Текст книги "Схватка (СИ)"
Автор книги: Евгений Шепельский
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Со стороны дюка всех дюков раздалось напряженное сопение. Он понимал.
– Пока сервитут не подписан мною – горы Тервида не принадлежат вам. И рудные жилы вам не принадлежат. Я могу приказать – и я это сделаю, поверьте! – всем хоггам немедленно уйти из гор Тервида. Если…
Естественно, я блефовал. Я не имел рычагов власти, чтобы немедленно изгнать хоггов из гор Тервида, да и не стал бы этого делать – хотя бы потому, что обрел в Санкструме преданного друга – хогга Шутейника, а серьезно идти против его расы, это значило, в том числе, расписаться в предательстве дружеских идеалов. Однако Шутейник знал и одобрил мой блеф. Более того, он посоветовал хорошенько психологически взгреть Баккарала, давить на самое больное – на деньги.
Туша Годзиллы пошевелилась. Глаза впились в меня. Впервые в них проявилось какое-то трудноуловимое выражение – некий коктейль из злобы, ярости и страха.
Дюк дюков проронил гулко, словно бросил груду камней на жестяную крышу:
– Мы можем уйти. Уйти в другую страну. В Рендор.
– Кто – вы? Все племя? Чушь. Прошло триста лет. Хогги обрели вторую родину. Все хогги, ныне живущие в Санкструме, родились в Санкструме и Санкструм их родина. Их права уравнены с правами людей. Сейчас я проведу небольшие реформы, например, отменю подушный налог – чтобы и людям, и хоггам стало куда проще жить. Никто не пойдет за вами в неизвестность. Ну, разве что кучка ваших слуг.
Он запыхтел громче.
– Наши банки закроются…
– Ах да, банки… Ну конечно, закроются. На Санкструм падет финансовый хаос. Но куда вы пойдете со своими богатствами? В Рендор? Хоггов там нет. Вы уверены, что Рендор даст вам новый приют, что там вы обретете третью родину? А сколько вы должны будете заплатить за это? Пятьсот тысяч? Миллион? И что скажут тамошние банкиры? Будут ли они рады вас видеть? Думаю, нет. Не будут они рады. Думаю, вас прижмут, вытрясут все деньги, и выбросят на обочину жизни. Кем вы будете без денег, Баккарал?
Он долго думал, сопел.
– У тебя есть хогг.
– Он не у меня. Он сам по себе. Он мой друг. Знаете, что такое друг, Баккарал? Друг отдаст за вас жизнь, если будет нужно. Знаете, в чем между вами разница? Разница между вами – в том, что мой друг радеет за страну, в которой рожден, а вы, Баккарал – за свой карман, и вам плевать, кто у власти, лишь бы никто не мешал вам получать свои доходы. Конфликт ценностей и интересов, причем ваши ценности и интересы касаются сугубо вашего кармана.
– Пых-х-х… Я заплачу тебе пятьдесят тысяч. Сегодня. Долг можешь не возвращать год. Потом вернешь по частям.
О, откат? Чудесно, давно не сулили мне откатов.
– Вы немножко не понимаете… Либо вы в течении недели оплачиваете весь государственный долг Санкструма, либо новый сервитут никогда не будет создан и из гор Тервида вам придется уйти.
Я вытащил из-за пазухи еще один лист бумаги. Развернул. Бросил на стол.
– Пых-х…
– Вот чистый лист с Большой имперской печатью. Едва вы выплатите все долги, и принесете мне расписки, я заполню его как новый земельный сервитут. Он будет действовать на весь срок жизни нового монарха, а имя его впишем сразу после бала, на котором он будет избран. Большая имперская печать равна подписи монарха. Вы это знаете.
Баккарал думал.
– Сто тысяч.
– Нет.
– Сто пятьдесят.
Он стремился выгадать, отделаться малой кровью, и наблюдать эти попытки было страшно и смешно одновременно. Золото действительно было его кровью, а я был словно вампир, рискнувший совершить налет на его кровяной банк.
– И двести – тоже нет. И двести пятьдесят – нет. Вы покроете весь государственный долг своей родной страны. Из своего кармана. Или из ваших банковских запасов. Но вы покроете.
– Ы-ы-ых! – вдруг родил он. – Нужно две недели.
– Неделя.
– Ы-ы-ых!!
– И отныне за право пользования горами Тервида вы будете платить тридцать тысяч в год.
– Ы-ы-ых!!!
– С нижайшим к вам почтением, Баккарал.
Он сказал после паузы голосом совершенно мертвым:
– Я выплачу. Мы выплатим. Но никогда архканцлер Торнхелл не получит в наших банках ссуды для Санкструма.
Я пожал плечами.
– Это не страшно. Архканцлер Торнхелл знает, как получить деньги для Санкструма и без вас.
– Чего ты хочешь? – Этот вопрос он задал уже у дверей, не оборачиваясь, фактически, его спина спросила.
– Немного счастья… немного радости. Немного счастья и немного радости для страны.
Спина помолчала.
– Пых-х… Не понимаю. А для себя?
– Немного счастья. Немного радости. Для всех. Тогда и я буду счастлив.
– Пых-х… Не понимаю…
Он и правда не понимал. Не мог представить, каково это – хотеть для всех, вот для тех, кто не ты сам, не родственник твой, не понимал, каково это – не грести под себя.
Он ушел, потряхивая головой – ошеломленный.
Глава 39
Глава тридцать девятая
Теперь – Таленк. Бургомистр вошел скорым пружинистым шагом, качнул шапкой из красного соболя в кратком приветствии и тщательно притворил обе пары дверей. Я встретил его около шкафа, где мыл бесстыжую ряху Шурик – опаснейший кот-убийца.
Одежды Таленка были все такие же богатые, черно-золотые, и шпага у бедра вся в крупных драгоценных каменьях. Белые щегольские перчатки он не снял. Свет от распахнутого окна падал на него косым прямоугольником, высвечивая мелкие морщины в углах глаз. Я, наконец, смог примерно определить возраст: бургомистру Таленку было хорошо за пятьдесят, однако он молодился, безусловно, молодился. Не хотел стареть… с достоинством. Фигура у него была как у анемичного юноши восемнадцати лет. Наверное, специально морил себя голодом, чтобы достичь такой аристократической худобы.
Еще один поклон. Взгляд на распахнутый Законный свод. Вопросительный взгляд на меня. Затем на кота. Глаза чуть заметно расширились. Испугался, но виду не подал. Очень хорошо контролирует свою мимику.
Я потрепал малута за холку. Кот покосился неодобрительно, затем вздохнул, покоряясь неизбежному. Не слишком любил ласку, но терпел, понимал, что так надо.
Тут бургомистр заговорил быстро, четко артикулируя слова:
– Господин архканцлер Аран Торнхелл! Знаю, знаю, зачем ваша милость, ваше сиятельство меня вызвали, конечно же знаю! «Утеха», этот гнусный вертеп… Бывший некогда университетом величественным и богатым… Хочу принести всемерные извинения, глубокие сожаления за то невеликое, крошечное недоразумение… И сердечные уверения в том, что никогда не стану чинить препоны вашей печатне в Университете!
Я не успел вклиниться с репликой, как он, набрав воздуха в грудь, вдохновенно продолжил:
– И смею уверить вас, что… э-э… «Утеха» будет сегодня же закрыта, а через трое суток и следа там не будет этой дряни бордельной, и учителей вернем, и студентов поселим, и все будет как прежде в Университете! И печатней можете пользоваться, конечно же, сразу! И, поверьте, я понимаю все… Я осознал свою неправоту, свой поступок мерзкий… И оправданий не ищу и прощения не прошу – я виноват! Однако ж вы понимаете – старый император сам отписал городу Университет, так сказать… А что было делать нам с ним, с… э-э… Университетом, коли ассигнований на содержание собственно… э-э… Университета, сказали, более из казны отпущено не будет? Что же делать? Оставить все как есть? Чтобы здания эти прекрасные старые разрушались? И я принял решение… Не слишком мудрое, но ведь и на ремонт зданий деньги в этом случае нашлись, и казне городской прибыток…
Весь мой боевой запал исчез. Таленк шел на попятный, капитулировал, играл на грани фола – одновременно лживо и искренне унижаясь, отступая без оговорок и вопросов. Это была, конечно, действенная тактика. Он меня обескуражил, и заготовленная для него речь усохла и отпала за ненадобностью. Он протянул мне Университет больших наук на тарелке, не потребовав ничего взамен, не торгуясь. Просто отдал без торга. Хотя ранее… угрожал всей мощью Норатора. И при том угрожал, целиком и полностью уверенный в своей силе.
Что-то случилось? Предположу, что он, прекрасно осведомленный о той власти, что я получил, решил временно – скажем, до возглашения нового императора – отступить, не обострять ситуацию, перегруппироваться. Скорее всего, у него были немалые козыри в игре за высшую власть Санкструма, но он берег их для финальной схватки… А силы, стоящие за ним, возможно – только возможно! – превосходили даже мощь Простых. И я боялся даже подумать, что могло бы случиться в ближайшее время с Норатором и мною, если бы я посмел, скажем, заключить Таленка в тюрьму или – того хуже! – отрубить ему голову.
– А еще говорят, что я, э, не мощу в Нораторе дороги и деньги, на них отпущенные из казны, якобы, куда-то забрал – так ведь это тоже ложь! Мы создали проект, нашли подрядчиков… Но что такое дорога? Это камень! Камень под ногами! Но чтобы получить хороший камень – нужно его сперва добыть! А кругом черный мор! И, э-э, так сказать, смута! Прежде была смута, а потом уже черный мор… И камня толкового не достать, не подвезти! А деньги все до последней кроны, что на мощение дорог Норатора из казны отпущены – лежат на счету в банке Баккарала, сами удостоверьтесь! Хоть завтра приезжайте в Норатор, в банк ступайте – вам счета и деньги покажут!
Угу, знакомая песня. Деньги будут положены задним числом, документы подделаны… И, поскольку отчетность тут заполняется от руки и не вносится в компьютерные реестры, подделать любую банковскую бумажку не составляет труда.
Он был насквозь фальшив, этот бургомистр.
Он нес в себе самое гнусное и циничное зло, какое только могло существовать в Санкструме. Власть ради денег, ради собственно власти. И ради этой власти он мог пойти на что угодно, предать всех и каждого, дать и тут же нарушить любые клятвы, обрядиться в одежду ярого, фанатичного патриота и без счета казнить предателей отчизны, а предателями делать всех, кто мешает его власти, мешает усердно работать над собственным обогащением.
Я почувствовал, что кувшин моего гуманизма скоро покажет дно. Пиявки, подобные Таленку, должны быть со временем уничтожены.
Он продолжал говорить, расписывать себя как великого радетеля за благо Норатора, перечислял все, что сделал для города, и закончил на пафосной истерической ноте:
– И все ради любви к прекрасной родине моей!
Я улыбнулся сухо:
– Бросьте, Таленк, скучно. Прекратите играть в дурака.
Он осекся. Глаза блеснули. Он промолчал, ждал, что я скажу.
А я сказал следующее:
– Я не собираюсь сильно ужимать ваши угодья.
Он увел взгляд в сторону – на какой-то миг, и когда посмотрел мне в глаза, лицо его было жестким и собранным:
– А чего же вы хотите, господин архканцлер?
– О, я планирую обеспечить консенсусный механизм законного трансфера власти… Хм, ладно. Я намерен проследить, чтобы новый император пришел к власти законным образом. Дальше – хочу наладить жизнь в Санкструме, наладить так, как я ее понимаю. Я хочу возродить страну. И для этого тяжелого и почетного труда мне потребуются помощники, знающие толк в разумном управлении не только городом, но и государством вообще. Помощники мудрые, которых я – по делам их! – смогу поднять на недосягаемые высоты.
Он понял намек, качнул бобровой шапкой. Сейчас он полагал, что я не вру, хотя я врал, потому что приближать к себе такого упыря как Таленк, а тем более возвышать его было бы чистым самоубийством. Но – я стремился усыпить его бдительность на время, чтобы он, ни дай бог, не подумал, что со временем я планирую его устранить.
Таленк потер лицо кончиками пальцев, обернулся к захлопнутой двери. Сказал тихо:
– Я ведь знаю, что вы имперсонатор… То есть особа, выдающая себя за Торнхелла… И вы знаете. Не представляю, как вам удалось противостоять магии Ревинзера… Мне, признаться, странно слышать, что вы хотите наладить жизнь в этой гнилой развалюхе… Тут кругом вор на воре, Степь под боком, двое принцев-кретинов – наследников Растара… Смуты страшные… Дэйрдрины в Китране… Вы, крейн… Вы уверены, что справитесь?
– Для этого меня призвали.
– А если вы не справитесь?
– Значит, такова моя судьба. Но я справлюсь.
Он понял, что я не шучу и спросил, осторожно подбирая слова, зондируя меня на предмет фанатизма:
– Однако на этом пути… существует опасность превратиться в такого… хм, святого… который идет к цели… забыв о собственном благе…
То есть не пристегивает к себе крупные денежные каналы, просто потому, что не хочет превратиться в такого же упыря, как ты, и знает, что идея побеждает любые деньги, просто потому что за идеей – большая правда.
Я улыбнулся и, понизив тон – ну просто заговорщик! – сказал:
– О собственном благе забывать не следует никогда. Зачем же забывать о собственном благе? Это несусветная чушь, забывать о собственном благе! Нет, Таленк, мы с вами не святые. Мы – люди дела. Вы понимаете?
Он кивнул, но взгляд, брошенный искоса, показал – не верит. Все-таки числит меня пока что по разряду святых, а значит – идейных, опасных противников. Не удалось его переубедить, хотя сомнения в его душе я посеял.
– Вы можете спокойно заниматься своими делами, Таленк, – сказал я веско. – Но за малейшие препятствия в работе моей газеты… и любых моих дел – вам не поздоровиться. Вы можете спокойно заниматься своими делами, однако у меня есть два условия. Первое: вы немедленно, сегодня же вечером, снимите все противочумные карантины и распространите слухи, что молитвы архканцлера уничтожили черный мор. А на городских кордонах вновь будут дежурить Алые Бришера. Это – второе условие. Продовольствие в город должно поставляться невозбранно.
Он на миг отвернулся, скрыл, видимо, удивленную, досадливую гримасу: если продовольствие будет поставляться невозбранно, он потеряет свои доходы с контрабанды, которой занимаются рыбаки Счастливого.
Обернулся ко мне и сказал:
– А разве черный мор…
– Поверьте, его больше не будет.
– Совсем?
– Совсем. Я его уничтожил… своими молитвами. Так и скажите всем, кому надо.
Он помолчал, что-то обдумывая. Чуял подвох, и одновременно понимал, что насчет черного мора я не лгу. Кажется, о том, что черный мор распространяют Умеренные, все-таки не знал. Сказал тихо:
– Я сниму только те заставы, на которых городская стража. Заставы Умеренных мне не снять.
– О заставах Умеренных я позабочусь сам.
– Алых отстранил от дежурств у ворот Норатора Коронный совет.
– Это не страшно, я сегодня же верну их своим указом. Продовольствие в столицу должно доставляться невозбранно.
– Я понимаю, ваше сиятельство.
– Анира Най – ваша креатура?
При упоминании этого имени в глазах Таленка на миг сверкнула молния. Он проговорил быстро, четко, и откровенно:
– Морская Гильдия мне не подчиняется… Она сама по себе… Она слишком… сильна. Под нею порт и вся официальная морская торговля, а еще – больше половины игорных домов. Я пытаюсь противостоять… Но пока безуспешно.
– Очень хорошо. Мешает ли вам Анира Най, Таленк?
– Мешает, Торнхелл. Ее заработки сейчас огромны…
– Значит, для нашего общего блага Морскую Гильдию придется отодвинуть от дел…
Его глаза сверкнули. Ну наконец-то я нащупал реперную точку, от которой можно плясать и выстраивать с бургомистром более-менее верный союз.
– Это сложно. У Най очнеь много людей. И денег.
Да-да, у нее много боевиков. Вы, братцы, ничем не отличаетесь от Печальников, Палачей и Страдальцев, как уже говорил, только дела ваши вершатся на самом верху.
– Значит, действовать будем неторопливо, но неуклонно, и так – до полной победы. Порты Норатора необходимо открыть для свободной торговли. Вы согласны стать моим соратником в борьбе против Аниры Най, Таленк?
– Разумеется! Я готов заключить с вами тайный союз против Най!
– Вот и славно. Чью сторону вы поддерживаете на предстоящем балу?
– Мне все равно. Я сам по себе.
Лжет, сказали его глаза. Лжет и не краснеет.
– Что ж, отлично. Я тоже сам по себе и не держу ничью сторону. Новый император взойдет на трон согласно всем уложениям. Согласно закону! А теперь, Таленк, в ознаменование нашего союза, я хочу, чтобы вы сняли шапку.
Он безмерно удивился:
– Зачем?
– Там, откуда я родом, союз заключается с непокрытой головой, дабы показать чистоту намерений. Так принято. А я свято чту свои обычаи. Снимите шапку, Таленк!
Он заколебался, но, все же, расстегнул замок под подбородком и стянул шапку ценой в маленькое баронство.
Солнечные зайчики весело запрыгали по лысине. Голова бургомистра Таленка была безволосой, как коленка девственницы, остатков волос не было даже за ушами.
Мы пожали друг другу руки, причем его пожатие было неожиданно сильным.
– Что вы намерены печатать в Университете, архканцлер? – спросил он, вновь водрузив шапку на лысину.
Смысла скрывать уже не было.
– Новое слово среди азартных игр, Таленк. Lotereyniye bilety.
Он не понял, а я не стал пояснять про это чудо среди азартных игр, родившееся в XV веке. Скоро он все поймет. Как и Норатор.
* * *
В приемной – наконец-то! – стало тихо. Однако тишину нарушило деликатное покашливание Блоджетта. Старший секретарь вошел, сперва постучав.
– Господин архканцлер!
– Да, Блоджетт.
– Пока вы переговаривались с бургомистром, принесли некую бумагу.
– Покажите.
Он подал мне лист квадратной, плотной бумаги. На ней было выведено всего несколько фраз:
«Великий прозрец следит за тобой. Жди и готовься»
– Что такое – «великий прозрец», Блоджетт? Или, вернее, кто он такой?
– Тайный лидер дэйрдринов.
– Из Китраны?
– Он везде и нигде. Появляется и исчезает…
– И, как понимаю, как в точности он выглядит – никому неизвестно?
– Лицо слишком замазано белилами, господин архканцлер. И глаза зачернены. Он похож одновременно на всех дэйрдринов, и при том обладает некой сверхъестественной силой, которой они поклоняются… Это все, что о нем знаем… Прозрец участвует в главных мистериях, приносит кровавые жертвы…
– Тьфу ты! Безумный Пьеро!
И этот безумный Пьеро внезапно обратил на меня свое не совсем здоровое внимание.
Глава 40-42
Глава сороковая
Я вызвал Шутейника, составил при нем статью о победе господина архканцлера над черным мором (молитвами, токмо горячими молитвами удалось победить!), и первую из пояснительно-рекламных статей о грядущей (завтра, уже завтра открывается продажа, спешите, всем не хватит!) лотерее, тут же набросал простенький эскиз лотерейного билета, проставил номер первый и сделал ремарку для дядюшки Рейла, как нумеровать все последующие лотерейные билеты. Лотерея будет простейшей, выигрыш – по номеру, а номера печатать мы будем до тех пор, пока будет спрос на билеты, но прекратим за сутки до розыгрыша. Лотерейный барабан сколотят плотники. Выигрышные номера – будут опубликованы в моей газете. Надеюсь, за оставшуюся до розыгрыша неделю азартная истерия будет усиливаться каскадом. Работаем в стиле Франциска Первого, который многократными лотереями многократно же латал бюджет страны.
Шутейник был отправлен в Норатор с эскизом билета и наброском статьи и приказом немедленно начать печать билетов и газеты. Брат Литон поехал с ним с наказом опечатать казенный и чеканный дворы и провести там хотя бы поверхностную проверку имеющихся активов. С каждым я отправил по десятку Алых. Немного погодя явился Бришер, принес мне «чуть-чуть напитка» – стеклянную бутыль примерно на десять литров. Доложил: в окрестностях Варлойна все спокойно и тихо. Будто и не было ничего. В ознаменование нашей общей победы мы приняли граммов триста эликсира. Затем – внезапно – открылись врата ада, и ко мне повалили первые лица при дворе: главный конюший, главный виночерпий, и так далее, и тому подобное. Разумеется, позорные указы о взимании платы с архканцлера и все прочее я отменил, но мог бы и не отменять – придворные Варлойна держали нос по ветру и чуяли, к кому надо примкнуть и что надо сделать. Снова потекли взятки. Но на сей раз я отвергал дары, однако общался с посетителями достаточно любезно. Где-то к середине приема вернулся Бернхотт. Солдаты расквартированы в казармах подле Варлойна, число их сейчас около семисот и продолжает расти – дезертиры и ветераны идут от Норатора потоком. На дороге к Норатору Бернхоттом поставлены посты, задача которых направлять дезертиров и ветеранов прямо в казармы. Что касается военных складов, то ситуация там плачевна: оружия и доспехов почти нет. Что имелось – то роздано солдатам. К счастью, почти все пришли со своим оружием – даже дезертиры сберегли мечи и кинжалы. Доспехов, правда, мало… Луков и арбалетов почти нет, упряжей конских – нет, седел – нет. Но все это дело будущего. Будут и луки, и арбалеты, и доспехи, и седла – были бы деньги.
– Меж тем, мессир, прошел я мимо Архивов, – сказал Бернхотт напоследок. – А там все еще рыщут, бумаги из окон летят… Не могу понять – что ищут, зачем???
Зато я уже понял, что именно ищут в Архивах и почему – помимо желания завладеть Большой имперской печатью! – убили Сегерра и Диоса. Император оставил финальное завещание – видимо, противоречащее тому, что оставлял ранее, такое, что шло вразрез с планами Простых и Умеренных. И согласно этому завещанию он оставлял корону Санкструма не Хэфилфраю и не Мармедиону. Он оставлял корону, вероятно, принцу Варвесту – тому религиозному фанатику, что сидел сейчас в Адоре… И это был самый скверный выбор для Санкструма! Вопрос: что за партия его поддерживает? Ответ: черт его знает. Умеренные и Простые определились со своими фаворитами, Великие же почему-то ставят на меня. Очевидно, у Варвеста есть скрытые приверженцы, некая оппозиция внутри фракций… И – такое тоже может быть! – оппозиция могла завладеть этим завещанием… И главы фракций боятся, что истинное завещание будет оглашено на балу… Как тебе такое, Шерлок Холмс? А моя задача по восстановлению Санкструма при этом усложняется, ибо фанатик на троне – если он его все-таки займет! – вряд ли будет меня слушать…
Но все это – пока предположения. Ждем бала. Дальше – действуем по обстоятельствам.
* * *
Вечером – незадолго до прихода Атли и ухода Эвлетт – в ротонду явился живописец Валтор. Я ждал его и приветливо ему улыбнулся.
Он прижал к груди мольберт, застыв в дверях огромной глыбой:
– Ваше сиятельство!
– Заходите, Валтор, заходите!
На живописце был длинный, скорбный заплатами плащ.
Тут же, как только Валтор шагнул за порог, его скрутили двое самых могучих Алых. Он взревел раненным троллем, но Бришер приставил к его горлу палаш:
– Цыть, злыдня!
Брякнулся и раскрылся от удара мольберт, запрыгали по камню сухие грудки красок и кисти…
Малут слегка взрыкнул на шкафу, внимательно и с вызовом глядя на Валтора. Я встал и положил ладонь на кошачью холку и начал мягко массировать – за холку мамаша таскает новорожденных котят, и так же, массируя холку, легко успокоить взрослое животное: оно впадает в детство и успокаивается, когда пальцы оттягивают и массируют шкуру на загривке.
Ловкими движениями капитан наемников обшарил драные одежды живописца третьей категории. Вынул из-за халявы сапога три стилета. Из кармана плаща – кастет. Распахнул плащ и бросил на стол перевязь с двумя тяжелыми клинками и целым набором метательных ножиков. Стукнул живописца по груди:
– Под рубахой панцирь.
Валтор взвыл.
– Тише, – сказал я, – тише. Не кричите, друг мой. Как там поживает ваш наниматель?
Живописец рыкнул, вращая зенками:
– Как… ты… Кто донес? Как ты проведал?
– Котик, – сказал я, почесывая Шурику мохнатое ухо. – Он умеет читать мысли. Ну, ну, Валтор… Не смотрите таким взглядом. Вы не узнали малута, вы назвали его жирненьким, и предположили, что это некая заморская порода… А ведь все придворные – все, даже придворные третьей категории! – бывали в зоосаде, и все они знают, что порода эта называется «малут», и опасаются малутов, ибо эти коты действительно умеют убивать.
– Кхгм… – проронил Бришер несколько стыдливо. – Я тоже того, не знаю, что это за дивный бес… Не бывал я в зоосаде… да, не бывал. Мне там скучно! А кот и правда жирненький. Накуролесил он на берегу, конечно… Убийца!
– Вы, Бришер, исключение из правил. Так что же ваш наниматель, Валтор? В добром здравии поживает?
– Ренквист живой. Ты его пырнул в шею, но рана уже затягивается. А больше ничего тебе не скажу! Режь, кончай меня.
Вот как, сам выдал своего нанимателя. Я-то даже не предполагал, что это Ренквист.
– Да зачем же мне вас кончать? Вы же пока ничего не сделали… Хотели сделать, конечно, но не сделали. Вы, Валтор, как вижу, настоящий художник?
Рыком он подтвердил мою версию.
– Давайте предположу: ремесло не кормит вас? Давайте скажем проще: вы – бездарь.
– Я не бездарь! Ты… Не бездарь! Я художник! Я умею рисовать!
– Умеете рисовать? Воловьим хвостиком? Слоновьим хоботом? Собственной задницей? Хорошо рисуете круги под глазами и черные квадраты на стенках нужников?
– Я не рисую черные квадраты, ты… ты!.. И красные квадраты я тоже не рисую! Я не бездарь, чтобы такое рисовать! Я рисую портреты! Я умелый портретист!
На самом деле, первым черный примитив изобразил французский художник Альфонс Алле. И называлась сия картина «Битва негров в пещере ночью», но, естественно, сила рекламы такова, что у нас больше знают раскрученную и глубоко вторичную супрематическую ерунду Малевича. И красный прямоугольник тоже нарисовал Алле, и называлась картина сия «Сбор помидоров апоплексичными кардиналами на берегу Красного моря». И все это были шутки, никто не возводил черные и красные примитивы в ранг высокого искусства.
Меж тем разверзлись бездны, и несколько минут я выслушивал горячечную исповедь художника, не снискавшего славы, а значит и денег. Внебрачный сынуля одного из мелких баронов, еще не завоеванных Ренквистом. Жил на границе владений Ренквиста, пытался рисовать, зарабатывать этим на жизнь. Зарабатывать этим не получилось. Портретистов – как в моем земном веке писателей – развелось слишком много, хлеба на всех не хватало. В конце концов плюнул и предался ремеслу бретера – дрался за других на дуэли, или просто вызывал на дуэль, убивал и обирал мертвеца, что не являлось нарушением дуэльного кодекса. Благодаря бычьей силе и верткости – умело завоевывал призы… Люди Ренквиста нашли, предложили много денег, чтобы прикончил бесноватого архканцлера – а то, что я бесноватый и кровожадный – так об этом все знают… тут уж фракции Коронного совета позаботились, убить такого – не грех вовсе…
– Пытай! – заключил Валтор. – Пытай, казни. Мне плевать на все.
– А если я сделаю с вами кое-что другое?
Он предпринял яростную попытку освободиться из объятий Алых – как видно, решил, что «кое-что другое» будет куда хуже пытки, такая простая средневековая и вульгарная психология.
– Что же? – спросил, тяжко отдуваясь. По тролльего роже с выставленным акромегалическим подбородком текли ручьи пота. – Нет уж, господин хороший, лучше прикажите вскрыть мне горло!
– Зачем же мне вскрывать вам горло? Я лучше превращу вас в самого популярного художника Норатора.
Он задохнулся:
– Как?
– Да легко. Вы умеете рисовать. А я имею власть в Санкструме. И я употреблю ее с той целью, чтобы сделать из вас популярную особу.
По телу его прошла крупная дрожь. Да, да, медные трубы – это то, чего он хотел, чего он жаждал всей душой, сердцем и даже пропитой печенью. Наверное, все творческие люди таковы – им нужна слава как подтверждение их таланта, а может быть, и гения.
– У меня есть газета. Вы знаете, что такое газета, Валтор? Когда вы исполните свою роль – я устрою вам немалую рекламу… – Мне пришлось вкратце пояснить ему смысл этого слова. – Такую рекламу, что к вам будут выстраиваться очереди. И ваши портреты украсят стены лучших домов Норатора. И стены Варлойна украсят. А позднее, когда слава ваша начнет шириться, к вам начнут приезжать и заказчики из-за границы.
Он тяжко дышал, вращал глазами, морщил лоб – думал.
– Что… что я должен сделать, господин архканцлер?
Вот, я уже «господин». Я купил его с потрохами, просто нажав на самую болезненную точку – на тщеславие.
– Вы скажете Ренквисту, что не смогли меня убить; слишком много вокруг моей персоны охраны – что в целом соответствует действительности. Вы скажете также, что смогли завоевать мое доверие и я заказал вам свой парадный портрет при всех регалиях и финтифлюшках – но не срочно, а через пару недель, когда выберут нового монарха. Вы скажете, что готовы меня прикончить, когда выдастся случай и я отпущу всю охрану. Впрочем, думаю, в свете новых событий Ренквист может отложить мое убийство… Он будет думать. А вы будете думать вместе с ним. Возможно и очень вероятно, он решит превратить вас в шпиона при моем дворе, раз уж вы завоевали мое доверие… Он будет думать. А вы будете думать вместе с ним. Если узнаете что-то серьезное – отправите нарочного или сами выедете за пределы владений Ренквиста. Отправитесь в Прядку, там есть трактир «Счастье» – и там вас будет ждать постоянно мой человек. Спросите о нем трактирщика Кардала… Вы станете моим шпионом, и, очевидно, будете курсировать между Варлойном и владениями Ренквиста до тех пор, пока я не уничтожу барона. Вы же не любите Ренквиста, Валтор?
– Нет. Он свихнутый. Но он платит.
– Я буду платить тоже. Мою плату вы знаете.
– А где гарантии?
– Мое слово порукой. А кроме того… я начну постепенно… – Едва не сказал «раскручивать». – Начну постепенно публиковать ваши рисунки в своей газете. Завтра же начну. Пока без вашего имени. Я подберу вам псевдоним. Нарисуйте сейчас два-три эскиза… Хм… пусть это будут обнаженные женщины, чьи волнующие прелести едва прикрыты легкой тканью…
Религиозные и нравственные традиции тут вполне соответствуют концу европейского Средневековья и началу Возрождения. И обнаженная натура Возрождения на тех картинах, что я видел в Варлойне, присутствует вполне. Но такие радости доступны лишь аристократом и богатому купечеству. А моя газета должна быть бесплатной – и бешено популярной. Поэтому введем традицию публиковать на последней страничке скромный и отнюдь не вульгарный рисунок нагой красотки… Таким образом, газета моя станет очень ценным предметом.
– А затем, Валтор – у меня еще есть немного времени! – мы с вами, по моим устным приметам – составим портрет упомянутого плута по имени Хват…
Валтор оказался прекрасным художником.
Глава сорок первая
Дела. Последующие полторы недели были заполнены бездной дел. Я мотался из Норатора в Варлойн и обратно, как челнок на ткацком станке.
За неделю в казармах скопилось уже больше тысячи ветеранов и дезертиров, всех требовалось расселить, вооружить, накормить, разбить на десятки, полусотни, сотни и полки. Бернхот и Бришер занимались этим вопросом. Брат Литон пропадал на казенном дворе. Налоги поступали крайне скудно. Имперские мытари – очевидно, контролируемые фракциями – не торопились привозить сборы, или привозили – но в карманы фракций. Но это дело требовало медленной, постепенной реформации. И я начну ее сразу, как получу в свои руки полноценную армию – хотя бы пять-шесть тысяч человек. Пока у меня была тысяча солдат и тысяча Алых, и фракции внезапно уяснили, что под их боком в Варлойне появилась не просто четвертая власть, а четвертая власть с реальной силой, с которой нужно считаться. Покушения на меня прекратились. Не выходили больше и порочащие статьи в газетах. Фракции затаились в преддверии летнего бала и позволяли – именно позволяли! – мне наращивать военное преимущество и совершать некоторые другие опасные глупости.