Текст книги "Император Пограничья 8 (СИ)"

Автор книги: Евгений Астахов

Соавторы: Саша Токсик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

В углу на полу сидела Анфиса, обхватив голову руками. Девушка дрожала всем телом.

– Что с ней? – спросил я Альбинони.

– Эмпатическая перегрузка. Она приняла слишком много чужой боли. Пыталась облегчить страдания умирающих, забирала их страх… Я дал успокоительное, но нужен отдых.

Я подошел к девушке, положил руку на плечо. Она подняла заплаканное лицо:

– Я чувствовала, как они умирают. Каждого. Их страх, их боль… Я не могла не впитывать, они так страдали…

– Ты сделала важное дело, Анфиса. Благодаря тебе они ушли спокойно, без страха. Это великий дар.

– Но я не смогла их спасти…

– Никто не мог. Но ты дала им то, что было в твоих силах – покой в последние минуты. Отдыхай. И спасибо тебе…

Выходя из лазарета, я отдал распоряжение, вписать новые имена на стелу памяти. Девять имен. Девять жизней, отданных за Угрюм.

* * *

К вечеру ворота цитадели открылись, выпуская жителей. Они пережидали бой в убежище, и теперь спешили к своим домам. Особенно пострадал восточный бастион – именно там жили переселенцы из Овечкино.

Картина была удручающей. Проломленные стены, сгоревшие сараи, затоптанные огороды. Трупы Бездушных уже убрали и сожгли, но чёрная кровь все еще пятнала землю.

Женщина средних лет упала на колени перед остатками своего дома, сожженного дотла:

– Господи, да что ж это такое! Изба-то моя… всё пропало! Скотинка вся, зерно… Да как же так, обещали ведь уберечь!

Соседи пытались поднять женщину, но та вырывалась.

– Где теперь жить⁈

Старый Архип, которого я лично отводил в цитадель во время первой тревоги, неожиданно стукнул клюкой о землю.

– Цыц, Марфа! Жива осталась – и ладно! Дом новый отстроим! Пустое о тряпках горевать! Нам жизни сохранили! Ты ходишь, дышишь, вопить вон можешь! А тряпки новые наживём!

Другие подхватили:

– И то правда! Не будь стен – всех бы порезали!

– Воевода нас спас!

Я выступил вперед:

– Слушайте все! Каждый разрушенный дом будет восстановлен. Каждая потеря – компенсирована. Это моё личное обещание. Но сейчас нужно расчистить завалы, спасти что можно.

Постепенно паника сменилась деловитостью. Люди принялись разбирать развалины, вытаскивать уцелевшие вещи. Сообща ловили разбежавшихся кур – первая улыбка за весь день.

Соседи помогали соседям. Те, чьи дома уцелели, приглашали погорельцев к себе. Беда объединила людей крепче любых приказов.

* * *

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона. Я медленно обходил посты на стене. Силы немного восстановились после короткого отдыха, но усталость все еще давила на плечи как мельничный жернов.

Проверял дозорных – бодрствуют ли, в состоянии ли нести службу. Осматривал укрепления, запоминая где предстоит восстановить повреждения. Привычная рутина командира, которая помогала не думать о потерях.

Сзади послышались шаги. Обернулся – Ярослава Засекина. Княжна выглядела непривычно смущённой.

– Воевода… Прохор. Я хотела извиниться. За утро. Я была не права.

Я кивнул, принимая извинения. В пылу боя легко потерять голову, особенно когда видишь, как гибнут товарищи.

– Ты знал, что будет прорыв? – спросила она после паузы. – Специально держал нас в резерве?

Я оперся на зубец стены, глядя на темнеющий лес:

– Это называется гибкая оборона, – пояснил я. – Каждое укрепление – не просто препятствие. Это ловушка. Мы отдаем пространство, но выигрываем в потерях противника. Противник захватывает метры, но платит за это жизнями. В итоге мы истребили тысячи врагов. Понеся болезненные, но в масштабах сражения, мизерные потери.

В голове промелькнула мысль – я даже гранатомёты не задействовал, хотя момент был критический. Слишком много средств обороны ещё держу в рукаве. Оптические башни заработали ближе к концу штурма, защитный купол вообще не активировал, хотя после атаки поляков все знают о его существовании. Однако против такой массы тварей купол бы просто перегрузился – слишком много одновременных ударов, кристалл не выдержал бы.

– То есть ты нарочно сдал равелины, а не потому что не мог их удержать? – уточнила Засекина.

– Равелины задержали первую волну, измотали ее, – кивнул я. – Когда их взяли – мы встретили врага на стенах, с высоты. Когда прорвали бастион – заманили в узкие улицы, где численное превосходство не работает.

– И Жнеца тоже заманил?

– Он мог бы нам разнести все укрепления телекинезом. Видела пролом в засеках? Но пошел туда, где мог контролировать свои войска. И попал туда, где я смог до него добраться.

Ярослава посмотрела на меня с удивлением:

– Ты мыслишь как настоящий полководец. Откуда ты всё это знаешь?

Я промолчал. Не мог же я сказать, что командовал целыми армиями в прошлой жизни.

– В детстве я много читал, – уклончиво ответил я.

Ярослава хмыкнула, оценив шутку.

Мы продолжали стоять на стене. Сумерки сгущались, превращая лес в сплошную чёрную стену. Обычно после боя лес оживал – возвращались звери, перекликались ночные птицы. Сейчас стояла мертвая тишина. Всё живое бежало от смертоносной волны, что попыталась захлестнуть наш дом и отступила.

– Не нравится мне это, – вдруг сказала Ярослава. – Слишком… тихо.

Я понимал, о чем она. Эта тишина была неестественной, давящей.

– И еще… – княжна поежилась. – Может, покажется глупым, но мне кажется, будто кто-то смотрит. Из темноты. Изучает нас.

Я не стал отвечать вслух, но внутренне согласился. Я тоже чувствовал это давление – лёгкое касание чужого разума на границе сознания. Словно кто-то проверял прочность ментальных барьеров, кто-то сильный и внимательный смотрел на Угрюм из темноты.

Нам дали передышку, но неизвестно, надолго ли.

* * *

Вернувшись в дом воеводы, я опустился в кресло и закрыл глаза. Нужно было связаться с вороном, узнать обстановку за периметром.

«Скальд», – мысленно позвал я.

«Чего тебе, мучитель? – недовольно откликнулся ворон. – Я тут на дереве третий час кукую! Хочешь чтобы я кукушкой стал⁈ Холодно, есть хочется!»

«Что видишь?»

Фамильяр передал мне образ. Я увидел лес с высоты ветки на которой он сидел при свете луны. И то, что открылось моему внутреннему взору, заставило резко открыть глаза.

Бездушные стояли в нескольких километрах от Угрюма. Тысячи неподвижных фигур, застывших словно жуткие статуи. Они не атаковали, не отступали. Просто стояли.

«Они так уже часов пять бездельничают, – сообщил Скальд. – Как изваяния. Жутковато, если честно».

«Покажи подробнее».

Ворон снизился, рискуя быть замеченным. В лунном свете я разглядел детали. Трухляки и Стриги оцепенели, уставившись чёрными провалами глаз в темноту и даже не шевелились.

«Достаточно. Возвращайся».

«Наконец-то! – обрадовался Скальд. – Жду двойную порцию орешков за ожидание! И кристаллов не забудь, жмот!»

Я откинулся в кресле, обдумывая увиденное. Теперь стало ясно, откуда это давление. Где-то там, среди тысяч Бездушных, находился новый командир.

Предстояла долгая война. Война не только оружия, но и воли. И я чувствовал – худшее ещё впереди.

Глава 7

Серое утро встретило меня на складе, где дружинники под руководством Панкратова сортировали груды собранных кристаллов. Воздух пропитался терпким запахом Эссенции – тысячи ядер, вырезанных из тел Бездушных, лежали аккуратными кучками на брезенте.

– Около восьми тысяч крошечных, боярин, – докладывал Кузьмич, водя пальцем по записям. – Две тысячи малых от Стриг. А вот от той твари, что вы лично завалили…

Я подошёл к отдельному ящику, где на бархатной подкладке покоились кристаллы Жнеца. Гигантский пурпурный камень размером с кулак пульсировал остаточной ментальной энергией. Три тысячи золотых – целое состояние в одном кристалле. Рядом лежали пять крупных белых – ещё тысяча золотых, два голубых по триста каждый, два зелёных по четыреста. Даже средний пурпурный стоил шестьдесят золотых монет.

– Хорошая работа, сержант, – кивнул я. – Это обеспечит нас боеприпасами и лекарствами на месяцы вперёд.

Всего наш острог перемолол в прошлом бою примерно три с половиной тысячи тварей. Неплохо для местечка, которое ещё недавно было глухой деревенькой в Пограничье.

За стенами Угрюма уже полыхали костры. В нескольких огромных ямах, вырытых геомантами, горели тысячи трупов Бездушных. Чёрный дым столбами поднимался к небу, разносимый утренним ветром. Вонь стояла невыносимая – смесь жжёной плоти, хитина и той особой гнили, что присуща только этим врагам рода человеческого.

Оставив Панкратова руководить дальнейшей сортировкой, я направился в лазарет. По дороге мысли вернулись к урокам прошлой жизни – к тому, чему научили меня годы командования войсками.

Солдат сражается не за абстрактные идеалы. Он сражается за товарищей рядом, за командира, который помнит его имя, за дом, где его ждут. Но главное – он сражается, когда знает, что его жизнь имеет ценность для тех, кто посылает его в бой.

Я видел полководцев, считавших солдат цифрами в отчётах. «Потери – триста человек, приемлемо». Для них это была статистика. Однако для выживших каждый павший соратник имел имя, лицо, историю. И когда боец понимает, что для командира он всего лишь единица в строю – что-то ломается внутри. Сражаться за того, кому плевать, жив ты или мёртв? Только из страха или по принуждению.

Поэтому после каждой битвы я шёл к раненым. Не из показной заботы – из понимания простой истины. Воин, который видит своего командира у постели раненых товарищей, знает: если завтра на этой койке окажется он сам, его не бросят, не забудут, не спишут со счетов. Это знание стоит десятка пламенных речей о долге и чести.

Помню, как отец объяснял мне это в юности: «Запомни, сын, солдат отдаст жизнь за командира, который помнит имена его детей. Но он повернётся спиной к тому, кто видит в нём только ходячий клинок».

Сейчас, идя к Борису, я думал о том же. Мой визит – это не просто проверка состояния раненого. Это послание всем остальным: вы не пушечное мясо. Каждый из вас важен. Каждая жизнь имеет значение. Даже если я не могу спасти всех, я буду бороться за каждого.

В этом разница между командиром и погонщиком скота. Погонщик считает потери и покупает новое стадо. Командир помнит лица погибших и делает всё, чтобы их было меньше. Не из сентиментальности – из практичного понимания: армия, знающая, что её ценят, сражается в три раза эффективнее армии, загнанной в бой страхом и угрозами.

Девять погибших в первой волне. Девять имён, которые я велел высечь на стеле памяти. Не безликие «потери личного состава», а Андрей Ласкин, любивший вырезать свистульки. Пётр Молотов, мечтавший после Гона жениться. Василий Дроздов, который лучше всех в отряде пел старинные песни…

Остальные должны знать: их товарищей помнят. Их самих будут помнить, если судьба повернётся худшей стороной. Это знание – лучшая броня для духа бойца.

Коридоры лазарета встретили меня привычным запахом крови и лекарственных трав. Я прошёл мимо палат с ранеными, кивая тем, кто был в сознании, и остановился у двери в конце коридора. За ней лежал Борис – мой командир дружины, получивший глубокие раны от когтей летуна.

Командир полулежал на кровати, обнажённый по пояс. Поперёк груди тянулись три длинных шрама – следы когтей твари. Раны уже затянулись благодаря магии Светова, но розовая кожа выглядела тонкой, словно пергамент.

– Воевода, – Борис попытался приподняться, но я жестом остановил его.

– Лежи. Как самочувствие?

– Нормально, – буркнул он, отводя взгляд. – Георгий говорит, через день-два выпишут. Только вот…

Я присел на стул рядом с кроватью, ожидая продолжения. Знал своего командира – что-то его грызло изнутри.

– Разлёживаюсь тут, как барин какой, – выдавил он наконец. – А там ребята на стенах… Должен быть с ними, командовать, помогать вам. А я тут, бесполезный…

– Борис, – перебил я его самобичевание. – Ты спас Митьку, приняв удар на себя. Это раз. Соколов отлично справляется с твоими обязанностями – ты хорошо обучил замену. Это два. И три – тебе нужно восстановиться полностью, а не рваться в бой с наполовину зажившими ранами.

Охотник покачал головой:

– Всё равно… Не могу я так, воевода. Привык всегда быть там, где труднее. А тут лежу, как…

– Как раненый командир, которому приказано выздоравливать, – жёстко закончил я. – Это тоже часть службы, Борис. Неприятная, но необходимая. Мне нужен ты здоровый и боеспособный, а не герой с разошедшимися в бою швами. Представь, как это ударит по моральному духу ребят, если в самый ответственный момент ты внезапно окочуришься от внутреннего кровотечения?

Он усмехнулся краешком губ:

– Да какие там швы… Светов так залечил, что и следа не останется через неделю.

– Вот и отлично. Значит, скоро вернёшься в строй. А пока – отдыхай. Повторяю, это приказ.

Борис кивнул, но в глазах всё ещё читалась тоска. Я понимал его – сам бы с ума сходил, лёжа в постели, когда мои люди сражаются. Но иногда самое трудное для воина – это бездействие.

Следующие полчаса мы проговорили обо всём – я рассказал ему о потерях, о том, как геоманты заделали пролом, о подвиге того парня, что сбросил горящий ящик с патронами в гущу тварей, о странном поведении Бездушных в лесу.

Собеседник живо интересовался деталями, ругал себя, что не видел, как прирезали Жнеца, хохотнул, когда я описал, как Черкасский чуть не спалил собственные брови в азарте боя. Обычный мужской разговор – перескакивали с тактики на байки, с серьёзного анализа на солдатские шутки про то, что Панкратов теперь возомнит себя незаменимым и начнёт задирать нос. К концу беседы тоска в глазах командира сменилась привычным азартом, и я знал – через пару дней он вырвется отсюда, даже если придётся связывать.

Выйдя из палаты, я направился в другое крыло больницы. Оттуда доносились приглушённые голоса – не стоны раненых, а что-то иное. Я приоткрыл дверь и замер на пороге.

В небольшой комнате на соломенных тюфяках сидели трое молодых бойцов. Тот самый новобранец, что сбежал со стены при виде выпотрошенного товарища, сидел, обхватив колени руками. Рядом – ещё двое с пустыми, отрешёнными взглядами.

А между ними, на низкой скамеечке, устроилась Анфиса. Восемнадцатилетняя девушка выглядела измождённой – тёмные круги под глазами, бледность, дрожащие руки. И всё же её голос звучал мягко и успокаивающе:

– Петя, посмотри на меня, – она осторожно коснулась плеча новобранца. – Ты не трус. Слышишь? То, что произошло – нормальная реакция. Любой человек может сломаться, увидев такое впервые.

– Я… я бросил пост, – выдавил парень. – Бросил товарищей…

– Но ты жив, – Анфиса чуть сжала его плечо. – И это значит, что у тебя есть второй шанс. Научиться, стать сильнее, вернуться на стену.

Я наблюдал, как девушка работает с каждым из сломленных бойцов. Она не просто утешала – она словно вытягивала из них страх, впитывала в себя их ужас и отчаяние. На моих глазах лица парней постепенно обретали осмысленность, плечи распрямлялись.

Но сама Анфиса с каждой минутой выглядела всё хуже. Чужая боль переполняла её, я видел, как подрагивают её пальцы, как она незаметно вытирает выступившие слёзы – не свои, а отражение чужих страданий.

«Менталист, – подумал я, наблюдая за её работой. – Не просто Эмпат. У неё полноценный дар к ментальной магии, просто пока проявляется только как Талант».

Когда, наконец, состоится тестирование магических способностей среди взрослых жителей Угрюма, обязательно проверю эту догадку. Если я прав, Анфиса сможет не только чувствовать эмоции, но и активно влиять на них, возможно, даже читать поверхностные мысли. Ценнейший дар в умелых руках.

Не став мешать её работе, я тихо прикрыл дверь и пошёл дальше. На выходе из лазарета встретил Альбинони.

– А, signore воевода! – доктор выглядел усталым, но довольным. – Ваша Анфиса – настоящее сокровище! Она творит чудеса с ранеными. Особенно с теми, кто сломлен морально.

– Берегите её, доктор. Она принимает слишком много чужой боли.

– Я слежу, не беспокойтесь. Заставляю делать перерывы, пить успокоительный отвар. Но она упрямая, говорит, что должна помогать.

Я кивнул. Знакомое чувство долга – оно двигало всеми нами в эти дни.

Выйдя из лазарета, я направился к главной площади. Там уже собралась толпа – несколько сотен человек, переживших первую волну Гона. Посреди площади стоял отец Макарий с большим бочонком.

– А вот и воевода! – загудел священник своим басом. – Теперь все в сборе!

Богатырь в рясе выглядел торжественно. Он поднял руку, призывая к тишине:

– Братья и сёстры! Обещал я вам мёд после победы – получайте! Прямо с моей пасеки, которую с Божьей помощью удалось сохранить!

Это правда. Бздыхи каким-то чудом прошли мимо, не затоптав и не раскурочив пчеловодство священника.

Он открыл бочонок, и сладкий аромат поплыл над площадью. Люди оживились, потянулись вперёд. Макарий сам разливал золотистый мёд в принесённые кружки и плошки, приговаривая:

– Это вам не просто сладость, а символ! Как пчёлы защищают свой улей, так и мы защитили наш дом! Как они трудятся сообща, так и мы выстояли вместе!

Кто-то из детей, получив свою порцию, тут же сунул палец в мёд. Макарий добродушно рассмеялся:

– Правильно, малец! Сладость победы нужно вкушать сразу, пока горяча!

Я тоже взял кружку. Мёд оказался удивительным – с лёгкой горчинкой полевых трав и долгим цветочным послевкусием.

Люди расходились с кружками мёда, улыбаясь впервые за долгие сутки. Маленькая радость, но как она была нужна после пережитого кошмара.

От площади я направился к восточному бастиону, где больше всего пострадала слобода Овечкино. Картина разрушений впечатляла – несколько домов сгорели дотла, другие зияли провалами крыш и выбитыми стенами.

Но ещё больше впечатляла картина восстановления. Женщины и старики, чьи дома уцелели, суетились вокруг погорельцев.

– Фрося, хватит рыдать! – басила дородная женщина, обнимая плачущую соседку.

– Да как же… Всё нажитое…

– Наживём ещё! Главное – живы остались. А там, глядишь, воевода поможет отстроиться, он слово дал.

Старый плотник Семён командовал разбором полуразрушенного дома:

– Аккуратнее с брёвнами! Видите – только обгорели сверху. Очистим, можно снова в дело пустить. Нечего добру пропадать!

Я проходил мимо, наблюдая эти сцены. Мужчины разбирали завалы, вытаскивая уцелевшую утварь. Женщины тут же сортировали – что можно спасти, что только на растопку. Дети бегали между взрослыми, собирая разлетевшиеся вещи.

Община показывала свою силу не в бою, а в простой человеческой поддержке. Никто не остался один со своей бедой. Погорельцев разбирали по домам, делились последним, утешали и подбадривали.

– Воевода! – окликнул меня кто-то.

Обернулся – Тихон, бывший староста Овечкино.

– Спасибо вам, – старик поклонился. – За то, что отстояли. И за обещание восстановить. Люди верят.

– Восстановим, – кивнул я. – Как только опасность минует.

– Знаем, знаем. Вы своё слово держите. Редкость по нынешним временам.

Он ушёл помогать соседям, а я остался стоять, глядя на разрушенную слободу. Девять жизней заплатили мы за эту победу. Десятки домов уничтожены. Но мы выстояли. И пока люди поддерживают друг друга, пока община остаётся единой – будет стоять и дальше.

Я зашагал к своей мастерской. После боя нужно было восстановить боеприпасы – тысячи деформированных пуль и смятых гильз требовали моего внимания.

Там меня уже ждали ящики с металлическим ломом. Я сосредоточился, призывая магию металла. Тысячи гильз и пуль поднялись в воздух единым облаком, кружась в управляемом вихре. Одним мощным усилием воли я выправил все деформации разом – латунь текла и принимала первоначальные формы, структура металла восстанавливалась по всему объёму одновременно.

Свинцовые пули, потерявшие часть массы от столкновений с хитиновой бронёй Стриг, потянули к себе материю из приготовленных слитков. Металл струился по воздуху серебристыми потоками, восполняя недостающий вес и возвращая снарядам идеальную геометрию.

Дело, которое заняло бы у обычного мастера недели, было завершено за считанные минуты. Восстановленные пули и гильзы мягко опустились в подготовленные ящики.

Теперь их предстояло отсортировать по калибрам и типу оружия, затем собрать в в нашей мастерской, и тысячи патронов будут готовы к новому бою.

В разгар работы с гильзами дверь кузницы приоткрылась, и внутрь заглянула Полина. Шатенка выглядела уставшей – под ореховыми глазами залегли тени, но в целом держалась молодцом.

– Не помешаю? – спросила она, входя внутрь.

– Проходи, – кивнул я, не отрываясь от парящих в воздухе гильз. – Как ты?

Белозёрова присела на лавку у стены, поправив юбку.

– Нормально. То есть… – она помолчала, подбирая слова. – Страшно было. Очень. Когда они лезли на стены, а мы накрывали их заклинаниями, сбивая вниз… Я думала, это никогда не кончится.

– Кончилось, – я опустил очередную партию восстановленных гильз в ящик. – Первая волна, по крайней мере.

– Знаешь, что самое жуткое? – Полина обхватила себя руками за плечи. – Не сами твари. А их количество. Они шли и шли, как море какое-то. Чёрное, шевелящееся…

Я кивнул. Помнил это ощущение – когда враг кажется бесконечным, а ты – песчинкой на его пути.

– Но вы справились. Все маги отработали отлично.

– Да, – она вдруг оживилась. – Знаешь, Тимур… то есть Черкасский… Он меня спас.

Я перевёл взгляд на девушку, продолжая работать с металлом. Полина чуть покраснела, но продолжила:

– Летун спикировал прямо на меня. Я даже среагировать не успела – лупила, как дура, копьями по тварям внизу. А Тимур… Он буквально сбил меня с ног, накрыл собой. Когти твари прошли в сантиметрах от нас. А потом он поднялся и сжёг эту тварь в воздухе. Одним огненным сгустком!

В её голосе звучало нескрываемое восхищение. Я мысленно усмехнулся – похоже, наш угрюмый пиромант произвёл на графиню впечатление.

– Потом он помог мне подняться, – продолжала Полина, явно наблюдая за моей реакцией. – Спросил, в порядке ли я. Сказал: «В следующий раз не замирайте. Двигайтесь, даже если не знаете куда. Движущуюся цель труднее достать». Так… заботливо. По-мужски.

Она сделала паузу, видимо ожидая, что я начну ревновать или возмущаться, но я лишь кивнул:

– Правильный совет. И хорошо, что Тимур оказался рядом. Надёжный парень.

Полина моргнула, явно не ожидая такой реакции.

– Надёжный? – переспросила она.

– Конечно. За последние месяцы отлично себя показал. И в бою, и в мирной жизни. Дисциплинированный, ответственный, не бросает товарищей. Что ещё нужно? – я перевёл очередную партию гильз в ящик. – Рад, что он прикрыл тебя. Для этого мы и сражаемся плечом к плечу – чтобы защищать друг друга.

Белозёрова некоторое время молчала, переваривая мои слова. Потом тихо спросила:

– И… всё? Тебе не… – она запнулась.

– Не ревную? – закончил я за неё, повернувшись к девушке. – Полина, если Черкасский тебе приглянулся – это хорошо. Он достойный человек. Да, мрачноват немного, но жизнь оставляет следы на всех нас. Зато непоколебимый и прямой, за словом в карман не лезет.

– Я не говорила, что он мне приглянулся! – возмутилась она, заливаясь краской.

– Но ведь взглянула на него по-новому, верно? – мягко заметил я. – Увидела не просто угрюмого мага из обедневшего рода, а мужчину, готового защитить. Это нормально, Полина. Война проявляет в людях истинную суть. Трусы бегут, герои остаются.

Девушка опустила глаза, теребя край юбки.

– Я думала… Мы же с тобой…

– Мы друзья, – твёрдо сказал я. – Хорошие друзья, прошедшие через многое, но если твоё сердце тянется к другому – не запирай его. Жизнь слишком коротка, особенно сейчас, чтобы отказываться от шанса на счастье.

Полина подняла на меня непонимающий взгляд:

– Но как же ты? Разве тебе не…

– Мне важно, чтобы ты была жива и счастлива, – ответил я честно. – А с кем – это уже твой выбор. Просто знай: Тимур – хороший выбор. Если, конечно, сможешь пробиться через его броню угрюмости.

Она фыркнула, и напряжение немного спало:

– Это точно. Он такой… серьёзный всё время. Ни разу не видела, чтобы он улыбался.

– Зато дело сделал. А улыбаться научится, если рядом будет кто-то, ради кого стоит улыбаться.

Полина поднялась, подошла ко мне и неожиданно обняла:

– Спасибо. За понимание. За то, что не злишься.

– Не за что, – я похлопал её по спине. – А теперь иди отдыхай. Завтра снова потребуются твои способности гидроманта.

Хорошо, если у Черкасского и Белозёровой что-то получится. Оба одиноки, оба ищут своё место в этом мире. Может, найдут его друг в друге. Вот правда знакомство с родителями Тимуру предстоит нелёгкое.

Она кивнула и направилась к выходу, но у двери обернулась:

– Прохор? А тебе… Тебе кто-нибудь нравится?

Я задумался на мгновение и честно ответил:

– Да, но сейчас не время для таких мыслей. Сначала нужно пережить Гон.

Полина грустно улыбнулась, но не ушла. Вместо этого решительно развернулась обратно:

– Прохор, есть ещё кое-что. Я думала об этом всю ночь после боя.

– Слушаю.

– Я хочу пройти Стихийное погружение, – выпалила она на одном дыхании. – Стать Мастером. Сейчас, пока есть передышка.

Я отложил очередную партию гильз и внимательно посмотрел на девушку.

– Понимаешь, чем рискуешь? Это не просто ритуал повышения ранга. Можешь не вернуться.

– Понимаю, – Полина выпрямилась. – Но я видела, как сражались Мастера. Насколько они сильнее меня. Если я стану Мастером, смогу принести больше пользы. Смогу уберечь от беды больше людей.

В её ореховых глазах горела решимость. Я узнавал это выражение – так смотрят люди, готовые рискнуть всем ради силы защищать других.

– А родители? Что скажет твой отец?

– Отец в Владимире. А здесь – мой дом, мои друзья. Люди, которых я хочу защитить, – она сжала кулаки. – Я не могу стоять в стороне, поливая тварей водичкой, когда другие рискуют жизнью.

Я кивнул. Решение было принято, и отговаривать её не имело смысла.

– Хорошо. После того, как закончу здесь, проведу тебя через погружение. Но сначала отдохни и поешь. Тебе понадобятся силы.

– Спасибо! – лицо Полины озарилось улыбкой. – Я буду готова!

Она выбежала из кузницы, полная решимости. Я вернулся к работе, размышляя о предстоящем. Стихийное погружение – опасная процедура. Вода может как принять, так и поглотить навсегда. Но Полина права – нам нужны все доступные силы для предстоящих боёв.

Через час работы внезапно зазвонил магофон. Когда Бездушные отступили, связь через какое-то время появилась, но мои звонки не проходили. А тот внезапно аппарат ожил.

Я вытер руки о фартук и снял трубку.

– Боярин Платонов? – раздался знакомый голос Трофимова, человека князя Оболенского. – Князь интересуется, выдержал ли Угрюм первый штурм?

– Выстояли, – коротко ответил я. – Потери минимальные. Жнец мёртв.

– Превосходно! Князь будет рад услышать. Передам ваши слова.

Не успел я положить трубку, как магофон зазвонил снова. На этот раз звонили Бутурлины – старый граф справлялся о здоровье, предлагал помощь. За ними последовали Горчаковы с похожими расспросами. Потом Коршунов – мой начальник разведки интересовался деталями боя. Даже юрист Стремянников позвонил – видимо, Бздыхи докатились и до крупных городов, и теперь мою союзники желали знать, выжил ли их беспокойный знакомый.

Но самый важный звонок я сделал сам. Набрал номер Ракитина – нужно было узнать, как у него дела.

– Алло? – голос молодого воеводы звучал устало.

– Руслан, это Прохор. Как у вас?

– А, привет, – в трубке послышался вздох облегчения. – У нас всё спокойно. Был небольшой штурм – пять сотен Трухляков и полсотни Стриг. Отбились без потерь, твои пулемёты отлично сработали.

– Рад слышать. У нас похуже было – основная масса на нас свалилась. Тысячи тварей со Жнецом во главе.

– Мать честная! – выругался Ракитин. – И как?

– Справились. Девять погибших, семнадцать раненых. Жнеца я лично на тот свет отправил.

В трубке повисла тишина. Потом Руслан тихо присвистнул:

– Ты серьёзно? Древнего завалил?

– Пришлось повозиться, – уклончиво ответил я. – Но главное – первую волну отбили. Теперь готовимся ко второй.

– Думаешь, будет?

– Уверен. Они сейчас перегруппировываются. У меня разведка донесла – в лесу стоят тысячи Бездушных. Ждут чего-то.

– Проклятье… Может, мне людей прислать? Помочь?

Я улыбнулся – парень действительно оказался надёжным союзником.

– Спасибо, но у тебя самого людей не густо. Лучше укрепляйтесь, готовьте запасы. И держите связь – если что, предупредим.

– Понял. Эх, жаль, что мы раньше не объединились. Вместе бы им такую встречу устроили!

– Всё впереди, Руслан. После Гона обязательно скоординируем действия плотнее. А пока – держитесь там.

– И вы держитесь. Удачи, Прохор.

Положив трубку, я вернулся к работе с боеприпасами. Восстановление каждой пули, каждой гильзы приближало нас к готовности встретить следующую волну. А она обязательно будет – я чувствовал это нутром старого вояки.

Ещё через час кропотливой работы ко мне заглянул Черкасский.

– Воевода, все маги собрались в штабе, как вы и просили. Если не секрет, что вы запланировали?

Хмыкнув, я ответил:

– Мы собрали обширный урожай Эссенции. Нужно пустить её в дело.