Текст книги "Поморы (роман в трех книгах)"

Автор книги: Евгений Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 45 страниц)

2

В декабре Унда снова отправляла в Архангельск большой обоз с мороженой навагой. Опять с обозом пришлось ехать и Фекле. В прошлый раз она напросилась в дорогу сама, а сейчас собиралась без особой охоты, лишь по необходимости: колхозники были на подледном лове, в деревне почти никого не осталось и, кроме нее, Ермолая да Николая Тимонина, ехать было некому.

Перед отъездом Фекла зашла к Мальгиным попрощаться.

Ефросинья прихворнула, лежала на печи под шубой. Маленькая Светлана уже ходила по избе, придерживаясь за лавки и стулья. Августа стирала в корыте белье. На полу – ведра, кадка со щелоком из золы. Воду Августа грела в ушате раскаленными в печке каменьями: чугунами на большую стирку воды не напасешься.

Увидев Феклу, молодая хозяйка вытерла руки о фартук:

– Я слышала, ты с обозом идешь, Феня?

– Иду. Дело привычное.

– Счастливого пути, – пожелала Августа. – Только не дай бог, чтобы ты опять нашла Родиона в госпитале.

– Не каждый же раз… Хватит с него. Что он пишет?

– Пишет, что больших боев нет, сидят по землянкам да окопам. Но, судя по всему, скоро будут наступать. Тебе в последнем письме привет написал, да я все никак не могла собраться передать. Дел много, мама болеет.

– За привет спасибо. Чего вам привезти из Архангельска?

– Ничего не надо. Да и что теперь оттуда можно привезти? Слышала я, что по трудностям в снабжении Архангельск – второй город после блокадного Ленинграда… Чего оттуда привезешь…

– Это верно, – вздохнула Фекла и подумала, что надо бы захватить для Меланьи Ряхиной свежемороженой наваги своего улова. – Ну, до свиданья. Желаю вам доброго здоровья.

– Счастливого пути, – еще раз пожелала Августа и подала Фекле влажную от стирки руку. Кончик ее тяжелой золотистой косы выпал из-под платка.

Красива Густя, – подумала Фекла. – Двоих детей принесла и нисколько не изменилась.

Потом она зашла к матери Бориса, наносила в избу побольше колотых дров, поделилась рыбой из своих запасов, принесла керосина. Серафима Егоровна стала совсем плохо видеть, передвигалась по избе чуть ли не ощупью. Когда она наливала кипяток из самовара, то струйка его побежала мимо чашки, на блюдце. Серафима Егоровна заметила свою оплошность и передвинула чашку под кран, но у Феклы заныло сердце: Хоть бы не умерла, пока я езжу.

Посидев со старухой, окинув грустным взглядом ее избу, в которой было так холодно, что углы промерзли до инея, Фекла посоветовала Серафиме Егоровне топить пожарче, а вьюшку в трубе закрывать не рано, чтобы не угореть.

– Легкой тебе дороженьки, Феня! Я буду тебя ждать, – сказала на прощанье Серафима Егоровна.

Путь на этот раз был очень труден – выпало много снега, и местами пришлось дорогу торить заново. Лошади сильно уставали, люди, сопровождавшие обоз, вконец измотались. Но все же благополучно добрались до Архангельска.

В город хотели попасть засветло, но перед самым Архангельском разгулялась метель, и на улицу поселка лесозавода обозники въехали уже ночью. Тимонин, разыскав своих дальних родственников, попросился к ним на ночлег. Разгружаться на склад прибыли только утром. Потом мужчины отправились на одной из подвод в рыбаксоюз по снабженческим делам, а Феклу оставили на квартире присматривать за лошадьми и варить обед.

Хозяйка, работница лесобиржи, ушла спозаранку на лесозавод. Дома остались дети: семилетний мальчик и две девочки – пяти и трех лет.

Мальчик подошел к Фекле.

– А наш папа на фронте. Вот его фотокарточка. Недавно прислал.

Фекла взяла небольшой снимок. Солдат в полушубке и ушанке стоял у пушки, левой рукой обнимая ствол, и улыбался из-под закрученных усов. Позади виднелся дом с островерхой черепичной крышей.

– Теперь он в Польше, – пояснил мальчик. – У него два ордена Славы.

– Скоро папа кончит войну и приедет домой, – он так пишет, – добавила старшая девочка с худым смугловатым лицом.

В Польше… – подумала Фекла. – Далеко шагнул солдат!

– Теперь уж недолго вам ждать, – успокоила она детей и предложила: – Хотите есть? Младшая девочка робко кивнула.

– Садитесь, я ухой вас накормлю.

Фекла наварила огромную кастрюлю свежей наважьей ухи, и ей было приятно покормить детей.

Не успела Фекла убрать со стола, как в дверь кто-то постучал.

– Войдите! – отозвался мальчик.

Фекла обернулась к двери и обомлела. В комнату, неловко споткнувшись о высокий порог, вошел Родион Мальгин.

– Родио-о-он? – удивленно протянула Фекла. – Ты откуда?

– Здравствуй, Фекла Осиповна! Здравствуйте, детки! – оглядел всех Родион. – Откуда, спрашиваешь? Да из госпиталя, откуда же еще? Почему не спросила куда? Домой. Списали по чистой. Отвоевался…

Фекла все еще не могла прийти в себя от такой встречи.

– Ничегошеньки не понимаю. Перед отъездом я заходила к вашим, и Августа мне сказала, что было от тебя письмо и что ты на передовой. Опять ты писал неправду?

– Святая ложь. Можно простить.

Родион правой рукой сбросил с плеч лямки вещевого мешка, опустил его на пол. Стал расстегивать заиндевевшую на морозе шинель. Фекла сразу заметила, что действует он одной рукой, перевела взгляд на левый рукав. Он показался ей пустым, и у нее замерло сердце. Робко подошла, сняла с него шинель, ватник, все еще не решаясь спросить о левой руке. Родион неторопливо сел на старый венский стул и чуть подтянул левый рукав гимнастерки. Из него высунулась розовая, в складках недавних швов култышка.

– Левую мне оттяпали. Осколком раздробило кисть.

– Ой, Родион, Родион! – болезненно сморщилась Фекла.

– Два раза шлепнуло – третьего было не миновать, – Родион как-то неестественно рассмеялся, топорща русые усы, которые успели уже стать густыми и, видимо, жесткими.

Фекла взяла с полки миску.

– Есть хочешь? Уха свежая. Из наваги.

– Из наваги? – обрадовался Родион. – Давай наливай. Я уж забыл вкус наваги.

– Ну вот. А нам она надоела.

– Известное дело – сами рыбаки.

– Кушай на здоровье! – Фекла поставила перед ним миску. – Мы уже пообедали. Ермолай с Тимониным придут – тоже поедят.

– Я их видел в рыбаксоюзе. Они и сказали, чтобы шел сюда. Я ведь о вашем обозе узнал неделю назад. Все дожидался, когда прибудете. Думаю, что с земляками домой добираться сподручней, чем одному. Как там в нашей Унде живут?

– Да что, живут… Кто хорошо, кто плохо. По-разному живут. Да ты ешь, а то остынет.

Дети в уголке занимались книжками да игрушками, старались не мешать гостям. Родион ел, Фекла не сводила с него глаз.

– Как мои там? Как Густя?

– Августа здорова. Девочка у тебя хорошенькая. Вся в кудряшках. Кто у вас в роду кудреватый был?

– Мой отец. В него, наверное, удалась, – Родион улыбнулся, вздохнул. – Скорее бы до дому добраться. – Погрустнел, добавил: – Маму жалко. Без отца нас с Тишкой подняла. Хватила трудностей…

– Как не жалко, – согласилась Фекла. – На моих глазах померла, у озера…

Фекла заметила, что какие-то злые черточки появились на худом и бледном лице Родиона. И глаза он теперь щурил нервно и колюче. Раньше они были синее и ярче. Видать, на Кольской земле, в окопах выдуло ветрами синеву. Ничего, это пройдет, – подумала Фекла. – Все в окопах, да под пулями, да в госпиталях. Столько ранений перенес! Война душу взмутила… А морщинок-то, бог ты мой, как поднимет брови – весь лоб в складках… Нелегко ты жил, солдат, хватил горя. Ну да ничего, дома отогреешься, просветлеешь… Без женской ласки, наверное, жил. Откуда ей быть? Приласкает Густя, растопит в сердце окопный холод…

Фекла заметила, что, прежде чем откусить хлеб, Родион вынужден был класть ложку на стол – рука-то одна. Не удержавшись, она молча всплакнула.

– Ты что, Фекла Осиповна? – Родион порывисто поднялся, подошел к ней. Фекла виновато улыбнулась, утерла слезу как-то уж совсем по-детски, кулаком.

– Прости. Жаль мне тебя. Как без руки-то?

– Да как-нибудь. Бывает и хуже.

Родион отошел к окну, посмотрел на воробьев, клюющих что-то на дороге, и вздохнул. Потом, заметив детей, притихших в своем уголке, достал из мешка несколько кусочков рафинада и оделил им всех троих.

– Шоколада, брат, нету, – улыбнулся он мальчику.

Тот серьезно ответил:

– Какой нынче шоколад? Хлеба не досыта.

– Война кончится – все будет, – сказал Родион и повернулся к Фекле. – А как ты живешь, Феня?

– Живу хорошо, – ответила она и подумала, что раньше он ее Феней не называл. – Не холодно, не голодно. Заботиться не о ком. Одна как перст.

– Одной по нонешним временам легче жить. – Родион принялся неумело сворачивать правой рукой цигарку. – Плохо то, Феня, что теперь уж я не рыбак. Вот что самое худое. Куда без руки в море?

– Найдешь дело по душе и без моря, – успокоила она, а сама опять пожалела его, зная, как трудно настоящему рыбаку расстаться с промыслами.

Пришли Николай Тимонин и Ермолай, внеся с собой облако холода. Фекла их тоже накормила обедом.

– По чарочке бы! Да где взять? – сказал Ермолай, потирая руки с мороза.

– И у меня нету, – пожалел Родион. – В тылу сто граммов не положено.

Земляки все расспрашивали его о службе в морской пехоте, о встрече с Дорофеем, о Тихоне, о ранениях. Вспомнили Хвата – погрустили. Однако ждали дела, и Ермолай с Тимониным снова отправились на какой-то склад. Родион вызвался им помочь, но они уговорили его остаться и присмотреть за лошадьми, пока Фекла ходит к Меланье Ряхиной.

Фекла вернулась не скоро. Свою бывшую хозяйку она нашла в плачевном состоянии. Меланья сильно похудела и еле бродила по квартире, придерживаясь за все, что попадется под руку. Женщина, у которой она снимала комнату, ушла в деревню за продуктами, так что даже истопить печь и выкупить хлеб по карточкам было некому.

Фекла принесла дров, затопила печь и поставила вариться уху из принесенной наваги, а потом сбегала в магазин за хлебом.

Сделав для Меланьи все, что могла, Фекла распрощалась. Пора было собираться в обратный путь.

Родион первое время, как выписался из госпиталя, никак не мог примириться с тем, что, не довоевав до конца, остался безруким и, значит, непригодным для военной службы.

А сможет ли он быть полезным дома? Он умел бить тюленей, стоять у штурвала да вынимать из воды снасти с уловом. Умел то, без чего немыслима поморская жизнь. А теперь все это не для него. Значит, он станет обузой для колхоза и для семьи. На что он годен? Канцелярская работа ему не по плечу: грамота не ахти – четыре класса. Остается какое-нибудь второстепенное занятие: быть сторожем или кладовщиком. Все уйдут в море, а ты как прикованный сиди на берегу… Горько!

Отправляясь в путь, Фекла предложила ему сесть к ней в сани, замыкавшие обоз. С мужиком-то не так боязно, – объяснила она. – Еду позади… Того и гляди – волки в лес утащат. А Ермолай с Николой и не заметят.

Родион, посмеиваясь, согласился, бросил в пустые сани на сено мешок, завернулся в тулуп, который ему отдала Фекла, и сразу уснул.

Накинув на себя оленье одеяло, Фекла сидела в передке саней, помахивая кнутом. Дорога все бежала и бежала из-под конских копыт под сани-розвальни. Временами Фекла задремывала, но, спохватившись, принималась еще решительнее понукать лошадь. Взгляд ее то и дело обращался в задок саней, где в тулупе и ворохе сена лежал Родион. Хоть бы посидеть с ним рядышком, – подумала Фекла. – Вдвоем-то теплее. Обидится или нет? Характер у него стал крутой, вспыльчивый.

Она все посматривала на Родиона, который не высовывал головы из высокого воротника тулупа, и наконец решилась.

Почувствовав рядом тяжесть ее тела, Родион открыл глаза.

– Что, замерзла?

– Холодновато, – откликнулась Фекла. – Тесней бы сесть – теплей будет. Ты не возражаешь?

– Какие могут быть возражения! Тулуп мне отдала, а сама зябнешь!

Родион распахнул полу, и Фекла радостно прильнула к его боку. Укрыв ее полой и натянув сверху еще одеяло, Родион взял кнут и весело взмахнул им.

– Н-но, залетные-е-е!

Услышав мужской властный голос, лошадь перешла на рысь.

– Будто тройка у тебя запряжена, – с восхищением сказала Фекла, ловя его взгляд.

– Тройка при одном хвосте, – рассмеялся он и покрепче прижал Феклу к себе.

– Даром что культя, а обнимаешь подходяще! – одобрила она и замерла в ожидании, не обидится ли он на упоминание о культе.

Он не обиделся.

– Как-нибудь и с культей сладим.

Обоим стало тепло и уютно тут, в сене, под одеялом и тулупом. Так и ехали до вечернего привала.

С чужой яблоньки хоть яблоко, – подумалось Фекле. Среди однотонного скрипа полозьев по снегу она услышала, что Родион повторяет ее имя.

– Фекла… Фекла… Почему тебя так зовут?

– Тебе не нравится мое имя?

– Нет, почему же. Имя хорошее, только какое-то в наше время редкое, необычное. Фекла… Чудно!

– Так ведь это у меня не настоящее имя.

– Как не настоящее? – удивился Родион и даже приподнялся, утопив свою культю в сене. – Вот так новость!

– При крещении священник дал мне имя Фелицата.

– Фелицата? Тогда почему же тебя зовут Феклой?

– Это Меланья меня перекрестила, когда я у Ряхиных работала. Сказала, что Фелицата – мудреное имя. Фекла, мол, проще и красивее…

– Вот как!

– Вот так. С тех пор меня и зовут все Фекла да Фекла. Поначалу было обидно, а потом вроде привыкла.

– Мудреные имена давали попы, – заметил Родион. – По пьянке, что ли?

– Ну не скажи. Они знали значение каждого имечка.

– Значение? Ну вот Фелицата – что означает?

– Мама-покойница когда-то говорила, что Фелицата – значит счастливая, удачливая в жизни и… плодовитая. Детей должно быть много.

– Вон оно как! – в раздумье протянул Родион. – Сразу видно, что ты счастливая, удачливая да плодовитая… – Он по-доброму весело рассмеялся, рассмеялась и Фекла. – Где же твои детки?

Фекла вздохнула, пожала плечами.

– Я в том не виновата. Не нашла своего суженого, Нашла – были бы и дети.

– Ищи, Феня, ищи. А то поздно будет.

– Теперь уж не найду, – сказала она.

– Почему?

Она не ответила.

Родион, вытащив кисет, долго возился с самокруткой.

– Ты очень Августу любишь? – неожиданно спросила Фекла.

– Люблю.

– Я желаю вам добра. Счастья желаю.

– И тебе я желаю того же.

Оба долго молчали. Лошади, притомившись, шли шагом. Дорога с реки повернула в берег, и передний меринок уже скрылся в заснеженном ельнике.

К Унде подъехали поздно вечером. У околицы обозников никто не встречал, потому что не ждали в такой неурочный час. Однако когда стали подниматься от реки в берег, к полозьям передних саней, где сидел Ермолай, обындевевший не меньше своей лошади, подкатился темный шарик и звонко залаял.

– Чебурайко! – обрадовался Ермолай и, когда пес прыгнул в сани, приласкал его. – Самое преданное ты существо!

Пес лизнул ему руку, соскочил с саней и побежал вдоль обоза.

Обоз направился на окраину села к конюшне, а Фекла свернула в сторону и подвезла Родиона к избе.

– Ну вот и дома! – он снял тулуп, взял вещмешок. – Спасибо тебе, Феня. Приходи к нам в гости.

Медленно поднявшись по ступенькам крыльца, Родион звякнул железным кольцом о дверь. Постоял, еще звякнул и услышал настороженный голос жены:

– Кто там?

Он замялся, не зная, как ответить. Наконец сказал нарочито бодро:

– Солдат со службы пришел.

Мгновенно с треском откинулся засов, отброшенный нетерпеливой рукой, дверь отворилась, и Фекла, молча сидевшая в розвальнях, увидела, как взмахнули белые тонкие руки и крепко обняли шею Родиона.

Оба скрылись за дверью, засов снова задвинулся, а окна избы засветились красноватым огнем. Фекла тихонько потянула вожжи.

3

Несколько дней Родион жил как во сне. С трудом верилось, что он возвратился в свою родную дедовскую избу к жене, детям. Треск сверчка за печкой был куда как приятнее накрахмаленного шуршания чистых госпитальных простыней и пододеяльников.

Все осталось позади: фронт, опасности, неудобства окопной жизни, бессонница госпиталей и тягучие невеселые думы. Семья обогрела его своим теплом, и он стал мягче и добродушнее.

И Августа с его приездом словно бы засветилась вся изнутри. По-прежнему молодо звучал ее голос, она управлялась со всеми делами проворно, быстро – все так и кипело у нее в руках.

Но тоска по матери не оставляла Родиона: Будь я дома, может, и уберег бы ее, нипочем не отпустил на озеро… – думал он. – Но что делать? Теперь уж ничего не воротишь…

Тогда ночью, прибыв домой, он удивился тишине. Шагнул через порог в избу, остановился и услышал звон в ушах. Потом услышал, как Августа нащупала на столе спички, засветила лампу, как стал потрескивать в ней фитиль, как мягко ступали по домотканым дорожкам ноги Августы в валенках. На печи заворочался кто-то, и показалось оттуда встревоженное лицо тещи, еще не уразумевшей спросонья, что такое происходит в избе. И родной голос жены, теплый, взволнованный, чуть-чуть срывающийся:

– Что же ты стоишь? Давай я помогу тебе раздеться.

Августа сразу заметила, что у него нет левой кисти. Ошеломленная, она села на стул и заплакала: Ведь не писал! Не писал! Ой, какой ты…

Он стал виновато успокаивать:

– Рука ведь не приросла бы от того, если бы я написал. Радоваться надо, а не плакать. Легко еще отделался.

Августа, не утирая слез, высвободила его култышку из рукава и прижала ее к своей щеке.

С печи торопливо, чуть не свалившись с приступка, сошла теща и тоже в слезах припала к Родиону.

– Слава богу, живой пришел! Живой, слава богу!

– Экую сырость развели! Ну чего плакать? – пытался успокоить их Родион. – А где же дети?

Августа, улыбнувшись сквозь слезы, провела его в горницу.

Елеся и Светлана спали на широкой семейной кровати под одним одеялом. Родион едва удержался, чтобы не погладить их русые головки: тревожить детей не хотелось, пусть спят. Августа светила осторожно, затеняя лампу ладонью.

Ефросинья уже накрыла стол, поставила греться самовар. Августа принесла бутылку водки.

– От поминок осталась. Для тебя берегла…

– Сперва помянем маму, – сказал Родион, налив всем по рюмке.

Августа выпила, Ефросинья, пригубила и положила в рот корочку хлеба. Она радовалась возвращению зятя, но к этой радости примешивалась тревога за мужа, который все еще воевал там, на Мурмане, плавая на своем стареньком боте. А может, теперь не на Мурмане, в других местах? Ефросинья хотела спросить об этом зятя, но постеснялась и решила повременить с расспросами.

– Ну а теперь за твое возвращение, – сразу расцвела в улыбке Августа.

Рано утром к Мальгиным пришел Панькин со старым кожаным портфелем, сохранившимся у него еще со времен рыболовецкого кооператива.

– А ну, покажись, солдат! Герой. Чисто герой! Орден Славы, медаль За отвагу! Спасибо за ратный труд. Сегодня к тебе целый день будут приходить гости. Вот я пораньше и явился, принес это самое… так, чтоб было чем угостить земляков: тому чарочку, другому чарочку – веселее пойдет беседа. – Панькин, подмигнув, рассмеялся. Постарел он, поседел, а живинка в разговоре и манерах прежняя. – Августа, убери пока вино. Нет, я пить не могу – работа. Вечерком как-нибудь, – отказался он, видя, что Августа собирается налить ему вина. И снова обратился к Родиону: – Ну, как служил? Рассказывай.

Родион стал рассказывать Панькину обо всем, но скуповато, сдержанно и совсем грустно закончил:

– Не знаю вот, чем теперь буду заниматься.

Панькин положил ему руку на плечо.

– Не волнуйся. Работы хватит. Война кончится – вдвойне ее будет. Есть у меня насчет тебя одна задумка.

– Какая? – живо спросил Родион.

– Сейчас не скажу. Рано. Сейчас ты гуляй, отдыхай. Детей приласкай, жену приголубь.

Панькин ушел. Тихонько приоткрылась дверь горницы, и показалось заспанное личико Светланы. Глаза ее настороженно смотрели на незнакомого солдата, сидевшего за столом у самовара. И тотчас выше ее головы высунулось удивленное лицо Елеси. Он крикнул:

– Батя!

Елеся хотел было бежать к отцу, но впереди стояла маленькая сестренка, и он сказал ей:

– Батя приехал! Беги к нему скорее!

Дочка еще ни разу не видела своего отца и замешкалась в нерешительности, Елеся нетерпеливо отстранил ее и кинулся к отцу.

– Батя! Батя!

Отец поднял их обоих на руки, расцеловал. Прижав к себе детей, он терся подбородком о их теплые головы. Мягкие волосы Елеси и Светланы щекотали ему лицо и пахли непередаваемым родным запахом: он даже зажмурился от удовольствия.

– Ты совсем домой? – спросил Елеся, сойдя с колен отца и сев рядом на лавку.

– Насовсем.

– Ты – батя? – спрашивала Светлана. – Мой батя?

– Твой, твой, Света! Обними его хорошенько, – ласково сказала мать, разливая по чашкам чай. – Познакомься с отцом… Не виделись ведь еще… Видишь, какой он у нас хороший!

– Хо-ро-ший, – отозвалась девочка и, дотянувшись до отцовской тщательно выбритой щеки, поцеловала ее.

Елесе шел седьмой год, и он спросил серьезно, в упор глядя на отца:

– Тебя ранило, батя?

Отец утвердительно кивнул. Сын, заметив пустой рукав, осторожно прикоснулся к нему, но ничего не сказал больше. А Светлана, потрогав рукав, с недоумением спросила:

– А где рука?

– Война взяла, доченька, – ответил отец и, чтобы отвлечь детей от неприятного разговора, предложил: – Давайте пить чай. После поговорим обо всем. Садитесь-ка за стол.