Текст книги "Мария-Антуанетта"

Автор книги: Эвелин Левер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Когда королева выходила из дворца, она имела привычку говорить, но какой лестнице будет спускаться. На этот раз ничего подобного не было. Король решил, что они спустятся по маленькой лестнице. На главной лестнице по-прежнему толпились бунтовщики, солдаты, гвардейцы.

Под лучистым осенним солнцем сквозь плотную толпу пробиралась карета с королем, королевой, принцем, мадам Елизаветой и королевскими детьми. Королева держала дофина на коленях. Люди свирепо стучали по карете, угрожая королеве виселицей. Некоторые совали в окна палки и копья. Король прикрыл платком лицо, чтобы не было видно слез, которые он тщетно пытался сдержать. Королева прятала лицо в волосы сына, который крепко обнимал ее. По мере того как приближался Париж, скорость кареты замедлялась, поскольку все толпились на пути кареты.

Королевская семья отправилась в городскую Ратушу.

Столица была ярко освещена. Отовсюду неслись крики. Теперь уже кричали: «Да здравствует король и народ!». Прислонившись к окну, дофин удивленно смотрел на все происходящее и ничего не понимал. В половине девятого карета въехала на Плас-де-Грев. Толпа была настолько плотная, что король решил дальше идти пешком, опасаясь задавить кого-нибудь. Королевская семья вышла из кареты, дофина, который уже спал, несла на руках мадам де Турзель. Людовик XVI произнес импровизированную речь, как он рад находиться в прекрасном и любимом им городе. К десяти часам Людовик XVI и его семья отправились в Тюильри, где их ждали министры и верные им придворные, в том числе и Ферзен. Незадолго до приезда королевской семьи во дворец, Монморен заметил Сен-Присту, что «присутствие графа Ферзена, о связи которого с королевой было всем известно, могло поставить и короля и саму королеву в щекотливое положение». […] «Я нашел наблюдения Монморена весьма точными и справедливыми, – согласился Сен-Прист, – и я сказал Ферзену, что было бы лучше ему удалиться, что он и сделал». В десять часов во дворце Тюильри состоялся ужин для королевской семьи. Здесь никто не жил еще с детства Людовика XV. Король сохранял невозмутимый вид. Королева в парике и черной накидке не выглядела очень страдающей.

Глава 23. ТЮИЛЬРИ

«Я чувствую себя хорошо, не волнуйтесь за меня, – писала королева Мерси 7 октября. – Забывая о том, где мы и как сюда попали, мы должны быть довольны народным приемом, особенно этим утром. Я надеюсь, если хлеб не исчезнет, то многое станет по-прежнему. Я разговариваю с народом. Торговцы, лавочники, все пожимают мне руку, и всем я подаю свою руку. […] Народ этим утром попросил нас остаться. Я им сказала от имени короля, который находился рядом, что это зависит от тех, кто держит пас здесь, мы не просим ничего лучшего, и ненависть народа обязательно пройдет, что король не допустит пролития крови. Я велела им рассказать всем о нашем разговоре. […] Никогда не думала, что такое может произойти за двадцать четыре часа». «Напрасно говорили – „ничего страшного“, произошло то, чего мы никак не ожидали», – добавит она позднее.

Вскоре произошла еще одна манифестация, и огромная толпа ворвалась во дворец. Движение стало следствием обещания королевы насчет выплаты денег и переустройства Мон-де-Пиете. Его служащие отказались подчиняться приказу королевы о реорганизации. И снова массы людей оккупировали королевский дворец. Людовик XVI закрылся для обсуждения ситуации со своими министрами. Во дворце началась страшная паника, которая на сей раз захватила и Марию-Антуанетту. Неужели сейчас повторится недавнее? «Королева оставалась среди нас, она не могла войти в кабинет, поскольку дверь была заперта, каждый спасался как мог», – рассказывал Сальмур, министр Саксонии. Лафайет успокаивал толпу, объявляя о тех мерах, которые были приняты по приказу королевы. Людовик XVI пообещал отдать все необходимые приказы, поскольку проект королевы обошелся бы казне в три миллиона. Такой расход было очень трудно себе представить. Самые лучшие намерения королевы оборачивались против нее.

Французский народ, которого она как следует не знала до самого 1789 года, представлялся ей чудовищем, способным на убийство. Что могла она испытывать к нему, прочитав статью Лусталота, появившуюся 10 октября в «Революционном Париже»? С откровенной жестокостью журналист обрушивается на королеву, находя самые обидные слова, чтобы выразить отношение народа к ней. Было ли возможно положить конец этому конфликту, как того желал молодой революционер?

«Последовав за нашим королем в этот город, […] вы начали, мадам, разрушать все представления о себе, вы поразили всех честных французов. […] Вы предали свой народ, мадам, народ, который рукоплескал Вам, и верил в вас.

Мы знаем, что клевета и ложь не знают рангов и добродетелей; но мы знаем также, что значат для короля лесть и любовь к абсолютной власти, мы знаем, на что способно сердце жены и матери, желающей сохранить права, которыми обладает отец, для своего сына. […] Но он не принадлежит вам, мадам, мы не можем судить вас, вас может судить только Бог и ваш супруг; наш долг избавиться от вас, от вашей безграничной власти в этом городе, который мы защитим.

Наша история знала мало королев, которые беспокоились бы о счастье народа. […] Нам нет нужды углубляться в далекие века правления королев, каждое действие которых было преступлением, а каждая мысль беззаконием, чтобы доказать, что наша королева хитроумно ищет счастья лишь для себя.

Нам очень не хватает королевы, мадам, жизнь которой была бы великолепным примером служения нации, королевы, которая бы старалась воспитать своих детей в духи любви и верности своему народу, которая сделала бы счастливым своего мужа, стала заступницей несчастных и обездоленных, вызывала восхищение своего народа.

Вот, мадам, то, что мы ждали от вас, и у вас было все, чтобы добиться этого, сама природа вас одарила этим. Французы […] хотят любить вас, так же как они любят своего короля; и он не пользуется этим чувством лишь из страха быть отвергнутым своим народом. Придя к нам с доверием, которое не предаст нас, вы завладеете нашими сердцами; прекратите выставлять на показ ваш патриотизм, прекратите терзать народ своими ужасными проектами». Могла ли королева когда-либо слышать подобные откровения?

Все друзья покинули ее, за исключением Ферзена, который вновь вернулся в Париж, и Мерси, которого долг заставлял оставаться во Франции. Мария-Антуанетта тем не менее посоветовала ему оставаться в своем имении в Шеньвре в ожидании, когда в столицу вернутся порядок и спокойствие. В момент особенного отчаяния королева придумала послать гонца к своему верному Ожару, который находился в деревне вместе с ее дочерью. Он без задержки явился в Тюильри и после мессы пришел в покои королевы. Мария-Антуанетта предприняла тысячу предосторожностей, прежде чем начать разговор. Проверив, не подслушивает ли кто-нибудь под дверью, она увела его во вторую комнату, где уже не боялась шпионов. И только тогда принялась рассказывать «все ужасы» последних часов в Версале. «Королева оказала мне высочайшую честь, спрашивая моего совета!» – мелькнула у него мысль, и он повторил ее вслух в виде вопроса. «Да, разумеется. Ваше Величество – пленница». – «Бог мой, что вы говорите мне!» Тогда Ожар объяснил королеве, что новые гвардейцы совершенно бессильны и положение королевской семьи крайне критическое.

«Но, – промолвила королева, – должен же быть какой-то выход». Ожар ей предложил обратиться за помощью к императору: «Ему надо представить себе ваше положение во Франции, как свое собственное. Вам просто необходим человек надежный и проверенный, которому можно полностью доверять». Мария-Антуанетта согласилась с ним – это было неплохим решением. Она надеялась, что Ожар предложит себя для важной миссии посредника. К ее большому удивлению, он посоветовал ей самой тайно ехать в Австрию с детьми, как «частное лицо». Это предложение поразило ее, она задумалась. Королева плохо представляла идею оставить мужа, хотя советник настаивал на том, что это был единственный выход «спасти жизнь короля и своих детей». Ожар попросил у нее двадцать четыре часа, чтобы точно обдумать свое предложение. На другой день он представил ей подробный план бегства. В половине восьмого вечера в платье служанки вместе со своими детьми, причем дофина нужно переодеть девочкой, она покинет Тюильри по лестнице, ведущей во двор Принцев. Там будет ожидать карета, которая довезет ее к дому Ожара, где она пересядет в другую карету. Он утверждал, что к девяти часам утра она прибудет в Реймс, а к вечеру доберется к замку Ла Тур, в десяти лье от Люксембурга. Перед отъездом королева должна тайно предупредить обо всем супруга. Тем не менее, чтобы не скомпрометировать его, она должна будет оставить своей служанке письмо для мужа, которая горничная передаст только утром. Это послание должно сообщать, что она «решила приговорить себя к долгой ссылке вдали от Франции, куда она собиралась вернуться, лишь когда в стране воцарятся мир и порядок». Королева внимательно слушала Ожара, однако не могла решиться оставить короля. «Боюсь, для него это будет слишком», – повторяла она. Ожар настаивал: «Вы спасете его и весь народ, мадам, потому что когда у них не останется ни королевы, ни матери дофина, они не осмелятся причинить боль королю. Эти люди знают, что во Франции король будет всегда».

Королева попросила время на размышления. Ожар все же решил, что она согласится на его план. На картах, купленных по его приказу, он прочертил маршрут, которым придется проехать. Однако Мария-Антуанетта не рискнула пуститься с детьми в довольно опасное путешествие. 19 октября она приняла окончательное решение – остаться в Париже. Король только что отправил герцога Орлеанского в Англию. Королева, которая считала его ответственным за мятежи 5 и 6 октября, была убеждена, что король только что избавился от своего возможного убийцы. Отсутствие ненавистного ей принца успокаивало ее. «Когда он уедет, мы почувствуем себя спокойнее», – говорила она Ожару. «Именно поэтому королева с такой уверенностью отказалась от бегства, – догадался он. – А кроме того, теперь все больше и больше поговаривали восстановить закон о разводе, и она боялась, что короля уговорят, зная его слабости, а ей придется навсегда расстаться с короной и Францией». Ожар продолжал настаивать, обрисовывая ей ситуацию в самых трагических красках и убеждая, что скоро будет уже слишком поздно бежать. Королева оставалась непреклонна: «Я все обдумала, я никуда не еду: мой долг умереть вместе с королем». Она добавила тем не менее, что не полностью исключает бегство: «Я думаю, если бежать – только вместе с королем».

«Королева, казалось, ждала всемогущих иностранцев или жителей провинций, которые смогут вытащить короля из той ловушки, куда он попал, – писал Сен-Прист. – Ложные надежды королевы длились несколько месяцев, во время которых ни король, ни королева не выходили из Тюильри. Это лишь ухудшило их положение, и французский народ привык к их замкнутости». Мария-Антуанетта, раньше не пропускавшая ни единой премьеры в столице, переехав в Париж, «отказалась теперь от королевской ложи, и этот вполне естественный в ее положении отказ от развлечений еще больше настроил парижан против королевы, – вспоминала мадам Дюпен. – Бедная королева не знала, что такое осторожность, или не хотела ее пользоваться. Она открыто выказывала презрение тем, чье присутствие ей не нравилось. Так, позволяя эмоциям брать верх, она не осознавала их последствий и того, насколько они вредят ей и королю. […] Она испытывала презрение ко всем французам и избегала показываться на публике». Все просьбы министров, все попытки открыть ей глаза на страшную реальность были тщетны: король, так же как и она, не покидал Тюильри.

Несколько недель спустя король и королева решили обустроить тот дворец, в котором им теперь приходилось жить. Из Версаля прибыли кареты с мебелью, посудой, одеждой, провизией, в общем, со всем необходимым.

Король и королева вели размеренную и однообразную жизнь. После завтрака, который королева съедала в одиночестве, она принимала у себя мужа и детей, затем они шли к мессе. После службы Мария-Антуанетта удалялась в свои апартаменты, где оставалась до обеда, который обычно назначался на час дня. Обедали все вместе: король, королева, мадам Елизавета и юная принцесса. После обеда супруги играли партию в бильярд. Прежде чем уйти к себе, королева обычно немного вышивала. Вечером на ужин к ним заглядывал принц с супругой. В половине двенадцатого все расходились по своим покоям.

Больше не было ни балов, ни концертов, ни комедий. Тем не менее королева принимала у себя дважды в неделю, по воскресеньям королевская семья устраивала званые обеды. В Тюильри, как и в Версале, охотно принимали аристократию и знать.

«Я не могу закончить письма, не сказав ни слова о новостях придворной жизни в Тюильри, – писал граф д'Эшерни, одному из своих друзей. – Здесь собирается весьма знатное общество; я такого не видел даже в Версале. Огромный зал, действительно огромный, был заполнен людьми. […] Меня поразила одна вещь – представители революции и контрреволюции в одном салоне. В зале я встретил и герцога, и архиепископа, и депутата Собрания. В Париже такого не было уже очень давно». Эти октябрьские дни сильно изменили ход революции. Национальное собрание последовало в Париж за королем. В Собрании еще оставалось несколько «аристократов», которых называли врагами революции.Довольно много монархистов, побоявшись расправы, предпочли вернуться домой. Те же, кто остался, спрашивали себя, смогут ли они вернуть институт монархии под постоянной угрозой бунта, последствия которого были непредсказуемы. Бывшие патриоты разделились па «конституционников», тех, кто ратовал за ограниченную монархию, во главе этой группы стоял Лафайет, и демократов, которые уже начали выражать республиканские мысли, во главе их стоял Робеспьер.

Мария-Антуанетта, казалось, «забыла все, что было личным, и интересовалась лишь общественными делами, не желая влиять на них». Она соглашалась во всем с мнением короля. Все их действия сводились к тайным декларациям, тайным посланиям. С 12 октября король возглавил Бурбонов в борьбе против всех актов, которые были выпущены после 14 июля. Он осознавал себя монархом, поступки и действия которого не были больше свободными. Он передавал свои тайные послания через некоего Фонбрюна, секретного агента, рекомендованного испанским послом. Королева лично попросила Фонбрюна узнать об истинных намерениях Карла IV по отношению к Людовику XVI. Несмотря на то, что ее мысли растекались, она хотела, чтобы «между монархами образовался союз реставрации французской монархии». Она также хотела получить от испанского короля определенные денежные субсидии для оплаты тайных агентов, в которых король и сама королева отныне так нуждались.

Ожидая поддержки со стороны иностранных монархов, Людовик XVI и Мария-Антуанетта опасались последствий, которые могут породить внешние союзники при столкновении с внутренними. Так, например, они были крайне удивлены инициативой, которую взял на себя граф д'Артуа в Турине. Принц просил Иосифа II, «обращаясь к нему с самыми нежными чувствами, […] помочь зятю и поддержать сестру, а также выполнить свой долг перед верным союзником во имя спокойствия во всей Европе». Он убеждал императора, что все принцы и он сам готовы взять в руки оружие и пролить кровь «до последней капли ради своего короля и Отечества». Это письмо «было для королевы большим удивлением и вызвало у нее недовольство», – писал Мерси. Император поступил довольно мудро с этим чрезмерно активным принцем. «Если бы Вы хотели счастья для Франции, то и король, и королева, и все, от кого это зависело, не упустили бы ни единого средства для восстановления счастья и покоя в стране. И для этого надо прежде всего устранить противостояние, во главе которого стоит партия, называющая себя аристократами. Я не знаю почему, но тот, кто слаб характером, всегда пытается найти силу вовне, осознавая свою несостоятельность сделать добро, он творит зло, и именно это может привести к краху королевство и его личность. Отставки министров, средоточие войск вокруг Парижа – все это вызвало к жизни иллюзию самых коварных и ужасных планов, которые якобы замышлял король против народ, который и без того напуган и истощен. […]

А если все это вызовет гражданскую войну, когда провинция пойдет на столицу или другую провинцию, брат станет сражаться против брата, горожанин – против другого горожанина, как в таком случае собираетесь Вы спасать своего короля? […] Поверьте мне, брат мой, […] никакой поступок не остановит сейчас всех этих несчастий, не вернет Вас на родину и не изменит общественного мнения против Вашей партии аристократов.Частные поступки так мало значат, когда речь идет об общих проблемах, и лишь время может прояснить эту смуту, лишь оно сможет ослабить напряжение, и выяснить, кто прав, а кто виноват».

Об этом письме не знали ни в обществе, ни придворные. Разумеется, оно вызвало бы поддержку и одобрение со стороны многих слоев населения. Зато попытки графа д'Артуа стали широко известны, и, безусловно, все решили, что он действовал с согласия или даже по просьбе королевы. Однако, по словам Мерси, Мария-Антуанетта аплодировала ответу императора/ Иосиф написал и лично сестре. К сожалению, это письмо (как многие другие, которые отправлял ей Иосиф) не сохранилось до наших дней. Мы можем лишь предположить, что император изъяснялсяв том же тоне и с королевой. Содействие монарху и его жене неожиданно оказал Мирабо.

Мирабо по-прежнему оставался лидером Собрания. Оставаясь на страже буржуазной революции, основу которой предложил именно он, оп старался поддержать королевскую власть во избежание контрреволюции и народной диктатуры. Он мечтал совершить революцию совместно с монархией, став первым министром короля. Разочарованный Людовиком XVI с момента открытия Генеральных штатов, он разработал идею смены династий в пользу герцога Орлеанского, который в его глазах представлял оплот английской конституционной монархии – той, что Мирабо хотел установить во Франции. Однако герцогу помешала нехватка силы и размаха, из-за чего его предложение не было поддержано, однако в эти октябрьские дни он старался сблизиться с королем и искал его защиты и поддержки. Мирабо же был тогда сильно связан с графом де Ламарком, бельгийским аристократом, сторонником идеи императора, который теперь был депутатом Собрания. Королева не изволила выслушать этого умеренного человека, который когда-то служил ее матери и кого она знала с момента приезда во Францию. Отношение с Мирабо вызывали у нее недоверие к этому человеку. Ламарк прекрасно понимал все, с трибуны он однажды заявил, что хотел быть полезным королю, когда министры увидят силу и власть Собрания. 7 октября Мирабо обратился к Ламарку: «Если у вас есть средство, чтобы повлиять на короля и королеву, убедите их, что Франция и они погибнут, если королевская семья не уедет из Парижа. Я займусь планом, который позволит обезопасить их отъезд: сможете ли вы убедить их в том, что они могут полностью положиться на меня?». Ненависть государей к этим деклассированным аристократам, которые в их глазах выглядели такими же бунтовщиками, удвоилась после ужасных октябрьских событий. Мария-Антуанетта полностью винила во всем герцога Орлеанского. Может быть, это он предложил Собранию «объявить короля единственной неприкосновенной личностью, тогда как все остальные члены общества, кем бы они ни были, были равны перед законом»? Ламарк пообещал поговорить только с герцогом.

Мирабо не исключал возможности гражданской войны, тем не менее был уверен, что «лишь одно средство может спасти государство и зарождающуюся конституцию – то есть поставить короля в положение, которое позволило бы ему создать коалицию со своим народом». Таким образом, Мирабо делал короля руководителем буржуазной революции.

В обстановке большой секретности, в полночь, во дворце Люксембург состоялась встреча герцога и Ламарка. Выслушав своего собеседника, который говорил в течение двух часов, герцог отказался беседовать на эту тему с королем. Ламарк ушел «с грустью в душе».

Принц действительно был не на шутку обеспокоен планом Мирабо, о котором рассказал ему Ламарк, поскольку этот план полностью противоречил его собственному. С сентября вместе со своими друзьями, герцогом Леви, графом Лашатром и графом Люксембургом, он разрабатывал план, о котором было известно Монморену еще в Версале. Речь шла о вывозе королевы, короля и их детей в место, довольно удаленное от Парижа. Вместе с их отъездом принц становился регентом королевства. Для осуществления подобного плана нужно было подкупить соучастников, а также нейтрализовать влиятельных лиц первого плана, таких как Лафайет и Балли. Все это стоило довольно дорого, и так как принц в данный момент не имел ничего, ему нужно было взять заем. По совету графа де Лашатра, он доверил финансовое управление этого предприятия маркизу де Фавраксу. Тот неусыпно следил за действиями Лафайета и уже договорился с некоторыми банкирами, когда принц встретился с Ламарком. В таких обстоятельствах граф Прованский решил встретиться с Мирабо, хотя нет ни одного документа, который бы подтверждал этот факт. Открыл ли он свой проект? Естественно, нет, по крайней мере не все, однако Мирабо стал для него в то время одним из тайных советников. Возможно, принц пообещал ему пост первого министра в случае, если придет к власти. Итак, Его Высочество и Мирабо устраивали свое будущее.

В канун рождества Ферзен ни на минуту не покидал королеву. «Наконец, 24 декабря я впервые провел с нею целый день. Представьте себе мою радость, только вы можете чувствовать это», – писал он сестре Софии. Если Мария-Антуанетта и могла почувствовать минуты счастья с этим человеком, который, казалось, посвятил ей всю свою жизнь, то даже эти минуты были омрачены постоянным беспокойством и волнением. На следующее утро по всему Парижу прошел ужасный слух. Газеты писали: «Маркиз де Фапракс был арестован вместе с супругой в ночь на 24 декабря по обвинению в попытке убийства господина де Лафайета и господина мэра. Во главе этого заговора был герцог, брат короля». И подпись: Барро.До сих пор осталось невыясненным, кто скрывался за ней.

Полученная информация вызвала у герцога большое беспокойство. Фавракс был, как ему казалось, готов рассказать обо всем, что знал. Герцог просил разрешения у короля выступить перед Собранием с оправдательной версией. Мы не знаем, что он сказал королю, однако представляется возможным думать, что он рассказывал о плане захвата королевской семьи. Подобный план не мог удивить короля. Разумеется, герцог представил себя защитником Его Величества.

Королева с большим опасением отнеслась к поступку графа Прованского, который мог скомпрометировать королевскую семью, однако герцог действовал с большой ловкостью. Он представил Собранию красноречивый доклад: он узнал Фавракса лишь когда хотел попросить у него заем, который был необходим ему для государственных дел. Что касалось заговора, то он ничего не слышал о нем. Окончил свою речь патриотическими лозунгами. Собрание взорвалось аплодисментами. Никто не подозревал, что эту речь для герцога написал сам Мирабо. Видя в нем лидера, который может вести за собой толпу, в тот же вечер он написал Ламарку, объясняя ему, каким должно быть теперь поведение короля: Людовик XVI обязан утверждать, что возглавляет революционное движение и назначает герцога первым министром. Однако его ждал отказ короля, который действовал под влиянием королевы, а она всегда испытывала недоверие к своему родственнику. Разумеется, Мария-Антуанетта не могла даже представить себе истинных намерений герцога.

Дело Фавракса повлекло за собой настоящий психоз в рядах аристократов. Его обвиняли в контрреволюционном заговоре, имеющем цель убить Балли, Лафайета и Некера. Общественное мнение приписывало этому человеку такую власть и влияние, которых он никогда не имел. Его называли руководителем контрреволюции, он стоял во главе движения, которое должно было убить всех патриотов. «Все слухи, которые существовали в Париже, сводились к одному – вся эта интрига была словно айсберг, большая ее часть была скрыта под водой, и нити управления все равно вели к герцогу», – так писал Дюкенуа.

Этот заговор, в котором королева совершенно не была замешана, разумеется, обернулся против нее. В глазах парижан она хотела скрыть этот преступный план. И доказательством этого стало то, что через несколько дней после казни Фавракса его вдова и сын были приглашены на обед к королю. Этим шагом аристократия хотела преподнести Фавракса, которого повесили 19 февраля, как спасителя короля и тем самым скомпрометировать монархов перед народом. После обеда мадам де Кампан нашла королеву всю в слезах. «Как это ужасно, – говорила та, – когда против тебя люди, которые весь свой талант направляют во зло. Им удалось скомпрометировать меня сразу перед двумя партиями, представив мне вдову и сына Фавракса. […] Роялисты обвиняют меня в том, что я не проявила участия к горю этой семьи, а революционеры – что я старалась понравиться им». Ни на минуту Мария-Антуанетта не задумалась над тем, кто стоял за Фавраксом и каковы были его истинные цели. Для королевской семьи процесс был очень некстати, но крайней мере ничего хорошего от него не приходилось ожидать. Теперь их обвинили в том, что они притворялись, соглашаясь играть в умеренную революцию. 4 февраля Людовик XVI был торжественно принят в Собрании, где объявил, что и он и королева соглашаются с принятием конституции, в которой он представляется главой революции, во благо народа. Что же касалось королевы, все это утро она провела в постели в слезах – это решение пугало ее своей крайностью. Она пригласила к себе Сен-Приста в надежде, что он поддержит ее. Несчастная королева не могла сдержать слез. Однако в Собрании она вела себя с большим достоинством, ей даже аплодировали, но вскоре ее успех был снова омрачен интригами оппозиции Национального собрания.

Мария-Антуанетта с ужасом поняла, что ничего не получит от иностранных монархов. Ответ короля Испании был весьма уклончив, Карл IV отказался выделить Франции кредит. На деле же в Мадриде к Людовику испытывали только презрение. «Если королю Франции нужны средства удержать свою власть, он не может быть монархом», – не без цинизма заявлял Флоридо Бланка.

Из Австрии королева также не надеялась получить поддержки. 20 февраля умер Иосиф II. Великий герцог Тосканский стал преемником Иосифа под именем Леопольд II.Он очень плохо знал Марию-Антуанетту, и никогда не переписывался с ней. Тем не менее он отправил ей довольно теплое письмо по случаю его вступления на трон. Весьма странно, но королева ответила ему только 1 мая.

В конце мая король и королева поздравляли друг друга по поводу сотрудничества с Мирабо. Последний добился от Собрания декрета, который защищал права короля на внешнюю политику: война могла быть начата только по предложению и с санкции монарха, хотя народ был вправе решать, при наличии выбора, мир или война. Мирабо оставался очень скрытным по поводу своих отношений с монархами, однако внезапные изменения уровня жизни породили слух о его «измене». Памфлет о его двойной игре не заставил себя ждать. Атакованный со всех сторон, Мирабо продолжал писать королю подробные отчеты и донесения, которые были довольно пессимистичны, в которых он старался тем не менее польстить королеве. Именно в письме от 20 июня он упомянул об особой роли королевы: «Король только мужчина, но его жена придает ему уверенность и поддерживает в нем его королевскую власть. Очень скоро наступит момент, когда женщине и ребенку придется испытать свои силы».

Слухи были не лишены оснований. Возникла контрреволюция. Вокруг графа д'Артуа образовался целый комитет, старавшийся оживить на юге старую вражду между католиками и протестантами, последние с большим энтузиазмом воспринимали революционные идеи. В Монтобане, в Ниме, в Тулузе вспыхивали кровавые бунты, которые переместились в Лион, Баланс и Прованс. В Эльзасе принцы попытались использовать тот же способ религиозной ненависти. Эти бунты позволяли графу д'Артуа надеяться на то, что он сможет вернуться во Францию победителем. Король и королева, которые не хотели возвращать свою власть при помощи знати, возглавляемой принцами, постарались воспрепятствовать событиям, о которых они знали далеко не все.

6 июня под крики толпы: «Счастливого пути!», король и его семья покидали Париж. Этот отъезд стал причиной необычайного оживления в городе. Вся королевская гвардия провожала королевскую семью. Хотя Мария-Антуанетта уезжала с тяжелым сердцем, она все же испытывала облегчение, покидая столицу, где чувствовала себя в опасности. Приехав в Сен-Клу, она начала обдумывать встречу с Мирабо. «Нужно было иметь смелость, чтобы согласиться на встречу в такой момент», – говорила она Мерси 12 июля.

Встреча с Мирабо готовилась спокойно и без спешки. Ее назначили на 3 июля, на заходе солнца, в апартаментах королевы, вероятно, в присутствии короля, если верить Ламарку и историкам, которые могли придуматьто, чего не знали. Нам очень мало известно об этой встрече. Согласно Ламарку, королеве не удалось подавить в себе «страх и испуг», когда она находилась в присутствии Мирабо. Но словам мадам де Кампан, Мирабо сказал королеве в конце встречи: «Мадам, монархия спасена!». Они оставались вместе около 40 минут. Это все, что можно утверждать. Все остальное лишь литературный вымысел. Что же касалось королевы, она не верила никому. Несмотря на всю таинственность и осторожность, с которой организовывалась эта встреча, слухи о ней распространились по Парижу.

В Сен-Клу король и королева вновь ощутили настоящую придворную жизнь, которая напоминала жизнь в Версале. Король часто ездил на охоту. Возобновились вечера и прогулки. Вновь ставили комедии и устраивали концерты. В Париже говорили о том, что в Булонском лесу и Багатели скрывались роялисты, Людовик XVI собирается вновь захватить королевство с помощью иностранных войск. «Многие обсуждали эту тему, одни из страха, другие из любопытства», – свидетельствует «Тайная переписка». Хотя жизнь королевы сильно изменилась в связи с переездом в Сен-Клу, она не скрывала опасений по поводу патриотического движения. «Она начала говорить мне о печальном положении, в котором находились она, король и дофин, – рассказывал посол Испании. – И постоянно высказывала неуверенность в своей судьбе, которая должна была решиться 14 числа в день Федерации». Мария-Антуанетта часто плакала, как свидетельствует графиня де Буан, в те времена маленькая девочка Аде ль д'Осмонд. «Она была на террасе, вся в слезах, продолжает графиня де Буан. – Мое сердце сжалось, и я заплакала. Королева опустилась на колени и прижала меня к себе. По мне текли ее слезы. До сих пор слышу ее слова: „Успокойся, успокойся, милая моя Адель“. Я навсегда запомнила это. Оно живет во мне до сих пор. […] Королева была в белом платье, украшенном оборкой лилового цвета, на голове большая соломенная шляпа с широкими лиловыми лентами, которые развевал ветер».