Так я поняла? А мы все же о них думаем?

– Да. В связи с запусками спутников и автоматических станций эта тема для нас стала злободневной. Впрочем, не о них надо… Если спуститься на землю, то следует заметить – вы сами звезда первой величины у нашего горизонта…

Фекла удивилась и присмотрелась к директору получше: Чего это его потянуло в такие высокие материи? Уж не принял ли чарку? Но Суховерхов был совершенно трезв, и она поддержала разговор в заданном тоне:

– Даже так… А почему у горизонта, почему не выше?

– Потому что вы – звезда восходящая.

Фекла помолчала, с сомнением покачав головой. Большие темные глаза ее скользнули по лицу Суховерхова и спрятались под ресницами.

– В моем возрасте восходящих звезд не бывает. Моя звезда скорее всего заходит, на убыль идет…

– Это как рассматривать. Все в природе и в жизни относительно.

Фекла задумалась, опасаясь попасть впросак в этом не совсем привычном для нее разговоре.

– Может, и так, – не очень уверенно произнесла она. – До звезд ой как далеко! Не скоро до них доберешься…

– И все же когда-нибудь астронавты доберутся, – сказал Суховерхов. – Несмотря на колоссальные расстояния… Вот, например, луч света, покинувший Полярную звезду, достигает Земли спустя 472 года.

– Откуда это известно?

– Подсчитали ученые-астрономы.

Фекла подняла голову, посмотрела в небо. Там не было ни единой звездочки – сплошь темные ночные облака. Суховерхов слегка поскользнулся на обледенелой тропке и, когда Фекла подхватила его под руку, почувствовал сдержанную и уверенную силу этой женщины.

– Новая работа вам нравится? – перевел он разговор на земные темы.

– Хлопот много, – призналась Фекла.

– Хозяйство большое?

– Да. Но ничего, привыкаю.

Впереди показалась приземистая изба Ермолая, придавленная к земле огромным сугробом снега на крыше. Электрический свет в маленьком оконце горел непривычно ярко. Суховерхов пригласил Феклу зайти в дом и поглядеть, как он живет со стариком.

Ермолай сидел на лавке у окна. Старенький, бородатый, весь как бы усохший, он подшивал валенок, ковыряя шилом и держа во рту конец черной толстой дратвы. В конец была вплетена свиная щетинка, заменявшая иглу. Завидя гостью, Ермолай встал, отряхнул лоснящиеся на коленях ватные брюки.

– Давно не видал вас, Фекла Осиповна, – приветствовал он ее. – Проходите, садитесь… Я сейчас самоварчик…

Фекла осмотрелась. В избе подметено, но пол, как говорят женщины, замыт. Видимо, терли его только вехоткой, без дресвы и голика. На шестке – прокопченные чугуны. По всему было видно, что хозяин старался поддерживать порядок, но это ему плохо удавалось. Не чувствовалось в доме женской руки.

Фекла сняла и повесила пальто, взяла с лавки валенок и протянула его Ермолаю:

– Продолжай свою работу. А самовар я поставлю.

Ермолай переглянулся с Суховерховым и, сев поближе к свету, снова взялся за шило.

– Есть у тебя клюква, Ермолай Иванович? – спросила Фекла, оглядев самовар.

Ермолай удивленно поднял голову.

– На кислое потянуло тебя, Феклуша?

– На кислое.

– Найду немножко.

– Давай неси клюкву! Самовар-то весь позеленел от злости на хозяина. Из такого пить чай – страсть божья, отобьет аппетит начисто.

Хозяин принес ягоды в кринке, Фекла закатала рукава и принялась чистить самовар клюквой и печной золой.

– Ой, Феня, осторожней! Медали-то на нем не сотри! – пошутил Ермолай.

– Не бойсь, не сотру.

Она быстро вычистила старинный латунный с медалями самовар, вымыла его в тазу, окатила чистой водой, протерла и только тогда стала наполнять. Вскоре сухие смолистые лучинки весело затрещали в трубе.

Фекла не ограничилась чисткой самовара. После того как он засиял золотистыми боками, она принялась мыть и скоблить ножом стол, чистить чугуны.

Ермолай тем временем заканчивал подшивку валенка, а Суховерхов просматривал газеты, незаметно наблюдая за ловкой работой гостьи.

– Вот теперь хорошо. Еще бы пол вымыть… Да уж придется, видно, в другой раз.

– Что вы, Фекла Осиповна! – сказал Ермолай. – Пол я и сам вымою. Зачем вас затруднять…

– Вам тяжело наклоняться. Возраст… А тут требуется ловкость, гибкость да силенка! – заметила Фекла.

Самовар закипел, и Суховерхов поднял его на стол. Ермолай достал чайную посуду, принес из чулана моченой морошки, соленых грибов, вытащил из печи сковороду с жареной рыбой, нарезал хлеба и вынул из кухонного шкафа бутылку водки.

– Такая гостья! Не грех и по чарке.

Сели за стол. Ермолай разлил водку в граненые стопки, но Фекла ее пить не стала, налила себе чаю.

– Ну, рассказывайте, как живете? Чем, Ермолай Иванович, нынче занимаетесь? – поинтересовалась она.

– Я ведь на пенсии. Сижу дома. Слежу за порядком, обеды готовлю.

– Очень вкусно готовит! – подхватил Суховерхов.

– Вам бы женщину. Хоть одну на двоих. Уютнее бы стало в избе.

Ермолай рассмеялся, в седой бороде блеснули ровные и еще крепкие зубы.

– Надо бы… Да где ее взять? Со мной теперь бабы не хотят связываться. Ушло мое время. А у Леонида Ивановича – школа. Ему не до баб.

– Одно другому не помешает, – неожиданно рассмеялась Фекла. – Надо вам на паях пригласить хотя бы уборщицу. Эх вы, астрономы! Звезды считаете, а себя как следует обслужить не можете. В баню-то ходите?

– Каждую субботу, – ответил Ермолай.

– А белье кто стирает?

– Сам.

– Представляю… Вот бы поглядеть! – Фекла уже совсем развеселилась, ей было забавно подтрунивать над бобылями. – После стирки белье полощешь?

– А как же! На реку к полынье хожу.

– В прорубь ни разу не свалился?

– Еще того не хватало! Ты, Феня, чем смеяться над стариком, взяла бы да и постирала.

– И возьму. Приготовь, – серьезно предложила Фекла.

– Что вы! – вмешался Суховерхов. – У вас дел много. Я могу школьную уборщицу попросить.

– Анфису? Да у нее своих забот куча: пятеро детей. До чужой ли тут стирки?

– Неужели пятеро? – удивился Суховерхов.

– Пятеро! Мал мала меньше.

– Так у нее, кажется, и мужа-то нет, – растерялся Леонид Иванович.

– А-зачем муж? В селе не вывелись мастера по этой части. – Фекла опять захохотала. – Сколько до Полярной звезды, сосчитали, а сколько детей у Фисы, не знаете. Вот так директор!

Леонид Иванович не обиделся. В самом деле, – упрекнул он себя, – как это я не поинтересовался семейным положением своего работника? Он уже не раз ловил себя на том, что ему приятно смотреть на Феклу. Она все еще была хороша собой и так весело и заразительно смеялась и говорила обо всем с удивительной прямотой. Все в ней казалось таким понятным, что обижаться на нее было просто невозможно.

Суховерхов за свою жизнь повидал немало людей и чувствовал, что Фекла была не совсем обычным и вовсе не заурядным человеком.

После чая Леонид Иванович показал ей свою горницу. Там стоял небольшой стол с аккуратно сложенными на нем тетрадями и учебниками, а также с чернильницей-непроливашкой, принесенной, видимо, из школы. На стене висел портрет Ленина. На подоконнике стоял в глиняном цветочнике полузасохший цветок. В углу разместилась простая железная койка под суконным, похожим на солдатское, одеялом.

Фекла ткнула пальцем в цветочник.

– Надо поливать, – заметила она и, повернувшись к кровати, взяла подушку, взбила ее и поставила углом вверх. Подушка сразу стала мягкой и пышной. – Вот так, – улыбнулась Фекла, видя, как Леонид Иванович, принеся воды в ковшике, осторожно поливает цветок. – Незавидное ваше холостяцкое житье. Нравится оно?

– Как сказать… – замялся Суховерхов. – Откровенно говоря, приятного мало.

– Пора мне домой, – сказала Фекла и вышла в переднюю комнату, где Ермолай, прибрав на столе, сидел с газетой в руках.

– Спасибо тебе, Феня, за приборку и за самовар. Сияет, как новый, – сказал он. – Приходи к нам почаще.

– Постараюсь. Белье для стирки приготовил?

– Если хочешь, так постирай, пожалуйста, – Ермолай вынес узелок. – Вот.

Суховерхов вызвался проводить ее.

– По правде сказать, я не привыкла к проводам, – сказала Фекла, – но если желаете…