Текст книги "Патриот. Смута. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Евгений Колдаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Это же…

– Кто тут помимо вас? Все сотники воронежские, так?

– Так и есть. – Он уставился на меня, перевел взгляд на Тренко. – Выходит, если бы не мы их здесь, то нас бы всех попытались убить.

Рука его провела по горлу, а тембр голоса сменился.

– Верно мыслишь. И ты и остальные, все в бумагах записаны. Хоть мало-мальски власть у кого есть. Вон вижу настоятеля монастырского Серафима.

– Так тут еще несколько попов. Даже звонарь один есть. Он ему чем не угодил?

– Чего не знаю, того не знаю. Есть еще чертежи какие-то. Подумай, Филарет, посмотри. Если надо, до воды сходи. На месте глянь, с мужиками поговори, рабочими. Ты же в деле строительном соображаешь хорошо. Утром жду мысли о том, как все это сломать можно, взорвать или что-то вообще такое нехорошее сделать, чтобы татары носом уперлись и не прошли легко. А лучше, чтобы выглядело все как раньше, но шаг ступи и смерть. Ясно?

– Сделаю. – Он кивнул. Выражение лица от довольного быстро сменилось на напряженное и задумчивое.

Радость победы заместилась подготовкой к новому сражению, более тяжелому и смертельно опасному.

– Ну а мы пойдем поговорим со сдавшимися перебежчиками.

Вышли из личных покоев Жука, дверь прикрыли. В средней комнате появился стол. Втащили его из сеней. За ним сидело два связанных человека. Один с перевязанной головой и плечом. Второй без явных признаков повреждений. Так, немного помятый.

Невооруженным взглядом было ясно, эти двое – братья. Похожие, черноволосые, круглолицые, поджарые с черными глазами. Один постарше, года на два где-то, второй младше, но сходство прямо очевидное.

Филка быстрым шагом двинулся дальше и вышел. Подле меня остался Тренко. Помимо него было еще несколько моих людей. Двое человек, дети боярские у стола и один близ двери в покои атамана.

– Здрав будь, боярин, воевода. – Проговорил тот из связанных, что не имел перевязок. Второй сидел неровно. Видно было, что не очень ему хорошо, слабость давит, и сознание держится с трудом.

– И вам не хворать. – Сел во главе, Тренко примостился по правую руку. Продолжил сам говорить с этими перебежчиками. – Давайте, рассказывайте, как дошли вы до такой жизни.

Всмотрелся в здорового со всей пристальностью. Он то на меня, то на девок косился. Точнее даже на одну, конкретную. Скрывал это еле-еле. А она стояла немного в стороне от трех других, как бы вместе, но и особняком.

– Надело нам, боярин, это разбойничье житье-бытье. – Начал перебежчик. – Живешь, людей русских боишься, то в дозор, то в поход. Ждешь стрелы из леска, спишь плохо. Но мы же люди служилые, значит служить должны. А татарам-то… Как служить? Атаман-то он грозный дюже был, не поговоришь, слова поперек не скажешь. Смерть за такое. А как ты, боярин, воевода людей привел, мы и задумались. За что живот свой не щадя, воюем, за кого?

– И за кого же?

– Так это… – Он смешался. – За татя, татарского подпевалу, что с ведьмой, разбойницей дела имеет и степнякам, видано ли, дорогу на север строит.

– Задумались и решились, получается.

– Да. – Он шмыгнул носом, вновь покосился на второго пленника, клюющего носом и на девок. – С братом мы сговорились. Быстро оно вышло. Мы с ним вообще не рады уже были, что тут оказались. Люто последние дни было. Совсем люто, поверь, воевода. Мужичков-то бить приходилось, а они-то… Тоже люди. Они милости просят. А как? Если атаман требует? Достроить-то все надобно к сроку. Татары-то вот-вот, а оно не готово до конца.

– И что не готово? – Я буравил его взглядом. Изучал.

– Так это. Почем знать мне. Он сам всем руководил. Куда чего нести. Что где делать. Приказы раздавал.

Он покосился на девок, вздохнул, заговорил дальше.

– На мой взгляд, воевода, так им, чертям степным, сделали многое. Лучше бы и не старались так.

Он вновь глянул куда-то за мою сторону, и я решил, что пора. Слова его, это одно, а вот дела показывали, что не из-за татар и лютости атамана все это он сделал. А ради девки одной из этих четырех. Разобраться бы надо. Вот и попробуем.

– Что, нравиться? – Резко в лоб спросил я.

– А, кто, что? – Опешил парень, начал увиливать.

Сам я обернулся, взглянул на четверых пленниц. Точно, вот одна. Стоит, чуть в сторону жмется. С другими быть вместе не хочет.

– Подойди.

Ничего не произошло. Все девки стояли, как и ранее, не двигались, с ноги на ногу переминались. Руками передник теребили. Нервно, боязливо, напугано вели себя.

– Подойди! Я сказал!

Одна дернулась резко, взгляд подняла. И тут началось.

– Ах ты паскудя! – Заголосила одна из трех стоящих вплотную друг к другу женщин. Вскинула глаза, плечи расправила. Вот-вот в драку кинется. Продолжила кричать. – Подстилка атаманская! И тут нас обойти решила. Сука!

Вторая с протяжным диким криком кинулась на замершую чуть обособленно с кулаками. Ухватила ее за волосы. Третья тоже рванулась вперед. Кулаки сжаты, лицо искажено злобной гримасой.

Двое детей боярских лишь на секунду опешили и сразу же кинулись разнимать дерущихся.

– Пусти, ааа! Пусти.

– Ах ты тварь!

– Шлёнда! Шкура!

– Сама така!

– Гульня! Подстилка!

– А ну! – Гаркнул я так, что аж стены дрогнули.

Сидевший полусонно раненный встрепенулся, дернулся, застонал. Лицом скривился.

Крик подействовал. Девки опешили, и двое служилых людей без особого рукоприкладства растащили их. Обошлись парой оплеух, что в таком начавшемся было лютом замесе, совершенно малая кровь.

Мигом освободили от трех нападающих пострадавшую.

Ага, выходит любовный треугольник. Девка эта, атаман и один из братьев. А женская зависть по отношению к той, с кем Жук шашни водит, сейчас привела к неприятным последствиям и непотребствам.

Я резко поднялся, подошел к павшей на колени побитой девчонке. Хныкала, сопела, досталось ей прилично от подруг.

– Встань. – Сказал спокойно, с приказной интонацией.

Она шмыгнула носом, поднялась, смотрела все также в пол. Рубаха оказалась слегка порванной. Рукав на плече в месте шва где-то на треть оборвался. Сарафан не пострадал, платок слетел, она его пыталась поправить судорожно. Пальца дрожали, действия были отрывными и скованными.

Растрепанные волосы торчали в разные стороны. Вырвать их у воинствующих ревнивец не удалось, уже хорошо.

– В глаза смотри.

Она хлюпнула носом, подняла взгляд.

В полумраке комнаты стало видно, что девка-то вполне примечательная. Лицо красивое, носик остренький, глаза голубые, только сейчас зареванные и под одним точно синяк будет. Залепили ей знатно, уже виднелась синева. А еще через щеку протянулись глубокие царапины от ногтей.

– Шкура! – не выдержала одна из троих.

Я резко бросил на нее взгляд, та аж отпрянула, в стену уткнулась.

– С атаманом спала?

Спросил я спокойно, смотря ей в глаза. Та дернулась, взгляд опустила, засопела еще сильнее. Понятно, было дело. Только, как часто бывает в таких историях не по своему согласию.

– Этого любишь? – Указал на связанного бойца.

Она закивала, зарыдала, вновь на колени бухнулась.

– Да кому я… Кому такая… Он гад… – Хлюпала носом, стенала, голос дрожал и сбивался. – Силой взял, а я-то… А как…

Я повернулся к опешившему от происходящего пленному.

– В жены возьмешь ее? Говори!

– Так, да. – Он начал вставать, хотел кинуться утешать ее.

– Сиди пока. Недоговорили мы. – Перевел взгляд. – А ты?

Уставился сверху вниз на побитую девушку, она продолжала реветь, хныкать, но уже не так животрепещуще и протяжно. Та закивала в ответ, задергалась.

– Вставай, давай иди, умойся… – Проговорил медленно. Добавил. – И возвращайся.

Она подняла взгляд непонимающих глаз. Не знала, как благодарить. А как иначе-то? Как по-иному с человеком муки принявшим? Раз есть у нее возлюбленный, раз жить вместе хотят. Это же хорошо. Пускай и будет так, а что по закону будет, чуть позднее решим.

Сам к троим бабам повернулся.

– А вы что же, а? Горю чужому позавидовали? А? Вас здесь что всех в раю держали? А? Злости у вас, откуда столько? Откуда столько зависти? И вы, и она здесь что, по своей воле, что ли?

Недосуг мне нравоучениями заниматься. Развернулся, вернулся за стол. Уставился на двух братьев.

– Спасибо, спасибо тебе, воевода. – Голос одного дрожал. Второй пытался собраться, сконцентрировать внимание, но голова его клонилась вниз.

– Давай, рассказывай все как есть. Сначала. Кто послал, откуда прибыли, кто из татар на контакт выходил, кто из русских еще с вами тут заодно. Из местных. Кто бывал в поместье из городских. Все как на духу. А то плохо будет, сразу после свадьбы повесить придется, как разбойника.

Он закивал с пониманием. Заговорил быстро и по делу.

Глава 22

За окном сгущались сумерки. Все сильнее хотелось есть, а с улицы все чаще доносились запахи простой походной, но столь желанной пищи. Молодой, растущий организм требовал насыщения после напряжённого дня. Но отвлечься от потока информации, получаемой в процессе допроса, пока что было нельзя.

Пару раз в комнату заглядывал Ванька, я махал ему рукой, мол – потом! Он вздыхал и уходил.

Примерно за час один из братьев рассказал много интересного. Второй с трудом подсказывал в сомнительных местах, помогал, поддакивал. Но с каждой минутой все больше клевал носом и засыпал. Иногда приходилось задавать вопросы жавшимся в углу девушкам. Те почти ничего не отвечали. Только да, боярин и нет, боярин.

Сажать их за стол и говорить наравне в это время не казалось мне хорошей идеей. Эпоха не та и нравы не те.

Выяснилось, что весь состав отряда Жука, это обедневшие дети боярские из малых, оскудевших и разорившихся родов. Все они ходили под мощным боярским родом Мстиславских и были верны ему, поскольку получали для себя от этого служения некие преференции. Возможность хоть как-то выживать и не скатываться в полнейшую бедность.

Атаман Борис Борисович из молодых и дерзких приходился известному воронежскому атаману сыном. Старший Хрущев погиб, вроде как пару лет назад. О смерти его эти люди особо ничего не знали, но! Что важно! Подмосковное поместье, жалованное роду Хрущевых, при помощи и с подачи Мстиславских, теперь переходило к сыну. А это очень веский аргумент в службе. Что атаман Борис, что его люди рассчитывали после выполнения дел в приграничье осесть в Подмосковье. Это сильно подняло бы их авторитет и финансовое положение. Дало возможность как-то укрепиться, утвердиться и потянуть свои рода вверх.

Поначалу все выглядело достаточно хорошо. Отряд прибыл сюда зимой. С ними ехал француз, который должен был учить их сабельному бою. Но, в команде его недолюбливали. Сыскал он дурную славу человека гордого, нелюдимого и до денег жадного. Еще бы. Иноземец какой-то, думал о себе слишком много. За все серебром платить требовал, над умением людей русских воевать насмехался. В поединках бивал их не раз и не два. Бился нечестно, словно танцевал, а не как это у предков заведено было…

С Жуком они повздорили уже здесь, в кабаке под стенами Воронежа. Ну и остался он там, не получив от атамана ни копейки. Отряд же переехал в старый хутор Жука и развел тут бурную деятельность. Были наняты холопы и под строгим надзором поместье укрепилось и разрослось. Становилось крепким и неприступным острогом.

Борис Борисович управлял всеми делами сам, жестко, если не сказать жестоко. Дисциплину требовал соблюдать невероятную и все время записывал. Бумаг писал много.

– А гонцы среди вас были? Уходил кто отсюда далеко? В иные города? – Этот момент мне очень был интересен. Как вел сообщение атаман с внешним миром.

– Нет. Раза три мы в Воронеж хаживали. Там с кем-то атаман общался. А так, к нам здесь гонцы какие-то приходили. И русские, наши и… – Говоривший сморщился. – Татары. Чем теплее становилось, тем их больше появлялось. Степняков.

– Дальше давай, по существу. – Кивнул я.

Перебежчик продолжил рассказ.

Люди служилые, гарнизон хутора, постоянно отправлялись в дозоры, наблюдали. И еще зимой начались странные моменты, вызвавшие у многих из них не высказанные вслух вопросы. Почему не высказанные? Так, атаман лютый был, чуть что и запороть мог, и саблей рубануть. Опасный, злой, требовательный до крайности и подозрительный.

Еще снег стоял, в самом начале поста, братьев отправили с пятнадцатью холопами разбирать укрепления берега реки Песчанки. Управились за пару дней в одном месте. Затем еще в паре мест прошлись. Итого за неделю проредили, сделали проходы, вернулись.

Затем все чаще в поместье стали приезжать какие-то лихие люди. Оказалось, что в окрестностях орудует банда ведьмы Маришки и братьев пару раз посылали в Колдуновку, чтобы забрать оттуда новых людей. Холопов, захваченных и пленённых окрест. Чем ближе к теплу, тем чаще стали приезжать татарские разъезды, привозили письма. С кем переписывался Жук, эти люди не знали, грамоту они понимали с трудом, а уж крымскую речь так вообще никак.

Начал снег сходить и ледоход на реке, так холопам вообще несладко пришлось. Мужики, работяги без продыху работали последний месяц над засыпанием грунта в русло реки и укрепление его. До этого делали дорогу, подъезды, лес валили, мастерили и складывали плоты.

Раза два с момента, как льда не стало вниз, а потом вверх ходили отряды лиходеев человек по тридцать каждый. Грабили кого-то вниз по течению. Возвращались, оставляли часть Жуку.

Чем дальше шла весна к лету, тем отчетливее гарнизон понимал, что атаман их стал разбойником. А они все – вслед за ним, лиходеями и татями. Но, служили они ему, и за обещанную оплату, и за землю, и подолгу.

Но, последние дни, ситуация все накалялась.

По словам братьев, люди вспоминали все чаще, что Жук не заплатил французу, не заплатил и не думал даже нанятым мужикам, относился к ним все жестче и жестче. Работать заставлял от рассвета до заката, и даже при свете факелов. Кормил кое-чем.

Вставал перед верными атаману воинами явный вопрос – а не станется ли также с нами всеми, когда татары придут?

Степняки же, в силе своей, могут вообще не говорить ни с кем. Одного Жука в живых оставят, остальных порубят. А может, вообще всех. Здесь же неясно, как дело пойдет, когда к тебе войско вражеское приходит. Может так статься, что каждый сам за себя окажется. И что тогда? Смерть?

Кто-то из окружения атамана в это не верил, надеялся, но братья и еще пара человек все отчетливее понимали, что ситуация очень двоякая. Думали уходить, но опасались гнева Борискиного.

– А что с девкой этой? – Задал я вопрос, дослушав до конца историю служения атаману.

– Так это… – Перебежчик смешался. – Я на ней жениться хотел. А он…

Начался короткий рассказ о женском населении поместья. Две служанки сразу были. Их Жук нанял еще в Воронеже вместе с холопами, зимой. Одну, третью, довольно быстро забрали из расположенного недалеко хутора, что у реки Тавровки. Как и все население, приведенное сюда сильной.

Мне тут же вспомнился доклад разведывательного отряда о заброшенном жилище. Вот и причины нашлись.

А четвертая, возлюбленная этого парня… Братья, когда к Маришке ходили, там ее с холопами забрали. Приглянулась она одному из них. Договорился, можно сказать, выкупил, выменял. Пока шли от Колдуновки к Червленому Яру поговорил он с ней, и как-то слово за слово понял, что вот оно счастье. Люба она ему стала и сердцу близка.

Когда к атаману приехали, попросил перебежчик дозволения венчаться, отъехать в Воронеж и вернуться потом. Борис все это дело высмеял, братьев обматерил, дураками назвал и сказал, что, если еще с такой дурью кто придет, взашей из терема выгонит, во дворе кнутом изобьет до полусмерти. А девчонку, что, видимо, ему приглянулась себе забрал. Вот и затаили они на него злобу за такое дело. После этого братья под приглядом были. В дозор Жук их давно не отправлял, здесь за холопами следить требовал.

– Ясно. – Проговорил я.

Ванька в очередной раз заглянул в комнату, и я понял, что пора бы уже поесть. Расспросы завершены, важная информация понятна. Махнул ему рукой, мол, заходи. Он вбежал, проследовал мимо стола ко мне. Запах каши ударил в ноздри, аж слюнки потекли.

Тащил он какой-то предмет, завернутый в одежду. Нес аккуратно.

– Так. Тренко, давай сам девок порасспрашивай. – Отдал я приказ. – Этих братьев, думаю, пока развязать. К делу пристроить. Раненный отдыхает пускай, в сенцах.

– Сделаем.

Он поднялся, направился в угол комнаты. А передо мной слуга поставил долгожданную пищу. Развернул плотный суконный кафтан, и там оказалась накрытая крышкой деревянная миска. А в ней гречка с маслом. Хлеб ржаной рядом оказался почти мгновенно, чуть сухой.

– Как мог тепло держал, хозяин. – Замер он, стоял на меня смотрел.

– Сам то сыт? – Я вдохнул пряный аромат.

Как же вкусно. То ли с голодухи вечной у меня так все чувства обострились, то ли в семнадцатом веке и хлеб вкуснее и каша были, а трава, как известно, зеленее.

– Да, поел уже, хозяин, это вы все в делах. Хоть бы мне чего поручили, чтобы самим полегче было? А? Видано ли, не есть впору, не спать ночью. – Ванька закачал головой. – Не бережете себя, совсем.

– Зато дела какие делаем, Ванька.

Зачерпнул ложкой кашу, сунул в рот. Мама родная, как же вкусно. Рассыпчато, нежно, масляно с нотками чуть горького пряного привкуса. Держите меня семеро! Говорить больше ничего не стал, поглотила меня пища по полной.

– А чего не топлено-то? – Ванька на печь глянул. На девок, что чуть за моей спиной были слева. Их как раз начал расспрашивать сотник.

Я только пожал плечами. Продолжал поглощать невероятно вкусную пищу.

– Дозволишь, хозяин?

– Угум. – Прогудел я. Занимайся, мол. Добро даю.

Он двинул к печке, посмотрел на Тренко, который пытался добиться хоть чего-то вразумительного от девушек. Получалось это у него явно с трудом. Они тряслись, робели, боялись, говорили невпопад.

– Ваша милость. – Поклонился ему Ванька. – Дозволь слово спросить.

– Давай, раз надо. – Сотник вздохнул, допрос не доставлял ему никакого удовольствия. Мой не пристально брошенный взгляд сказал о том, что он с трудом сдерживается от того, как бы не дать этим женщинам пару затрещин.

Но, я такого бы точно не позволил. Негоже рукоприкладством заниматься. Понимал ли он это? Кто же его знает.

– Бабоньки, а что стоим-то, робеем, а?

Смотрел на них, подбоченившись, мой Ванька. Те как-то завозились понемногу, глаза поднимать начали.

– У нас на дворе-то столько людей некормленых, женихов настоящих! А вы тут стоите, глаза в пол, а? – Ухмыльнулся, хихикнул.

– Так мы же…

– А, а? – Он всплеснул руками. – Чего стоим? Чего молчим?

– Так как ж…

– Мы же, кто же, как же, где же. – Скороговоркой выговорил Иван. – Где это видано, что баба в доме сидит, а воин сам себе есть, готовит, а?

Тренко аж крякнул. Я сел поудобнее, чтобы смотреть этот спектакль. Девушки покраснели, побледнели, а Ванькой мой все продолжал с юмором и веселым настроем.

– Печь не топлена, мужики не кормлены, вы что, бабоньки? Плетей захотели, а? Живо! – Одну толкнул легонько, вторую за плечи взял, развернул. – Давай, давай.

Самой на расторопной по заду прилетел шлепок. Та ойкнула, но ничего не ответила, и все они внезапно завертелись, закрутились. Вокруг печки имелось некоторое количество запасов, все это пошло в ход. Началась готовка.

– Припасы у вас где, бабоньки, чего нужно-то? Дров надо же.

– Так во дворе. – Проговорила одна тихо, неловко.

– Вы давайте тут живее все. А я сейчас организую. – Он подмигнул одной, сам пронесся мимо меня, проговорил суетливо. – Ща хозяин, все будет. А то стоят, курочки как на смотринах, мнутся, а бойцы-молодцы сам кашу варят, видано ли. Ух.

Повернулся у двери на каблуках, погрозил кулаком с улыбкой. Юркнул в сенцы.

Девки начали готовку, растопили печь, суетились у нее. В нос ударил едкий запах дыма. Тренко подсел ко мне, проговорил тихо.

– Я уж думал сечь их продеться, а тут твой…

Доел, отставил, смотрел то на него, то на творящуюся готовку и возню у плиты.

– Ванька в этом толк знает. – Улыбнулся, добавил. – Чего узнал-то?

– Бабы. – Он тяжело вздохнул, покачал головой. – То тараторить пытаются, ерунду какую-то несут. То молчат, боятся, что врежу. А я… Я бы ух, как дал бы.

Самому мне тратить на малозначительные разговоры было как-то не с руки. Дел вагон и малая тележка. Прикинул, добавил:

– Думаю, Ванька с ними общий язык найдет. Ему поручу это дело. – Улыбнулся, добавил. – Наше дело, война. Пойдем, сотник.

Мы вышли в сенцы, оставив двух служилых людей и трех девушек в комнате. Навстречу уже возвращался мой слуга. За ним торопился стрелец и двое детей боярских. Тащили какие-то припасы и дрова для печи.

– Хозяин, а вы куда? – Он удивился сильно. – Ужин же сейчас будет. Девки пуганые, забитые, с ними же помягче надобно, не по-военному, а так… – Он улыбнулся. – С пониманием. Но все организуем. Все будет. Там припасов, ммм…

Он шмыгнул носом, закатил глаза радостно.

– Давай, Ванька, все готовь, столов еще найди. Пировать будем, победу отметим. Только чтобы без вина и пава, усек! Только еда и попить чего, без хмеля. Понял!

Лицо его стало несколько грустным. Кивнул.

Я снизил тембр голоса, проговорил тихо, наклонившись к нему.

– Ты этих девок расспроси, что да как. Откуда они. Чего тут творилось. Ну и мне потом перескажешь, отфильтровав все эти женские страдания. Понял?

– Сделаю, хозяин. Вы возвращайтесь. Мы это, мы в котел бить будем, ежели вы куда уйдете, чтобы слышно было. Наготовим на всю сотню. Может пирог, может каши какой. Соленьев сейчас добуду.

Мы с Тренко переглянулись, улыбнулись. Вот и слуга мой нашел свое призвание поворское.

– Давай, работай. Только это, мужикам, работягам не давай ничего кроме воды и… Сделайте им каши какой прямо пресной, легкой. Боюсь за них, нажрутся досыта после голодовки, помрут еще ночью. Пятьдесят трупов нам тут вот вообще не надо. Нам эти люди ох как нужны. Живыми и с каждым днем все более здоровыми.

– Все сделаем, хозяин, не извольте беспокоиться. Ну и как сказал, застучи в котелки, чтобы слышно даже у реки было.

– Давай, без фанатизма, Ванька.

– Агась, хозяин.

Распрощались, вышли.

На дворе уже ночь входила в свои права. Вокруг захваченного поместья был разбит лагерь. Натянуты тенты, защищающие от дождя, жглись костры. Бойцы организовали постовую службу. Трое были у ворот, еще один на башне. У стен тоже виднелись люди. Слышался стук топоров и короткие приказы.

Я остановил проходящего мимо стрельца:

– Сотоварищ, скажи, а Филка Тозлоков где?

– Воевода. – Боец сразу как-то подтянулся, грудь выпятил. – Так он это… Взял пять человек и к реке пошел. Еще пару мужиков, что покрепче, тоже. С собой значится, прихватил.

– Ясно, а мужики что? Как самочувствие у них.

Стрелец вздохнул.

– С божьей помощью, воевода. Накормили мы их легонько. Просили они больше, но, не велели же вы. А так чистят жилище свое, ночевать здесь готовятся. Утром, как я понял, думают расходиться по хуторам, по домам, по слободам.

Так, расходиться – дело плохое. Всех утром осмотреть надо на предмет заразы какой. А еще работа им предстоит. За ночь решу – что со всей этой организацией делать. Либо подорвать, что мне не нравилось, либо какое иное хитрое дело сделать.

– Ясно. Спасибо.

Отпустил бойца, глянул на Тренко. Тот стоял с задумчивым видом.

– Пошли зайдем к работягам, а потом Филарета найдем. – Приказ был высказан в достаточно легкой форме. Но сотник даже не усомнился в том, что это он и есть.

Пересекли двор, подошли к бараку. Здесь неспешно возились изможденные люди. Вытаскивали, выгребали грязную солому, тащили с конюшни чистую, а через ворота вереницей подносили сосновый лапник. Обустраивали себе места на ночлег. При нашем приближении работа встала, мужики сжимались, глаза в пол опускали.

– Спасибо.

– Спасибо, воевода.

– Храни тебя бог.

– Храни, господь.

Говорили тихо слова благодарности. Но чувствовал я, что страшатся они меня и того, что смогу сделать с ними тоже, что Жук. Если его небольшой отряд держал всех в кулаке, то уж мой в сотню с небольшим, да с пищалями тяжелыми – точно сможет. А им этого ух как не хотелось. Рассчитывали они все побыстрее домой вернуться, из неволи выбраться.

– Ты деньги раздал? – Спросил я у Тренко.

– Так это, утром думал. Пока не успел. Лагерь же, беготня, суета. Хотел всех построить и вручить поровну.

– С собой?

– Да не, я их там, в тереме в сундук припрятал, люди мои знают, сторожат.

– Принеси мешок один.

Тренко глянул на меня, пожал плечами, отправился обратно. А я шагнул мимо полутора десятков мужиков в барак. Пахнуло неприятно затхлостью, потом, гнилью. От соломы, что валялась в ухода, которую еще не успели вынести – мочей и даже дерьмом.

М-да, условия быта и жизни у вас как в концлагере.

– Так, мужики, тихо. Говорить будут.

Кто был в самом дальнем углу, на полатях поднимался, подходил. Окружили меня люди рабочие. Утомленные, голодные с виду, пахнущие так же как и само помещение, но выглядевшие уже чуть лучше, чем при первом моем на них взгляде во время штурма.

Пока собирались все как один говорили слова благодарности, но с опаской в голосе.

Собрались, в накрывшей лес и острог темноте, сгрудились вокруг меня полукольцом, ждали.